Rancor

Драко Малфой ненавидел солнце. Оно нещадно жгло, мешая думать, и вызывало лишь одно желание — убраться в тень. Ничего оно не понимало, это солнце. Совершенно. Дождь — совсем другое дело. Холодно. Зябко. Мокро. Точно так же, как у него внутри. И он любил смотреть на дождь. Ему нравилось наблюдать, как все вокруг теряло эту неуместную радость, которая казалась Драко истинно гриффиндорской. Как серело, мокло, тускнело. И затягивало тучами. А сейчас он не видит дождь. Только слышит. Кап-кап. О стекло закрытого окна больничной палаты, если бы он мог встать, то обязательно открыл его, чтобы стало легче дышать. Но он может только лежать и думать. В одиночестве. Сейчас вечер. Пэнси сидит рядом. От этого ему немного спокойнее, потому что она — та самая девушка, которая умеет молчать. И одновременно быть очень значимой. Она знает, когда он не хочет говорить, и поэтому не спрашивает. Сидит рядом и перебирает его волосы. Терпеливо объясняет всем желающим пообщаться, что Драко Малфой готов принять их завтра, потому что сейчас он спит. Спит. Но нет, это на самом деле не так. Драко закрывает глаза и молча проклинает грёбаного Поттера, из-за которого он валяется в больничной палате вместо того, чтобы заниматься… тем, чем надо. Чёрт, нет. Только этого не хватало. Он не будет думать об убийстве Дамблдора хотя бы сейчас, потому что надоело. Постоянно пребывать в страхе из-за того, что ему предстоит. И признаваться самому себе в том, что он — трус. Самый настоящий. Он боится директора, потому что не сможет решиться на этот отчаянный, но необходимый шаг; отца, потому что не хочет разочаровать; Тёмного Лорда, потому что тот может лишить его самого дорогого, и даже… Даже Гарри Поттера. Эта мысль морально убивает его с той самой ночи в Астрономической Башне, потому что дело, чёрт возьми, даже не в том, что гриффиндорец видел метку. Их противостояние с самого начала заключалось в желании доказать сопернику, кто здесь круче. Умней, популярней, значимей. Кто из них по-настоящему сильнее. А вчера Поттер видел его слабым. Уставшим, измученным, больным. Сразу после получения метки. Потому что, по закону подлости, именно Поттер должен был оказаться не в том месте и не в то время. А потом были прикосновения… Мягко, прохладными губами по разгоряченной коже, снимая боль так, что даже Пэнси не всегда могла достичь такого эффекта. И впервые за долгое время Драко не думал. Просто чувствовал. Растворился в собственных мыслях и тишине. Просто был умиротворен. Прежде, чем понял. Прежде, чем реальность настигла его и с силой вытолкнула наружу. Туда, где холодно и мерзко. Туда, где Тёмный Лорд, метка и планируемое убийство. И, чёрт возьми, этот же Поттер. Гриффиндорская гнида, вечно путающаяся под ногами и мешающая жить. Он вдолбил эту мысль в свою голову вчера и не отпускал её весь сегодняшний день. Когда Поттер стал кидаться заклинаниями. Когда подходил ближе, когда прижимал его к холодной плитке, когда целовал. Грубо и жестко. Так, что Драко ни на секунду не мог забыть о том, кто перед ним, что именно здесь происходит. И да. Если бы он хотел, он мог бы вырваться. Но точно знал, что Поттер делает это не только потому, что зол. Если бы была только злость, они бы просто сразу подрались. Как это обычно бывает. Но было что-то ещё. Что-то едва уловимое на самом дне зеленых, искаженных яростью глаз. И это что-то они не контролировали. Ни один из них. И кто ему теперь ответит, что именно это было? Потому что только Драко знал, что приятно было не только Поттеру. А он не может признаться в этом даже себе. Настоящий трус. Он с силой сжимает кулаки. — Ты в порядке? — голова Пэнси склоняется к его лицу. Так, что его щёк касаются её короткие тёмные волосы с легким ароматом то ли шампуня, то ли духов. — Да, — нет. Конечно, она не верит. Но лишь отстранённо качает головой и смотрит в окно. — Хочешь поговорить об этом? — Нет, не уверен. Открой окно, пожалуйста, — она встаёт и перекладывает его голову со своих колен на холодную подушку. Нет, Пэнси не обижается. Привыкла. Они о многом не говорят. Не потому, что не доверяют друг другу, а потому, что не любят болтать. Ни он, ни Пэнси, ни Блейз, ни Тео. С другими Драко не общается. Крэбб и Гойл не в счёт. Придуманное гриффиндорцами определение «свита» очень подходит для тупоголовых, но, временами, полезных спутников. Потому что друзьями для Драко они точно стать не смогли бы. Ему и не нужно. Троих вполне хватает. Остальные — так, знакомые, хотя, конечно, со всеми ними Малфой поддерживает отношения. Статус требует. Его уважают, пропускают в Большом зале, ценят его мнение. И этим Драко доволен. Потому что это — именно то, чего он хотел. И даже Поттер не смог ему помешать. Потому что они живут в двух параллельных Вселенных. Двух совершенно противоположных мирах. Только мир Поттера не имеет совершенно никакого права на существование. И, видит Мерлин, Малфой докажет это. — Помфри говорила, что завтра тебя выпишут, — Пэнси снова оказывается рядом, но на этот раз с другой стороны. — Думаешь, правда? — Да, — она касается холодными пальцами его лба, — уверена. Жар почти спал. Тебе лучше? — Наверное. Профессор сделал всё необходимое. К тому же, во всем этом виноват не только Поттер, как ни странно это признавать. — Она ещё болит? — Пэнси обеими руками аккуратно расстёгивает рукав его рубашки, освобождая левое запястье. Драко морщится. — Да, немного. Остаточное явление, — он закрывает глаза, ощущая, как её холодные пальцы осторожно проводят вдоль рисунка от хвоста змеи к черепу и потом обратно. — Глупо спрашивать, больно ли это, да? — О, Пэнс, только не говори, что ты боишься. Конечно, боится. Она всего лишь шестнадцатилетняя девочка, которая хочет жить нормальной жизнью, решать свои мелкие проблемы, дружить, с кем-то встречаться, может, даже с Драко, любить, радоваться, грустить. Но не истреблять грязнокровок и вершить правосудие. Точно не это. Чёрная метка — самое страшное, что может случиться в её жизни. И она боится этого до дрожи в холодных длинных пальцах, которые уже оставили рисунок и теперь переплелись с пальцами Драко. Будь это любая другая девушка — он бы оттолкнул. Обязательно бы оттолкнул, но Пэнси — не просто какая-то девушка. И только из уважения к ней и их дружбе, или чему-то там ещё, что есть между ними, он не будет высмеивать этот страх, как сделал бы любой другой на его месте. Он просто сделает вид, что его нет. Точно так же, как сделала она сама, потому что Драко тоже ужасно боится. Но, в отличии от Паркинсон, он хотя бы верит в идеи Тёмного Лорда. Ему действительно… важно всё это. Во время получения метки он был рад. Даже несмотря на невыносимую боль, он ни разу не закричал. И чёрт, пусть только попробует, кто сказать, что это не повод для гордости. А ещё… обернувшись, он впервые за долгое время встретился с одобрительным отцовским взглядом. В этот момент он был почти счастлив, потому что всю свою сознательную жизнь Драко Малфой мечтал увидеть этот взгляд. Хоть раз. Но его не было. Как и любого другого проявления отцовской любви со стороны Люциуса. Наказания и дорогие подарки. Потом снова наказания, потом снова подарки. И так всю жизнь. Когда-то давно, ещё до Хогвартса, когда Драко жил в своем маленьком благополучном мирке и не знал ничего другого, у него была мама. Она пекла ему румяные яблочные пироги, а он стягивал их со стола, чтобы потом ночью, когда никто не видит, тайком есть. Он не знал, зачем делал это. Но почему-то именно это воспоминание возникало у него в голове при слове «детство». А потом он поступил в Хогвартс, и мама исчезла. Потому что Люциус решил, что его сын уже слишком взрослый, и Нарциссе не стоит уделять ему столько внимания. С тех пор Драко видел маму только во время трапез и в саду, возле кустов сирени, где она любила гулять. Его мать стала тенью. Остался только отец, который твёрдо решил воспитать из сына собственную копию. Он разговаривал с ребёнком строго и сухо. И никогда не подпускал к себе ближе, чем на несколько метров. Так они общались. И Драко не хотел ничего другого, потому что его отец был для него идеальным человеком. И таковым остается сейчас. Нет ничего, чтобы могло переубедить его. Он помнил, в какой ужас пришла Пэнси, когда узнала, как отец наказывает его. Это было где-то на четвертом курсе. Она пыталась доказать Драко, что тренировать на собственном сыне пыточные заклятья — не нормально. Но он просто не хотел слушать. Его отец прав. Всегда. И если иногда он делает Драко больно, то это только потому, что сын заслужил. Паркинсон долго не могла успокоиться. Она стояла на своём, но Драко не обращал на это никакого внимания. До того, как Пэнси в первый раз сказала, что Люциус Малфой — изверг. Он же был и последним. Потому что девушка слишком высоко ценила их дружбу. И они больше никогда не говорили об этом. Просто каким-то своим женским чутьем Пэнси всегда знала, когда Драко получал очередное наказание. Тогда она приходила к их шестой колонне в Астрономической Башне и своими вечно чуть подрагивающими руками лечила его раны. А потом они молча шли в сторону подземелий. Вчера руки Пэнси дрожали слишком сильно. Драко знал, что она плакала, хотя в темноте не было видно. Он молчал, а она смотрела на метку, чернеющую на белом запястье, и не могла поверить. Глупая. Как будто ни к этому их готовили с самого начала. В тот день она ушла одна. Он сам попросил её. Почему? Не знал. Как будто специально ждал Поттера. Драко невольно усмехнулся. — Тебе смешно. — Вообще-то, нет. Но не плакать же. Она задумчиво смотрит в окно. — Как думаешь, Блейз скоро вернётся? — До завтра. Процедура не длительная, но болезненная. Думаю, ему понадобится наша помощь, — произносит Драко, вдыхая свежий воздух. — Наверное, он не будет жалеть. — Конечно, нет. Метка — большая честь для каждого из нас. — Не для меня, — вышло немного грубо, — то есть я хотела сказать… — Я знаю. — … конечно, честь. Каждый новый Пожиратель становится частью большого дела, чтобы, как и его родители, бороться за справедливость, и это прекрасно, просто я… — Я знаю, Пэнси. Нет смысла снова повторять слова, в которые ты не веришь. — Я верю, — тихо. Но не чувствую себя достойной. Драко мысленно заканчивает за неё. Конечно, Паркинсон не скажет этого. Даже ему. Есть лимит честности, который они не могут превышать. Из всех слизеринцев Пэнси одна занимает такую позицию, потому что в большинстве своём школьники категорически не хотят получать метку, потому что не хотят сражаться за идеи Лорда. И Драко презирает их за это, потому что насмехаться над грязнокровками каждый горазд, а как доходит до дела, так остались он, Блейз, Тео и ещё пять-шесть человек, которые получили метку по своей воле. Остальных же заклеймят насильно. Люциус говорил сыну, что рано или поздно это случится. Он знает это. Пэнси знает это. Хотя многие всё ещё надеются, что пронесет. Даже Паркинсон, как оказалось. Иначе откуда эти слёзы вчера в Астрономической Башне? Она понимала, что Драко сам хочет быть Пожирателем, и всё равно до конца не верила в то, что это может случиться. С ним. Её лучшим другом. А ведь она всё ещё не знает о задании, которое Драко предстоит выполнить.

***

Чёртова осень окончательно въелась под кожу и поселилась внутри холодными каплями и промозглым ветром, от которых не спасают даже тёплое пальто и меховой шарф. И он каждой своей клеткой ощущает, как жёлтыми листьями на тихую гладь Чёрного Озера опадает лето. Так же, как и каждый год. Но он не чувствует жалости. Смотрит спокойно и отрешённо и думает, что точно так же что-то опадает в его душе. В руках — письмо, написанное незнакомым почерком и пахнущее незнакомым запахом. Мама никогда раньше не отправляла ему писем. Ни разу за всё то время, что он учился в Хогвартсе. Её руки дрожали. Она писала быстро, как будто боялась передумать. Писала о том, что всё на самом деле не так радужно, как казалось вначале. Что отец, вернувшийся из Азкабана, стал ещё строже. Что теперь он много пьёт, часто пропадает по несколько дней, а потом возвращается полуживой. И ещё он, кажется, заболел, но не хочет ни лечиться, ни говорить об этом. Никого к себе не подпускает. И, оказывается, всё это продолжается уже несколько месяцев. Драко вспоминает те моменты, когда он видел отца после тех десяти месяцев, что тот провел в Азкабане. И понимает, что, да, мать права. Всё это… Он просто не хотел замечать. Когда они встретились, Люциус поздравил его с прошедшим днём рождения и налил им обоим по бокалу огневиски. Они впервые пили вместе. Этим отец дал понять, что считает Драко взрослым. Вот таким странным способом. Их беседа была как всегда слишком сухой и напряженной. Как будто и не было десяти жутких месяцев, проведенных в ожидании. Как будто они вообще чужие друг другу. А Люциус всё пил и пил. Всё меньше обращая внимание на то, что в комнате он не один. Драко качался в кресле и молча смотрел. За окном темнело. Он помнит, что встал, собираясь уходить, и бросил взгляд на Люциуса. А потом… он просто не смог сдержаться. Шаг, и его руки неуклюже обвивают шею отца, а бокал с недопитым огневиски разбивается, выпущенный ослабевшими пальцами. Люциус только смеялся. Даже не оттолкнул. Просто позволил зарываться руками в ставшие жёсткими и тусклыми волосы, уткнуться носом в изгиб шеи. Отцовские глаза были пустыми: ни презрения, ни злости, ни брезгливости. Ничего, к чему привык Драко за шестнадцать лет там теперь не было. Он зло комкает в руках пропитанное страхом письмо и рвёт на мелкие кусочки, даже не думая прибегнуть к магии. Зачем? Зачем, чёрт возьми, нужно было всё это писать? Что способен сделать Драко? Повлиять на отца? Да это же смешно! Видимо, мать решила, что, поскольку он — самый близкий Люциусу человек, сможет как-то изменить… то, что происходит. И нет, она сделала это не потому, что переживает за мужа. Ещё чего. Это — всего лишь страх за себя, потому что и без того жестокий отец в пьяном состоянии способен на всё, что угодно. И это злит больше всего. Осознание того, что у него нет семьи. И никогда не было. Его родители — абсолютно чужие люди. И как бы Драко не старался, им всегда будет плевать на всё, кроме себя. Глаза начинает жечь, но Малфой смаргивает слёзы, будто и не было — он не позволит себе плакать. Только не снова. Драко встаёт с огромного пня, на котором сидел и подходит к озеру. А потом поднимает с земли камень и яростно кидает его в воду. Лучше так, чем опять слёзы. Всё, что угодно, только не это унижение. Ещё один камень. И ещё один. Как он может помочь? Что он может сделать? Поговорить с Люциусом? Отец не станет слушать и, скорее всего, очень разозлится, потому что не любит, когда лезут в его личную жизнь. Но оставлять всё так нельзя. Никак нельзя, потому что… чёрт, если бы отец просто позволил ему помочь. Просто побыть рядом. Драко поднимает с земли особенно большой камень и подбрасывает его пару раз на ладони, примеряясь. А потом слышит шорох. Тот, кто шёл сюда, остановился, завидев человека впереди. — Блейз? — всё же кинув булыжник в воду. Молчание. Кого, чёрт возьми, занесло? — Вижу, ты в порядке, — тихо. — Ты смотри, не уж то извиниться пришёл, — Драко всё ещё не оборачивается. — Тебе нужны мои извинения? — громче. И… чёрт, он подходит ближе. — Исчезни, Поттер, — Драко пытается побороть в себе желание отойти подальше. — Ты выкупил права на это озеро? — насмешка. И Малфой не выдерживает. — Какого хрена? Какого хрена тебе надо? Сколько можно везде ходить за мной? Всё, что ты хотел, ты выяснил ещё позавчера. Я — Пожиратель. Что дальше? Привёл отряд авроров, чтобы доставить меня в Азкабан? — Здесь никого, кроме нас. — Тогда, что? Я серьезно сейчас. Мне надоели эти игры, — как же устало звучит его собственный голос. Нет сил даже на привычный сарказм. Драко снова отворачивается и присаживается на уже знакомый пень. Лишь бы быть подальше от Поттера. — Ничего, я просто хотел… хотел… что это? — гриффиндорец смотрит на исписанные клочки бумаги, валяющиеся вокруг. Он садится на корточки и берёт в руки несколько, как будто пытаясь слеить их обратно. А Драко закрывает глаза. Пусть делает, что хочет, лишь бы поскорее ушёл. — Письмо от матери? — Поттер держит в руках кусочек, на котором написано «Дорогой Драко». Малфой не отвечает, только молча смотрит на тихую гладь озера. Слишком надоело. Слишком надоело всё это. Поттер, кажется, растерян. Он никогда не видел Драко таким. Не знает, что теперь делать. Гриффиндорская сущность не позволяет ему просто взять и уйти, так ничего и не узнав о письме, в котором, возможно, было что-то важное. Иначе, зачем хорёк его порвал? Но, в то же время, сыпать вопросами и выпытывать правду тоже абсолютно бессмысленно. Малфой ничего не скажет. Только не ему. Да и никому, наверное. Внутренние дела его семьи никого не касаются. Даже Пэнси и Блейза, которым он доверяет. А Поттер выпускает из рук бумажки и молча садится рядом, уткнувшись носом в шарф. — Ты не можешь просто уйти, — явно не вопрос. Поттер не отвечает. Он смотрит на в кои-то веки не искаженное злостью лицо Малфоя и не понимает, почему внутри что-то сжимается. Почему ему так стыдно за всё, что произошло за эти два странных дня, почему он… действительно просто не может взять и уйти. И забыть. Ибо глупо утверждать, что всё это нужно было только для того, чтобы выяснить, что именно поручил Драко Лорд. — Скажи мне, что происходит? — Ты деградируешь, — уверенно отвечает Малфой, — но это не новость. — Кроме этого. — Даже не споришь? — Драко удивлённо смотрит на него, впервые за всё время их странной беседы, — теряешь хватку, Поттер. — Я серьёзно. — Я тоже, — Поттер ожидаемо фыркает, — с чего ты взял, что я тебе хоть что-то расскажу? Ты не мой друг. Не моя мать. Не моя девушка. Даже не знакомый. Никто, понимаешь? Так с чего ты, скажи на милость, взял, что стоит тебе подойти и глянуть коронным сочувствующим взглядом, я сразу расплачусь и начну исповедь? И правда. С чего он взял? Но почему-то обидно. Оттого, что его считают… тем, кем считают. Ему всё ещё отчаянно не хочется быть отбросом. Даже в глазах Малфоя, потому что для него по-прежнему невероятно важно, что о нём думают. Если бы было плевать, они бы не стали врагами. Просто чужими друг другу людьми. Но нет. Это же они. И теперь, когда Поттер спустя столько времени снова задумывается над тем, почему всё вышло именно так, он неожиданно понимает, что между ними никогда не было безразличия. Ни ему, ни Малфою никогда не было плевать. Просто сейчас это… как-то по-другому. Это странно, но когда их взгляды сталкиваются, Гарри Поттеру впервые не хочется отвернуться, потому что в глазах напротив живёт отражение его собственных чувств, и это… слишком прекрасно, чтобы быть правдой. И этот человек слишком прекрасен, чтобы быть Малфоем. «Что с нами?» Вопрос слишком осязаем. Но они молчат, пока Гарри пытается побороть желание прикоснуться к мягким волосам Драко, как тогда, потому что понимает, что ему больше не позволят. Больше не поверят. Хотя сам он, кажется, уже верит. Просто потому, что он всё также позволяет смотреть в свои глаза. Слишком распахнутые. Слишком открытые. Гарри смотрит на землю, по которой, наравне с жёлтыми листьями, разбросаны белые исписанные бумажки. А потом одними губами: — Инсендио. И ничего нет. Он встает и уходит, не оборачиваясь. Он больше не спросит. Он больше не узнает. Потому что это не его тайна. И она ему не нужна.