Rancor

Это то самое редкое утро, когда он просыпается медленно. Его сознание пребывает на границе между сном и явью, и ему кажется, что за окном поют птицы. В какое-то мгновение он осознаёт, где находится, и даже видит потолок больничной палаты, а потом следует взглядом дальше, к окну, и с удивлением замечает, что на улице осень. Осень. И никаких птиц. Но потом мысль исчезает. Растворяется в пространстве сознания, которое вместо белой оконной рамы мгновенно рисует резной балкон, выходящий прямо в лето. И беспорядочные светлые вкрапления солнечных лучей, что пробиваются сквозь зелёные ветви, которых, только протяни руку — коснёшься. Его пальцы ощущают холодные перила балкона, а глаза видят океан вдалеке. Он никогда не был у океана. Но именно в это мгновение ему кажется, что так он, должно быть, и выглядит. Шумный, пенистый. Такой, сине-зелёный. В этом сне шаги — как полёт. Неощутимые, невесомые. Такие, что секунда, и вот он, океан. Прикоснись и почувствуй. И рядом кто-то дышит. Одновременно такой близкий и незнакомый. Почему-то Гарри совсем не удивляется, когда понимает, что весь океан — чужие глаза. Которые, кажется, должны быть серыми, но нет, не в этом сне. Здесь — только синими. Такими живыми и неспокойными. И белыми чайками — волосы. Они намного длиннее, чем должны быть. Падают на глаза и губы, которые чуть солёные уже спустя крохотный шаг. А потом шея, плечи, руки. Так ярко, что он вспоминает имя. Драко Малфой. Да, именно так зовётся океан. И осознание взрывается в мозгу Гарри миллионами кадров. Запахов. Эмоций. Пыль библиотеки. Чёрные ресницы. Тёплые губы. Прерывистое дыхание. Запах одеколона в ноздрях и во рту. Всё так отрывисто, безумно. И это — чёртов воздух, которым он дышит. Надсадно, разрывая гулкую тишину, в которой спустя мгновение: «Происходит что-то важное». Что-то важное. Что-то… И глаза открываются. Секунда. Две. Три. Он выдыхает. Садится на кровати, пока сознание медленно возвращается в реальность. Перед глазами плывёт. Ему нужна минута, чтобы понять, в чём дело, и начать шарить по тумбочке руками в поисках очков. В ушах — шёпот. Та самая грёбаная фраза, которую лучше бы Малфой вообще не произносил. Поттер неосознанно касается ушей ладонями, пытаясь уйти от настойчивого голоса. Закрывает глаза. Снова открывает и… какого чёрта он в больничном крыле? Он помнит… как шёл вместе с Дианой. Кажется, ему стало плохо. И она что-то говорила. «Мы друзья» или «у тебя теперь есть друг». А потом мадам Помфри давала ему что-то горькое. Поттер ещё подумал, что надо бы дойти до башни, а затем… просто вырубился, видимо. Да, так оно и было. Гарри проводит рукой по лицу. Проклятый идиотский сон. Явно не из разряда тех, которые забываешь спустя несколько минут после пробуждения. Он думает об этом с горечью, большими глотками глотая воду из стакана, что стоял на тумбочке рядом с кроватью. Только зубы стучат о стекло. А потом дверь открывается. Джинни, Рон, Гермиона. Он слышит их раньше, чем видит, как друзья входят и по очереди садятся на соседнюю кровать. Смотрят на него сначала встревоженно, а потом, поняв, что всё в порядке, неуверенно улыбаются. Сначала Джинни, потом Рон. Только Гермиона наблюдает за ним серьёзно. Впрочем, как и всегда. — Не знал, что ты обзавёлся девушкой, друг, — почему-то первым говорит Уизли, а не Грейнджер, как обычно. — Что? О чём ты? — голос чуть хрипловат со сна. — Как о чём? Брюнетка, которая сообщила нам о твоем недуге. Она назвалась Дианой Блэквуд. Слышал о такой, мм? Блэквуд. Её фамилия, значит. — Ой, не говори глупостей, Рон. Мы… друзья, — произносит, вспоминая последнюю фразу девушки. — Уверен, Гарри? Мне она показалась симпатичной, — это уже Джинни. Заправляет за ухо рыжую прядь, хитро ухмыляясь. В ответ Поттер только неуверенно поправляет очки и спустя мгновение переводит взгляд. Черты лица Джинни отдаются внутри тупой болью. Со временем приутихшей, напоминающей о себе только остатками тепла, которое расплывается по грудной клетке, когда девушка улыбается. А потом тянущей, как нарыв. — Мне кажется, что… — …что нам лучше осведомиться о твоём здоровье, верно? Как ты себя чувствуешь, Гарри? — наконец-то, Гермиона. Перебивает, как обычно. И, наверное, впервые в жизни, Гарри этому рад. — Нормально. Это просто переутомление. Диана вам не сказала? — Она говорила, — Гермиона кивает. Упирается локтями в колени, вглядываясь в его лицо, — ты плохо спишь? Плохо ешь? Может, тебя что-то беспокоит? Ты всегда можешь рассказать нам, если… — Стоп, стоп, Герм. Всё в порядке, правда, — он смеётся, прерывая бесконечный словесный поток, — и я полностью готов к занятиям. — Что, неужели и домашнее задание сделал? — недоверчиво и, кажется, ошеломлённо произносит Рон, и Джинни рядом начинает смеяться. — Эм… Ну, как тебе сказать, — он почёсывает затылок. — Ой, ну всё с вами ясно, — говорит Джинни сквозь смех, — вы, кстати, время видели? Рон, ты рискуешь пропустить завтрак. Как и ты, Гарри Поттер, — и она встаёт, поправляя школьную юбку. — Слушай, я не уверен, что мне стоит… — Даже не думай. Ты пойдёшь на завтрак и нормально поешь, — голос Гермионы привычно строг. — Да, мама, — обречённо кивает, всеми силами сдерживая улыбку. И в следующую же секунду получает ощутимый тычок под рёбра. — Нам ждать тебя? Или пойдёшь со своей подругой? — Рон загадочно улыбается. Гарри с достоинством выдерживает его взгляд, а потом встаёт с кровати, сопровождаемый эффектным скрипом пружин. — Нет, не угадал. Я сейчас поднимусь в башню, умоюсь, оденусь, может, даже причешусь, хотя вряд ли поможет, — он проводит рукой по встрепанным волосам, — и только потом спущусь в Большой Зал. — Ладно уж, но только поторопись, а то ещё опоздаешь на первую пару, Снейп жутко расстроится… — Джинни качает головой, уже выходя из палаты и толкая вперёд Рона. — Ага, а нам потом терпеть его, — голос Рона слышен уже за дверью. Гермиона тоже медленно встаёт и, как будто неуверенно, делает несколько шагов в сторону двери. Уже протягивает руку к ручке, но останавливается и резко разворачивается, встряхнув волосами. — Знаешь, Гарри, мне надо сказать тебе… — он замирает, держа в руках покрывало, которым уже начал застилать постель. Медленно поднимает взгляд, замечая мелкую дрожь в её руках, а потом кивает, показывая, что готов выслушать. Но Грейнджер только закусывает губу и несколько раз мотает головой. — Нет, не важно. Просто забудь, — хмурит тонкие брови. Открывает дверь и быстро уходит. Гарри только недоумённо смотрит вслед.

***

Чёрный кончик пера медленно выводит ровные буквы на жёлтоватом пергаменте. Одну за другой. Слова, предложения, абзацы. Чёртовы страницы какого-то наверняка очень важного текста, в смысл которого Драко Малфой совершенно не вникает. Иногда его взгляд касается длинных пальцев Пэнси, которые двигаются совершенно не так спокойно, как его собственные. Отрывисто, резко. Грозясь порвать бумагу или поставить чёрную чернильную кляксу, которая будет въедаться в пергамент, так же молниеносно и прочно, как чёртовы тихие слова, сказанные Паркинсон вчера вечером. «Я искала тебя», — говорила она, отвернувшись к окну и сложив руки на груди. Не давая словить взгляд и даже не потрудившись убрать из голоса упрёк. Так, что хотелось рассмеяться ей прямо в лицо. Напомнить идиотке, что она — не грёбаная ревнивая жена, перед которой он должен оправдываться, опоздав к ужину. И что, чёрт возьми, она не имеет никакого долбанного права упрекать его или требовать от него чего-то взамен за ту заботу, о которой он никогда не просил. О, ему хотелось наплевать на то, что в слизеринской гостиной полно народу, и крикнуть ей, что до этого времени он терпел её только потому, что она не спрашивала и никогда ничего не требовала. Потому, что просто была рядом, когда ему это было необходимо. И если теперь она решила, что он ей что-то должен… Но Драко промолчал. Потому что прекрасно знал, о чём подумала Пэнси, когда узнала, что он будет дома два дня. И он мог просто один раз показаться ей на глаза, чтобы Паркинсон поняла, что собственный отец не замучил Драко до полусмерти, и с ним всё в порядке. Просто потому, что он прекрасно знал, что одного взгляда было бы достаточно Пэнси, чтобы сдержанно кивнуть, а про себя облегчённо выдохнуть и перестать мелко дрожать от страха при мысли, что… Чувство вины казалось Драко самым отвратительным из всех, что может испытывать человек. И, возможно, именно поэтому ему так хотелось кричать. Видеть, как она взорвётся, повысит голос и выскажет ему, наконец, ту самую правду, которую он и так отлично знает. Или же наоборот, сожмёт губы в линию, а руки в кулаки, пару раз хлопнет длинными ресницами и уйдёт ровными медленными шагами, чтобы сжаться в комочек в каком-нибудь тёмном углу и мелко дрожать, спрятав лицо в ладонях. И ещё противнее становилось от того, что он прекрасно знал, что Пэнси выберет второй вариант, даже если в порыве гнева он поведает ей о том, что всё это время, пока она изводила себя догадками и подозрениями, он проводил время в компании ненавистного Гарри Поттера. И поэтому, в конечном итоге, он ничего не ответил. Хотя бы потому, что оправдываться он не будет никогда и не перед кем. Даже перед ней. Даже если действительно не прав. Он повернулся спиной к Пэнси, уже зная, что спустя мгновение почувствует на себе её взгляд, наполненный всем тем, о чём она молчит. Тем, что болит, жалит. И заставляет кусать губы и ставить чернильные кляксы, которые расплываются по пергаменту чёрными слезами. Драко чувствует себя неуютно. С одной стороны — Пэнси, а с другой, прямо за соседней партой — Поттер, который быстро поправляет съехавшие очки, твёрдость которых Драко так отчётливо помнит кожей. Малфою кажется, что он досконально выучил его лицо на ощупь. Тогда, когда эти черты касались его шеи, плеч, губ, глаз… И что-то чужое проникло в него вместе с этими прикосновениями. Что-то, что заставляет его чувствовать себя грязным, противным. И в то же время — другим, новым. Способным ощущать то странное, щемящее в груди, когда губы в губы. И глаза в глаза. И так необыкновенно. Чужое дыхание на коже, которое тёплое даже сейчас, на расстоянии. Поттер чувствует взгляд и отрывается от конспектов, медленно поворачивая голову и вглядываясь из-под линз очков. И глаза — космос. Чёртов космос, который Поттер время от времени скрывает за завесой чёрных густых ресниц. И нет, Малфой не знает, почему он смотрит. То, что прячет Поттер в своих глазах, никогда не интересовало Драко. Вся эта чушь про эмоции которые можно прочитать во взгляде. Бред. Но это… Чёртовы оборванные мысли. Слава Мерлину, что оборванные, потому что что-то неуместно-тёплое внутри уходит слишком тяжело. Он закрывает глаза. И под веками — губы, руки, кожа. И в следующее же мгновение — касания, запах. Слишком. Слишком много всего нелогичного, чтобы оно могло уместиться в его слизеринской голове. В которой всё разложено и спланировано. И каждое действие — потому, что так нужно, правильно. Потому, что это — то, чего от него ждут. Так какого чёрта он не мог просто уйти? Это было бы то самое «правильно», которому его учили. Которое глубоко под кожей, в самой глубине. И которое замолкало с каждой секундой, с которой Поттер становился ближе. Просыпаясь только сейчас. И заставляя его приходить в ужас от того, что происходит. Ронять перо на жёлтую бумагу и цепляться взглядом за маленькую ручку Пэнси, переворачивающую страницу учебника. А в следующую же секунду — сжимать эту самую ручку, как будто убегая от чёртовых глаз, смотрящих из-под линз очков. И выдерживать укоризненный взгляд Снейпа, который приподнимает одну бровь, глядя на их с Пэнси переплетённые пальцы. Впрочем, даже не прекращая читать лекцию. Профессор только бросает короткий предупреждающий взгляд на крестника и проходит мимо, давая понять, что будь на месте Драко кто-то другой, он бы ни за что не упустил возможности поиздеваться. А Малфой встречается взглядом с Паркинсон и коротко улыбается, понимая, что для неё это намного ценнее того самого «прости», которое, она знает, Драко никогда не произнесёт. Потому что она ловит глазами ответную полуулыбку. Потому, что чувство вины, как не крути, лучше, чем отвратительное нечто, которое так тяжело искоренить. Которое… почему-то заставляет его заметить, как Поттер поджимает губы, отворачивается, отвечая что-то Уизли и наверняка поправляя чёртовы круглые очки, постоянно съезжающее вниз. И берёт перо, переписывая пропущенную часть лекции из тетради Грейнджер. Больше не смотрит в его сторону.

***

Под ногами скрипят половицы. С каждым размеренным, широким шагом, что делает Драко Малфой, сунув руки в карманы и глядя в пол. Он слышит собственные шаги. Малфой замечает это прежде, чем понять, что в коридоре полная тишина. Странно, что он не обращал на это внимание, когда патрулировал коридоры раньше. Ведь, по сути, она — единственное, что отличает ночной Хогвартс от привычного дневного. Мысль удивляет его. Он останавливается прямо напротив кабинета директора и смотрит в полумрак. Нет, он ошибся. Совершенно ничего непривычного. Знакомо до тошноты, даже несмотря на отсутствие света и толпы галдящих школьников. Темнота и тишина не изменили ровным счётом ничего. Даже чёртову дверь в кабинет человека, которого он должен убить. Малфой сжимает руки в кулаки. Ногти впиваются в ладони. Собственный очевидный страх раздражает до невозможности. Тот самый, который возникает при одном только упоминании имени Дамблдора. Тот самый, что холодком от затылка к кончикам пальцев. И проклятым «не могу», которое он никак не может признать ни перед отцом, ни даже перед самим собой. И нет, он не сказал бы, что боится старика-директора. Точно так же, как и не сказал бы, что напуган наказанием, которое его наверняка ждёт в случае провала. Всё это, конечно, может быть. Но явно не на первом месте. Просто потому, что его до дрожи пугает одна мысль об убийстве. Только осознание того, что он должен отнять чужую жизнь. Человека, который намного мудрее и достойней самого Драко. Даже если это — ради того, во что он верит. Но тогда выходит, что он ничем не лучше тех трусов, что словами рьяно поддерживают Тёмного Лорда, но боятся принять метку и сделать что-то по-настоящему важное. И это выводит из себя больше всего. Малфой с силой ударяет кулаком по стене, чувствуя, как рука отдаётся тупой болью. Кажется, это отрезвляет его. Он разжимает ладонь, разглядывая собственную бледную, но местами покрасневшую от удара руку. А потом протягивает её вперёд и касается неровности дерева кончиками пальцев. А в следующее же мгновение — выдыхает и прислоняется к двери затылком. Закрывает глаза. За секунду до того, как та с тихим скрипом отворяется. И от неожиданности Драко вздрагивает. Открыто. Кабинет директора открыт. «Кого-то ждёт», — Малфой поднимает голову и несколько мгновений изучает тонкую полоску света, что пересекла деревянный пол коридора. «Или этот кто-то уже внутри», — мысль заставляет его прислушаться. — Не делай того, о чём пожалеешь, — и сердце бешено колотится в груди, пока он не понимает, что фраза адресована не ему. Дамблдор не может ни увидеть, ни услышать Малфоя. Совершенно точно, а значит… Секунда, и он уже щурит глаза, внимательно вглядываясь в фигуру того, кто ходит вокруг директорского стола. И ждёт, пока человек задержится в поле зрения достаточно долго, чтобы его можно было разглядеть и узнать. — Вы не понимаете, — Монтегю. Драко не видит, но слышит. И узнаёт голос, — вы совершенно не понимаете ситуацию. — Я прекрасно понимаю, мой мальчик, — директор говорит спокойно, как будто в противовес напряжённому голосу Грэхэма, — и поэтому, прошу тебя просто… — …не лезть в это, я понял. — В каком-то смысле, да. — В каком-то смысле, — Монтегю фыркает. И Драко представляет, как слизеринец скрещивает руки на широкой груди или нервно меряет шагами комнату, — я не понимаю вас. — Боюсь, что в ближайшее время и не поймёшь. Но я прошу, просто послушай меня. Забудь эти мысли. — Ха! И что же мне делать? — Монтегю останавливается. А Малфой тихо выдыхает, стараясь не производить лишних звуков. — То же, что и все дети твоего возраста. Учиться, гулять, спать. Просто жить, — произносит Дамблдор совершенно будничным тоном. — А как же… — Я обо всём позабочусь, — и на какое-то время Драко не слышит ничего, кроме собственного дыхания. — Пообещайте, — почти шёпотом. Таким голосом, которого Малфой никогда не слышал у Грэхэма. — Обещаю, — и за дверью выдыхают так громко, что Драко отмечает это за секунду до того, как слышит шаги. И отлетает от двери. Уходит, стараясь не сорваться на бег. Он останавливается только на втором этаже и кладёт руки на холодный белый подоконник. Вглядывается в темноту ночи за окном, а потом закрывает глаза и прислоняется затылком к окну. Так же, как совсем недавно к двери директорского кабинета. Там, где он дышит, запотевает стекло. «Ночами уже холодно», — посещает мысль, разрывая череду чёртовых оборванных фраз. «Не делай того, о чём пожалеешь». «Просто послушай меня». «Обещаю». Он поднимает голову и снова смотрит во тьму. А теперь ему остаётся самая малость: понять, что же, чёрт возьми, всё это значило.