***
Весна была не тем временем, которое Мори любил. Жаркая, она накатывала на город взрывной волной, топя в своей духоте высотки и офисы, заставляя кондиционеры течь, ломаться, выбивая всю работу из строя. Перед ним на стуле сидел и нервно потел священник. Одуревший от жары в своем черном плаще и одеяниях, он уже на автомате начинал заговариваться, переходил на родной немецкий, и его еле выдыхаемые «Herr» Мори с большим удовольствием послушал бы в исполнении Рюро, который уже очень давно немецкий не практиковал, но пару раз услышать довелось. Появилось даже желание отвлечь его от тренировки Черных ящериц, но отряд нуждался в разминке, а кто будет тыкать их в ошибки, как котят, лучше, чем непосредственный глава, самый опытный и дольше всех находящийся в мафии, знающий ее лицевую и изнаночную сторону, воспитанный в ней тогда, когда понятия омерты и верности еще что-то значили для людей. Одернув себя в уже который раз, он снова вслушался в информацию, что до него пытались донести. Но, судя по чужому лицу, получалось у него не очень хорошо, и посетитель потерял всякую надежду достучаться. И Мори тоже махнул рукой на это. Построить церковь, заручиться поддержкой... К черту все, у них и так, без церкви, хватает проблем, а у людей — верований. Правда, едва ли в Бога. Скорее уж в бережно хранимый в зубах яд и последний патрон в нагрудном кармане. Он ощущал себя грязным. Хотелось проверить, не стала ли осыпаться его кожа, являя под собой грязь этого мира на его руках и лице, как кусочки штукатурки, что сначала отсырели, потом пересохли и теперь норовили отколоться. Стоило за мужчиной закрыться двери, а охране выйти, получив приказ слегка охладиться, привести себя в порядок и дождаться сменщиков, как Огай двинулся к скрытому портьерами проходу. Тяжелая металлическая дверь, ключ в единственном экземпляре, убранство, вполне соответствующее комнате босса, пригодное и для комфортной жизни, и в чрезвычайном положении. Ступив босыми ногами на мягкую шкуру, он отсутствующим взглядом оглядел разбросанные вещи, принимая решение: сначала душ, потом он приберет следы деятельности как Рюро, так и Элизы — засвечивать перед нанятыми слугами свою личную жизнь Огай был просто не приучен, хотя и тратить время ему обычно было некогда. Сегодня — исключение. Вроде как даже повод есть... Мори автоматически скосил взгляд в зеркало, глядя на невесть где добытый букет ромашек. Хиротсу сегодня будил его удивительным способом, а уж последствия так и требовали теперь отправить все постельное белье в стирку. Глупая улыбка наползла на лицо мужчины. Кто бы мог подумать, что в конечном итоге он, как дурак, привяжется, а потом и влюбится в собственного подчиненного, который и старше был лет на пять точно, и рисковал куда больше, зачастую вызываемый к боссу на выволочку за непоседливый молодняк. Огай ощущал себя змеей, что сбрасывала рядом с этим мужчиной кожу, представая перед ним совсем иной, обновленной. Можно было завалиться на чужое тело, пока Хиротсу читал газету. Можно было обвиться вокруг него, стискивая в объятиях. Рядом с ним Мори молодел душой, отринув часть опыта и цинизма, и отлично понимал Элизу. Вести себя несерьезно было прекрасно — может, поэтому девочка и сама была не против проводить время с Рюро, стоически выдерживающего все блистательные предложения всеобщей воспитанницы. Подавив смешок, мужчина все-таки отправился в душ. Сегодня он будет и дальше играть по чужим правилам. Ему было необходимо иногда играть по ним, и становилось куда приятнее, когда это не выливалось в жертвы, разрушения и убытки.***
Ницше в оригинале не шел. Мори смотрел на длинные зубодробительные слова и страдал, зная, что складываются они во что-то вполне простое и короткое. Теперь, когда запал самому попробовать прошел, он с удовольствием сидел у окна и ощипывал ромашки, дожидаясь, когда же там Хиротсу закончит с делами. Вроде дел он сам ему и подкинул, предоставив возможность полюбоваться последними отчетами оценщиков, но тогда он полагал, что это не должно вылиться в столь долгое его отсутствие. В халате было хорошо — он был легким, еще легче развязывался и снимался. Потому и сидел в нем Огай, не потрудившись завязать пояс, не отказывая себе в возможности побыть немного по-домашнему — прижав одно колено к груди. Холодный чай давно уже разбавился заброшенным в него льдом, а мужчина все никак не мог его допить. Прежде жаловавшийся на жару, теперь он ощущал даже зябкую прохладу, крадущуюся по полу, остужающую стопы просто непозволительно. Техники продолжали колдовать с поломками. Мори мучительно прикидывал, сколько продлится его вынужденный отдых и успеют ли они все-таки в ресторан, где он заказал на сегодня столик, закрытый от чужих глаз. Маленький годовой юбилей хотелось отпраздновать сначала ужином, а потом походом в бар. Зачем им вино и цивил, если они ощущают себя молодыми для текилы и холодного саке? Огай не знал ответа на этот вопрос, потому и планировал вечер многогранно. Сначала по бокалу вина для соблюдения официальной программы вечера, а потом можно и к высокоградусному перейти. Рюро пришел спустя полтора часа. Уже из душа, уже в чистом костюме. Подошел сзади, положил руки на плечи, заглянул в книгу. Мори не надо было смотреть, чтобы увидеть приподнятые брови. — «Es ist nicht genug, dass ihr euch mit Dem versöhnt, den ihr tödtet. Eure Traurigkeit sei Liebe zum Übermenschen: so rechtfertigt ihr euer Noch-Leben! "Feind" sollt ihr sagen, aber nicht "Bösewicht"; "Kranker" sollt ihr sagen, aber nicht "Schuft"; "Thor" sollt ihr sagen, aber nicht "Sünder". Und du, rother Richter, wenn du laut sagen wolltest, was du Alles schon in Gedanken gethan hast: so würde Jedermann schreien: "Weg mit diesem Unflath und Giftwurm!"»: — негромко прочел он, местами сбиваясь и поправляя произношение, но, кажется, прекрасно понимая и в оригинале ту околесицу, что в свое время Мори от скуки почитывал уже переведенной. — Никогда бы не подумал, что Вы интересуетесь немецким, mein Herr, — Мори едва заметно покраснел, испытывая мучительное эстетическое удовольствие еще ранее, пока мужчина читал. Низкий прокуренный голос Рюро, выговаривающий крученые слова из книги, определенно был бы достойным дополнением сегодняшнего утра, но все меркло рядом с этим тепло-томным «mein Herr», которое он выдохнул ему в ухо. — Ты хотя бы понял, что сам прочел? — Мори слегка откинулся назад, завел руку, коснулся гладкой кожи щеки и уловил запах лосьона — или Хиротсу доложили, что босс что-то готовил на вечер, или самому надоело ходить колючим. — Вполне. «Недостаточно примириться с тем, кого вы убиваете. Ваша печаль да будет любовью к сверхчеловеку: так оправдаете вы свою все еще жизнь! "Враг" должны вы говорить, а не "злодей"; "больной" должны вы говорить, а не "негодяй"; "сумасшедший" должны вы говорить, а не "грешник". И ты, красный судья, если бы ты громко сказал все, что ты совершил уже в мыслях, каждый закричал бы: "Прочь эту скверну и этого ядовитого червя!"»: — он хмыкнул, поднимая взгляд на название главы. — «О бледном преступнике». «Так говорил Заратустра», Ницше. Определенно — не то произведение, с которым я мог бы представить Вас, занимающимся легким чтением. — Он писал его, когда уже был безумен. Оно и не должно быть легким. И вменяемым людям полноценно его понимать тоже не положено, наверное, — Мори с легкостью захлопнул книгу и сдвинул ее прочь, позабыв вложить закладку. — В пять часов у нас ужин, так что, учитывая, что время уже почти без двадцати четыре, а нам еще нужно одеться и доехать — времени на болтовню нет. Надеюсь, пока что на тебя не накинуто какое-нибудь задание? — Кто из нас босс и накидывает на людей задания? — Хиротсу отстранился, улыбаясь. Огай обернулся к нему корпусом и тоже улыбнулся. — Я. Но у меня уже есть для тебя задание, не связанное с мафией, — Рюро наклонился пониже, обратившись во внимание, и Мори потянул его к себе, почти касаясь губами ушной раковины. — Постонешь для меня «mein Herr» сегодня вечером, когда доберемся до кровати? — скулы Огая окрасились в красный, но глаза его блестели. Выпрямившийся Хиротсу подумал, что, наверное, у его любовника тоже имелись свои фантазии о том, как будет проще доходить до бесстыдных криков, провокационных стонов и мольбы каждый раз, когда Рюро прижимает своего же босса к постели, заставляя выгибаться и бесстыдно пачкать простынь спермой, однако... Он легко прижал руку к груди и поклонился. — Как пожелаете, mein Herr.