Записки мультишиппера BSD

      От ощущения вторжения в тело Чую выгибает. Дрожащие колени разъезжаются на раз, он хрипло стонет и радуется распоркам — иначе бы уже давно растекся по постели, и никакой силой его было бы не поднять. Касаясь грудью постели, он ничего не может с собой поделать — трется о нее зудящими сосками, рвано дыша — приятная нотка боли, жгучее удовольствие и холодный жар соединенных цепочкой клипсов слились в одном флаконе, как отличная добавка к готовящемуся оргазму.       В волосы зарывается рука, тянет до вскрика и трепещущего напряжения в пояснице. А потом именно на поясницу давят пальцы, и Накахара воет. Удовольствие прошибает насквозь, он еле держится, не позволяя себе кончить. В этом ему помогают жестко легшие кольцом на член пальцы. Он не против ограничителя, но ничего не может с собой сделать — толкает бедра и почти распластывается, прогнувшись под каким-то немыслимым углом, словно позвоночника уже не существует. Чужая плоть, ворвавшись в тело, словно становится капельку больше и резью дает о себе знать; рыжий бесстыдно течет от ошеломивших его полутонов ощущений и незаметно закатывает глаза от прошедшегося по оголенным нервам возбуждения.       Он привык к небольшой, тщательно дозированной боли во время секса и даже полюбил ее. Вот и сейчас — движения с оттягом, грубые, порывистые толчки внутри, острое ощущение трения от нехватки смазки, жар — все это воспринимается им скорее как приятное, нежели какое-то еще. Он старается двигаться, чтобы толчки по простате были более быстрыми и жесткими, до скуления пронзительными, и у него все получается. Партнер мнет его ягодицу, несколько раз легко и остро бьет — яйца начинает поламывать от подобных выходок на грани унижения. Но его любовник четко улавливает границу, отпускает крепко зажатые в кулак рыжие волосы. Через мгновение пальцы впиваются в бедра, и с острым ощущением маячущей разрядки Накахара инстинктивно подается назад.       Тело словно натягивают на крупный, до боли возбужденный член. Пальцы сами находят и вцепляются в изголовье кровати. Чуя стонет и молит о том, чтобы сладкая пытка не останавливалась — он же еще не кончил — и чтобы в этот раз его трахнули пожестче.       В ответ раздается низкий бархатный смех, прокатывающийся волной ласки по коже, тонкие пальцы ласкают пробитые ключицы, поглаживают, играют с сережками. Чуя снова стонет.       Пирсинга, сделанного на спор, у него много, но этот человек безусловно знает, как пристроить его к делу — иначе бы не вылизывал до этого микродермал, не играл бы со шнуровкой на спине и не тер бы так долго штангу, стоящую в уздечке истекающего смазкой члена. По правде сказать, Чуя вначале успел испугаться, что этот извращенец решил использовать одну из сережек вместо стержня, но обошлось.       Его трахают уже третий час с такой отдачей и любовью, что он не может не отдаваться в ответ. О, его тело после такой ночи едва ли откликнется на ласку другого любовника.       Он скулит, молит, он стирает колени, отсасывая человеку, с которым у него свидание вслепую. Оно у него первое в жизни, и он готов уже сейчас наложить зубы и руки на сильное тело незнакомца. Он столько раз оцеловал каждый дюйм гладкой кожи, что если бы можно было писать картину губами — он бы справился с этим.       Они представились друг другу фальшивыми именами, в ресторане платили наличными. А потом вместе играли в постели. Для такого, как он, доверие к кому-то, с улицы — дело непривычное. Но равные условия успокаивали. А уж теперь, когда его отодрали бесчисленное число раз…       Накахара выплывает из мыслей и снова стонет в голос — чужой рот посасывает кожу у него над артерией, чужие пальцы мнут поджавшиеся яйца, а сам он дерет спину любовнику, словно заявляя на него права. Подобное ему не свойственно, но именно сейчас Накахара поддается инстинкту. Инстинкт велит держать и не пущать.       Рваные толчки, плотное касание к простате — мир взрывается ослепительной вспышкой света. Чуя подрагивается — повышенная чувствительность после множественных «игр» и разрядок дает о себе знать.       Ему помогают лечь на спину и снимают зажимы с сосков, гладят шею ладонью — ошейник сабмиссива если когда-то и вызывал у него гордость и трепет, благоговение перед союзом, то сейчас он морщится и отбрасывает чужую ладонь. Становится зябко.       — Видал я непослушных собачек. Твой Дом будет в своем праве убить тебя за такие выходки. Трахаться с посторонним...       Чуя вздрагивает. О происхождении своего украшения он не распространялся никогда, так откуда... Да и тело, оглаженное до того ловко и умело...       Во рту пересохло одномоментно.       — Осаму... — губы немеют, а сам он сбрасывает повязку и ощущает ровно в этот момент сжавшиеся на горле пальцы.       — Непослушный мальчик, Мори же велел тебе не соваться за мной следом. А ты полез, — его вздергивают, ставят на колени. Накахара замирает и расслабляет мышцы. Плеть работает без осечек, кожа горит, а у него снова стоит камнем. — Ты всегда был зависим от меня, так почему же не выполнил приказ?       — Я бы предпочел сгореть вместе с тобой, чем остаться без тебя, — он униженно сгибается в три погибели и аккуратно касается ладони языком. Лижет — так звери вымаливают у своих доминантов прощения и внимания. Так привык просить о снисхождении он.       — У меня теперь почти полностью новое тело, Чуя. Я не твой Осаму. Пятьдесят процентов кожи — это немало.       — Мне наплевать на то, как ты выглядишь. Наплевать, что глаза у тебя совсем светлые.       — Вывел темный пигмент.       — И волосы почти русые.       — Донором был не японец.       — Зато действия — твои. Я уже совсем забыл, какой ты... Три года... Разве мало я вертелся в эти три года? Разве я не заслужил одобрения за инстинктивно выбранного в партнеры тебя?       — Ты излишне все идеализируешь. Но ты прав, — Дазай, человек не со своим лицом, усмехается и заставляет Чую подняться на колени. Пальцы танцуют под челюстью рыжего — ничем не примечательная ласка, но саба от нее колотит. — Я рад, что могу снова посадить тебя на поводок. И намерен компенсировать каждый день из этих трех лет.       Чуя отводит глаза. Он знает, как заводится его Подчиняющий, когда он изображает из себя скромность и еще невесть что. И знает, что прямо сейчас Осаму любуется тем, что сотворил с его телом. Каждой метке радуется, каждый укус любовно ласкает взглядом.       Дазай проводит пальцем по ленте подаренного давным-давно ошейника и улыбается чему-то в своей голове.       Может быть, мысли, что, подчинив себе много лет назад одного гордеца, текущего от ощущения применяемой к нему силе, он навсегда избавил себя от необходимости искать кого-то еще.       Вернее, чем добровольно посадивший себя на цепь «Чуечка», любовника у него больше не будет.