Записки мультишиппера BSD

      Утренний город был уставшим, серым и поистине огромным. На чистых улочках, залитых солнцем, не было удивительно увидеть плотные потоки спешащих на учебу и работу людей. И один студент, прибывший из пригорода по приглашению, со своими сумками и зачехленными предметами, отлично сливался с окружающей местностью.       В метро было тесно — Токио жил по своим правилам, и утром правило здесь было всего одно: не успел до час-пика — постарайся не стать смятым толпой. Удовольствие от этого было сомнительным, но стоя перед воротами желанной и когда-то недосягаемой Академии, Атсуши думал, что цель всегда оправдывает средства, а у него никто ничего не украл, он ничего не забыл в метро, и для сегодняшнего дня это уже было неплохо.       Светлые коридоры, полные людей — до искомого крыла администрации его довели и даже зачем-то сунули номер мобильного — проживший в префектуре и попавший сюда по приглашению лишь благодаря большой удаче Атсуши был растерян повадками девушки, но номер машинально сунул в карман.       Пригодится.       Звонок на пару застал новичка врасплох — он воззрился на продолжающего говорить директора, на скрывающего улыбку куратора, перевел взгляд на поджавшего губы завуча. Слушать нотации от такого — сущее наказание, так что лучше здесь быть паинькой и не мотать заряд терпения кого бы то ни было из преподавателей в минус.       Слишком долгой была вся проделанная работа за последние два года, и слишком дорого она ему обошлась. Он должен быстро освоиться и научиться всему, абсолютно всему, что ему захотят дать здесь.       Договорить не удалось — его поспешно отправили на пару, куратор дообъяснял основные принципы этого места, помог с сумками, забитыми техникой и вещами, порекомендовал изучить свод, провел его в аудиторию, где быстро представил одногруппникам, а потом шлепком по заднице отправил выбирать место в аудитории, напоминая о необходимости сразу втянуться в учебный процесс.       Атсуши только вздохнул — он ворвался в новую студенческую жизнь скомкано, поспешно, сумбурно.       И это наложило отпечаток на все, что происходило с ним дальше.       Тогда, устроившись на скамье и достав чистую тетрадь, Атсуши очень надеялся, что и правда сможет избежать всех неприятных и неожиданных ситуаций, которые во время учебы норовят обрушиться лавиной, рухнуть на нагруженную спину студентов с намерением раздавить.       Однако — нет. Фортуна, если она и была в курсе проблем своего просителя, предпочла натянуть на плечи свое меховое пальто и стать глухой, слепой, немой, стервозной и коматозной.       Правда, о последнем он догадался только встретившись с ним лицом к лицу, чувствуя его дыхание, как свое, замирая в одном кадре, даже не замечая слепящих вспышек от камер работающих одногруппников.       Правило первое: в институте не пьют — они нарушили его безбожно, причем оба; этот парень был пьян еще до их встречи, а за время, что Атсуши настраивал камеру и пытался успеть выбрать ракурс — успел догнаться.       Сам Атсуши неохотно сознавался потом, что тоже хлебнул лишку для храбрости — а кто ее не хлебнул бы, когда нервную дрожь таким способом утихомиривали еще человек двадцать?       Трясущиеся руки молодого фотографа не успевали за пластичными движениями, и тогда он вышел в освещенную зону, отчаянно прося замереть хоть на секунду — а в итоге замер сам, пронзенный взглядом серых глаз, был втянут моделью к себе, стал рядом, едва дыша, ощущая, как загораются щеки и под запалом, вызовом на чужом лице, пропадает дрожь.       Не каждый день они работают с самыми настоящими моделями, пусть и такими же учащимися с другого факультета.       Но, по мнению всех его знакомых, подойти трезвым конкретно к этому ансамблю логики, игнорирования и обидного сарказма, было нельзя. Самооценка рядом с этим парнем падала даже ниже, чем уровень мозговой деятельности, и реанимация не представлялась возможной даже при очень большом желании.       Модель обезоруживал на ментальном уровне, раззадоривал скрывающееся упрямство и заставлял стать оправой к своему темному сиянию.       Но не его. Не Атсуши. В тот самый миг, когда парни, похожие на двух противоборствующих зверей, синхронно стянули футболки, с вызовом на лицах столкнувшись глазами — они сияли оба.       Именно так они впервые встретились с Акутагавой Рюноске. Именно так все и началось. В первый же день после своего перевода Накаджима Атсуши стал главной знаменитостью на потоке, (не) человеком, равным одной из самых знаменитых учащихся моделей — пусть и был он совсем с другого факультета.

***

      Он никогда не думал, что нарушит второе правило. Ему не с кем было его нарушать. Не было никакого желания это делать. И, признаться, даже стоя на границе нарушения, он все ждал, что это — лишь шутка.       И одновременно, самым уголком своей души, крошечным, но кромешно-темным, он все же очень желал этого.       Началось все с того, что им разрешили работать в парах. Один фотограф — одна модель. При желании можно было объединяться, но чем лучше выложится каждый в паре — тем выше и слаще будет разделенная меж ними награда.       Стать лучшими хотели многие. Атсуши, выбирающий себе модель — в том числе.       Акутагаву Рюноске боялись, но хотели; однако в этот раз страх перед ним, в конечном итоге, оказался гораздо сильнее — желание сохранить рассудок и самооценку дали инстинкту самосохранения одержать верх у большей части обычно мечтательных студентов; за день к хмурой модели никто не решился подойти. А Накаджима, уже наметивший было своей моделью зажатую девочку, Кеку, неожиданно рвано вдохнул, каким-то чудом заметил легкий, словно бы скрываемый надлом в обычно безразличных глазах, едва заметную сутулость в широких плечах — модель задевало безразличие. Может быть, он и не ждал, что предложений будет много. Но что их не будет совсем…       Ноги сами вынесли парня вперед.       — Ты?.. — Рюноске поднял на него взгляд и тут же отвел его. Оглядел заканчивающие разбиваться пары. Перевел взгляд на камеру в руках растерявшегося парнишки и изящно поднялся со своего места. — Ладно, раз приходится из мусора выбирать — так хоть выберу не самое худшее. Дазай-сан очень… настойчиво рассказывал о тебе. Он очень многого от тебя ждет. И если ты не оправдаешь его ожиданий — я тебе лично объектив в глаз вкручу.       Да, именно так все и продолжилось. То было окончание первого месяца учебы Накаджимы Атсуши. И этот день стал днем, когда Акутагава Рюноске впервые добровольно протянул кому-то руку, впервые стал частью чего-то более мелкого, чем «коллектив» или «общество», чего-то более интимного.       Чего-то только для них двоих.       Атсуши совсем не сразу понял, что увязает в теплой липкой тьме своего напарника, что тот поглощает его, медленно, захватывает его жизнь по кусочкам, пропитывая каждый из них, как чернила пропитывают тонкую бумагу.       Понять это было совсем непросто, но глаза ему открыл случай — тот самый, во время которого он и оказался так близко к нарушению второго правила.       И если сначала он лишь балансировал на грани, тяжело дыша, то потом без колебаний переступил, раскрывая губы и жадно вдыхая, впитывая в себя чужую тьму, позволяя собственному свету прорезать ее острейшими лезвиями, раня все и вся, что окажется на пути — возможно, именно тогда раня Рюноске тем обоюдоострым клинком, что они впоследствии разделили между собой.       Акутагава всегда был плохим мальчиком — курил, был непослушным, но талантливым, подрабатывал — почти тайком — художником и тату-мастером, мог быть пирсером — рука у него была легкая, а невозмутимость, с которой он проскользнул ею в штаны простонавшего от неожиданности парня, была особенно выразительной на фоне его обещания трахнуть Атсуши, если он не отстанет от жаждущего передохнуть посреди съемки хулигана.       Атсуши, как уже было ясно, не отстал.       Ладно, тут Накаджима нарвался сам и теперь вкушал плоды своей дури и своего упорства. И, сплетаясь языком с чужим, ощупывая теплую гантельку — пусть делая это неумело, нетвердо, но под одобрительное рычание — он даже не жалел.       Правило второе: Академия — не место для плотских утех.       Видеонаблюдения, конечно, нет, но стены тонки, — вот, что говорил ему когда-то Дазай-сан, его куратор.       Тут Накаджима был спокоен — на крыше, которую они выбрали для работы, их не ждали ни сюрпризы, ни неприятности, а ощущая скользящие по талии руки, сминающие его уста горячие губы, терпкий запах цветков бузины и бергамота, исходящий от кожи — он не мог сдержать сладкой судороги, сковавшей тело, опалившей жаром пах.       Акутагава завалил его на тент, который они расстелили, чтобы он мог сколько угодно выбирать себе позу, не стесненный ничем, кроме взгляда своего фотографа; мимоходом уронил софт, а потом отобрал и отложил камеру, которую Атсуши трепетно прижимал к груди, и все это — чтобы беспрепятственно впиться поцелуем в напряженную шею.       Атсуши не сдержал тихих стонов, стиснул пальцами выпирающие ребра парня и поежился, когда тот стал вылизывать ему шею, а веющий теплый ветер — студить влажную кожу, заставляя дыхание сбиваться, а кожу — покрываться мурашками.       Задрав рубашку своего неправильно-чистенького фотографа, Рюноске усмехнулся, завидев, как краснеют белые щеки, а потом провел языком по напряженным соскам. Стоны, оглашающие крышу, дополнились явной дрожью.       Модель, сидящий на чужих бедрах, поерзал, вжался ягодицами в наметившийся стояк, откинул голову, когда Атсуши стиснул его ягодицы дрожащими пальцами. Рюноске задвигался, словно и правда примериваясь, каково это будет — взять и оседлать Накаджиму Атсуши, ответственного, красивого, невинного, как котенок?       Парень пылал, дрожащими руками шарил, разыскивая, во что вцепиться, как усмирить легкую боль в сведенных напряжением плечах, потом вцепился в худые бедра и стоило Рюноске замереть — дернул, застонав непривычно низко и хрипло, откидывая голову, царапая джинсу.       Акутагава через голову стянул футболку, красиво выгнулся, снова вжался в горячий пах напарника. Двинулся еще пару раз.       А потом неожиданно встал, усмехаясь, отошел на пару шагов от ничего не соображающего юноши.       — Кажется, перерыв уже пора заканчивать. И следует работать — так ведь ты говорил? — усмехнувшись, модель дразняще покачал бедрами, глубоко вдохнул — Атсуши со злой жадностью смотрел, как проступили сильные мышцы под кожей. — Впрочем, это если мой дорогой фотограф сможет встать и продолжить эту самую работу. А если нет… — парень облизал красные — от макияжа и поцелуев — губы. — То я могу и продолжить начатое. Всегда было интересно, каково это — доминировать над тем, кому положено доминировать надо мной.       Атсуши силой взял себя в руки, выровнял дыхание. Болезненной пульсации в паху это не унесло, но он постарался притвориться, что именно это и случилось, что он способен вот так взять себя в руки.       Жесткой выпуклости на штанах это не скрыло, но он почти даже не дрожал, поднявшись на ноги.       Рюноске выглядел удивленным, потом фыркнул и покорно позволил продолжить работу.       Они провозились дольше, чем Атсуши планировал, и парень недовольно качал головой и кусал губы, глядя на кучу испорченных — по его милости и из-за выходки Рюноске — кадров.       Акутагава, моментально закутавшийся в куртку, как только они закончили, неожиданно приблизился к нему, заглянул через плечо, прижавшись всем телом; Накаджиму как током ударило от его близости, бедра напоминающе свело судорогой.       Модель, между тем, самостоятельно перещелкивал снимки, вглядывался в дисплей прищуренным взглядом. Потом молча обошел Атсуши, почти вырвал камеру из его рук и опустил на тент. Блондин открыл было рот, чтобы извиниться и сказать ему, что завтра им нужно будет попробовать еще раз — но не успел. Акутагава выпрямился, обернулся, глядя взбешенно и дико и, обхватив изящными ладоням лицо фотографа, вновь впился поцелуем в его губы, вжался бедрами в бедра — до боли и скуления.       — Нравится, когда я начинаю лезть к тебе? — тихонько рыкнул парень, глядя глаза в глаза, пристально, до испуга юноши — Так какого черта… Какого черта ты не можешь просто попросить меня помочь тебе? Ты запорол всю съемку, на твои гримасы было смотреть больно — одни твои попытки присесть на корточки вызывали чувство жалости. Так какого… Какого черта?       Акутагава, не ожидая ответа, отстранился, с силой оттолкнул Атсуши к бортику, от чего тот едва не налетел затылком на бетон, и без лишних слов встал перед партнером на колени, стаскивая штаны, шлепая Накаджиму, у которого глаза на лоб полезли от такого, по тянущимся подхватить, натянуть ткань обратно, ладоням.       Влажный жар рта на закруглении головки заставил юношу взвыть, вцепиться в темные волосы старательно вылизывающего его парня руками, часто и хрипло дыша, ощущая предательскую дрожь в коленках.       Когда Рюноске стал быстро насаживаться ртом, посасывая и вылизывая ствол, массируя рукой поджавшиеся яйца, Накаджима был готов потерять сознание от удовольствия — перед глазами опасно темнело, в паху было горячо, тяжело и очень приятно, ноги налились свинцом.       Болезненный укус в бедро заставил его вскрикнуть от неожиданности и бешеными глазами взглянуть на своего любовника. Тот так и стоял на коленях, одной рукой придерживая яйца, второй — ствол, блестящий от слюны и смазки. Губы у Акутагавы покраснели и распухли, голос был чуть хриплым:       — Только попробуй сейчас не справиться с дыханием и отрубиться — я тебе все, что тут можно откусить — откушу.       Это подействовало — Атсуши заставил себя дышать глубже и ровнее, пусть и пришлось теперь царапать стену, содрогаясь от удовольствия. Но это было лучше, чем получить еще одну угрозу и остаться в таком состоянии в одиночестве.       Однако он справился, не отрубился. Всего лишь кончил собравшемуся прикусить ему головку Рюноске прямо на лицо.       — Твою мать, — модель помрачнел, чувствуя стекающую по острому подбородку сперму, молча поднялся и отвернулся, разыскивая, чем вытереть лицо.       Обессиленный Атсуши в последний раз рвано выдохнул и съехал вниз по стене, шлепнувшись голой задницей прямо на ледяной бетон. Штаны и трусы так и болтались у лодыжек, спущенные и не снятые.       Чувствовал он себя и хорошо. И ощущал жуткий стыд. А еще вину, смятение, восторг, робость, желание повторить и еще с дюжину противоречивых эмоций.       Акутагава между тем разыскал салфетки и вернулся, встал над опустошенным парнем, окидывая пренебрежительным взглядом его тело, потом бросая пачку между ног.       — Мне не нравятся эти кадры. Сейчас же поднимай свою задницу, собирай здесь все. И завтра мы идем на крышу жилого дома где-нибудь в центре, фон здесь просто ужасный, — Рюноске отступил, намеренный пойти одеваться, но замер, повернул голову к уже приготовившемуся к выпаду парню. — И дрочи перед сном или по утрам, или когда там ты это делаешь — почаще. Я тебе не ради горькой спермы отсасывать взялся, — парень скривился, и все бы ничего, но Накаджима едва сдержал нервный смешок, увидев, как у его модели, впервые за время их работы, заалели щеки.