Композиция: — Yuki Kajiura — 01 - Historia: opening theme
Вечно молодой дух красной сакуры расправляет складочки на своем традиционном кимоно и осторожно тянется к новому соседу, проверяя, как он там сегодня. Это стало уже привычкой — каждым пальчиком, каждой веточкой стремиться ненавязчиво и просительно мягко огладить пышнее сиреневые кисти душистых цветов. Запах горячей сирени, прогретой солнцем, кружил ему голову и заставлял нервно гадать — каков же его новый сосед, лишь совсем недавно пробудившийся от песни древней сливы, в одно мгновений запевший если не в унисон, то определенно на тот же мотив, закачавший листьями в едином порыве. Озаки Кое был взволнован — не каждый день на твою песню пробуждается новый дух, и ты с растущим волнением вслушиваешься в несмолкающую ответную песню новой души. — А вы когда-нибудь слышали, как рождается песня души? — шелестит Озаки слетающимся птицам и колокольчиком смеется, распугивая их. Голос этого духа всегда был недостаточно низким, оттого и приписывали ему, являющемуся к людям в облике длинноволосого юноши, несколько девичьи привычки. Кое встряхивает цветущими ветками и расправляет на ветру узелки цветных лент. Люди просили у него плодородия, счастья. А теперь вот догадались подарить ему друга — и дух снова мешает свои цветы с чужими, любуется несколькими крепкими стволами сирени, ухоженными ветвями, радуясь, что подсадили не молодняк в виде бесформенного куста, а вполне себе… Дальнейшие мысли заставляют его краснеть. День течет лучик за лучиком, минута за минутой. Озаки кружится в делах и заботах, почти танцует вокруг сирени и внимательно прислушивается к льющейся песне. Новый дух сплетает низкие ноты, уверенно и точно ведет какую-то свою, более тягучую, вкрадчивую партию. От красоты чарующих звуков перехватывает дыхание и слабеют колени. Такое с древней сливой впервые, и он очень взволнован. К ночи изнывающий от нетерпения Кое уже кусает красные губы и обиженно поглядывает на словно издевающегося над ним, незримого пока обитателя куста сирени. Тот просыпался медленно и неохотно, но сейчас его бодрствование не оставляет сомнений, а заминка заставляет испытывать лишний, мучительный интерес. Новый дух явно готовится принять какой-то определенный облик, но радовать своим появлением перед глазами старшего не спешит. Сверчки уже давно поют свою песнь под нежный перезвон лунных лучей, когда опустившийся на траву возле своего дерева Кое ощущает, что устал ждать. Птицы, которые провели с ним день, прыгая и помогая петь соседу, уже давно разлетелись по гнездам, а некоторые устроились прямо здесь же, в ветвях сливы. Даже несколько бабочек, еще утром бывшие гусеницами, теперь лениво щекочут крыльями щеки и высокий лоб духа. А незнакомец из сирени так и не объявился. Это вызывает чувство жгучей обиды, с которым Кое и засыпает. Нежная тоска и ожидание тесно сплетаются с невесомой завесой сна. Быть может, потому Озаки и упускает миг, когда полночь разрывает звон колокольчиков и тихий, легкий шаг. Он открывает глаза от прикосновений прохладных тонких пальцев к лицу, широко распахивает их и замирает совершенно неподвижно, попав в плен бледно-сиреневых глаз. Тонкие прядки более темного оттенка ласкают белые щеки незнакомца, который наклонился так низко, что еще немного — и упадет прямо в руки хозяина сливы. Мгновения тянутся, как тростниковый сироп, — только едва слышно звенят колокольчики в волосах новорожденного духа. А потом Кое вдруг заливается ярчайшим румянцем, губы его жалобно кривятся, и кажется, будто он сейчас расплачется. И Акико, пальцем обведя этот излом, в ответ лишь тихо смеется, и кажется, будто где-то звенит сухой лен. Расстроенный, что проспал приход соседа, Озаки легко валит смеющегося сиреневого духа на землю. Некоторое время они даже катаются по мягкой траве, пока не замирают, лежа бок о бок, сплетя пальцы. Чувство близости и единения щекочет грудь, в волосах Йосано устроилась одна из потревоженных бабочек, а два духа переглядываются, посматривая на звездное полотно, сияющее над их головами. Видно далеко-далеко, до самых гор. Воздух пропитан запахом цветов, свежестью росы и… счастьем. Счастьем двух духов, которые, прижавшись голова к голове, обещают друг другу сплетать корни много, много лет, оберегать от бурь и вместе ждать, когда морозная шубка спадет с них, напоминая о приходе весны. Лето они встречают пышной зеленью листвы, куст сирени звенит коробочками семян, и довольный Акико охотно ласкает пальцами тяжелые зеленые сливы, обильно увесившие ветви, поет песню плодородия и улыбается бледному от усталости возлюбленному. Озаки, уставший от одиночества, льнет каждую свободную минутку, используя любую возможность прилечь, пристроив голову на колени хозяина сирени, позволяя перебирать свои тяжелые ярко-красные волосы. Они вместе поджидают появления людей. Сплетая ветви, перешептываясь на ветру, они позволяют деревенским приводить в порядок место вокруг, и убрать сухие веточки, и расплести выгоревшие ленты, колышущиеся на ветру, обхватившие стволы и ветви. Не все люди оказываются почтительными. Один из мужчин напоследок больно тянет изумрудную ветвь и рывками обрывает неспелые сливы, шипя что-то сквозь зубы. Озаки в тот же момент, не в силах сдержать боли, хватается за голову. Слезы, катящиеся из его глаз, блестят красным — совсем как цветы, обильно покрывавшие ветви весной. Йосано не сдерживает гнева и с очередным порывом ветра хлещет обидчика по лицу. Жесткая темно-зеленая листва не приносит очевидных результатов, но Акико настойчив, и, покуда ему не удается добиться отступления человека, своих попыток он не прекращает. Земля покрыта бледными, недозрелыми сливами, лежа среди которых Кое выглядит особенно хрупким и беззащитным. Дух сирени лелеет его до позднего вечера, веточками и листвой поглаживая гибкий ствол соседа. А позже, когда Озаки засыпает, немного успокоившись, Акико несмело шепчется с птицами. Птицы, чьи трели этим днем были особенно тихи, своими тонкими свистящими голосками рассказывают легенду этих мест. О дочери молодого господина этих земель, полюбившей простого крестьянина. О том, как счастлива она была несколько лун, о том, как пела травам и молодой сливе, росшей на холме. О том, как подставляла алые губы под поцелуи возлюбленного и была согласна жить, позабыв семью и родного отца, как хотела сбежать в далекие края, чтобы разделить с любимым счастье. Но в конце лета, когда она почти решилась совершить преступление и отречься от гордости, случилось несчастье. Господин узнал тайну любимой дочери и сильно разозлился. Подослал он к крестьянину одну из послушных ему девушек, повелев соблазнить того юношу. Опоила крестьянского сына подневольная, разделила с ним постель и сладость поцелуев, а утром ее хозяин уже приказал крестьянину позаботиться об опозоренной служанке. Обещал он им устроить пышную свадьбу, пир, дать за верную службу богатое приданное. Думать забыл о любимой оглушенный звоном денег жадный юноша. Стал он, как ему и велели, готовиться к свадьбе, к приходу в дом молодой жены. Согласился уехать туда, куда прикажет ему господин. А тот и рад был велеть им отправляться жить как можно дальше от этих мест. А дочь, непокорную его слову, запер дома. Лишь не сумел скрыть от нее людской молвы, не сумел запретить людям из уст в уста передавать историю о бесстыдном предательстве любви господской дочери. О том, с какой охотой собирается жениться на другой тот юноша, для которого пела молодая госпожа. Несколько недель после этого плакала господская дочь. Наконец, в канун чужой свадьбы, в одну из самых лунных ночей, сбежала она прочь из постылого дома. Одетая в одно тонкое домашние кимоно, бежала девушка простоволосая и босиком, позабыв о дорогих заколках и гребнях, о белилах и духах, не взяв из отчего дома ни единой ценной вещи. Сбежала она в полную цветов долину, где когда-то встретились и тайком виделись возлюбленные. Плакала она у верно слушавшей ее жалобы сливы всю ночь, все цветы напоила своими слезами, сплела лунные лучи со своим наполненным болью голосом. А утром, когда красное солнце показалось из-за холмов, окропила она корни сливы своей кровью, проклиная предателя, который отрекся от нее за звон монет и обещания ее отца, проклиная послушную служанку, проклиная свою семью и каждую счастливую девушку селения. Тогда-то плоды сливы и покраснели, словно кровью опозоренной девушки напитавшись. Мертвую дочь убитый горем отец так и нашел в долине. Сплетала, стелила по земле отяжелевшие ветви слива, горюя о мертвой девушке, певшей ей песни о любви. Заливала слива красным сладким соком безжизненное лицо, словно плача над участью той, которая разделила с ней и свое величайшее счастье, и свою горчайшую боль. Спустя время, когда отгоревали по покойной, наступило время господина выполнять свои обещания. В долине, где ещё совсем недавно землю пропитывала кровь самоубийцы, расставили свадебные столы. Красными сладкими сливами наполнили блюда, восхваляя плодородие молодого дерева. Вот только в разгар свадьбы вдруг упала невеста замертво. По губам ее, кораллом горящим, катился красный сладкий сок сливы… Так забрала слива жизнь обидчицы господской дочери. А спустя год проклятье добралось и до предавшего ее любовь крестьянина. С тех пор пошла по деревням молва — мстит слива за обесчещенных и обиженных, жестоко мстит лгунам и предателям. И потянулись тогда к красной сливе девушки и юноши. С горящими глазами набирали они сочные плоды. С горящими глазами смотрели они на то, как находит проклятье свою цель. … горели после этого дома в деревнях, сжигали люди обезумевших от любви, захваченных духами мести. Сгорали охотно, смеясь под светом полной луны, те, кто отомстили, — только долго еще струился в воздухе смертельно-сладкий запах слив. И поверили во всех деревнях окрест: несет слива и дух умершей девушки отмщение за тех, кто подвергся предательству и бесчестию. И несут плоды красной сливы смерть виновным. И прокляли они дерево, долину и духа. Только лишь страх не позволял им собраться, взять топоры и уничтожить гордо раскинувшую свои ветви сливу. Рассердился Акико, услышав эту историю. Зацеловывал он бледное изнеможенное лицо своего духа сливы, прогнал прочь распевшихся к рассвету птиц. И задумался. Нередко видел он, как приходят сюда невесты. Задабривали они проклятого духа, оставляли ленты, загадывали желания, просили о том, чтобы несчастье, предательство и бесчестие никогда не коснулось их семей. Ветвистая, всегда плодоносящая слива в равной степени была священной для влюбленных и ненавистной для подлецов. Страшная и правдивая молва жила, передаваемая из уст в уста.***
Проходил за сезоном сезон. Каждую весну приходили люди прибраться вокруг сливы. Каждое лето приходили невесты, уговаривая сливу защитить и стать гарантом счастья. Всех их Озаки благословлял, никого не оставлял без внимания. Всем желал он счастья в семейной жизни, любви. А молчаливо поддерживающий его Акико согласно позванивал семенами. Но рано или поздно должны были окончиться тихие счастливые годы. Йосано и не запомнил, когда и откуда к ним пришла та девушка. Только вот была она плохо одета, летали, словно паутина, черные распущенные волосы. Безумием горели ее темные глаза. Рвала она красные сливы со смехом, не замечая ни отчаянных попыток сирени остановить проворные руки, ни дрожащих ветвей сливы. Наливались плоды проклятьем в ее руках, краснея прямо на глазах, оттягивая ветви дерева к земле. Кричал и плакал, словно обезумевший, от испытываемой боли и страха Кое. Затихли от его истошных криков птицы, насекомые и цветы. Испуг разлился в воздухе, и с тех пор словно бы сгущались грозовые тучи над долиной и деревнями, со стороны которых пришла та девушка… Промелькнули жемчугом нанизываемые на нить времени дни. Туман все чаще заволакивал долину. Но в одно утром все закончилось. Белесая мгла посерела еще до рассвета, разлилось на западе марево пожара, и во все стороны потянул черные щупальца дым, давая понять: живо проклятье господской дочери, живо проклятье на сливе. Этой ночью сладкий яд вновь склонил к земле предателей, тех, кто нёс бесчестие. И без капли сомнений платила за такие услуги та, которой больше не было никакого резона жить. Кровавый рассвет наступил, когда все уже закончилось, вместе с тем только-только начинаясь. Обесчеловечились и обездушились от страха люди. Всколыхнулись легенды. Но позабыли жители оставленные предками заветы. До последней души, до последнего ребенка — всех захватило отчаянное желание избавиться от проклятья самым радикальным способом. Смерть, на костер цветы, перебить всех птиц, каждую веточку сплетенных сирени и сливы тоже на костёр. Сжечь, сжечь, сжечь. Все живое в долине убить, уничтожить, сжечь. Завизжали острые пилы, закричали от боли беззащитные перед людским произволом духи. Цепляясь каждой веточкой, сплетая пальцы, держались друг за друга до последнего куст сирени и старая слива. Вопили и разлетались стаями гонимые огнем птицы. Огонь костра тянулся ввысь, облизывал небо. Люди бросали, не распиливая, ветки срубленных деревьев, и в одно мгновение словно наяву увидели все в языках пламени двух прекрасных юношей — духов-хранителей. Держась друг за друга, обнявшись перед смертью, плакал кровавыми слезами дух красной сливы, держа в объятьях сильно обгоревшего духа сирени. Взмолились умирающие духи, зазвенели их голоса над охваченной людским страхом, смертью и огнем долиной. Просили духи у богов милости — чтобы подарили им те новую жизнь. Бесстрашно целовал Озаки окровавленными губами почти мертвые, испачканные золой губы Акико. Позабыв обо всем вокруг, дрожащим шепотом клялись духи в любви друг другу, обещая, что непременно встретятся снова. Что непременно разделят они между собой новую жизнь. Едва прозвучала последняя клятва, как поднялся ветер, захватывая горстями белый пепел. Завыло все вокруг, загрохотало — услышали боги мольбы, услышали клятвы. И прежде, чем перепуганные люди успели найти укрытие или уйти прочь из опаленной огнем долины — засверкали молнии, загремел гром. И грянул дождь.***
Утро в Йокогаму приходило со стороны Порта. Порт просыпался первым. Отходили от причалов корабли, разгрузившись или наоборот забрав груз. Шумели рабочие, гремели подвергающиеся перестановке контейнеры. Озаки Кое всегда четко улавливала, когда ночь отступает перед рассветом. Изменяло свой размеренный шелест море, поднимался ветерок, начинали гомон птицы. Только вот сегодня проснулась она вовсе не поэтому. Сегодня первой осознанной мыслью ее было то, что она видела кошмар. Она все еще слышала запах дыма, ощущала, как горит и как слабеет в ее руках тело духа сирени. Она слышала звон колокольчиков, помнила, какими были их отчаянные поцелуи за мгновения до смерти. И ощущала, как тело тяжелеет от тоски. Привычные действия не несли успокоения. Кое не могла сосредоточиться на работе и еще до завтрака бросила даже пытаться. Решено. Сегодня у нее выходной. Она неторопливо оделась, собрала волосы и, захватив зонт, не выбирая место, направилась по дорогам. Мелькали здания и парковая зелень. Слышался то шелест моря, то шум дороги, то все перекрывала людская речь. Кое не следила за временем, шагая, куда захочется, останавливаясь на короткие передышки и продолжая путь. Сердце словно что-то искало, позабыв о дискомфорте и голоде. Наконец, на глаза ей попалась вывеска. Маленькое кафе возле парка хвастало чаями и удобными местами для наблюдения за сбрасывающими красную листву кленами. Клены стояли уже почти голые, но вовсе не это заставило Кое неподвижно замереть, выпустив из ослабевших рук зонт. За дальним столиком сидел удивительно знакомый, вернее, знакомая участница ее странных снов. В волосах Акико блестела на солнце золотая заколка с бабочкой, руки в перчатках уверенно держали книгу. А за спиной погруженной в чтение женщины беззаботно цвела буддлея. Буддлея, чье второе название — осенняя сирень. Непокорные ноги сами понесли Озаки вперед, и, когда между ними осталось меньше метра, Акико наконец-то уловила чужое присутствие и подняла взгляд. Бледно-лиловые глаза были совсем такими же, как во сне побледневшей Кое. Йосано пристально смотрела на нее несколько долгих минут. Потом улыбнулась непривычно болезненно, неуверенно и бледно. — И обещали они богам и друг другу, что непременно встретятся снова. И разделят друг с другом новую жизнь… — Акико прикусила губу, а у Озаки бешено забилось сердце. Мгновения смазались в невнятный проблеск. Только легко застучали гета, когда Кое преодолела оставшееся расстояние, не помня себя от лавины чувств. А спустя мгновение пальцы уже запутались в темных волосах, и самый отчаянный и жадный поцелуй в жизни оглушил двух женщин, заставил оглохнуть, ослепнуть, позабыть о приличиях, людях вокруг и выбранном месте. Шелестел листвой игривый ветер, цвела буддлея. До весны было еще очень далеко. Но отчего-то Кое не сомневалась — в ее саду найдется место и красной сливе, и аккуратному кусту сирени. А Йосано Акико будет уместно выглядеть, распластанная ее телом, на закрытой от чужих взглядов веранде.