Записки мультишиппера BSD

      Дазай проснулся посреди ночи от звуков несколько непривычных, но отчего-то странно знакомых. Долго сидел на футоне, глядя в пустоту, отстраненно отмечая, что еще совсем темно, что сверчки во внутреннем дворе общежития необычно громки сегодня — не иначе, как подобрались совсем близко к его двери — что в приоткрытое со стороны улицы окно веет приятный, по-летнему теплый ветер и слышно приглушенный шум никогда не затихающего до самого конца ночного города.       Вариант с окном он отринул сразу — звуки доносились откуда-то из другого места. Напрягая слух усерднее прежнего, мужчина продолжал вслушиваться, крутил головой и никак не мог припомнить, что именно обозначает подобное сочетание — практически через равные промежутки доносящийся обрывистый голос, непонятный шум, следующий после.       Он поднялся, одернул одежду и крадучись, чтобы не скрипели половицы, стал ходить. Прошел на кухню, в коридор — звуки сразу стали глуше, так что он вернулся в спальню и озадаченный приблизился к стене, снова вслушался, почти прижавшись ухом к выгоревшим за годы дешевым обоям.       Бинго.       Непонятные звуки доносились откуда-то из глубины квартиры живущего через стенку Атсуши, а через мгновение до мужчины дошло, что же именно он слышит, и его непроизвольно пробил нервный смех, который он зачем-то поспешил скрыть, прижав ладонь к губам — причины смеяться не было, зато была причина переживать.       Плач мальчишки он уже слышал когда-то, и по сей день это оставалось одним из не самых приятных воспоминаний, не вызывающих в нем ни капли гордости. Тогда он ударил парнишку, чтобы тот прекратил истерику, так не вовремя начавшуюся — дел было невпроворот, план был всего один — брать и делать.       Но что же могло случиться сейчас, в — Осаму нашел слабо различимый в темноте циферблат часов, висящих на стене — два часа ночи, когда почти свято соблюдающий режим Накаджима уже пару часов, а то и больше, должен был спать?       Мужчина снова вслушался, не прекращая ломать голову над возникшим ребусом. Рыдания за стеной на миг прервались, Дазаю показалось, что он различил что-то среднее между всхлипом и иканием. А потом парень расплакался с новой силой, громче прежнего, и теперь плач стал более различим — шатен на миг запаниковал, перебирая в голове версии, что могло вызвать такой шквал чувств.       Неровными движениями поплотнее запахнув домашнее кимоно, мужчина, пару раз запнувшись в темноте, пробрался к собственной двери и открыл замок. Ключ он оставил торчать внутри, дверь у него была не из тех, что захлопываются, заставляя владельцев квартиры судорожно искать топор, чтобы снять ее с петель к чертям.       Здесь, на террасе, где они обычно пересекались по утрам, плач все еще было отлично слышно. Осаму приблизился к входу в чужую обитель, всем телом приник к косяку, напряг слух. Да, определенно, плакал Атсуши — шатен тихонько вздохнул и тягучим движением отстранился, потянулся, хрустя костями. И, боясь из-за промедления потерять все свои веские доводы, почему юноша должен сейчас же успокоиться и идти спать — завтра работа, у него наверняка лицо распухло, он будет плохо себя чувствовать, если так продолжит — трижды постучал в дверь.       Рыдания стали глуше. Потом притихли. Через минут пять мужчина постучал снова, запереживав, что с оборотнем что-то случилось за это время, но нет — через минуту послышался быстрый звук шагов, потом повернулся ключ в замке. Замок тихонько скрипнул, было слышно, как натянулась пружина где-то внутри. Потом раздался щелчок, и бледная, чуть влажная мордашка юного эспера показалась в зазоре.       Дазай отступил и потянул дверь. Кажется, Атсуши не планировал долгой беседы, потому что он по инерции попытался рвануть дверь назад, но не успел — шатен уже распахнул ее настежь, во все глаза рассматривая рваную футболку, в которой спал юноша, и не менее непрезентабельные, старые штаны. Оставалось только гадать, где он мог взять вещи в столь плачевном состоянии, но зато становилось понятно, почему не хотел показываться.       Лицо у него, как показал устало освещающий двор фонарь, действительно было распухшим, пятнами красным. Больше всего пострадал от долгого плача нос — Атсуши уже не мог дышать и постоянно приоткрывал рот, облизывал пересыхающие губы. Волосы в большом беспорядке, заплаканную мордашку явно следовало бы умыть, руки тряслись, как с большого перепоя.       Дазай молча пробежался взглядом по всей фигуре оборотня снова, добрался до покрасневших глаз, встречая испуганно-загнанный взгляд парнишки.       — Я зайду? — тихо спросил он, и, не дожидаясь разрешения, прошел вперед, втолкнув Накаджиму в квартиру и закрыв за собой дверь. Парень устоял на ногах, но визиту и предстоящему сеансу объяснений не обрадовался — было видно, как он мечется и пытается придумать причину, почему наставнику и коллеге следует вернуться в свою квартиру, в свою постель и не нарушать привитого японцам уважения к личному пространству. Но, к несчастью, также юноша знал — Дазай клал на всю эту шелуху и чем больше он пытается дать ему от ворот поворот, тем больше тот будет заинтересован в удовлетворении своего любопытства.       Иногда за это Дазая и следовало бы ненавидеть. Накаджима был близок к этому чувству, подстегиваемый ощущением захлопнувшейся ловушки. Но все равно колебался.       Нет, Атсуши был против. Даже нет, не так. Атсуши был против того, чтобы мужчина сидел в его квартире на кухне, гоняя по низкому столику парочку монет достоинством в пять йен. Ему была нужна и не нужна вся эта предложенная помощь. То же обстояло с вниманием, пониманием, сочувствием. Накаджима не хотел ничего объяснять. Только поджимал губы, шмыгал носом и отводил взгляд, потому что Дазай необычайно пристально смотрел на него поверх зажженной свечи и выразительно молчал, давя на психику однообразными движениями, звоном двух монет, размеренным дыханием.       — Прекратите, — парень не выдержал и раскрытой ладонью хлопнул по столу, перехватывая монеты. Его уже слегка трясло от напряжения. Хотелось снова разрыдаться и выгнать мужчину из квартиры любым способом — хоть бы и позвав на помощь Куникиду-сана.       Только вот была одна загвоздка с этим — если Дазай-сан объяснит, почему вообще проснулся посреди ночи и почему пошел к Атсуши, Доппо, недолго думая, сядет на третью подушку в еще более напряженную позу, и вдвоем они допрессуют его куда быстрее.       Черт бы все побрал, рисковать было чем-то из области «и чешется, и колется».       — Почему? — суицидник только наклонил голову, не подозревая, что ему уже приготовили было страшную судьбу — быть растерзанным идеалистом.       — Потому что… Потому что это раздражает! — Атсуши нервно вцепился в краешек стола, опустив голову как можно ниже, раздраженно и настороженно поглядывая из-за челки. — Вы пришли спросить, почему я плакал. Я сказал, что не из-за чего. Вы продолжаете сидеть и сверлить меня взглядом, — парень сгорбился, ощущая что-то близкое к отчаянию. — Пожалуйста, Дазай-сан. Так… Так просто надо! — юноша стиснул зубы, чувствуя, как горло снова сдавливает слезами. Он ненавидел их, ненавидел себя, но не мог остановиться, просто взять и прекратить, это было выше его власти.       — Атсуши-кун, посмотри на меня, — Дазай посерьезнел, стер с лица украдкой появившуюся было улыбку, быстро поднялся и сел рядом с юношей; сначала положил ладонь ему на колено, а когда и это не заставило парня прекратить прятаться от него — силой повернул к себе мотнувшуюся в противоположную сторону голову, крепко сжав пальцами нижнюю челюсть. — Посмотри на меня. Если сможешь это сделать и сказать, что не расплачешься навзрыд снова — я уйду.       Атсуши молчал, поджимая губы. Потом прямо на глазах мужчины темные ресницы пропитались выступившей влагой, и по щекам покатились крупные слезы. А через мгновение парень уже в голос разрыдался, уткнулся ему в плечо, содрогаясь всем телом, кривя губы и пряча, пряча себя такого от пристального взгляда темных глаз.       Дазай на несколько минут стиснул руки в кулаки, хмурясь. Потом собрался и развернулся, обхватывая Накаджиму руками, притягивая для объятий. Он раньше с плаксами мало дел имел. Все больше заставлял их собрать себя в кучку и делать то, что было нужно, а уже потом, в свое собственное время — рассыпаться на куски.       Однако сейчас все было иначе. Объективно — у Атсуши не было причин так рыдать. Осаму не понимал, что подтолкнуло жизнерадостного и позитивно-реалистичного парня так убиваться. Однако, чувствуя на рукавах кимоно тиски сильных пальчиков, не мог не признаться себе, что едва ли теперь выберется самостоятельно, пока парнишка не успокоится.       — Знаете, я… Я всю жизнь один, — Атсуши всхлипывал, сбивчиво шептал, но Дазай слушал его как можно внимательнее, соединяя обрывки в связную речь. — Мне никогда никто не нравился, я не был влюблен. Друзей у меня почти не было, но и одиночества я не ощущал — просто не был знаком с его отсутствием, пожалуй. Сегодня… Сегодня я вдруг понял, насколько я ущербный по сравнению с остальными. Я обдумал это, да, и…       Дазай подавил страдальческий стон и тяжелый вздох. Думающий на отвлеченные от работы темы Накаджима — это страшно и выливается во что-то совершенно непредсказуемое. Ему бы умение не ступать на опасную почву — цены бы ему не было!       — …не был влюблен, меня никто не ждет дома, я ничего из себя не представляю. Просто парень. Человек со способностью. Детектив — и то с натяжкой, — блондин захлебывался всхлипами и продолжал бормотать. — Я не заведу семью, у меня ничего нет для ее создания, и никогда в жизни никого не поцелую, наверное; никто не возьмет меня за руку и…       — Я тебя поцелую, прямо сейчас, хочешь? — бесцеремонно перебил его причитания Дазай, прижав ладони к влажным щекам, тем самым заставив поднять голову. Большие удивленные глаза, пылающее лицо, распухшие губы и нос, блестящая от влаги кожа.       Кто бы что не говорил — Накаджима не был миленьким. Он был парнем, подростком — угловатым, иногда неловким, зачастую неуверенным в себе и своих действиях. Он не был ослепительно красивым — симпатичным, привлекательным, спортивным. А сейчас — просто плаксой с искаженным от слез лицом.       Мужчина не знал, что на него нашло. Но останавливаться не собирался до тех пор, пока не получится… Доказать Атсуши. Что-то, что он не очень понимал, что-то, что рвалось откуда-то из глубины его души, похороненной под грузом прошедших лет, возможно, что-то, что он запрятал глубоко в себя, вместе со всей своей прошлой, разгульной и пьянящей жизнью.       Ощущения были двойственными — не то он пытается утопить юношу во тьме, развратить, не то хочет помочь, спасти. Однако задумываться, что именно он хочет сделать, было просто некогда — тормоза уже отказали.       Дазай прижал его, удивленно притихшего, как можно ближе к себе. Атсуши горел, горел всем телом, от этого жара не спасали слои ткани. Сердце его билось прямо под широкой ладонью мужчины, очень быстро, словно в груди трепетала маленькая птичка. Дазаю не нравились его горячие припухшие губы и перспектива слюнявого поцелуя, и мокрые щеки тоже не нравились — их он поспешил утереть ладонями, пустил в ход широкий рукав, потом снова поймал лицо в чашу ладоней и стал склоняться. Атсуши был таким, какой он есть. Сейчас — не в самом лучшем своем виде, и выбирать не приходилось. Одет он тоже был отнюдь не симпатично — одежда для дома, не для гостей. Ни о каком сладострастии вести речь не приходилось, но…       — Дазай-сан, — поняв, что он склонился над ним со вполне четкой целью, озвученной ранее, Накаджима дернулся раз, другой, стал отбиваться всерьез. — Прекратите, Дазай-сан, это не смешно, это…       — Хочешь уберечь от меня свой первый поцелуй? — Дазай замер, едва-едва не касаясь губ юноши своими, зато прижался своим носом к его, только за счет этого и держа минимальное расстояние, глядя глаза в глаза. — А ведь если захочешь закрыть все пробелы, которые ты сейчас назвал, придется жертвовать — собой, своей свободой, временем, неискушенностью, — Дазай не глядя нашел его руку, сплел пальцы. — Видишь? Тебя впервые кто-то так держит за руку, но ты жертвуешь возможностью почувствовать это снова в первый раз. Чтобы тебя ждали дома — нужно туда кого-то впустить, как меня недавно. Чтобы поцеловать кого-то — нужно выбрать, кого, и научиться это делать самому, а не ждать, пока сам будешь поцелованным, — Дазай как мог скосил взгляд. — Уж не знаю, в чем дело, но я больше ждать не буду.       И он сократил остатки расстояния между ними, слегка наклоняя голову, чтобы не сталкиваться носами и дальше.       Атсуши не противился. Он вообще не двигался и даже дышать перестал. Дазай заходил все дальше, посасывал его язык, сплетал со своим, ласкающе оглаживал небо и до сладких чмоков прихватывал нижнюю губу. Неуверенное движение навстречу стало первой попыткой ответить. Потом Накаджима неловко коснулся его языка своим, и Осаму усилил напор, принуждая стать активнее, ответить и получить удовольствие, прикрывая скашиваемые глаза.       Парень нежно покраснел и в конце концов расслабился, подался ближе — словно стена рухнула, не меньше. Дазай скрыл улыбку и убрал одну ладонь, перемещая руку за спину, подтягивая к себе как можно ближе, зарываясь второй в растрепанные светлые волосы.       Когда воздуха с непривычки перестало хватать, оборотень вырвался, отстранился, тяжело дыша. От слез не осталось даже смазанных напоминаний, только чарующая неловкость, смущение и немного неуверенности в себе, а еще — все тот же пылающий жар.       — Это ведь не сон? — тихонько спросил юноша, вздрагивая, когда Дазай притянул его ближе, помог пристроить голову себе на плечо, размял напряженную спину.       — Нет, глупый Атсуши-кун. Это не сон, — шатен ласково поцеловал юношу в висок, вдохнул поглубже запах его кожи. Потом помог подняться, отвел к футону, сходил закрыть дверь и мимоходом погасил продолжавшую гореть на столе свечу.       Устроившись рядом с беспокойно задвигавшимся парнем, Осаму укрыл его одеялом, сам влез под него по самое горло, хоть и знал, что в летнюю ночь под ним будет жарко.       И добавил, чувствуя неуверенно скользящую по своему боку ладонь:       — На сегодня, это, возможно отчасти и сладкая, но вместе с тем — суровая реальность. Придвинься ближе, я еще не закончил наш урок.       Раздался звук нового поцелуя, в светлеющих сумерках кто-то из двоих, скрытых одеялом, долго и дрожаще выдохнул.       В затененное шторами окно робко заглянула первая краска рассвета. Сверчки продолжали стрекотать.