У всего есть цена

      По пустынной улице, едва-едва освещаемой скудным, бледно — золотистым светом фонарей, устало брёл тощий, как тростинка, лис. Он настолько давно не ел нормально, что даже казалось уже и забыл, что это такое — еда. Единственное, что ему удавалось последнее время достать из мало-мальски съедобного, были жалкие, протухшие объедки, а то и просто размокшие от дождевой влаги и покрытые зелёной шапкой плесени хлебные корки. Шерсть лиса, прежде бывшая ярко-рыжей, густой и пушистой, выцвела и поблёкла, местами просто облезла, оставив голые, покрытые сукровицей участки кожи, а на хвосте превратилась в сплошное месиво из засохшей грязи, колтунов и крови.       Лис, тяжело дыша, подошёл к фонарному столбу и, опёршись спиной о холодный металл, обессиленно сполз на асфальт. Дышать было трудно, в груди словно стоял какой-то вязкий ком, глаза закрывались сами по себе, даже лапой было трудно пошевелить. Но лис всё равно залез в левый карман латаных-перелатаных по многу раз штанов и достал поблёкнувшую от грязи оранжевую ручку-диктофон, неизвестно зачем хранимую уже почти год. Взглянув на свою реликвию прошлого, лис, вздохнув, погладил её с какой-то нежностью, словно это была и не ручка вовсе, а какое-то ювелирное изделие.       —Видишь как оно вышло, Джуди… — хмыкнул, полуприкрыв глаза, лис — Не вышло у нас ничего…       Тощий, оголодавший лис сидел, смежив веки, и вспоминал тот злополучный день, эту дурацкую пресс-конференцию, после которой то вся жизнь и пошла под откос.       На следующий день после пресс-конференции Ник узнал, что новый мэр приняла ряд законов, призванных «оградить» травоядных от хищников. Но это по своей сути это были не законы, а репрессии, ущемлявшие в правах хищных членов общества и де-факто низводящие их до уровня рабов.       Поначалу Уайлд не особо обращал внимание на ставшие куда более настороженными взгляды, к этому он привык уже давно, но вот когда ему вслед стали шипеть «трупоед» и «трупогрыз»… ему стало как-то не по себе. Но он не отчаивался, упорно продолжая ждать серую крольчиху, первого зверя сумевшего в него поверить и уехавшего буквально через несколько дней.       Его надежды оказались пустыми, подобно скорлупе червивого ореха: Хоппс не вернулась, даже когда всех хищников обязали носить специальные ошейники, бившие своего владельца током при любой попытке проявления мало-мальски сильных эмоций, Ник всё равно продолжал фанатично ждать её. У него с завидной регулярностью возникали мысли — зачем я её жду? И каждый раз ответ был одним и тем же — я не знаю.       Первое время, даже нося подобное «украшение», лис не особо переживал за свою жизнь, его спасал запас продуктов, но вот когда они неумолимо стали подходить к концу… Тут-то и началось самое страшное, что только могло случиться в его жизни — медленно, но верно подступающий, поглощающий все мысли, голод. Ник бросился было в банк, чтобы снять остатки наличных, но там его поспешили обрадовать, заявив, что все его сбережения пропали в неизвестном направлении и найти их якобы не представлялось возможным.       Ник конечно сильно разозлился, но, получив мощный разряд электрошока, сбивший его с лап и заставивший позорно извиваться на кафельном полу, попросту уполз, не в силах даже подняться после разряда, поджав хвост и поняв, что на таких как он всем стало глубоко наплевать.       Тем временем случаев одичания становилось всё больше и больше, порой доходило даже до тридцати-сорока в день. Дичали все хищники без исключения: и с ошейниками, и те, кому ошейник ещё не «вручили». Одичавших старались усыплять, но чаще бывало так, что их расстреливали прямо на месте, а если дичал хищник, носивший ошейник, то его никуда и не увозили, оставляя умирать страшной, мучительной смертью от разрядов электрошока.       Вот так, постепенно, в остальных жителях и появился сильный страх перед всеми хищниками. Вскоре хищных жителей перестали пускать в общие магазины, больницы и прочие учреждения. Начался исход хищников из города — разбредались они кто куда и вскоре у Ника практически никого не осталось даже из мало-мальски знакомых зверей. Кроме сквернохарактерного миниатюрного лиса-фенека Финника, старинного друга, никогда его не бросавшего.       Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, он с грехом пополам устроился вместе с Финником на работу дворником. Платили, конечно, сущие гроши, но на хлеб с водой хватало, пока с Ником не случилась беда — он совершенно случайно толкнул на улице одну зебру, сразу же принявшуюся панически верещать и звать на помощь, ведь на неё якобы напал хищник.       На помощь бедной, потерпевшей зебре, сразу же сбежались доброхоты, с ходу решившие наказать обидчика за все грехи, попросту его избив, и плевать им было, что лис не виноват. Ник попытался было сопротивляться, да только вот ошейник сработал безотказно, в очередной раз наградив своего хозяина внушительным, успокаивающим разрядом. Даже не дождавшись пока рыжий перестанет корчиться от ударов тока, его продолжили избивать. Били долго и жестоко, не чураясь ударов ногами по морде. "Правосудие" над обидчиком невинной зебры продолжалась даже после потери сознания. В себя Ник пришёл уже поздно ночью, на какой-то вонючей свалке, посреди гор благоухающего мусора, куда его выбросили как никому не нужную вещь. Избили его основательно: сломали рёбра, правую лапу, ключицу, выбили несколько зубов и повредили ногу. От боли Ник не мог даже пошевелиться, он так и лежал среди мусора, без еды и воды дня три, уже смирившись со смертью в отбросах, пока его не нашёл верный Финник.       Фенек из последних денег старался вылечить и накормить своего друга, даже не смотря на собственное недоедание. Ник с трудом поправился, но его ждал новый удар — неизвестные вандалы разгромили квартиру, превратив её в развалины, абсолютно непригодные для проживания. Так что Уайлду пришлось жить на улице, под тем самым мостом, где он когда-то любил сиживать в шезлонге, блаженно водрузив лапы на ведро. Но он, живя там, лёжа на холодной земле и укрываясь лишь обрывками газет, сильно простыл, схватив в итоге воспаление легких и лишился работы. Устроиться официально он больше никуда не смог и пробавлялся самой грязной и отвратительной работой, лишь бы только поесть вечерами хоть что-то съедобное, хоть какую-то корку. Но вскоре хищников перестали брать даже и на самую грязную работу, вынуждая тем самым либо умирать от голода, либо уходить прочь. Но Ник не уходил. Почему? Он и сам не знал этого.       Жил он теперь на пригородной свалке, соорудив кое-как некое подобие землянки и питался объедками. Но и здесь, среди, казалось бы таких же отверженных как и он сам, нашлись полные отморозки, опущенные, которые позарились на его ветхое жилище. Ника вновь избили до полусмерти и выкинули, теперь уже и со свалки.       Он кое-как смог доползти до своего моста, где и остался лежать без сознания, Финник его там и нашёл. Уайлд вновь заболел, даже сильнее, чем в прошлый раз. Финник пытался его хоть как-то чем-то накормить, но из-за истощения и ужасного качества пищи желудок лиса почти всегда (за редким исключением) отказывался принимать еду. А потом фенёк пропал. Ник с надеждой в душе ждал его очень долго, дня четыре, так ему показалось, а потом, поняв, что помощи ждать неоткуда, решил сам попробовать найти хоть что-то, что можно было бы поесть. Хоть что-то, что могло отсрочить голодную смерть.       Шатаясь и тяжело дыша, Ник кое-как встал, сжимая зубы от боли в теле и, хромая, побрёл дальше. Он прошёл совсем немного и упал от бессилия. Лис попытался было снова встать, но постоянное головокружение и затуманенный серой пеленой взор сделать ему это не дали и он просто пополз из последних сил вперёд.       Полз он долго, постоянно отключаясь от истощения. Но вот впереди показались мусорные баки и Ник, надеясь найти там хоть что-то, собрав последние силы, встал на четыре лапы и, шатаясь, побрёл вперёд.       Дойдя к своей заветной цели, он приоткрыл крышку одного бака. Пусто! В надежде окрыл второй — то же самое… Лис обессиленно упал на асфальт и закрыл глаза. Сил у него не оставалось даже на то, чтобы вновь их открыть и хотя бы посмотреть в ночное небо, не говоря уже о том, чтобы идти куда-то дальше.       Так он и лежал, закрыв глаза, ожидая того счастливого момента, когда наконец умрёт и прекратит мучаться. Надежды у него уже не оставалось, да и откуда бы ей взяться, надежде? Но тут лисьи уши уловили казалось бы далёкий звук приближающейся машины.       — Ну вот и всё, — подумал лис, — Наконец-то меня усыпят. Хоть больше мучаться не буду, какой-никакой, но всё-таки конец.       Машина остановилась рядом с ним, два раза хлопнула дверь и послышались чьи-то голоса.       — Ты уверен что это он? — неуверенно произнёс первый, — Просто… Уж очень он… плохо выглядит… Он вообще живой?       — Нет, блин, не он это. Мой дедушка. Не видно сходства? Я бы на тебя посмотрел, если б тебе пришлось через голод, боль и унижение пройти. Он это, он.       Ник никак не мог вспомнить, где же он слышал этот голос раньше, память отказывалась работать. Радовало только одно — вряд ли ему хотели сделать что-то плохое. Хотя, как сказать радовало, ведь теперь ему придётся ждать естественной смерти. Тут таинственные голоса приблизились, что-то обсуждая, четыре лапы осторожно приподняли его и куда-то понесли. Снова скрипнула дверь машины и Ник почувствовал как его аккуратно, стараясь не причинить боль в повреждённом теле и лапах, стали укладывать на сиденье, подложив под голову что-то мягкое.       Первый голос уселся за руль, завёл машину и они куда-то поехали. Второй же голос, немного бася, проворчал что-то и тут Ник почувствовал, как его пасть открыли и стали туда осторожно что-то вливать, малюсенькими порциями. Проглотив это самое «что-то», Уайлд понял, что его кормят с ложечки чем-то жидким. От долгого голода он забыл вкус пищи и не мог определить что ему кладут в рот, однако Ник и не задумался, неумело стараясь проглотить всё до капли, надеясь хоть немного заглушить сводящий с ума зов желудка.       — Э-эй, рыжая морда, ты так не торопись, а то опять всё выблюешь, — пробасил, хмыкнув, голос, в котором Ник неожиданно узнал Финника, — на вот попей немного, — и влил ему в пасть пару крохотных глотков подслащённой воды.       — Финник?! Так выходит он меня не бросил? — крутилось в голове у лиса, — Но кто тогда же тогда тот, второй? И что за странный запах в машине… Такой знакомый…       В желудке стало разливаться такое приятное, казалось бы уже давно забытое им ощущение сытости, теплое, мягкое и обволакивающее, словно ватное одеяло. Впервые за долгое время у лиса появилось ощущение того, что всё не так уж и плохо и, возможно, всё скоро наладится. Поев, пусть и немного, он уснул, словно провалившись в бездонную яму.       Открывать глаза Ник совершенно не хотел, ему просто хотелось лежать, ни о чём не думать и ничего не делать, в точности как когда-то очень давно, тогда, когда у него ещё была своя квартира и жизнь текла тихо и относительно размеренно. По своим прикидкам он пришёл в себя уже где-то как с минут сорок назад и теперь просто лежал, уставившись взглядом в потолок. Поначалу Ник даже не понял где находится: постель была чистой и мягкой, тело было накрыто белоснежным накрахмаленным одеялом, а сам он был отмытый, вычесанный там где ещё оставалась шерсть, с капельницей в левой лапе и, что немаловажно, впервые за долгое время отностительно сытый.       Уайлду наконец-то надоело лежать, уставившись в одну точку, и он медленно, преодолевая лень, стал оглядывать комнату. Как же она была непохожа на те места, где ему приходилось последнее время проживать: стены, оклеенные красивыми обоями тёплого бежевого цвета, чистый, почти стерильной чистоты пол, застеленный для удобства и теплоты ковром со сложным рисунком, занавески на окнах, придающие комнате своеобразный домашний уют и тепло… И запах. Странный, до боли знакомый запах. У Ника было такое чувство, словно где-то когда-то он уже ощущал подобный аромат: немного пряный, как свежескошенная трава на летнем лугу. «Где же? Где я мог чувствовать этот запах…» — всё крутилось в голове лиса.       Устав от назойливых мыслей, Уайлд свободной лапой стал ощупывать себя. Грудь была тщательно и туго перебинтована, сама лапа тоже. Ник испугался, что может лежать голым в чужой кровати, но, заглянув под одеяло, с облегчением вздохнул: на нём были надеты серые шорты. Тут он услышал какое-то сонное сопение, раздававшееся рядом с кроватью и, скосив глаза вправо, увидел Финника, сидевшего, откинувшись на спинку стула и мирно посапывающего. — Эй… Финн… — тихо прохрипел лис, — Финн!       Фенек вздрогнул, просыпаясь, и радостно пробасил, — Твою же срань, Ник! Чёртов ты рыжий засранец. Как же ты меня напугал! Ну какого лешего ты упёрся? Да вдобавок ещё и без меня? Я тебе что говорил, а? Ждать?       — Тебя же дня четыре не было. Вот я и решил сам пойти, — тихо пытался оправдаться лис, — думал, может поесть удастся найти…       — Какие, мать его четыре дня?! Ты о чём, дурилка? Я же утром только ушёл! Эх… Совсем с голодухи мозги тебе, рыжик отшибло.       — Слушай, Финн, а где мы вообще? Что-то я никак не пойму. Запах какой-то знакомый, будто то ли травой, то ли морков… — Ник внезапно замолчал от кольнувшей его мысли, — Так, стоп, Финник, мы что, у Джуди? Но как?! Какого? Как тебе удалось? Как?       Теперь Ник понял, что за запах он здесь почуял и почему он так хорошо был ему знаком: так пахла Джуди Хоппс, та, что поначалу поверила в него, а затем предала. В голове у лиса никак не укладывалось как, а самое главное почему Морковка вдруг решила ему помочь. Искупить вину? Попросить таким образом прощения? Уайлд совершенно ничего не понимал.       — Так-так, Никки… Дошло, значит? — хмыкнул, подбоченясь, Финник, — Жаль. Сюрприза не выйдет. Ну да ладно. На вот, попей лучше — и протянул, взобравшись на кровать, стакан с морсом, — Голубика. Она сама приготовила.       Ник осторожно взял стакан в лапу и принялся неспешно, мелкими глотками, пить. Допив морс, он откинулся на подушку и блаженно прикрыл глаза. — Слушай, Финн… Я вот что хотел спросить, — немного стесняясь спросил лис, — кто меня вымыл и вычесал? Надеюсь, не…       — Тьфу ты… Извращенец облезлый! — захохотал фенёк, — Сам чуть от голода ласты не склеил, а всё пошлятина на уме одна. Нет, не она, точнее не всего тебя она. Уж под хвостом то точно. Моих лап дело. А вот остального… Ну да, под моим присмотром, с одетыми трусами. И вычёсывала тоже она.       —Эх-х, ты бы её видел, — покачал фенёк головой, — она же с тобой как с ребёнком обходилась. Ну и наревелась тоже, куда же без этого. Да-а, жаль, что ты всё это пропустил. В отключке ведь был. Перевязка тоже её лап дело. —Так, ладно, ты давай отдыхай, а я схожу позову её. Идёт? — вопросительно уставился на Ника Финник.       Ник немного неуверенно кивнул и фенёк, спрыгнув с кровати, резво метнулся к двери и выскочил в коридор, топоча по полу. Уайлд закрыл глаза и принялся ждать. В голове у него продолжала крутиться единственная мысль: зачем, зачем она, та, которая предала, спасла его? Не проще ли ей было просто забыть всё и продолжать жить дальше? За своими размышлениями Ник не заметил как снова уснул.       Разбудили его чьи-то осторожные прикосновения к морде и ушам. И тихое, просто по-детски, всхлипывание. Приоткрыв глаза, Уайлд увидел Джуди, сидевшую рядом с ним на кровати и гладившую его кончиками пальцев по начавшей облезать морде и ушам. Вся шёрстка на мордочке крольчихи была влажной от слёз. Джуди тихо приговаривала, поглаживая его: « Прости, ради всего, прости меня, Ники. Я так… Так виновата перед тобой».       Уайлд осторожно поднял лапу и положил ей на плечо. Крольчиха вздрогнула словно от пощёчины, открыла заплаканные, опухшие глаза и посмотрела на него. Ник осторожно, словно боясь разбить что-то хрупкое, провёл пальцем по щеке Джуди, вытирая ей слёзы.       — Ник! Сможешь ли ты меня когда-нибудь простить? Я ведь такого натворила… Такого, — и снова разревелась, уткнувшись мордочкой в одеяло на груди лиса.       — Тише, тише, Джуди, успокойся, крошка, — как мог успокаивал её Уайлд, — Что было то было. Всё хорошо… — и крольчиха стала успокаиваться, всхлипывания стали реже, пока не прекратились совсем.       — Ник, я обещаю тебе, что больше никогда тебя не брошу. Никогда, клянусь! И всё исправлю. Ты только поправляйся, прошу тебя, просто поправляйся и всё.       Так и сидели на кровати, тощий и слегка облезший лис с капельницей в левой лапе и серенькая крольчишка в потёртых джинсах и какой-то старенькой синей рубашонке. Так глупо потерявшие и вновь нашедшие друг друга. Им предстоял долгий разговор, возможно тот самый, что мог определить всю их дальнейшую жизнь.