Записки мультишиппера BSD

      Весна пьянила запахом цветущих вишен и свежескошенной травы.       Сидя за столиком уличного кафе, Мори жадно дышал полной грудью и ласково жмурился, когда солнечные лучики светили прямо в глаза.       Истинное создание тьмы, один из величайших и беспощаднейших Исполнителей Портовой мафии редко бывал в людных местах при свете солнца.       Но иногда это становилось частью его обязанностей, и тогда он имел полное право наслаждаться ими от всей души, прогревая мерзнущие кисти под солнечными лучами, с тихой улыбкой любуясь сосредоточенно поедающим десерт мальчиком на стуле напротив.       Дазаю семь, и более очаровательного ребенка на всю Портовую мафию не разыщешь. Он забавный, иногда довольно неловкий, у него постоянно сами собой появляются какие-то травмы. А еще он довольно умен для своих лет и ловко косит под дурачка, обводя взрослых вокруг своего маленького пальчика.       К сожалению Мори, и он, и все остальные охотно позволяют себя обманывать маленькому манипулятору. И все они как один уверены в том, что малыша ждет тяжелое, но великое будущее.       И дело не только в том, что Дазай — сын босса.       Забрав темные волосы в хвост на затылке, Мори молодеет. Ему едва можно дать двадцать пять, черный цвет одежды ему необычайно идет, и, с одной стороны, пугает робких зрительниц, с другой — притягивает, добавляя шарма, изящности и загадки в образ. С ним флиртуют все девушки, а работницы, смеясь, предлагают принести что-нибудь для его младшего брата. Абсолютно бесплатно.       Мори расцветает улыбкой, когда Осаму лезет к нему на колени, обхватывает его руками, крепко прижимаясь, и с детскими искорками любопытства в огромных шоколадных глазах спрашивает, похож ли он на старшего брата.       В такие моменты он бьет сердца прекрасных зрительниц не хуже молчаливо-мечтательного Огая, и, разумеется, получает в ответ слова: «Копия, просто одно лицо!» — и не важно, что у них нет ни единой общей детали во внешности.       Осаму не любит, когда ему врут, но в такие моменты он обычно благосклонно добивает зрительниц, кладя ладошки на щеки всегда приятно удивленного Мори и целуя его губы своими, перепачканными и сладкими.       Как правило, после этого пару месяцев в данном кафе им появляться нельзя — иначе их заснимут все сотрудницы, минимум половина бросит работать, чтобы посмотреть на них, оставшаяся половина будет готова исполнить каждое желание маленького террориста, надеясь, разумеется, что его старший брат пожелает оставить свой телефон или взять их номера.       Но Мори никогда не желает и только приятно улыбается им всем.       Когда поедание еды в кафе оканчивается, они, как правило, идут гулять дальше. Маленькая ручка Дазая твердо сжимает ладонь Мори — мальчик знает, что ему нельзя играть с другими, бегать, возиться в песке — хотя иногда он все равно в нем возится, бегает и играет с другими, но тогда телохранителей они берут в два раза больше обычного, и Исполнителей рядом с ним минимум двое.       Сегодня рядом только Огай, еще четверо людей в костюмах и с пистолетами под пиджаками, рассыпавшись вокруг, сканируют взглядом периметр.       Дазай обожает цветение, он согласен сидеть на одном месте часами, если это позволит ему смотреть на то, как колышется цветочная масса над головой, как падают розовым дождем шелковые лепестки, часть из которых прохладной нежной лаской погладит щеки.       Материнской ласки Осаму не знает, в мафии почти нет женщин, склонных нежничать, шлюхам главное сокровище их организации доверить нельзя.       Но у него всегда есть Мори. Мори, который гуляет, кормит, помогает делать уроки, читает на ночь.       Мори — центр Вселенной мальчика, вытесняющий оттуда даже его отца, который едва ли сможет однажды занять равное по значимости место в сердце ребенка.       И это взаимно.       Когда звонит мобильник, прерывая праздный досуг, мальчик отмирает и поворачивает голову, смотрит, как мужчина роется в кармане, разыскивая разрываемое мелодией устройство.       Короткое пищание клавиши, принятый вызов. Голос кого-то из Исполнителей — громкий, быстрый, резкий, потом — выстрел.       И тишина.       Мори без лишних слов поднимается, отключаясь от абонента на другом конце трубки. И Дазай также без лишних слов тянется навстречу своей любимой няне, устраивается на его руках.       А потом Огай бежит так быстро, как то позволяют ему его силы.       Оставив Осаму на попечение другого Исполнителя, доктор целует его лицо куда придется, хаотично, иногда — несколько раз. И уходит разбираться с тем, из-за чего, вероятнее всего, погиб его коллега.       На складе нет места, где кровь не хлюпает под ногами. Кровь пачкает ботинки, заливается внутрь — за это он уже ненавидит и этот день, и эту миссию.       Мори ненавидит грязь во всех ее проявлениях, в том числе, когда грязь — люди.       Их с Дазаем прогулке помешали — чем не достойный повод для гнева?       Противники отнюдь не дилетанты, приходится повозиться, чтобы выманить их всех на открытое пространство и броситься вперед всем телом, уклоняясь от пуль, улыбаясь безумно и разъяренно.       Мори обожает отнимать жизни, перерезать горла, вспарывать животы; его не заботит, что брызжущая кровь пачкает его пальто, его лицо, покрывает блестящей коркой волосы, пропитывает ткань — все, что его заботит, это лежащие в кармане брюк часы. По этим часам у него полтора часа до того момента, когда он должен будет уже сидеть рядом с постелью нежно обожаемого мальчишки, читая ему очередной отрывок или стихи, прививая любовь к хорошей литературе, и так до самого засыпания.       Скальпели мелькают в воздухе один за другим — он режет, пронзает, кромсает, крутится волчком и безумно улыбается, смахивая слипшиеся от крови пряди с лица, чтобы не мешали. В висках словно метроном стучит, отсчитывая секунду за секундой до конца, позволяя рассчитать наперед, сколько времени займет новое движение.       Уложиться в доли секунд, не поскользнуться на вывалившихся из распоротого живота кишках, а гаркнув в лицо противнику — успеть засунуть пальцы в его расширившиеся глаза, до самого конца, чувствуя, как пропитываются теплой жидкостью перчатки, видя, как вытекают ошметки глазных яблок из опустевших глазниц.       Мори лучший не потому, что много работал с бумагами, получая повышения за свои труды. Не потому, что он спас бесчисленное число жизней их людей; Мори лучший потому, что он много жизней отнял и потому, что при этом выжил сам, отделался шрамами и синяками.       Он укладывается в жестко поставленные им самим временные границы, находит клиента — за коробками рыдает, зажав рот, совсем еще ребенок, испуганные синие глаза расширяются при виде его, а зрачки наоборот превращаются в точки.       Огай улыбается ему сквозь кровавую маску и закидывает на плечо обмякшее тело, быстро уходя прочь.       Кое будет рада такому подарку — что может быть лучше нового воспитанника для бесплодной девушки; воспитанника, который, конечно, не будет так ценен, как Осаму, и не будет играть столь же огромного значения для мафии, однако станет достойным ее членом, о чем и позаботится милая сестрица с мертвым взглядом и неловко натянутой на лицо улыбкой.       Все лучше, чем рыдать вечерами на могиле нерожденного младенца и следить жадным взглядом за присутствующим на собрании мальчиком, сосредоточенно складывающим отчет Огая в кораблик, пока он сам, небрежно держа его поперек живота, докладывает об обстановке боссу.       В Мори целое море нереализованного отцовского потенциала, он обожает детей от их чумазых ртов до аккуратных маленьких вещей, от рисунков мелом на напольной плитке, до отпечатков ладошек на стеклянной дверце шкафчика в его медицинском кабинете.       (Возможно, хранить шоколад на одной полке с ядами и наркотиками было не лучшей идеей, но выше полок просто не было, да и Дазаю не интересны все его баночки с цианидом, коробочки рассыпающегося мышьяка и ровные ряды ампул морфия.)       Но больше всего Огай обожает, конечно же, Дазая Осаму.       Мори отдает найденного ребенка кому-то из младших по званию и, стащив негодные перчатки, достает сигареты, с удовольствием прикуривая; за спиной гремит взрыв, и марево пожара взметается к самым небесам.       Достав карманные часы, Огай жмет на кнопку и сверяет свои ощущения с данными на циферблате; дьявол, он уже на минуту опаздывает, ему необходимо успеть принять душ.       — По машинам, быстро! — махнув рукой своим людям, он садится на заднее сиденье авто, стащив с шеи ленту галстука и закатав рукава липнущей коже рубашки.       Никаким дымом не перебить исходящий от него смрад крови и мяса, но он все равно постарается максимально быстро привести себя в порядок, чтобы даже чуткий детский нос не различил исходящий от него запах тлена.       Выбравшись из машины, он только теперь замечает, что кровь тонкой струйкой стекает с угла его пальто. Огай усмехается и щелкает пальцами, подзывая к себе кого-то из мелких сошек.       — Ты, помоги мне снять это, — мужчина небрежно скидывает чавкающую от крови материю, вкладывает в ладонь позеленевшего подчиненного свой галстук, дергает плечом, не решаясь скинуть побуревшую от крови рубашку.       Фукузава на входе при виде его морщится и воротит нос, а он со смехом размазывает кровь по его щеке, слыша разъяренное шипение себе вслед.       Огай очень, очень торопится — ступив на дорогие ковры, видевшие больше трупов, чем любой член их организации, он скидывает ботинки и отдает их идущему за его плечом подчиненному, хотя лучше бы ему выбросить их в первое же окно — море лучше всего на свете счищает кровь и хранит чужие тайны.       Добравшись до душевых, он приказывает принести себе полную смену одежды, а сам не раздеваясь встает под тугие струи горячей воды. Рубашку от спины он отделяет с влажным хлюпаньем, вода, стекающая к стоку — рыже-красная.       Требуется минимум трижды намылить голову, чтобы пропал запах крови, чтобы ошметки и сгустки стали не более чем воспоминанием о сотворенном кошмаре. Он оттирает тело жесткой мочалкой и жадно вдыхает тяжелый аромат геля для душа, способный перебить практически что угодно.       Повязав на бедра полотенце, мужчина выходит и начинает быстро сушить волосы. Раскрытые часы, лежащие рядом со стопкой чистых вещей, говорят ему, что у него есть еще двадцать минут, в которые он должен уложиться.       Он собирает еще чуть влажные пряди в хвост, натягивает белье и брюки, накидывает рубашку и ловко застегивает запонки. Пуговицы застегиваются одна за другой, вместо галстука он завязывает черную шелковую ленту. Немногочисленные предметы вновь рассовываются по карманам жилета, который он также застегивает на все пуговицы.       — Прекрасно выглядите, босс, — поспешно бормочет ему его правая рука. Мори чуть улыбается и прикрывает винного цвета глаза, благодарно кивая.       — Осаму уже поужинал? — ненавязчиво интересуется он, возясь со шнуровкой единственных оставшихся у него ботинок.       — Юный господин сегодня лег пораньше, но я не думаю, что он откажется от десерта, если его принесете вы, — слышит он из-за спины и резко выпрямляется.       — Вот как? — его словно бы небрежно взлетевшие брови доводят присутствующих до нервного мандража — все и каждый знают, что для Огая значит провести время с мальчиком. Но мужчина быстро берет себя в руки. — Нет, никаких десертов, и будить его тоже вряд ли стоит.       И он уходит, бросив через плечо приказ прибраться и придумать что-нибудь с его одеждой.       Сердце бешено стучит в груди, когда он поднимается вверх по лестнице и проскальзывает в спальню их маленького террориста. Возле постели горит ночник, на потолке дрожат светлячки звезд.       Смяв в кулаках одеяло, Осаму крепко спит, разметав кудри по подушке. Рот немного приоткрыт, ресницы дрожат, маленькая грудь равномерно поднимается и опускается, слышны тихие выдохи.       Напряжение, державшее что-то внутри мужчины в жестких тисках, уходит, словно рассасываясь.       Пододвинув стул ближе к кровати, Мори осторожно садится и долго смотрит на спящего мальчика, отводит волосы с его лица, гладит теплые мягкие щеки, обводит контуры четко очерченных губ.       — Ты станешь великим, — нежно шепчет он с улыбкой, прежде чем поцеловать мальчика в лоб. — Сладких снов, малыш.       И гасит оставленный на ночь свет.