Записки мультишиппера BSD

— Ах! — что-то толкает его под локоть, бумаги разлетаются по полу, стопка карт грохочет, рассыпаясь посреди коридора. В глазах Мори мелькает скорбная догадка, он выглядит обреченным и замученным, но вынуждает себя обернуться не с лицом приговоренного к казни. — Это снова вы? — Мори натягивает на лицо дежурную улыбку, только подчеркивающую черные тени у него под глазами, трет щеку, где проступила колкая щетина, и незаметно приваливается плечом к двери в ординаторскую.       Тридцать шесть часов на ногах, его дежурство давно закончилось, а он еще должен как-то разгрести завал карт на своем рабочем столе, сделать необходимые пометки о проведенных операциях, составить короткие отчеты для сменщиков, заполнить бумаги о расходе инструментов и материалов, и успеть где-то там же поспать.       Пока что все звучало слишком оптимистично, чтобы быть правдой. Мори ни в жизни не управится с такой горой дел быстро.       Забудьте о личной жизни, Мори. Медики обречены жить на работе, — говорил ему доцент, просматривая его бумаги, и был чертовски прав.       Мужчина перед ним неизменно имеет потрясающе деловой вид, но тоже нервно перехватывает букет белых роз и приближается на шаг. Улыбка хирурга становится менее искренней и более напряженной. Огай устал говорить, что ему от этого человека ничего не нужно — разве что, чтобы его оставили в покое и не компрометировали перед коллегами. Ему двадцать восемь, он еще надеется найти себе супругу и стать по-настоящему выдающимся врачом.       Крутящиеся рядом с ним каждый божий день мафиози создают о нем неверное представление, пугают окружающих и заставляют с подозрением посматривать начальство. Кто-то успел поставить на нем крест. Мори против крестов, кладбищ и погребений — кремация привлекательна своей необратимостью и хирургической чистотой. — Я уже говорил вам, не нужно цветов, — Мори неуклюже сползает по стене, кое-как сгибая негнущиеся ноги. Тридцать шесть часов, проносится у него в мыслях. Он мысленно стонет и дрожащими руками начинает подбирать свое добро.       Его посетитель — белые перчатки сегодня прячут множественные шрамы на пальцах, перепугавшие не одну медсестру — торопливо присаживается на корточки, неуклюже прислоняет букет к стене, и помогает бумагам быстрее оказаться в руках молодого хирурга. Мори выдавливает из себя кривую благодарную улыбку, и прижав стопку подбородком, немыслимо изворачивается, чтобы повернуть ручку двери.       За всеми его манипуляциями следят почти что с животной тоской серые глаза. Закрыв дверь, Огай ловит себя на чувстве, что обидел собаку. У него собак никогда не было, но чувство почему-то — вот оно, поджирает ему какой-то внутренний орган, не то печень, не то желудок.       Жуть какая.       Хиротсу Рюро тридцать четыре и Мори совершенно случайно спас ему жизнь, возвращаясь однажды вечером домой. Нормальный человек, увидев распластанного посреди дороги мужчину с дыркой в боку, кинулся бы вызывать полицию, скорую и голосил бы по улице, поднимая на уши местных.       Хирург выделился и здесь — ухитрился дотащить почти бессознательное тело домой, вытащил пулю, заштопал брюхо и выходил в кратчайшие сроки, и все это почти интуитивно, без консультаций и специализированной аппаратуры. Две недели он просидел в свободное время рядом с пациентом, за которого уже трижды сам себя проклял, идиота-самаритянина.       И, собственно, инициатива всегда наказуема.       У Мори появился самый натуральный поклонник. Из мафии.       От одной этой мысли волосы становились дыбом.       Огай точно знал — его досье, адрес и семья пробиты по всем инстанциям. Проверены образование, прочитана биография, за домом посматривают непонятные типчики. Незнакомцу, придя в себя, хватило одного звонка, чтобы в жизни среднестатистического мирного медика начался кромешный Ад: симпатичные ребята в черном дежурили возле дома и больницы, его передвижения ненавязчиво контролировали, пару раз совершенно анонимно ему передавали в странном жесте заботы кофе.       Пить что-то Мори было просто страшно, поэтому кофе обычно успевал остыть и трясущейся рукой отправлялся в урну. Однако и после этого никто не спешил засовывать ему цианид в глотку, и ничего другого в глотку вообще не совал, хотя мужчина почти ожидал лезвия по горлу, ножа под лопатку, онигири с ударной дозой снотворного. На худой конец — существовал же аллергоанамнез в его карте.       Но, видимо, благородная профессия и тут отвадила нечистых: все то время, что он игнорировал окружающих и отчаянно менял бинты молчаливому мужчине в своей кровати, его никто не трогал. Ему приносили домой еду, кто-то даже что-то готовил, забивая холодильник.       Но очень мешало жить то, что каждый раз, когда Огай приходил и готовился оттворить дверь свои ключом, та уже обычно бывала открыта.       Кто приходил к нему? — ответ на это он едва ли когда-нибудь узнает. Он просто радовался, что ничего ценного не взяли, пациент жив-здоров, обихожен, накормлен, и следит за ним серыми глазами, а не смотрит белой поволокой с рыбьим вниманием в потолок.       Иногда ему в голову приходило, что могло повезти меньше. Его жертву мафиозных разборок могли добить у него дома, и прощай тогда его карьера: полиции не объяснишь, что это не ты всадил в брюшину незнакомому якудза нож. Что ты вообще хирург, ты под клятвой, живешь по принципу «не навреди» и чтишь учение Гиппократа и медицинский кодекс больше уголовного.       Словом, Мори сказочно повезло и не столкнуться с незнакомыми визитерами у себя дома, и не наткнуться на труп своего «постояльца» одним погожим вечером.       Когда незнакомый мужчина впервые с ним заговорил, Мори чуть не заработал раннюю седину. Он успел смириться с тем, что его знакомый даже в лихорадку не издавал лишних стонов — может быть, потому что не знал, насколько он в безопасности. Огай надеялся, что это не выработанный рефлекс, хотя и так знал ответ: шрамов для исследований ему хватило в процессе регулярных осмотров.       Что примечательно — впервые с ним заговорили на немецком. Мори одномоментно впал в ступор — неужели мафиози еще и иностранец? Засланец с японским лицом?       Кого, черт возьми, он у себя спрятал?       А потом ему помогли задышать свободней: — Прошу прощения, что испугал вас. Я просто слышал до этого, как вы разговаривали на немецком. И только на немецком, — Огай предсказуемо застыдился — он дома практиковался в языке, и на всех стенах кроме спальни у него были развешаны диалоги, слова и просто правила. Не удивительно, что они запутали друг друга — Мори не рисковал заставлять пострадавшего тратить силы на разговоры с ним. — Простите, что причинил неудобства — мне сказали, что вы были вынуждены все это время спать на диване. И совершенно ни о чем не просили взамен… — Я и не видел никого, и уж точно не собирался просить что-то мне компенсировать, — Мори краснел скулами с ужасающей скоростью и ощущал вялую волну истерики — у него было чувство, что он доживает последние минуты и вот-вот его «обрадуют», что путь его бренной жизни окончен. Против воли он начал мелко подрагивать, в голове звучали унизительные мольбы не трогать его, сохранить жизнь. В уголках глаз выступили слезы. — Что с вами? — встревоженно спросили с кровати, когда он попятился к стене, зажимая рот руками, чтобы не выдать своего состояния. — Вам плохо? — перепуганный Мори все-таки зарыдал. А потому не понял, когда его лихо поймали за плечи, подняли на ноги и усадили на кровать. Пациент с шершавыми руками красовался темными штанами, которых Мори никогда у себя не видел, и свежими бинтами — невидимый помощник явно заботился о раненном, и делал это лучше, чем Огай с его работой сутками и вечными задержками, неумением готовить и периодическими возникающими заминками с зарплатой. — Вам не следует бояться, — мягко говорил мужчина. — Вы — благородный человек, который спас жизнь незнакомцу, даже осознавая, кем он является, — его гладили по волосам, прижимая головой к груди. — Я или кто-то из моих не осмелимся вам вредить, тем более, ваша профессия даже от таких, как мы способна защитить. По крайней мере, от тех из нас, кто еще не совсем потерял стыд и совесть. Но уверяю — мало кто станет вредить спасителю.       Мори слушал этот низкий голос с бешено бьющимся сердцем. — Я рад, что вам наконец-то лучше, — он отстранился и рукой отстранил от себя мужчину, ощупывая повязки. — У вас добротные помощники — у нас не все медсестры способны так качественно бинтовать. Я подозревал, что вы тратите силы на разговоры и боялся расспрашивать, но… Как вы себя чувствуете?       Хиротсу Рюро чувствовал себя хорошо. Хиротсу Рюро для своих тридцати четырех в довольно неплохом состоянии — для мафиози. Удачным можно считать уже тот факт, что он жив. Мори ничего не говорит в ответ на тихое циничное замечание, но мужчина замечает его чуть сжавшиеся губы, и почему-то это будит в нем желание улыбнуться. Получается чуточку снисходительно, но тепло — так, наверное, должны улыбаться взрослые, уверенные в себе мужчины.       Огай чувствует себя очень молодым рядом с этим человеком, но, дело ведь просто в опыте, не так ли?       Да-да, дело, конечно же, в опыте.       На следующий день мафиози пропадает из дома Мори со всеми вещами, и хирург впервые за долгое время приходит домой, а там закрыта дверь и никто не ждет, не лежит у него в кровати, следя глазами за каждым движением.       И Мори бы, наверное, расстроился бы, но…       Не успел.       Потому что на следующий день, Хиротсу Рюро, вооруженный точнейшим его графиком работы, появляется в больнице с цветами, и продолжает приходить и пытаться подарить их отбрыкивающемуся всеми конечностями Мори до тех пор, пока…       Он закончил со всеми бумагами к двенадцати и на подгибающихся ногах вышел их ординаторской уже переодетый… Чтобы снова угодить по собственной невнимательности в самые руки терпеливо ждущего его под дверью мужчины. — Домой? — участливо интересуется этот самый мужчина, заправляя за ухо хирургу капризную прядь. Огай вскидывается, широко распахнув глаза. Сон как рукой снимает, лицо обжигает жаром. Паника плещется в глазах, но надолго ее не хватает — внутренние ресурсы по нулям. Медик вздыхает, кое-как выбираясь из крепкой хватки ладоней на плечах, и безмолвно смотрит на мафиози. Тот поднимает свободную ладонь — Мори опять любуется белой тканью перчатки — и говорит: — Только довезти, убедиться, что вы поели и легли, и ничего сверх этого. Ну и ладно — цветы в вазу поставить, — тонкая улыбка скользит по красивым губам, а Огай ловит себя на признании, что перед ним действительно очень красивый, импозантный, интересный мужчина со страшной работой, но…       Какая работа вообще не страшная? Немножко циничный Мори знает, что и благородное дело врача на деле — яма с грязью. — Тогда домой, — кивает он, сдаваясь, и позволяет себе легкую улыбку. — Правда у меня опять все очень плохо с порядком… — Не страшно, — убедительно отмахивается мафиози. — Как будто это первый раз, когда я буду там его, порядок, в смысле, наводить.       Огай сбивается с шага и заторможенно поворачивается к идущему рядом, придерживающего его рукой поперек поясницы, мужчине. — Так это были вы? — севшим голосом переспрашивает он. — Вы готовили, убирали дом, пока меня не было? И не закрывали дверь? — Каюсь, грешен, — сознался Рюро. — Ребятки мои после готовки мусор выносили и дом драили, ну и за вами посматривали, чтобы не накуролесил никто чужой. Чтобы я сам не всю работу выполнял, они каждый день и приходили, но уходя все время забывали про замок…       У Мори глаза на лоб полезли. — А постельный режим?! — неожиданно для себя самого гаркнул он и сам же вздрогнул, но тут же взял себя в руки. — А риск попадания инфекции в… в рану?! — Мори затрясло, а потом он, не помня себя от страха и непонятного возбуждения, вцепился в локоть Рюро, разом растеряв весь свой страх перед ним, и потащил на улицу. — Где там ваша машина?! Срочно осмотр! Срочно-о-о!       … полчаса спустя, будучи брошеным на собственную постель спиной, испуганными глазами из положения сидя-в-обнимку-с-подушкой наблюдая за тем, как неспешно и красиво раздевается перед ним подтянутый, довольно-таки привлекательный человек, Мори, светя зацелованными губами, мямлил: — Я правда имел в виду всего лишь осмотр… Вы же ушли без него!       Хиротсу хитро сверкнул глазами в полумраке комнаты. — Это был второй предлог, который я придумал, чтобы ходить к вам в больницу все время. Но вы и с первым помогли мне затянуть до предела…       Огай залился румянцем и с писком вжался полыхающим лицом в подушку под раскатистый смех мужчины.       Надо было просто плюнуть и принять чертовы цветы!