***
Рутина субботнего утра. Никто никуда не собирается в такую рань, либо спят, либо строят планы на выдавшийся выходной, который на этот раз просто сиял от солнца, которое разрезало голубизну утреннего неба. Лёгкий ветер трепал густую зеленую листву, стоящих под окном высокоэтажек, деревьев. Такое спокойствие разорвала стук костыля морщинистой женщины с трубкой в зубах, на конце которой дымилась сигарета. Бирюзовые глаза огляделись, как будто выискивали то, за что можно было ухватиться, за что-то неуловимое. Видимо, она сразу же почуяла это, то, что не мог увидеть человеческий глаз, и быстрым, насколько это позволяла трость и её нога, шагом направилась в сторону одного из зданий, верхушки которых были направлены своими зубьями антенн и проводов вверх, где уже закончился взгляд человека. Женщина, с развевающимся на ветру пальто, что было очень странно, ведь был разгар июля, так что ей наверняка должно быть очень жарко, вошла в подъезд, поморщившись от расстеленных на полу газеток, что они впитывали было несложно догадаться, но всё равно доля отвращения к обитателям этого дома уже появилась. Тем не менее подъезд чуть ли не сверкал от чистоты: вычищенные окна, блестящие от лучей золотого солнца, рыжий кафель под ногами и белые стены, на которых у самого потолка шли узорчатые змеи ярко-зеленого цвета. Пройдя по этой «оранжевой миле», и наконец нашла желанный лифт, ведь перспектива бегать по этажам в поисках нужной квартиры ей совершено не улыбалась. Нажав на металлическую кнопку, двери сразу же разъехались, пуская пришедшую внутрь своего механизма. Противно пискнув, лифт двинулся, вздымая свою ношу на двенадцатый этаж. Пройдя по точно такому же коридору, незнакомка остановилась у квартиры с чёрной дверью и позолоченной табличкой на ней, возвещающей, что здесь живёт её дочь, зять и их сын, по описанию — неугомонный мальчишка, который, замечтавшись, может вмазаться в стену. По правде говоря, оно было видно, женщина сразу приметила своеобразные «шрамы» на двери, точно такие же были и на входе у комнаты её студента, Матвея Корецкого. Всё же решившись, она барабанной дробью постучалась. За дверью пошушукались и, после этой небольшой заминки, вход в квартиру был открыт. — Доброе утро, Ангелина Евгеньевна, — это первое, что услышал декан, поэтому она сразу направила проницательные глаза на лицо мужчины с грубым голосом. Внешностью, конечно, ни рыба ни мясо, но всё же это выбор её дочери: широкие карие глаза, отдающие оттенком мёда, рост примерно такой же, как у вошедшей, жёсткие кудрявые волосы, торчащие в разные стороны, имевшие странный цвет, то от светло-русого, то ли русый, отдающий медью, прямой нос и лоб, а улыбка, которая, казалось, не припадала с лица этого человека, сияла, как солнце за окном — ну, не для всех, скажем так. — Я Максим Роговинский, — с такой же улыбкой, мужчина протянул руку, на которую Ангелина покосилась с неодобрительной улыбкой, выпустив из лёгких едкий дым куда-то наверх, всё же пожала протянутую руку. — Раз мы закончили с приличиями, я бы хотела посмотреть на мальчика. — Марка, — быстро исправила мать блондинка с такими же глазами, как у вошедшей. — Его так зовут; пожалуйста, сделай хотя бы вид, что ты не испытываешь к нему отвращения, — и тут грозные взгляды женщин схлестнулись в битве, сравнимой только с битвой древнегреческих Богов и Титанов. — Давайте, я лучше покажу комнату Марка, идёт? — с нервным смешком предложил глава семьи, но, судя по грозному взгляду Светланы, далеко не он обладал этим титулом в их семье. Ангелина Евгеньевна только кротко кивнула, разрывая мысленную битву с дочерью, и направилась за зятем в гробовой тишине, которая по мере приближения к месту назначения разбавлялась скрипом кровати и двумя голосами: один был мягкий, а другой блеющий, что весьма насторожило гостью, так, что та автоматически сжала свою трость, пока в голове кружились мысли, какое ужасное существо могло выбраться из книги. — Дальше я, пожалуй, пройду сама. Не потеряюсь, — коротко отрезала женщина, входя в комнату мальчика. Как можно было описать эту комнату? Вполне нормальная комната 14-летнего мальчишки, проводящего на улице с друзьями бóльшую часть своего времени: постеры разных фильмов, которые пестрили своими яркими цветами в разные стороны, также плакаты разных групп, в которых она приметила не меньше трёх по дуэту «Twenty One Pilots», книги, разбросанные по всей комнате. Видимо, их Марк читал именно сейчас, но "любимой" (это она угадала из-за того, что те стояли на полке, на которой пыли практически не было, и на книгах не было сильных повреждений, немного потёртые), видимо, были «Записки Охотника» Тургенева, так как, подняв голову на потолок, декан увидела фееричную картину: книга была прилеплена скотчем к потолку — это зрелище заставила её звонко хмыкнуть, выпуская изо рта полосу сигаретного дыма. Два мальчика тут же обернулись на источник звука, внука было вычислить не трудно: рыже-русые спутанные волосы, беглый взгляд точно таких же, как у неё и матери, глаз упал на вошедшую, мальчик невысокого роста, на лице играли веснушки, уходя по шее под одежду. Второй же мальчик выглядел повыше Марка, редкая водянистая бородка, мохнатые руки, лицо, усыпанное прыщами, курчавые волосы, из которых торчали маленькие рожки, а вместо ног у того вообще были копыта. — Доброе утро, мальчики, хотя намного лучше сказать мальчик и сатир, — после этих слов оба побледнели, пока копытце получеловека начало постукивать по полу, отбивая нервную чечётку. — Ну чего же вы так нервничаете, мистер Ундервуд? — поинтересовалась бабушка, на лице которой проскользнула тень ухмылки, от чего трубка слегка наклонилась. — Прошу отправиться в свою книгу, «Перси Джексон и Олимпийцы», как я помню. Прошу, не тратьте моё время, мне нужно поговорить с внуком, — строго отрезала она, и сатир, помешкав, выполнил указание, скрываясь в свете затягивающей его книги. Декан подошёл к книге, укладывая на неё свою руку, и, подержав пару секунд, она убрала её, после чего на ней появился символ книгочеев. — Кто вы? Вы тоже можете видеть его? — мальчик как будто растаял, наконец-то отходя от такого невообразимого действия по запечатыванию книги. — И зачем вы его прогнали? — Правильные вопросы задаешь, Марк, — одобрительно кивнув, она тростью скинула кучку вещей мальчишки с кровати, смешивая её с прочим хламом, которым был завален пол его комнаты. — Я Ангелина Евгеньевна, мать твоей матери, то есть твоя бабушка. Да, я могу его видеть, как и ты, но он не такой, как мы, не только из-за копыт и рожек на голове. Он прямиком из произведения... хм... Рика Риордана, которое ты сейчас, собственно, и читаешь. Если бы я его не прогнала, то он бы сломал всю цепочку событий в этой книге, разрушив её, полностью уничтожив всю серию книг про Персея Джексона. На всё ответила? Надеюсь. Теперь буду говорить я, а ты внимательно слушать, понял? Кроткий кивок от мальчика, который плюхнулся на кровать рядом с родственницей, пока что-то с треском лопнуло под его весом. — Я декан Московского гуманитарного университета литературного искусства и письменной культуры имени Алексея Гиляровского… Что это там у тебя на руке? Вот даже не думай со мной паясничать, быстро показывай! И никаких нет, — сейчас голос отлил железом, который нельзя было ни согнуть, ни перевернуть, только делать так, как он хочет. Послушно протянув руку, видимо, ещё раз испугавшийся мальчик, отдёрнул рукав красной рубашки, демонстрируя бабушке чёрную воронку на руке, которая, казалось, расползалась по всей руке своими кольцами, как море, заполнявшееся тайфуном, разрушая всё дорогое людям. Примерно то же самое могла сделать и это чёрное пятно. — Как давно это у тебя? — спросила Ангелина Евгеньевна, внимательно рассматривая чернила. — Вчера буквально появилась. Мы готовили с Гроувом, и он порезался, что-то чёрное капнуло мне на руку, ну и вот. Это ерунда, если хочешь, бабуль, то покажу тебе шрам у меня на колене, я тогда с велика грохнулся, — радостно оповестил её внук, воодушевившийся таким откровением с бабушкой, так что сейчас он был даже готов показать свой шрам, проходящий через колено, хотя до этого Марк показывал его только родителям. — Не стоит. Собирай вещи. Я забираю тебя в университет. Светлана должна была тебе сказать... — Да, конечно, мама сказала, так что я в полной боевой готовности, — засверкав улыбкой, как старший Роговинский, он всё-таки нашарил под кроватью свой цветастый рюкзак, на котором висело не менее дюжины брелоков и значков. — Ну? Когда выдвигаемся в путь? — А ты быстрый, как я погляжу, — с ухмылкой заметила Ангелина Евгеньвна, вставая с кровати, которая скрипнула, видимо, на ней внучок не только спит, но и скачет, так что ей оставалось только надеяться, что тот не будет делать это в её общежитие. — Идём. Попрощаешься с матерью и сразу же отправимся. Во время прощания Марк даже не плакал или чего там могут делать обычные дети, когда уезжают от родителей; наверное, ему внушили, что это будет какое-то увлекательное приключение, которое не оставит никого равнодушным, тем более такую торпеду, как младшего Роговинского. Отец и мать обняли, поцеловали сына в щёку, потрепали по голове, после чего более грозный, чем у Ангелины, взгляд матери упал на собственную мать и бабушку Марка – по нему можно было легко прочитать, что если хоть один волос с его головы упадёт, то ей несдобровать. Женщина кивнула, прокашлявшись, чтобы привлечь внимание родителей и внука. Минута прошла в молчании, никто не смел нарушить её. Хранительница библиотеки прекрасно понимал, что мальчик вряд ли вернётся к нормальной жизни, к нормальным людям, его будут окружать персонажи книг и члены ордена, он будет долго не видеться с мамой и папой. Но это и есть цена приключениям. Цена взрослой жизни. Они вышли из квартиры, попрощавшись второй раз. Когда дверь закрылась, Ангелина оглянулась, предупреждая Марка, чтобы тот не паниковал. Он только улыбнулся и, кивнув, показал большой палец. Женщина сосредоточилась, сжав костыль в руках, и в ту же секунду из клубов бирюзового дыма появилась сделанная из зелено-голубого стекла. Пустив рыжего вперёд, она открыла дверь, впуская его в библиотеку своего университета, где уже стояло два парня: один с длинными светлыми волосами, в сандалях, в свитере персикового цвета, в плотно прилегающих джинсах, с, казалось, детскими цветными пластырями; второй же выглядел серьёзнее и ниже первого, начало бровей у переносицы были белые, как и чёлка, закрывающая лоб, стоял же он в чёрном свитере и свободных джинсах, сложив руки на груди и что-то бубня себе под нос, по-видимому, разговаривая с длинноволосым. — Саша, Соловей, это наш новый студент, Марк Роговинский. Как вы можете заметить — он несовершеннолетний, так что я отвечаю перед его родителями, а вы отвечаете за него. Хоть один волос с его головы упадёт без моего ведома, и вам лучше не попадаться ко мне на глаза всё оставшееся время вашего обучения. Всё ясно? — в ответ парни сразу кивнули, пока их новый подопечный восторженным глазами осматривал грандиозную библиотеку, в которой не меньше тысячи книг — это уж точно. — Вы вдвоём проведёте обряд инициации для него, потому что по руке уже пошли полосы, как бы не прорвало прямо сейчас, — с этими словами, она спокойно подошла к внуку, задирая рукав его красной рубашки по предплечье, что обоим из ордена было видно, что дело плохо. — Так что не задерживайтесь, быстрее начнём – быстрее закончим, — точно такая же хладнокровность присутствовала в её голосе, хотя в глубине души она жутко волновалась за внука, и далеко не из-за того, что его смерть окончательно разрушит её отношения с дочерью. Скорее, сам факт потерять мальца. Она стукнула своей тростью, и от «эпицентра» по полу разошлись бирюзовые узоры, а перед тремя парнями открылась точная такая же дверь, что и открывалась утром около одной из многоэтажек Москвы. Дверь отворилась, и мальчик застыл, как вкопанный. Он с недоверием посмотрел на бабушку, брюнета и светловолосого, сглатывая внезапно появившийся в глотке ком страха, ибо эта комната совершенно не внушала ему доверия: стены, обделанные железными листами, которые в свою очередь были приколочены железными болтами, а посередине этой маленькой комнатушки стояло кресло для пыток или смертной казни посредством спички*, любой нормальный бы человек испугался, а тут ребёнок. Алиновский, шедший позади Марка, подтолкнул его ладонями в спину, чтобы тот двигал ногами быстрее, к Соловью, который со своей ослепительной улыбкой ждал его у этого стула. Как только все вошли, включая спокойную Ангелину, то Артур поманил малыша успокаивающим голосом, призывая того, чтобы тот сел. Мальчик, ввиду своего воспитания, послушно сел на это кресло, но страх искажал его лицо, а дело всё шло к истерике. Но эти двое уже закрепляли паренька на стуле, пока светловолосый продолжал разъяснять, что, как и почему. — Ну что же, сын мой! Сейчас мы разбудим твои чернила, чтобы провести этот обряд, и тогда ты сможешь кричать абра-кадабра на каждом шагу!— Соловей снова обворожительно улыбнулся, а Саша пихнул его в плечо, призывая к тому, чтобы тот был хоть капельку серьёзнее. — Чтобы ты не спрашивал, то это будет немного больно, как комарик укусит, зуб тебе даю и руку…хе-хе…на отсечение, — он неловко улыбнулся, а Марк сразу же напрягся, ибо после точно таких же слов родителей чаще всего было больнее некуда. Засучив рукава, Артур замахнулся над рукой мальчика, где шла воронка чернил и вошёл прямо в неё. Сначала по фалангам пальцев, а потом и по запястью, вызывая у мальчика истошный крик, который явно оповещал проводивших обряд. Детям было куда сложнее справиться с дикими чернилами, нежели взрослым. Ангелина Евгеньевна непроизвольно закусила губу — всё из-за нервов — тем не менее в её голове билась мысль, что она не позволит ему стать тенью, никогда и ни при каких условиях. Соловей же успокаивал мальчика, как только мог, шепча перед ним, что всё хорошо, что он молодец, чтобы делал всё в том же духе. По-видимому, сделав всё нужное, Артур вытащил руку, пока по руке Марка расползались чернила. Тот смотрел на них усталым взглядом, как обычно смотрят больные люди с температурой под сорок, недавний задорный и любовный взгляд сменился испуганным и непонимающе усталым. — Я…что, ба… — хрипло протянул подросток, глянув на декана. — Начинается, Марк, расслабься, — Ангелина сжала свой костыль, напрягаясь ещё сильнее. Эту инициацию она останется здесь, чтобы действовать быстро и разумно, потому что студенты, да и сам Соловей, ведут себя иррационально, когда происходит что-то плохое. Последние хриплые выдохи послышались из груди Роговинского, пока белок глаз затягивался чернилам, но в них был отчётливо виден смертельный и парализующий страх бездействия. Вот, бирюзовые радужки затянуло чернотой и все вдохнули поглубже. Оставалось только ждать.POV Марк Роговинский
Мне было страшно. Жутко страшно, что хотелось рыдать от этого съедающего душу кошмара. Как будто бы твою душу поглощала тьма, пока перед открытыми глазами не было видно ничего. Словно я слепой или нахожусь в помещении, где основным действующим лицом была тьма, страшная и непроглядная тьма. Но я смог заплакать, после того, как появилось чувство того, как я проснулся после кошмара. Слёзы жгли щёки, и я поднял веки. Белые линии, звёзды и полумесяц окружал меня, а прямо перед лицом эти линии образовали окружность, которая как будто бы разъехалась в разные стороны, открывая вид на жуткого вида здание, на Дом-череп, Дом из костей. Но тут тьма вокруг растворилась. Теперь меня ослепила белоснежная яркость этого места, пока на контрастах не появились очертания того самого костяного дома, в раскрытой челюсти которого виднелась дверь. Первая мысль посетившая мою голову: «Я ни за что в жизни туда не войду». Я вправду испугался, разворачивая голову в поисках выхода, пока не заметил за собой собственную тень. Но она, к слову, жила своей жизнью, раз решила выбраться из своей плоской реальности ко мне, что у неё прекрасно получалось, а выглядело это примерно также, как Шельма из «Звонка», вылезала из телевизора посреди ночи. Тень не стала меня атаковать, она поползла прочь от меня или же от костяного дома. Скорее от второго варианта. Я бы и сам пополз за ней, если бы не знал, что это единственный выход оттуда. Я двинулся в сторону дверей, обтерев перед ней вспотевшие ладони об рубашку, открыл дверь. Неожиданно меня ударили в спину, и я совершенно не хотел бы узнать, что сделала эта моя тень… Я сразу же начал дёргаться под весом собственной тени, пока она, по-видимому, поддавшись мне, упала на пол. Я сразу же воспользовался этим, пнув её по лицу. То, что я увидел, чуть не заставило мой завтрак выйти наружу, потому что гримаса злобы и ненависти превратилась в месиво, обляпав стену костяного дома. Радость, мимолётная, быстро улетучилась, когда из этих брызг появились ещё три тени, и того их уже было четыре. Я ринулся к ещё одной двери, открыл её и побежал по коридору, где стояли по-разному отливающиеся цветы: жёлтым, красным, фиолетовым, серым, зелёным, оранжевым и синим — но открыта была только одна дверь, отливающая голубым цветом. Я нёсся к ней, как будто всплывал со дна бассейна в детстве, когда чуть не наглотался воды, как будто бы она дала мне последний вдох, глоток кислорода.Конец POV Марк Роговинский
В последний момент тень ухватилась за его ботинок, но благо, что из-за его неряшливости тот забыл его завязать из-за чего тот слетел с его ноги, а мальчик пролетел в голубое свечение…POV Ангелина Евгеньевна
Прошло минут десять, пока он не начал двигаться, до этого он просто свесил свою мордашку, смотря себе на колени пустым взглядом чёрных глаз. Марк был похож на труп, выжженный огнём инквизиции в средние века. Как и большинство мой внук выглядел безжизненно, его поглотили чернила, забрав его краски, его разум и жизнь, оставалось только ждать, томительно и долго. Я уж было подумала, что он станет тенью, двадцать минут он безжизненно сидел на стуле. Я увидела, как его палец дёрнулся, и от ногтя по венам пошла голубая энергия, настолько яркая, что обжигала глаз. Она поднималась, сплетаясь с сосудами ярко-голубыми змеями, вырисовывая на чёрной, от чернил, коже причудливый узор. Пока мы все пялились на мальчика, лишь он один был умиротворён, потому что лицо его стало спокойным сразу после погружения в Костяной Дом. Подало холодом, пробирающим до самых костей, изо рта Марка вышел пар, который бывает зимой, при жутком холоде. Парни дёрнулись, готовясь к чему угодно. Но мальчишка напугал нас всех: он поднял на нас свои глаза, залитые синим свечением, которое от сосудов попало в глаза. Смотрелся он жутко, жутко до дрожи, и уже было сложно понять, от чего же шли мурашки: от холода или от страха перед неизвестностью. Руки его затряслись, и мальчик, выйдя из транса, упал на пол, оставив на кандалах, до ныне сдерживавших его, тонкую корку инея, пока его ладони и район у икр осветился этим приставучим оттенком светло-голубого. Его руки прошли сквозь металлическую обшивку комнаты. — Хватайте его! И не дайте ему просочиться сквозь пол, тогда мы точно его потеряем, — громким и серьёзным голосом выкрикнула я на своих подопечных, которые сразу же выполнили указание, ибо мальчик уже покоился на руках Соловья, в его футболке, которую тот снял, чтобы руки не обжёг холод. — Ау-ау-ау! Саша, держи его! Он выскальзывает, — Соловей зашикал, передавая ребёнка на руки своему боевому товарищу, руки которого уже успели окаменеть. Футболка тоже покрылась инеем, и, как оказалось, кожа Артура тоже. Тот подул на неё горячей струёй воздуха изо рта. Алиновский, сжав зубы терпел адский холод, источаемый мальчишкой. Я же подошла и разорвала футболку своего персонажа, наматывая ему на руки, чтобы наибольший слой оказался на внутренней стороне, и отдала Александру его тарч, который тот взял с благодарностью, расплавив прямо в руки и «разлив» её по всей руке, делая её металлической, чтобы рука не окоченела полностью. Прошло пять минут томительного и выжидающего молчания, как мальчик вдохнул полной грудью, откашливаясь после того, как будто спасатель на берегу моря сделал ему непрямой массаж сердца и сделал искусственное дыхание. Чернила ушли обратно в тайфун на руке, который исчез в ту же минуту, на руке появилась голубая метка книгочеев. Сосуды Марка приобрели нормальный, человеческий цвет. Потом пропала метка, и теперь уже я вздохнула полной грудью.Конец PОV Ангелина Евгеньевна
***
Саша осел на пол, навалившись на стену с ребёнком на руках, пока тот открывал глаза. Капелька пота скатилась по лбу Алиновского, и он с облегчением превратил расплавленное железо обратно в свой тарч, попросив, чтобы Соловей взял мальца себе на руки. Ангелина Евгеньевна настояла на том, чтобы парень встал сам, но не получилось. Марк сделал пару неуверенных шагов и споткнулся. Все готовились к падению и металлическому стуку тушки об пол, если бы не Артур, который вовремя подхватил его и поднял на руки. Мальчик был без сознания. — Слава богу это закончилось, — издал полустон-полухрип Александр, поднимаясь с места, заодно глянув на свои руки, по которым пошли красные следы, появляющиеся при морозе, когда ты уже вошёл в тёплое помещение, и их начинало колоть. — То жар, то холод. Что ещё мне нужно пройти, чтобы поняли, что я совершенно не подхожу на эту работу, — пробормотал он себе под нос, пока Соловей и декан переговаривались между собой, поэтому вряд ли бы его услышали. Бирюзовая дверь открылась, пропуская маленьких прислужников книгочеев (теней) забрать всех пострадавших: Саша сам сел на этот маленький стульчик, образованный из тел теней, а Роговинского Соловей положил на маленький лежак, который имел схожую структуру, что и стул Алиновского. Они вошли в дверь, пропадая в бирюзовом дыму, и оказались в медпункте. — Видишь? Всё хорошо с этим мальчуганом. Так и думал, что с ним всё нормально будет, — отмахнулся персонаж, озорно глянув на свою писательницу, которая тяжело вздохнула. — Мне определённо следует выйти на пенсию. Нервов с вами не наберешься, — лишь бросила она, открывая очередную дверь, ведущую в её кабинет, которая в скором времени пропала в свете лампы комнаты инициации.