Ночь в Барселоне

      … Когда измученный Себастьян крепко заснул, Джим, не менее истерзанный морально, сумел извлечь свой член из тела любовника, откатился в сторону и распластался на сбитых простынях, как медуза, вытащенная из воды. У него кружилась голова, сводило руки, ломило поясницу, и он чувствовал себя не удовлетворенным любовником, исполнившим священный долг, а палачом, намахавшимся за день топором и палицей.       «Мисс Адлер гордилась бы мною…» — промелькнула в уме ироническая мысль, Мориарти усмехнулся, нащупал плечо Морана и позволил себе ненадолго задремать.       Пробудившись через три четверти часа, альфа в первую очередь потянулся к омеге, внимательно осмотрел его, оценил состояние кожи — «прекрасно, и не холодная, и не горит», послушал дыхание — оно было спокойным и ровным, обследовал метку — она оставалась ярко-красной, опухшей по краям, но выглядела чистой и не кровила. Сердце любовника билось немного быстрее обычного, однако Джим не встревожился: небольшая лихорадка была естественным следствием психофизической встряски, и это было предпочтительней замедленного пульса, чреватого аритмией.       — Спи, Тигр… спи, отдыхай, пусть тебе снятся неуклюжие толстые тигрята с кошачьими мордами… — прошептал Мориарти, заботливо закутал омегу в два одеяла и сам выбрался из кровати.       Ему был нужен — нет, просто необходим! — контрастный душ, а потом свежесваренный кофе и пара огромных сэндвичей; но прежде альфе следовало позаботиться еще кое о чем.       Джим отыскал на столе смартфон и позвонил сиделке, вызванной заранее и ожидавшей сигнала во флигеле для прислуги.

***

      Поначалу Себастьян, буквально утонувший в эндорфине, канул в крепкий сон без сновидений, но под утро, когда гормон счастья выработал свой ресурс и рецепторы истощились, началась натуральная ломка, и в его сон прокрались кошмары. Действуя тихо и слаженно, как бригада спецназа, они незаметно просочились во вполне мирный сюжет, где Моран и Джим гуляли по красивой набережной, держа за руки веселого черноволосого малыша лет четырех.       Малыш прыгал, повисая на руках родителей, и даже крутил сальто, переворачиваясь вниз головой, и заливисто смеялся, и они все трое были счастливы. Но внезапно со стороны моря налетел сильный ветер с сырым туманом, с головы Джима сдуло шляпу, и мальчуган со всех ног бросился ее ловить. Для него это была всего лишь новая увлекательная игра, однако Моран, бросившись за ним, почему-то никак не мог догнать четырехлетку, и тот быстро затерялся в толпе и тумане, так резко накрывшем город, словно то был Лондон, а не солнечная Барселона…       — Ричи! — отчаянно звал омега, пытаясь высмотреть его среди людских силуэтов — Ричи, вернись сейчас же! Мы купим твоему отцу другую шляпу! — кричал он, прорываясь через людское море, расталкивая толпу локтями, но тел на его пути становилось все больше, они словно задались целью задержать несчастного омегу и не дать ему догнать сынишку… Их лица, еще недавно при свете солнца такие радостные и беззаботные, теперь искажались злобой и ненавистью и тут же застывали неподвижными гипсовыми масками, серыми, как все вокруг.       Моран в отчаянии обернулся, ища Джима, но его тоже не было рядом, безликая толпа поглотила его, как и маленького мальчугана, и придвигалась к нему все ближе и ближе… И тогда, ощутив волну ледяного ужаса, отчаяния и режущую боль в груди, он достал пистолет и принялся стрелять, стрелять в упор по серым маскам, и они разлетались с громким треском, как пустые скорлупки. Но тела, лишенные лиц или даже голов, все равно продолжали двигаться, наваливаться на него, цепляться ломкими безжизненными пальцами…       — Аааааа! — завопил он, осознав, что глок тут так же бесполезен, как детская игрушка, а пальцы нежити уже подбираются к горлу, цепляясь за руки и плечи…       — Бастьен! Бастьен! Очнись! — раздался вдруг над ухом резкий требовательный окрик Джима, и Моран с облегчением вывалился из кошмара, ухватившись за руку любимого, трясущую его за плечо…       — Джим… оооохх, Джим, это просто сон… дурной сон… — ткнувшись горящим лбом в груди Мориарти, Моран жадно вдохнул родной запах свежесмолотых кофейных зерен и солнечных лимонов, и окончательно вынырнул из цепких объятий сна. Но реальность тут же поприветствовала его метким ударом в живот, и он жалобно всхлипнул, вспомнив, где они и чем занимались накануне и что мучительный ритуал еще не завершен…       Моран как будто нарочно дожидался ухода сиделки, чтобы начать беспокойно метаться в постели, вскрикивать и судорожно хвататься за простыни: боль, неизбежная для завершающей части ритуала, возвращалась, и вместе с ней в сновидения омеги проникли кошмары…       Джим был начеку, он даже в присутствии сиделки не отлучался от Себастьяна дольше, чем на десять минут, и дальше, чем кухня или ванная комната. При первом же громком стоне любимого, Мориарти вскочил с кресла и метнулся к изголовью омеги, крепко обнял его и прижал к себе.       Слушая, как Бастьен жалуется на приснившийся кошмар, и горестно вздыхает от разочарования, что пробуждение не принесло покоя, а только новые страдания, Джим прижимал его к себе, согревал своим теплом и раздумывал, как построить день. Теперь, когда самые болезненные и грязные (в прямом смысле слова) части ритуала были позади, и основная опасность для омеги миновала — по крайней мере, до момента наступления беременности — Себастьяна следовало всеми силами отвлекать от физического дискомфорта и окружать отеческой заботой. Джим не стал тянуть кота за фамильные драгоценности и сразу же перешел к выполнению своего плана:       — Доброе утро, моя любовь… хотя время уже близится к обеду, ты проспал почти двенадцать часов. Хочешь принять ванну… и все прочее? Пока ты дрых, мы с сеньорой Фелицией немного привели тебя в порядок с помощью мокрых полотенец и влажных салфеток, но все равно, купание в теплой воде тебе определенно не помешает. И животу полегчает, вот увидишь. Ну, а после я сделаю тебе паровой омлет и бульон, идет?       — Да-да, ванна это то, что мне сейчас нужно… и погорячее… только без соли, полагаю… — закивал Себастьян, ощущая липкий пот на коже и остатки секрета и сукровицы между бедрами. Живот противно ныл, напоминая о случившемся ночью, и каждое движение, даже самое простое — перевернуться со спины на бок и сесть — давалось с трудом.       Так погано и беспомощно он чувствовал себя пять лет назад, в афганском полевом госпитале, после того, как его заштопали и наркоз начал отходить, возвращая обезвоженному телу чудные ощущения того, что теперь оно слегка подпорчено в трех местах… Но опасения доктора Смита насчет той давней раны оказались напрасными: из всего, что у него сейчас болело, не болели только старые боевые шрамы…       Джим приготовил ванну, потом помог ему туда переместиться, и Моран пожалел, что высокомерно отверг предложение врача взять в аренду инвалидную коляску — как раз для удобства транспортировки тела от кровати до санузла и обратно. Кое-как доковыляв туда на своих двоих, опираясь на надежное плечо возлюбленного, Себастьян с его же помощью забрался в горячую, почти обжигающую ванну и, медленно выпрямив ноги, откинулся назад, уложив шею и затылок в специальную мягкую подставку…       Болезненные ощущения стали утихать, правда, в промежности противно пощипывало надорванную и раздраженную после сцепки детородную щель, но в сравнении с тем, что там происходило ночью, это было сущей ерундой. Куда больше Морана беспокоила боль в глубине живота, она была не такой резкой, но постоянной, тянущей, раздражающей одним своим наличием.       Джим присел рядом на складной стул, и Моран, взяв его за руку, подвел ее к животу и попросил:       — Подержи немного там, как ты умеешь… И расскажи, чем мы займемся, когда выйдем отсюда?       Джим улыбнулся и устроил ладонь на животе Себастьяна, мысленно пропуская через нее живое тепло и поток серебряного исцеляющего света — эта медитативная практика помогала снимать боль при довольно серьезных недомоганиях, должна была сработать и теперь. По крайней мере, Мориарти весьма уповал если не на свои экстрасенсорные способности, то на всемогущий эффект плацебо (1).       — Чем займемся? Да чем захочешь… Если семя приживется, то в ближайшие девять месяцев мне надлежит забыть про свое формальное положение босса, исполнять все твои желания и капризы. Надо начинать готовиться к роли счастливого отца семейства. — он состроил глуповато-горделивую физиономию, выпятил грудь и осведомился:       — Так куда ты сам хочешь пойти? Или, может быть, поехать? Я бы предложил сперва поесть паэлью и каталонский салат в нашем любимом ресторанчике, а потом вызвать Снитских с машиной и рвануть на побережье, в этот городок, помнишь, где мы танцевали на дискотеке «Голливуд», и голыми плавали в бассейне?       Бодрость в голосе Джима, когда он говорил про «счастливого отца семейства», показалась Морану слегка наигранной, однако, оправдывало его то, что он никогда и не заявлял прямо о своем жгучем и непременном желании иметь детей. И то, что альфа вообще согласился на ритуал и все дальнейшие трудности родительства, говорило лишь о том, насколько он действительно любит его, своего омегу.       Себастьян благодарно погладил под водой его запястье подушечками пальцев и, выслушав предложение Джима, решил, что этот план не вступает в противоречие с его собственными пожеланиями.       После безумного марафона с лондонским сыщиком и его всемогущим братом, череды неудач и итогового драматического финала, вынудившего обоих врагов «умереть», а Джима — надолго покинуть Туманный Альбион, жизнь в курортном городе на побережье теплого моря — расслабляла… Может быть, даже больше, чем следовало, но, пока все, кто знал Мориарти и желал свести с ним свои счеты, полагали его покинувшим мир живых, им ничто не угрожало.       Возможно, желание создать настоящую семью было своего рода попыткой Морана упрочить не только их союз, но и ту легенду, которой теперь они оба прикрывали собственное темное прошлое… Определенно, никому не придет в голову, что скромный ученый-исследователь, получивший грант правительства автономии на написание трехтомной монографии о борьбе Каталонии за независимость, и его спутник, завсегдатай регат и любитель рыбалки, владелец ряда частных компаний, занимавшихся информационными технологиями и консалтингом — в недалеком прошлом составляли тандем, контролирующий огромную теневую структуру, раскинувшую свою сеть по всему ЕС, странам Ближнего Востока и бывшего СССР?       Та жизнь, что они вели теперь, радикально отличалась от прежней, но Морану это даже нравилось. Нравилось настолько, что он все-таки решился пройти через ритуал, о котором и не думал раньше, как о чем-то в принципе возможном для себя и Джима…       — Хорошо, мы поедем в Льорет де Мар, и обязательно закажем там большую паэлью со свежими креветками и лобстерами… Помнишь, нам ее подавали прямо на рыбном рынке? А потом да, можно будет снова потанцевать и подразнить окружающих голыми задницами из воды… — он прикрыл глаза, вспоминая, как же славно они с Мориати отрывались, едва осознав, что прежняя жизнь осталась за чертой невозвращения…       — А потом? Помнишь, ты все давал обет пройти Камино? (2) Пока срок будет небольшой, мы бы могли рискнуть… и пересечь всю Испанию пешком. А Снитские будут нас страховать…       — Что? Камино? О, нет, — усмехнулся Джим и закрыл лицо свободной рукой. — Нет, нет, дорогой… даже и не мечтай. Полторы тысячи километров по месете и по горным дорогам, под палящим солнцем, под проливными дождями, стирая в кровь ноги — и с тобой, беременным? Ни за что! Но не огорчайся, Себастьян. Поскольку смысл Пути — в страдании и очищении, предлагаю считать, что первую половину мы уже преодолели галопом… а вторая половина нас ожидает в ближайшие девять месяцев. Финальный аккорд, роды и получение долгожданного орущего свертка, пойдет за получение заполненного креденсиаля (3) и мессу для перегринос (4) в Сантьяго де Компостела.       Он наклонился и прижался лбом ко лбу Морана:       — Эй… Бастьен… не надо принимать все так близко к сердцу. Я не буду шутить на эту тему, если тебе неприятно; но Камино, в самом деле, давай оставим до момента, когда ребенку исполнится три, он окончательно сведет нас с ума, и мы будем рады сбежать из дома на месяцок -другой, растрясти бюргерский жир. Ну, а на ближайшие недели у меня более мирные планы: море, прогулки, кафе на набережной, познавательные экскурсии. Да вот, к слову, не хочешь ли посетить мэрию?.. (5) Учитывая наши планы на ребенка, это довольно полезный визит, и я, как честный кабальеро, приглашаю тебя пройти некий гражданский ритуал. Менее болезненный, некоторые ради него даже цветок в петлицу вдевают — менее необратимый, но, надеюсь, в нашем случае он станет таковым.       Джим выждал несколько мгновений и добавил с несвойственной ему мягкостью:       — Если ты не понял, я только что сделал тебе предложение.       Предложение пройти еще один гражданский ритуал со стороны Мориарти прозвучало как-то совершенно… буднично, так что Моран действительно не сразу понял, зачем бы им сдалась экскурсия в мэрию курортного городка? Но, когда понял, сердце сладко сжалось и ухнуло куда-то вниз, словно на аттракционе свободного падения. Определенно, тот ритуал нравился ему куда больше, хотя и казался совершенно несбыточен в их с Джимом обстоятельствах…       — Ты… ты действительно хочешь этого, Джим? — решил все-таки уточнить желание самого Мориарти связать с ним дальнейшую судьбу не общими деловыми интересами, а кое-чем куда более личным.       Тот в ответ молча кивнул и вопросительно вскинул бровь в ожидании мнения самого Морана на сей счет.       — О… признаться, я даже не надеялся на то, что ты когда-нибудь сам мне предложишь такое… Но… но раз ты хочешь, то я… я согласен! — впервые за долгие часы их добровольного затворничества, светлая и счастливая улыбка тронула его губы, и он потянулся к Джиму, чтобы соединиться с его губами.       Однако, словно перечеркивая его право на личное счастье с любимым, игла сомнения в том, что Джим принял такое решение добровольно, а не находясь под тяжелым впечатлением от проклятого ритуала, тут же ткнулась в мозг. Прервав поцелуй, Моран стиснул пальцы Мориарти и, избегая смотреть ему в глаза, быстро проговорил вслух то, что успел себе напридумывать:       — Я… я пойду с тобой в мэрию, но при одном условии — если у нас все получится и врач мне подтвердит успешность зачатия. В противном случае я не хотел бы тебя привязывать к себе какими-то обязательствами, ведь если я не смогу зачать, то мы уже вряд ли повторим это безумие вместе… А ты рано или поздно захочешь стать отцом и найдешь кого-то, кто сделает это для тебя… И… будет лучше, если ты останешься свободным альфой… Потому что мне… мне и так будет невыносим разрыв с тобой… а если мы будем официально связаны, то… — дальше голос его осекся из-за жесткого спазма в горле, и Себастьян отвернулся, чтобы Джим не видел, каким некрасивым делают его лицо отчаяние и горе утраты, пусть даже пережитых лишь в воображении.       Правду говорят врачи-мозгоправы — для сознания нет разницы между реальным и придуманным событием, оно способно реагировать и на то, и на другое. Но Моран дорого бы дал за то, чтобы эти его худшие опасения никогда не сделались бы реальностью, из которой у него будет лишь один-единственный выход…       Услышав подобное заявление — поистине грандиозное по степени глупости, даже абсурдности — Джим ненадолго потерял дар речи и уставился на омегу, как будто не в силах поверить, что Бастьен говорит всерьез. Но срывающийся голос, краска на щеках, слезы, вскипевшие под веками Морана свидетельствовали о его полной искренности… и Мориарти удержал на губах готовые сорваться резкие слова. Интуиция альфы призывала его к сдержанности и чуткости, и хотя бывший криминальный консультант не числил эти качества среди своих безусловных достоинств, сейчас он был склонен прислушаться к негромкому голосу своей души.       Себастьяну сильно досталось. Омега по-прежнему страдал от болей, и его не отпустит еще несколько часов, так что едва ли стоило удивляться и сердиться на сошедшие с ума гормоны, нашептывавшие Морану какую-то истерическую херню.       Джим бережно дотронулся до плеча Бастьена, потом прижался губами и прошептал:       — Я просто хочу тебя в мужья, Моран. Не из-за ребенка. Я этого хочу с первого дня нашего знакомства, и давно сделал бы предложение, если бы не та жизнь, которую мы вели… но после Рейхенбаха, после того, что ты сделал для меня, я перестал сомневаться и только ждал удобного повода. Вот, теперь повод есть, и более чем весомый… но если ты так ставишь вопрос, мне никакой повод не нужен. Мне нужен ты. С ребенком, без ребенка, совершенно неважно, если речь идет о тебе. Зато — поверь! — если ты не будешь со мной, никакие дети мне не нужны, никогда, ни от кого! Я вообще их не люблю как явление… но для нашего с тобой малыша, конечно, сделаю исключение.       Слова Джима, простые и искренние, моментально растопили ледяную корку, которой успела покрыться душа Морана, смотавшаяся в альтернативное безрадостное будущее. Он резко развернулся к любимому и, забросив руки ему на шею, уткнулся в плечо, ощущая, как лед придуманного им самим отчуждения растворяется и вытекает из глаз соленой водой…       — Без тебя мне тоже никто не нужен… — выдохнул он, когда горло отпустило. — Прости… прости, что так мало верю в то, что я нужен тебе сам по себе… не как снайпер… не как твой телохранитель и напарник, и даже не как омега, способный от тебя родить… Это ничего не говорит о твоей любви ко мне, только о том, какого я сам о себе мнения…       Они провели в ванной еще какое-то время, пока вода не начала остывать — тогда Джим требовательно потащил из нее Морана, категорически не желая простудить своего омегу или допустить, чтобы Себастьян «расклеился окончательно».       — Да, ты прав, я что-то стал чертовски сентиментален… но, возможно, потому, что просто голоден. Обещанный тобой омлет это исправит, как думаешь? — спросил он у Мориарти с надеждой, завернувшись в теплый махровый халат и сунув ноги в шлепанцы. После ванны тело ощущалось слегка отяжелевшим и разомлевшим, а боль сместилась куда-то совсем глубоко и словно бы затаилась там до поры до времени…       Джим обхватил любимого за спину и осторожно повел — почти понес — в сторону просторной столовой, талантом дизайнера искусно и стильно соединенной с кухонной зоной. В нише эркерного окна помещался полукруглый диван, и Моран, с комфортом расположившись на его мягких прохладных подушках, мог в одно и то же время наслаждаться видами осеннего сада и «кулинарным шоу».       Разумеется, темно-зеленые купы подстриженных деревьев, декоративные фонтанчики, отделанные мозаикой, и пышные цветники с треском проигрывали Джиму, летавшему по кухне со стремительностью Бэтмена, и с ловкостью жонглера разбивавшему яйца в чашу блендера, а затем не менее ловко нарезавшему бекон, индейку, овощи и ароматные травы…       Время от времени Мориарти отвлекался от готовки, чтобы, в свою очередь, бросить любящий взгляд на омегу, возлежащему на диване, как персидский паша, отпустить по этому поводу меткое словцо или рассказать анекдот, над которым Себастьян смеялся до слез и ненадолго забывал о боли.       «Ах, Бастьен, Бастьен… Смейся, дорогой друг, смейся. Я ведь и голым готов на столе джигу сплясать, если это хоть на пять минут избавит тебя от страданий».       Омлет в исполнении Джима удался на славу — горячий, как поцелуй, пышный, как облако, и сытный, как полноценный каталонский завтрак, он в полной мере утолил их голод, и сблизил тем, что они ели его прямо с одного блюда, то и дело порываясь накормить друг друга особенно аппетитными кусками.       После завтрака, они, обычно, шли гулять по длинной барселонской набережной или одному из многочисленных парков города, и Моран не без умысла выбрал виллу как раз рядом с парком Гуэль. Они любили подниматься сюда, чтобы любоваться как самим городом, раскинувшим свои основные магистрали и геометрически безупречные квадраты жилых кварталов, так и причудливыми садовыми формами, порожденными гениальностью маэстро Гауди.       Но сегодня прогулку по парку, находящемуся буквально за стеной, Морану было пока не осилить, и они ограничились тем, что посидели на открытой в сторону парка террасе, распивая приготовленный Джимом кофе и обмениваясь впечатлениями об уже пройденной части ритуала.       Себастьян честно посмеялся над теми страхами, что охватывали его, пока тело скручивали волны боли, в красках описал Джиму свои внутренние диалоги с призраком деда, и они вместе долго дурачились, передразнивая старого покойного альфу и выдумывая все новые способы его нейтрализации. Но вскоре осеннее солнце поднялось достаточно высоко и нагрело сад и все поверхности, до которых дотянулось, достаточно сильно, чтобы загнать их обратно в дом. Там, в приятной прохладе, Джим помог Морану угнездиться на кровати, уже застеленной свежим бельем с приятной лимонной отдушкой, и некоторое время Себастьян мирно дремал, а Джим, устроившись с ним рядом, сосредоточился на своей книге.       Но, ближе к трем часам пополудни, сон Морана снова сделался беспокойным — боли снова усилились, и до вечера Мориарти принял на себя роль сиделки, всеми доступными средствами помогая омеге справиться с мучительным нытьем в животе.       Тигр держался, как мог, и, заметив, что тревога Джима за него вновь начала нарастать, старался по возможности не выдавать себя, когда болезненность ощущений начала ползти вверх. Он кусал губы, сдерживая стоны, покуда мог их сдерживать, цеплялся пальцами за простыни или стискивал подушку, прижимая ее к животу, вертелся в поисках позы, в которой будет полегче, и с благодарностью принимал все, что делал для него любимый.       — Ох, милый мой, я уже не рад, совсем не рад, что настоял на всем этом… прости, что заставляю тебя исполнять мои капризы… обещаю, это гормональное безобразие скоро, уже совсем скоро должно закончиться… — каялся Себастьян, принимая от альфы очередное доказательство того, что любим, и что забота о нем для Мориарти вовсе не в тягость.       Джим ласково журил его за попытки самоуничижения, и снова поправлял подушки, помогал повернуться или дойти до туалета, приносил чай или бульон, заказывал в ответ на внезапный каприз омеги какую-то сложносочиненную им пиццу, и с каждым часом все яснее понимал, на какое именно времяпрепровождение они вдвоем подписались, если все получится, как задумано, и ритуал увенчается желанным зачатием…