Это мог быть первый день недели Дазацу, которую объявила Circie888, но мы все проебали. (С)
Демоны существуют. Большие и мелкие, сильные и не очень, все они — реальность, столкнуться с которой лицом к лицу — страшно. Выдержать такую встречу сможет не каждый. Даже просто реализовавшийся кошмар — уже что-то за гранью. Ведь нет ничего более деструктивного, чем страх. Страх, который сбывается, становясь явью — крайняя форма веры в происходящее.×××
Атсуши тупо таращится на белую руку, торчащую у него из груди. Уголочек разума отмечает, что рука — красивая, мужская, с узкими ногтями, коротко подпиленными под самые подушечки пальцев. Словно со стороны он видит всю эту сцену, видит, как белые пальцы слегка шевелятся, и ему… Не страшно. Только любопытно теперь, хотя когда-то, еще не так давно, может быть, пять минут назад, он бы побледнел смертельно и упал бы в обморок, корчась в судорогах. Но вот сейчас — не получалось. Кровь пропитывала рубашку и белый джемпер, текла под пояс штанов, пальцы торчащей руки слегка подрагивали, грудь жгло… … и все на этом. — Что, криков не будет? — с нотками любопытства поинтересовался голос прямо у него над ухом. Атсуши, то ли слишком шокированный, то ли слишком уставший, пожал плечами с сомнением. И снова тупо уставился на руку, борясь с соблазном потрогать ее, ущипнуть себя и рефлекторно заверещать от ужаса. Зрачки у него — черные провалы, порталы в ад кошмаров, распахнутые от края до края. Накаджима всегда боялся вот такого. Пронзения. Рука, торчащая из груди, не похожа на падение спиной вперед на штыри арматуры, но вместе с тем — это оно и есть, по сути. «Шок», — с каким-то облегчением думает парень, борясь с волной накатившего нервного возбуждения, подбивающего истерично хихикать. — Не самая плохая реакция, — почти весело говорят из-за спины, и чужие искры смеха гасят в Атсуши его собственные. — Тогда идем дальше и попробуем вот так. Атсуши с дрожью и нарастающим ужасом смотрит, как рука, торчащая у него из груди, медленно движется в обратном направлении. Боль появляется почти моментально, и крик захлебывается в крови, пошедшей горлом. Перед глазами все мутится, ноги подкашиваются, и парень, не успев даже облегчения испытать, валится на асфальт, потеряв сознания. От удара головой его спасает только чужая сила, замедлившая падение. Кровь парнишки растекается по желобкам печати, паяльником проплавленной на асфальте — для надежности. — Уговор выполнен — мой злейший враг в твоих руках! Выполни мое желание! — одержимый страстями безумец смотрит на Осаму черными глазами, но демону и дела нет до него. Он с интересом обнюхивает свою добычу, длинный влажный язык касается края дыры в груди, собирая свежую кровь. Вкусно так, что между ног все прихватывает, наполняется жаром и тяжестью. Осаму стонет сквозь зубы, едва сдерживаясь, темные глаза с алой искрой, играющей по радужке вокруг узкого вертикального зрачка, блаженно закрываются тяжелыми веками. Руки с когтями скребут асфальт от испытываемого нечистью экстаза, а за границей беснуется призывающий, требуя сию секунду вынуть, да положить желаемое. Легкими прикосновениями пальцев к вискам Осаму перебирает пушок тонких светлых волос, прежде чем поинтересоваться, точно ли вот этот юноша — злейший враг юнца напротив? Итоги поверхностного чтения заставляют его счастливо захохотать, подхватывая тело, не истекающее больше кровью по одной только воле темного духа, и, повернувшись лицом к своему не случившемуся хозяину, бросить: — Он не был твоим злейшим врагом. Он даже не знал о тебе, неудачник, — едкий шепот демона делает свое дело — безумец становится еще безумнее, а Дазай с трепетом прижимает к груди свою заслуженную жертву, прежде, чем пройти сквозь печать, оставляя после себя один только оплавленный асфальт.×××
Демоны — существа Геены Огненной. Этот — не исключение, вот только в отличие от других падших, он — как никто иной склонен идти на поводу у пороков и страстей. Его выгодное отличие от собственных собратьев заключается в том, что он не ест всех, кто попадает к нему, предпочитая немного иные формы насыщения. Дазай Осаму — в большей мере склонен быть инкубом, оставаясь при этом высшим, и этот факт — то, что заставляет его завистников корчиться в судорогах. Атсуши приходит в себя от того, что его вылизывают. Тупая боль в грудине заставляет подскочить, но сильные руки укладывают его на постель, прижимают, не давая двинуться. Накаджима отмечает отсутствие дыры у себя в груди с облегчением, и тут же послушно расслабляется, ощущая новое движение языка по коже. Ушибленное плечо прекращает мучить его грызней сустава, а уж полный удовольствия вздох и для него самого становится неожиданностью. Второе существенное отличие Дазая Осаму от прочих демонов заключается в том, что тот умеет исцелять. По своему извращенно, по своему мучительно, но — умеет. В глазах демонов — это и грех, и преимущество, ведь исцелять он может не только других, но и себя тоже. То, что в процессе он питается болью и разжигает огонь неудержимого желания — побочный эффект настолько несущественный, что даже и не учитывается. — Понравилось? — насмешливый низкий голос знаком Атсуши каждой ноткой. Парень приоткрывает глаза и видит лицо незнакомца, мгновенно заливаясь краской. Тот выглядит разомлевшим, сытым, глаза у него цвета коньячного меда с переходом в животно-желтый, но он помнит, как эти глаза отливали багрянцем во тьме переулка. Незнакомец кажется ему самым прекрасным созданием на свете, и тело недвусмысленно сигнализирует, что оно не против чего бы то ни было. — Я умер? — тонким голосом почти само собой вырывается у парня, и демон, устроившийся рядом с ним, усмехается с задумчивым весельем. — И да — и нет, — Атсуши завороженным взглядом проводит ползущий по его груди палец. — Да — потому что ты в мире, в котором живым делать нечего. Нет — потому что никому не под силу удержать здесь столь светлую душу, как у тебя. Ее можно только… испортить, — мужчина со смешком проследил за волной мурашек, прокатившейся по чужому телу. — Могу заявить, что прогнозы очень оптимистичные. Атсуши только пискает и весь трясется, когда длинный мокрый язык оставляет влажную полосу у него на шее. И бьется в цепких руках, закатывая глаза, цепляясь слабыми пальцами за чужую руку, ощущая, как легко набор бритвенно острых зубов прокусывает мышцы шеи, заставляя биться птицей в силках — боль и извращенное наслаждение расцветают с каждым новым шумным стоном-вздохом в ухо, а каждым шумным выдохом. — Хороший малыш, очнись, — ласковый голос вырывает его из состояния легкости и бессознательности, куда Атсуши ухитрился провалиться. Собственная нагота, осознаваемая и прежде, но особенно отчетливая теперь, не мешает ни капли — Накаджима приподнимает бедра навстречу поглаживающим его рукам, издавая горлом хнычущие просительные звуки. Демон в ответ смеется. — Что за ласковый мальчик! Иди к папочке, мой сладкий, — парень послушно разводит ноги и выгибается на постели, цепляясь непослушными пальцами за все, что под руку попадется, когда горячий рот вбирает его в себя, туго, горячо, напористо посасывая, доводя до предела. После такого нет ничего постыдного в том, что он кончил на себя, едва бедра развели еще чуть шире и острые зубы вошли в плоть, заставляя оргазм расцвести горячим цветком в паху. — Да, мой хороший, вот так, — мурлыкающих ноток в низком голосе все больше, Атсуши бьется на постели, не чувствуя, что истекает кровью, пылая там, где на него попала чужая слюна, кровь или сперма. Поцелуй заставляет вспыхнуть губы. — Хочу, чтобы ты тоже меня поцеловал. Вот сюда, — длинный ноготь оставляет на белой груди демона полосу, мгновенно разошедшуюся, словно алый рот. Кровь потекла ровным потоком. — Кровь моего сердца, малыш, пей, — демон навис, отставив бедра, словно подставляясь, и Атсуши, поймав языком первые капли крови, вжался в рану ртом, жадно облизывая и рассасывая края пореза. Неожиданно сильные руки, прежде словно лежавшие без дела, обхватывают Дазая поперек спины, стекают ниже, сминая ягодицы, силой опуская их вниз, и по ложбинке проезжается мокрый от смазки, упругий член. Демон ахает от восторга, резво ерзая, за что получает негодующий шлепок по тем же ягодицам, и смеется. Малыш нашел в себе черты зверя и теперь уверенно доминировал, будучи подмятым — хороший старт для существ их круга. Большая головка, протиснувшаяся внутрь, заставляет инкуба сбиться с мысли и забиться в тисках рук, закатывая глаза. Головка ходит туда-обратно, дразня чувствительную дырку, и Осаму грызет губы, успев одним глазком подсмотреть, что же такое в него пытаются просунуть. Картинка бросает в жаркие предвкушения перспектив. — Давай, малыш, давай, давай-давай-давай, — нетерпеливо задергался демон, стоило тискам стать чуть менее крепкими. Твердый толчок выбивает из глаз искры и заставляет простонать от удовольствия — чужой член в заднице большой, горячий, распирающий так, что мышцы стало жечь, но инкубы — существа выдающихся талантов, так что принять до упора член оборотня оказывается не так уж и сложно. Дазай смеется и стонет от восторга, стоит ему выбраться из кольца рук и сесть, покачиваясь, на чужих бедрах. Мальчик еще трансформируется, но голод в желтых глазах стоит такой, что Дазай мог сказать наверняка — неудовлетворенным он сегодня не уйдет. Это заставляет демона снова рассмеяться, и, понукаемого шлепками хвоста прямо по растянутым членом мышцам, двигаться так, как желает извращенная демоническая сущность, вскоре уже выламываясь в спине с воплем, принимая в себя тугую струю горячей спермы, от обильности которой глаза закатываются в чистом блаженстве. Оборотень же вскоре из образа кота и человека возвращается к облику только человека, издав напоследок пронзительный рык, толкнувшись в заполненное нутро так, что у Осаму перед глазами темнеет и он ухитряется кончить еще раз — прямо на лицо потерявшему сознание мальчику. Капли спермы на чужой мордашке страшно греют самолюбие, пока инкуб пытается сняться с чужого члена и не рухнуть на постель, извиваясь в череде оргазмов поменьше. Когда наконец удается — Дазай не удерживается от жадного взгляда. На партнера с таким большим, гм, потенциалом — у него не менее большие планы.×××
Чуя выдергивает его из кровати в час, когда еще даже грешники не стенают. Дазай, кутаясь в длинный халат, оставляет Атсуши досыпать, благо того в обличье полу-зверя не спутает со сладкой душонкой даже самый слепой бес, и спускается вниз, в зал для приема гостей. Рыжий постукивает ногой посреди зала, у его ног на цепи сидит знакомый Дазаю безумец, но… Какой-то не такой. Инкуб замирает на предпоследней ступеньке, с интересом сравнивая свои ощущения. А поняв — ухмыляется. — А бесова суть тебе к лицу… Чуя невозмутимо затягивается и только натягивает цепь, одергивая свою новую зверушку, когда тот бросается на Осаму. — Я хотел спросить, не посмотришь ли ты, что можно сделать, но, похоже, не посмотришь, — непривычно утомленно интересуется Накахара, и наматывает цепь на кулак. — А жаль. Такой потенциал… — Я не занимаюсь благотворительностью, кроме того… — басовитый рык с вершины лестницы перебивает его на полуфразе. Осаму счастливо улыбается и почти стеснительно опускает взгляд. Задница сладко ноет. — Я тут тоже кое-кого завел, — инкуб, расстаравшись, алеет щеками. Бедро бодает мохнатая тигриная голова. Чуя цыкает и тушит окурок о подошву. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — бухтит черная клякса безумия. Дазай, уловив волну изменений, откидывается на грудь любовнику. Сильные руки перехватывают поперек груди, вокруг запястья ревниво обвивается хвост. — Ты сам виноват в том, что с тобой стряслось, Акутагава, — просто и без обиды говорит Атсуши, и Дазай хохочет от переполняющего его морального удовольствия, а потом запрокидывает голову, запускает пальцы в волосы, мягкие, словно мех, и легко целует любовника в подставленные губы.