Записки мультишиппера BSD

      Машина гладко шла по автостраде. Дазай, устроившийся на заднем сиденье дорогой иномарки, рисовал что-то не опознаваемое на запотевающем оконном стекле, снаружи покрытом дождевыми каплями, и неосознанно напевал что-то из «Сайлент Хилла», в который он играл накануне.       Возвращение из Киото он торопил в меру своих сил и норм приличий. У каждого визита существовал свой протокол, а он ездил на что-то средней степени важности. Инициатором, вообще-то, была Озаки, но сестрица и без него хорошо справлялась.       А у него было дельце и поважнее.       Дельце звали Накахара Чуя, оно было возмутительно рыжим, нередко раздражало и прямо-таки провоцировало совершить в свою сторону какую-нибудь гадость.       Еще это дельце Дазай считал чуть ли не своей кровной собственностью, и опасался, что его, мягко говоря, внезапный отъезд, существенно пошатнет имевшуюся у него под ногами почву. Накануне они с Чуей в очередной раз поругались, и Осаму в порыве раздражения сболтнул нечто совершенно непростительное. Поделом ему будет, если Накахара так его и не простит, и в доказательство хлопнет дверью перед носом, но Исполнитель был полон надежды, целеустремленности и твердого желания как-нибудь загладить свою вину, при этом сохранив обличье невиновной стороны.       Водитель был молчаливым парнем, который разглядывал его — или дорогу — в зеркальце заднего вида время от времени. Светлые глаза, темные волосы, не запоминающееся лицо без отличительных особенностей. Такого еще вчера могли вытащить из укомплектованного отряда и посадить за руль.       Осаму отбросил эту мысль как нестоящую внимания и снова сосредоточился за проносящимися снаружи пейзажами, неосознанно возвращаясь мыслями к Чуе.       Они были любовниками с начала весны. Не такой уж большой срок, но учитывая, что больше полугода Дазай ходил за рыжим хвостиком и мешал даже дышать не в своем присутствии, тот факт, что они были связаны столько месяцев, был красноречивым свидетельством: у самой взрывной и непредсказуемой рабочей пары Портовой мафии все серьезно.       Осаму учился чувствовать своего напарника в любых условиях: он слышал его дыхание, как свое, ночами, он улавливал изменения его пульса в зависимости от различных реакций. Он читал его, как открытую книгу, видел между строк и рассчитывал свои и чужие действия и реплики, как самый жуткий супер компьютер из новенького фантастического фильма.       А еще он отлично умел управляться со своим и чужим телом, и это тоже было плюсом — иногда начинаемые военные действия и попытки сломать ему пару костей переходили в горизонтальную плоскость, где Осаму всегда был сверху.       Эти мысли согревали сердце, а между тем они миновали границу Йокогамы и почти моментально попали в пробку.       Телефон Дазай решился достать и включить только здесь — ранее он выключал его, чтобы не отвлекаться ни на что постороннее. Переговоры с живущими в Киото группировками — дело более чем тонкое, и он отлично понимал, как важно держать себя в руках и не давать маске уползти. У него не было права на ошибку — только возможность справиться со своей задачей и дожать, где надо, колеблющихся.       Включенный телефон, однако, вовсе не разрывался от полученных смс и пропущенных звонков. Осаму даже испытывал разочарование этому факту — он надеялся, что Чуя все-таки остыл, и теперь хоть немного тоскует по нему.       В сердце, однако, пробрался неприятный холодок подозрения. Что если он недооценивает степень обиды Чуи? Что если… Если уйдя тогда из дома, он сам поставил крест на их дальнейшем? Что если гордый контактник предпочтет хоть до конца жизни спать в одиночестве, чем простить брошенные в лицо насмешливые слова?       Помрачнев, Осаму заерзал и сполз пониже, пытаясь устроиться. Город проносился за окном, но тоска только росла и множилась. Особенно осенний вид на облетающие парки и серое небо лишь усугубляли его состояние.       Еще пятнадцать минут прошли в метаниях и сомнениях, а потом авто мягко прокатилось последние несколько метров и затормозило. Дазай не стал дожидаться персонала и открыл дверцу сам, выскальзывая наружу и отмахиваясь от помощи швейцара.       Ступени замелькали под ногами, когда он излишне поспешно стал подниматься, а потом… — Дазай! Как хорошо, что ты тут… — рыжий вихрь бросился ему в руки, и Осаму, немного ошарашенный неожиданным приемом со стороны любовника, автоматически подхватил его, ощущая, как их разворачивает почти на сто восемьдесят градусов.       Накахара прижимался отчаянно, но приятно крепко, и сердце само собой сбилось с ритма, а в груди разлилось тепло.       Как же он был счастлив видеть эту маленькую занозу в з…       Раздавшийся выстрел оборвал его на середине мысли. Тело Чуи содрогнулось, принимая пулю, выгнулось. Невозможно голубые глаза оказались совсем рядом. Слишком хорошо можно было разглядеть золотые прожилки, окружившие зрачок-точку.       В ушах зашумело, тело из жара бросило в леденящий холод. Онемев от изумления, растерянный, Дазай автоматически прижал к себе поджарого напарника, даже не пытаясь пригнуться или оглядеться, разыскивая глазами притаившегося убийцу или снайпера.       Он даже не понял, кто и откуда стрелял. Ужасающая безответственность и безалаберность при его должности. Самым главным и единственным центром его внимания сейчас был Чуя. Чуя, цепляющийся за его руки. Чуя, страшно тяжелый и сипло дышащий от боли. Чуя, которого он так торопился увидеть, боясь, что все кончено. Чуя, принявший причитавшуюся ему в сердце пулю.       Где-то позади, у подножья лестницы, ребята из Черных ящеров скручивали его сегодняшнего водителя, вырвав из его руки пистолет. Мысли о том, что еще вчера тот мог быть в каком-нибудь отряде, оказались пророческими.       К ним спешили медики, и опомнившийся Дазай принялся судорожно шарить по телу напарника, намеренный немного раздеть его прямо сейчас, чтобы узнать, насколько тот пострадал. В голове билась отчаянная мысль, и она стала совсем оглушающей, когда Чуя начал оседать на землю. — Вернись! Пожалуйста, вернись! Я же столько не успел тебе сказать! — в запале и от какого странного, чуждого ему отчаяния, ломко выдавил из себя Осаму, ощущая, как судорогой сводит пальцы на руках. — Пожалуйста, Чуя…       Гравитация изменилась резко и не так, как обычно. Чуя в его руках просто вдруг стал… легче. И с трудом поднял к нему лицо, демонстрируя круги под глазами от недосыпа, неприятную, опасную бледность лица и выступившую испарину. А еще упрямство, поселившееся в глубине наполненных болью зрачков. — Пошли прочь, стервятники проклятые, — прохрипел, прокаркал Накахара, когда его потянули прочь от Дазая, и закашлялся, когда его попытались раздеть. — Я сказал, руки прочь! — врачам ничего не оставалось, кроме как поджать губы и отступить хотя бы ненадолго.       Исполнитель смотрел на рыжего и ничего не понимал, но руки уже нашли что-то странное, что-то, что явно было разгадкой и о чем он совершенно забыл… — С возвращением тебя, синяя скумбрия, — Чуя слабо улыбнулся и слегка подтянулся, пытаясь принять полностью вертикальное положение. Дазаю дико захотелось оглядеться и найти его шляпу, без которой он выглядел еще симпатичней, но как-то непривычно, неправильно. — А у нас тут покушение на тебя. Всю неделю капкан готовили… — Чуя устало уткнулся лбом в лацканы пиджака и тяжело, дрожаще выдохнул, качая головой. — Думал, если все-таки упустим что-то — пойду убивать всю эту шайку-лейку голыми руками, что помириться с тобой не дали, — голос Накахары дрогнул.       Сердце болезненно кольнуло, и Дазай с трудом сглотнул, торопясь прижать к себе напарника — любовника — как можно крепче. — Это ты меня прости, Чуя. Я должен был держать язык за зубами и никогда не давать ему воли, особенно в такой момент…       Накахара издал фыркающий смеющийся звук и поднял к нему залитое слезами лицо. — Сними с меня чертов бронежилет, и забери меня домой. Дома извинишься по всем статьям и во всех позах, в которых доктор позволит; при условии, что в лопатках трещин нет.       Дазай слабо улыбнулся и скользнул ладонями по узкой спине, находя в плаще своего маленького наказания дырку с обожженными краями, а под ней — твердость застрявшей в бронежилете пули. Накахара великолепно контролировал свою способность даже сейчас, и был удивительно легким, когда его раздевали, помогали избавиться от дополнительного веса, проверяли, что кости не задело.       Когда с торопливо проведенным обследованием было покончено, они вышли на улицу прямо под дождь. О зонтике ни тот, ни другой, даже не подумали. — Всю неделю мечтал так сделать, — заявил неожиданно рыжий, и игнорируя людей вокруг них, вцепился в лацканы пальто, притягивая мужчину к себе. Через мгновение теплые сухие губы уже ласкали приоткрытые губы Дазая, и тот только глаза прикрыл, и ответил, убедившись, что и Чуя тоже не смотрит ему в лицо.       Они целовались под холодным осенним дождем, игнорируя окружающий мир, не замечая взглядов и не слыша реплик, не желая отрываться друг от друга. Чуя стискивал края его пальто, а сам Осаму не стыдился нагнуться и, просунув ладони под пальто, к пояснице, жадно сжимал упругие ягодицы.       Последняя ссора оставила в душах обоих какую-то неудовлетворенность и тревожность. — Забери меня домой, — снова повторил рыжий, немного отодвинувшись. Дазай глянул мутными глазами, кивнул, сгреб свою самую желанную добычу, и потянул к привычному авто со знакомым на лицо водителем.       Осень давно вошла в силу, разметала по улицам листья, а в грудных клетках обоих мафиози, лаская сладким теплом сердце, распускались по-весеннему прекрасные цветы…