Записки мультишиппера BSD

      В своей жизни я много раз бывал брошен, предан, ненавистен кому-то, кем-то не принят. Меня презирали, травили, бросали в одиночестве. 　      Но лишь дважды в жизни меня ненавидели те, с кем я практически не был знаком, и я ненавидел тех, о ком знал слишком хорошо лишь по чужому описанию и некоторым неприятным глазу выкладкам, касавшимся меня, и желал смерти этим людям, их парам, нашептывал беде объять горькой злобой их самые нежные привязанности. 　      Я всегда умел пожелать незаурядной беды. 　      Самой незаурядной бедой, как показала жизнь, было сытое и удовлетворенное существование. 　      Именно такого я им и пожелал, в полной мере прочувствовав перед этим на себе, и осознав, что без вечного вызова склонен увязать в быту и жиреть до безобразного обличья. 　      Позволить жиреть себе было слишком большой роскошью, и тогда я благодарил ненависть за мотивацию. Чувством это приходило легко, сжигая все, кроме цели, давая мне ярость и ясность ума одержимого берсерка. И никакого сожаления в моей жизни, конечно же, не было. 　      Желчь, зависть и злоба могла кипеть во мне сколько угодно — я не давился ничем, чем меня обязывали отравиться однажды, и искренне желал всего хорошего тем, кто когда-то что-то во мне надломил, пустив колесо Сансары не на новый оборот, а в круг. Какой-то из кругов Ада, как я сам разумно полагал. 　      Ощущения то время оставило незабываемые, и я желал тех же острых ощущений моим обидчикам. Я жалел, что гнулся под тех, перед кем стоило стыдиться склонять голову. Я жалел, что кто-то видел меня слабым, раненым и униженным. 　      Но я никогда не жалел, что эти люди были, и что теперь я могу проклинать их всею силою своих желаний. 　      Тем горше и смешнее были в равной степени лицемерные улыбки в мой адрес, и мои, по своему не менее лицемерные улыбки, выдавливаемые в ответ. 　      Разумеется, мои искренние пожелания засчитались мне кармически. Но, видимо, ненавидящие меня люди внутри себя были еще чернее, поэтому и их счастье длилось недолго, и их жизни. 　      Я бы даже заподозрил, что кто-то желает исполнения моих самых смелых фантазий о бессмысленном отмщении, но в то время я еще был никем, и оттого сильнее был триумф, когда я понимал, что был услышан судьбой. 　      Судьбе я, скорее всего, был безразличен. Но верить в знаки мне никто не смог бы запретить. 　      В конце концов, я читал мир точно также, как я читал своих оппонентов — людей зачастую могущественных и не менее хитрых, чем я. Людей, которые осмеливались меня недооценивать и тем самым зажгли тот огонь, который после поглотил их. 　      Тем не менее, я был мальчишкой с темными мертвыми глазами и ледяной улыбкой, и я шел по мертвым телам, чтобы добиться своего. Брезгливость была мне не свойственна, и судьба словно бы оценила это, позволяя мне делать шаг за шагом вверх по лестнице социальных структур нашей организации. 　      Иногда я ненавидел свою ярость и желал внутреннего холода, но убивать можно в равной степени удачно и огнем, и холодом, и, конечно же, сталью. 　      Сталь в наше время куда чаще карается законом, как оставляющая видимые глазу следы. Ярость же и безразличие бьют куда глубже и убивают не менее успешно. Истинное искусство в его первозданной форме я вывел лишь тогда, когда научился растягивать чужое отчаяние, не позволяя сделать последнего шага в пропасть. 　      Не позволяя сбежать от меня к смерти. 　      За это меня и прозвали жестоким богом. Люди, и прежде не рисковавшие доверять кому-то в месте, подобному этому, меня обходили особенно тщательно. Я был насквозь пропитан собственной жестокостью и безразличием к тем глупцам, которые осмеливались верить, что приручили меня. 　      Даже то, что все мои противники в конечном итоге были сломлены и отправились на корм червям, не смягчило моего чёрного сердца. 　      Я выносил карательный приговор чаще, чем кто-либо еще, без колебаний, как чудовищная машина, за исключением того, что я продолжал быть человеком. 　      И от того было вдвойне странно проснуться однажды и понять: дальше уже некуда. Пока что это мой предел. Исполнитель есть исполнитель, это вовсе неплохо. Но желание шагнуть дальше пропало. 　      Я не знал, что именно подтолкнуло меня к этому выводу, но мысли были непривычными, учитывая, что я доброе десятилетие не выходил из функционального режима и успел порядком утомиться, просчитывая шаги наперед и словно в танце совершая каждое свое действие, выверенное и расчетливое. 　      Я был исполнителем. Главой пяти. 　      Но сознание подсказывало, что я забыл о чем-то крайне важном… 　      За многие годы я привык к безраздельному одиночеству в своей жизни, и потому было уже вдвойне странно осознать: в моей постели кто-то есть. Не то, чтобы у меня никогда не было любовников, но до этого я не позволял никому остаться со мной, когда я уязвим. 　      Сон — это довольно личная штука. 　      Тем не менее, это явно работало в обе стороны. Рыжий исполнитель, такой же, как и я, командир отряда, крепко спал, пока я смотрел на него все недоуменней. Уже остывший запах темного виски и секса, пятна семени на постели и белесые разводы на коже моего любовника, следовало трактовать вполне однозначной ступенью наших отношений. 　      Ко мне медленно пришло понимание ответа на вопрос «как это случилось». И вместе с ним явилось непривычное умиротворение. 　      Я стал тем, кто смотрит на остальных с высока. Тем, у кого есть связи, которые можно проклинать и пытаться подрезать поболезненней, словно бы играючи. Я был тем, кого ненавидели и кто заранее ненавидел весь мир в ответ. 　      Это вызвало у меня улыбку. Я был на вершине имеющейся структуры. Но всех моих недоброжелателей ждал большой сюрприз, если они намеревались постараться навредить мне или моему аманту. 　      Я чувствовал к нему своеобразную нежность — он был тем, кто прикрывал мне спину, и мы были единственной боевой парой, которая от взаимной ненависти и неприязни дошла до столь глубокой, но по прежнему лабильной связи, не дающей никому подловить нас на банальщине. 　      Пришлось наклониться, чтобы оставить короткий поцелуй на острой косточке плеча. Кожа с пятнышками веснушек пахла мной, моим телом. Наверное, я тоже был ненавязчиво отмечен запахом своего любовника — у него были довольно душистые сигареты, аромат которых стойко оставался на коже. 　      Чуя неохотно приоткрыл голубые глаза, затянутые сонной поволокой. Я усмехнулся. — Доброе утро, чиби Чуя, — моя рука нырнула под одеяло и огладила упругое бедро, стискивая его раньше, чем он взвился. Ладонь словно сама собой провела по теплому члену, вырвав стон, и нырнула глубже, пробиваясь к ягодицам, нетерпеливо оглаживая все, что попадалось на пути. 　      Чуе определенно следовало с вечера подумать о том, чтобы заставить меня оттащить его в душ. От моей спермы все слиплось, и наверное, ему было неприятно, но мне не терпелось подтвердить свои собственническо-правовые выводы. 　      Накахара шумно выдохнул и перевернувшись на бок, развел ноги, когда мои пальцы подобрались к самой нежной части его задницы, позволяя дальнейшее проникновение, и потянулся ко мне руками, заваливая на постель. Во мне моментально расправил плечи неприкрытый триумф. 　      Итак, у меня был партнер, один из сильнейших эсперов. У меня была горсть недоброжелателей и лучшее место в организации за троном моего босса. Большего и желать нельзя. 　      Я намеревался играть в свои игры дальше. Следующая партия имела действительно крупные ставки. 　      Чуя нетерпеливо потянул меня на себя, требовательно потираясь телом и кусая губы. Я ответил укусом на укус, ощущая долгожданное блаженство и острую боль от царапин на спине. Чуя любил пускать в ход ногти. 　      Во Тьме и кромешном Аду, но я был одним из командующих. 　      И я ни капли не жалел об этом, пока в воздухе разливался запах наших тел, звенели стоны и эхо разносило звук соития. 　      Во мгле, по горло в крови невинных, но он и я — мы оба были счастливы.