Записки мультишиппера BSD

      «Среди нас не бывает бывших», — Чуя слышит слова Дазая, словно он по прежнему идет рядом, и замирает. Набережная, засыпанный острой галькой пляж внизу, крики чаек, жара, облепившая тело, как вторая кожа. В перчатках жарко, волосы под шляпой — мокрые. Пахнет морем, водорослями на берегу и чуть дальше под зонтиком — маленькая тележка с горячей кукурузой и холодильник с напитками.       Нить связи тянется куда-то в сторону каменных джунглей города, нанизав на себя и время, и пространство.       Ощущает ли ее Дазай? Эту связь между ними, что не порвалась, хотя они и не виделись пять лет? Почему-то нет сомнений, что он жив и даже вполне здоров. Может быть, не счастлив, но надо говорить честно — когда вообще Дазай был счастлив в этой жизни? Ехидство — это не счастье. Мысли о самоубийстве — тем более.       Чуя не замечает, как обнимает себя за плечи. Как бы то ни было, а он скучал по мерзкому ублюдку. Видит небо — что-то изменилось с его уходом. Может, атмосфера. А может быть — сами люди. Однако иногда босс смотрит на него, говорит о чем-то, смеется, и оно снова возвращается. То чувство из прошлого, от которого разливается боль в груди и на глаза накатывают слезы.       Он так устал по неистребимой привычке проверять сообщения. «Синяя скумбрия» уже давно не в сети. «Синяя скумбрия» — это «абонент вне зоны действия сети» вот уже пять лет. «Синяя скумбрия» — это та мерзкая бинтованная рыбина, которая стала чем-то вроде ориентира, половина его сущности, тень за спиной и вместе с тем кто-то, кого он продолжает ощущать по сей день, как часть себя. Будто они срослись телами.       Ужасное чувство, учитывая срок, на который он остался один.       «Навсегда» — звучит еще печальней, чем ощущается, но осознание _его_ ухода никак не наступит вот уже пять лет.       Хотя, просыпаясь по ночам и собираясь на вызов, он все равно пытается позвонить, поднять эту ленивую тушку, чтобы брала своих людей и тоже выезжала, нечего сидеть без дела.       Насколько проще они жили когда-то… Насколько проще ему жилось, когда рядом был Дазай…       Ноги несут его дальше. Море шелестит, но почему-то ни капли не успокаивает именно сегодня. Обещали шторм, дождь, бурю, но жара стоит такая, что в пору думать, что синоптики опять наврали, и днем ничего не будет. Влажность здесь, на набережной, процентов под восемьдесят, и никакого прохладного ветерка, как можно бы было надеяться.       И все равно это лучше, чем в штабе под кондиционером.       В штабе ему так тоскливо, что вечное желание Дазая прямо там повеситься на непонятно зачем вделанном в стену крюке становится весьма понятным и даже привлекательным.       Следующие три часа жизни просто выпадают — кажется, что он зашел на минутку в торговый центр, чтобы купить воды, но часы на выходе показывают, что он искал магазин слишком долго, потом слишком долго пил, прищурившись глядя на пятно солнечного света в дверях.       Теперь над крышами плывут тяжелые облака и веет прохладный ветер. Шляпу сносит, приходится держать ее рукой.       Долгожданному дождю, когда он начинается, Чуя уже совсем не рад, но от бега он промокает только сильнее. Первый же поворот в какой-то двор с попыткой спрятаться от косых струй оборачивается тем, что он слышит: — О, Чуя-кун. Совсем мокрый, — и абсолютно _бесячий_ — он и забыл, насколько бесячий — смешок в конце фразы. И вся тоска по человеку сразу испаряется, оставляя желание убить на месте и попинать хладный труп ногами. Для успокоения. Чтобы наверняка.       Ему накидывают на голову черное полотенце и пока он борется за возможность видеть, стягивая его одной рукой, за другую его уже втягивают по лестнице на второй этаж и заводят в квартиру — он даже не успел посчитать, какая дверь им была нужна. — Сушись, — Дазай улыбается, как и раньше, но Чуя замирает, не успев ничего сказать. Глаза Дазая изменились, вернее, взгляд.       Умиротворенность — это не то, что он привык видеть в глазах самого гениального Карателя Портовой мафии и правой руки босса.       Ему выдают переодеться и показывают, где ванная, но все это он делает, продолжая вспоминать увиденное. А когда удается очнуться — понимает, что теперь он этакий рыжий близнец Осаму. Одетые с шиком наемных убийц, оба в черных вещах, они немножко похожи на героев какой-нибудь игры про ниндзя. Только на водолазке Чуи вырез побольше — у него плечи оказались куда уже.       Дазай сидит и ждет его в кухоньке, сидя перед маленьким столиком. «Пособие для самоубийц» — самое желанное издание из всех, о которых можно вообще было от него услышать, раскрыто где-то на середине и выглядит порядочно истертым. Осаму так и не нашел смысл жизни, но явно нашел себе занятие по душе, иначе бы его глаза не изменились так сильно. Да и Чую он встретил бы по-другому.       Не слышать от него шуток — наверное, в этот самый миг их планета сошла с орбиты, или что там еще могло случиться?       В чашке с зеленым чаем упорно стоит одна единственная несчастная чаинка. Накахара прожигает ее взглядом не меньше двадцати минут, пока Дазай мурлычет под нос какую-то песню и раскладывает его мокрые вещи на обогреватель. В квартире прохладно и закралась какая-то сырость, и все это отмечается измученным мозгом, но не осознается и откладывается куда-то в сторону. — О чем думаешь? — он пропустил момент, когда Дазай пододвинулся к нему и теперь вот обнял со спины. «Как скала» — некстати пришло ему в голову и он опустил ее пониже. Хотелось сказать что-нибудь резкое. Но он уже в свое время наговорил. Все, что можно было и что нельзя. — Мне тебя не хватало, — он сознается и почти тут же хочет забрать слова назад, никогда не говорить их, не выпускать из себя. И чтобы хоть как-то оправдаться в своих глазах, он едва слышно поспешно добавляет: — Дурак.       Дазай смеется и утыкается лбом ему куда-то в лопатки, немыслимо сгорбившись.       Чуя чувствует облегчение и прикрывает глаза, ощущая исходящий от чужого тела жар.       Что-то у него внутри, неосознанно мерзнувшее все эти годы, наконец-то наполняется теплом.