Записки мультишиппера BSD

      В первый раз они встретились как-то абсолютно по-идиотски. Раннее утро, аллея парка, цветущая не то слива, не то вишня, не то сакура — черт знает, что цвело тогда, Ода даже был не вполне уверен в месяце, а уж теперь - и подавно.       На рубашке Сакуноске — пятно от кофе. Мужчина напротив выглядит еще более изнеможденным, чем сам Одасаку, и безмолвно пялится то на пятно, то на опустевший стакан в своей руке. Хорошо, что содержимого стакана оставалось на половину глотка, и кроме рубашки никаких потерь не случилось.       Спустя минуты три немой сцены «Ревизора» незнакомец отмер и начал извиняться. Акцент у него был какой-то приятный, закругляющий окончания слов, хотя куда уж больше.       Ода тоже словно очнулся, тоже стал извиняться и кланяться. И затянулось бы это все надолго, если бы иностранец — вот уж в чем сомнений не было — не потянул его за собой в отель. Сакуноске даже осознать в своем заторможенном состоянии не успел — вот он еще хлопает глазами, когда мужчина начинает быстро что-то говорить персоналу, указывая на пятно на рубашке Оды, а вот уже Одасаку гостеприимно предлагают присесть и подождать, пока чистку закончат.       Спрятанный пистолет и кобура мешаются, но он перетекает из сидячего положения в положение полулежа, потом — темнота.       Просыпается он уже далеко за полдень, в чужой постели. Иностранца нет, вещи с него сняты и лежат стопкой чистого тут же, на стуле, а оружие и остальное — на тумбочке, судя по виду даже почищенное и смазанное.       Сакуноске ощущает, как шевелятся на голове волосы, подскакивает, судорожно одевается и оставляет написанную абсолютно нейтральным почерком благодарственную записку.       В голове — вопящий страх, даже ужас, и вопросы. Миллион вопросов на все лады: почему этот человек не разбудил его, почему и как уложил в постель так, что Ода, славящийся своими рефлексами, даже не помнит этого всего, хотя никогда не уставал настолько критично. Почему человек не вызвал полицию, обнаружив у своего нового знакомца пистолет, да и кое-какие другие вещицы наверняка были опознаны.       Ода не понимает ничего из того, что происходит, но уже очень скоро ему приходится выкинуть это из головы: у него появляются проблемы посерьезней, чем непонятный субъект, которого он потом даже не пытается найти и пристрелить, как возможного свидетеля, хотя совершенно уверен, что видел кого-то похожего после одного из рейдов.       Объяснить свою зацикленность непросто, но Ода останавливается на том, что уже ловит галлюцинации из-за того, что мало спит и много морочит себе голову.       На этой оптимистичной мысли Сакуноске сразу начинает думать, как бы так выбить себе хотя бы недельку покоя, чтобы побыть с детьми, поесть карри и почитать в свое удовольствие, выехав на отдых куда-нибудь за черту города. Йокогаму он любит безмерно, но у всего есть предел, и у его сил этот предел явно уже давно перешел за черту «сверх».       Ода вообще не помнит, когда отдыхал в последний раз, и это все решает.       Но история циклична, и следующая встреча у них с иностранцем все-таки происходит. В этот раз вокруг осень, голые деревья, аллея тоже в наличии, но чуть дальше, а прямо вокруг — грязная, залитая грязью и с пятнами луж улочка где-то в трущобах. Приличные иностранцы сюда не сунутся, даже если очень сильно поманить — тут опасно близко к Порту, и расстаться с кошельком, за компанию отдав жизнь — вообще не вопрос.       Однако светловолосый мужчина теперь и сам одет не как приличный турист, зато амуниция под тряпкой плаща у него вполне профессиональная. Вольный наемник — мелькает в голове у Оды, и он сразу вспоминает, что пистолет был почищен и смазан, а вещей или следов присутствия своего благодетеля он потом так и не нашел.       Что ж, новое открытие многое объясняет.       Они снова стоят молча и смотрят друг на друга. Потом мужчина медленно поднимает руки, демонстрируя зажатый пистолет, и показательно медленно ставит его на предохранитель, а потом так же медленно убирает в кобуру на пояснице. Ода переводит дыхание и опускает свой, потом убирает.       Они вместе выбирают направление и идут на некотором отдалении друг от друга. Переговариваются, потом начинают говорить все оживленнее, и нейтральные темы уходят, хотя перехода на личности они не могут себе позволить в силу профессии. Говорят почему-то о литературе и искусстве, стараясь не бросать вопросов, на которых не будет ответа — что незнакомец делал в трущобах, да еще и экипированный? Не вляпался ли Ода в историю, не пристрелив его сразу? Насколько все серьезно?       Еще через неделю Ода узнает имя своего нового знакомого. Андре Жид не может точно сказать, кто он по национальности, и одинаково хорошо говорит на дюжине языков, еще дюжину он знает достаточно хорошо, чтобы послать подальше пьяного португальца, который лезет к ним, когда они сидят в баре с бутылочкой саке.       Число выпитой рисовой водки растет, Андре вплетает в речь все больше незнакомых иностранных слов, а Ода жадно ловит его слова. Ему кажется, он нашел такого же, как он.       Не желающий убивать, желающий очиститься от грязи, но так и не нашедший для себя цель, которая заставит его прекратить убивать. И желать умереть самому от руки сильного противника.       А еще Андре много мечтает. О желании найти родственную душу. Дом. Родину. Смысл. Свободу от преследования и ненависти в глазах своих и чужих, и тех, кто будучи своим, стал чужим. — Они любят меня таким, какой я есть, — говорит Андре после десятиминутного молчания. Ода смутно помнит, что они говорили о коллегах. Он мычит что-то согласное и солидарное — его коллеги его тоже любят, по крайней мере, те из них, с кем он все еще общается. Таких можно набрать две штуки на целую коробку ушедших, когда он прекратил быть лучшим в своем деле и бросил это все. — И я считаю, что лучше пусть они меня ненавидят таким, какой я есть, чем любят несуществующего человека.       Ода думает, что это здравая позиция, но немного грустная. Насколько хорошо надо притворяться, чтобы полюбили не тебя, а твой идеал? А насколько надо быть слепым, чтобы так ошибиться?       Насколько в этом плане ясно видит он сам? Существует ли Ода Сакуноске? А Андре Жид — настоящее ли это имя настоящего ли человека? Андре ведь говорил — они призраки, остатки того, что нельзя было оставить в стране, ведь живые герои — это помеха.       Ода засыпает прямо за стойкой, а когда просыпается — Андре нет. Зато рядом сидит Анго со своим томатным соком и на его лице ужасная улыбка — он так всегда улыбается, когда Сакуноске неосознанно помогает ему в работе, и делает это лучше, чем можно было мечтать. Смутные подозрения шевелятся в голове, которая гудит с перепоя, а Сакагучи рассказывает.       Про призраков.       Про Андре Жида.       Про войну.       Про отряд.       Про их перемещение в Йокогаму трудами босса мафии.       Про вызов ему, Оде. От «друга» Жида.       Про мертвых детей.       Про то, что через пару дней все решится. И Ода может больше ничего не делать. Они сами все сделают — и для дела, и за него самого, в благодарность за помощь.       Потом Анго похищают, а Ода, одержимый своим горем, берется за пистолеты снова. Он подозревает, что знает, почему Жид спровоцировал его — все дело в его желании умереть от руки достойного. От руки друга. От руки того, кто не был его товарищем, но зовется воином. Как и он.       Он видит в этом смысл теперь и идет исполнять волю приговоренного. Один.       Он даже Дазаю не звонит, когда босс только подтверждает его задание, о котором остальные ни слуху, ни…       Были ли у него друзья?       Если время умирать, то он хочет знать, а не мучиться в посмертии.       На руинах полно трупов. Мафия отстреливает окопавшихся бойцов по одному. Ода идет напролом, что существенно ускоряет дело.       Андре, уставший, измочаленный, ничуть не лучше самого Одасаку, ждет его в самом конце, одним из последних. Остальных его людей зачистят в боях шестерки мафии.       Они сходятся в дуэли, плечом к плечу против всех, против друг друга. — Как жаль, что ты меня предал, — говорит вдруг Андре, оказываясь совсем рядом. Ода спотыкается и очередная пуля проходит у него над плечом. — Что? — он голой рукой ловит пистолет, сжимает дуло, направленное ему над сердцем, и Жид почему-то замирает тоже, не стреляя. — Ты рассказал о моих людях. Об отряде. О моем желании. О нашей истории. Мафия пришла на рассвете, когда я ушел из бара и добрался сюда. Мы тут в осаде уже третьи сутки, — блондин вглядывается в его глаза почти умоляюще. Прося признаться. Ода отрицательно машет головой. — Я проснулся на своем стуле в баре уже за полдень. Рядом был наш разведчик — скорее всего, нас отловили заранее и просто подслушали. А на базу они прошли за тобой, — взгляд Жида наполняется ужасом, когда и он осознает логичность выводов Сакуноске. Колени у мужчины подкашиваются, он хватается за голову, так и не выпустив из рук револьверы.       Ода стирает со щеки кровь и чувствует, что и его незакрытая вендетта не так уж проста. — Зачем ты убил детей? — спрашивает он, ощущая, что надо торопиться. Их дуэль контролировалась, и теперь все идет к финалу. Чем быстрее наблюдатели поймут, что они живы и даже беседуют, тем хуже будет потом. — Каких детей? — Жид через силу заставляет себя сосредоточиться и выглядит таким же непонимающим, как Ода недавно. Сакуноске объясняет. Но Андре машет головой. — Говорю же, мы тут третьи сутки, я могу тебе за каждого своего человека отчет дать. Мы не могли выбраться трое суток, а сегодня все нападавшие вдруг как повымирали. Только часовые и остались.       Оду переполняет осознание происходящего. Он чувствует себя редкостным дураком.       Босс снова обвел их вокруг пальца.       Он бросается к Андре, тянет того за руку, поднимая с колен.       Но не успевает. Сдвоенный выстрел звучит от самых дверей, а грудь пронзает болью.       Есть только один человек, способный остановить действие способности их обоих.       Дазай всегда пытался скрывать, что он прекрасный амбидекстр и одинаково хорошо стреляет с обеих рук…       Вопрос о дружбе отпадает сам собой, когда они с Жидом падают. Оба. Ода еще успевает увидеть, как стекленеют глаза его единственного друга, который был с ним честным до конца, и как приближаются черные ботинки Дазая. — Я никогда не позволил бы тебе бросить ме… — окончание фразы он уже не слышит.       Действительно грустно — любить людей, которых не существует.