Туман

Oomph! — Geborn Zu Sterben

— Куроо, прекращай, хорош. Он уже коней двинул. Куроо ещё несколько секунд задумчиво смотрит на отблески кровавого месива на лице, а затем наносит вдогонку пару ударов — голыми острыми костяшками, разодранными до мяса. В воздухе висит тяжёлый металлический запах, он забился даже в глотку — и Куроо брезгливо сплёвывает кровавую слизь прямо в лицо трупа под ним — или в то, что осталось от этого лица. Некогда оно было красивым — немного смазливым, но Куроо, наверное, замутил бы с этим парнем — если бы он так открыто не набросился на них с ножом. Тетсуро пару мгновений оценивает полотно лица под ним — полное крови, грязи и слизи — и думает, что этот парень явно не на тех напал. Уж если Кенма может двинуть под яйца так, что мало не покажется, то Куроо и вовсе может шею свернуть голыми руками. Куроо лениво потягивается и вальяжно встаёт с ещё тёплого тела. Асфальт под ногами мокрый от дождя, дробится бликами от света далёких фонарей и неоновой вывески какой-то паршивенькой забегаловки, кассир которой наверняка спит наивным сном — иначе наверняка прибежал бы на истошные стоны и хруст хрящей и вывихнутой челюсти. Они были такими громкими, что проигнорировать их было бы невозможно — парень извивался под Куроо, придавленный весом его тела, дрыгал ногами и мычал — пока не проглотил собственный язык. Он умер даже не от рук Куроо — от собственного длинного языка. Кенма презрительно оглядывает долговязую фигуру Куроо, обтянутую чёрной кожей, и вновь неспешно делает затяжку, нервными подушечками пережимая сигарету у фильтра — в темноте не видно, но Кенма нервничает. Он всегда нервничает, когда Куроо вот такой — пробудившийся зверь, безжалостный, адреналиновый наркоман, ищущий проблемы на свою худую задницу — и это же невероятно будоражит Кенму. Куроо становится неуправляемым, он ловит кайф, когда разбивает костяшки рук о чью-нибудь самодовольную физиономию или впечатывает носок армейского ботинка в чей-нибудь бок. Кенма вытягивает шею и заглядывает в салон забегаловки — кассир по-прежнему спит, в помещении — ни единой живой души. Только гудят и назойливо мигают лампы накаливания — свет от них противный, стерильный, как в больницах, и Козуме морщится и отворачивается — мерзость. Слева от него — ещё большая мерзость, но смотреть на неё не так противно — Куроо старательно исследует труп в поисках чего-нибудь полезного — или чего-нибудь в принципе — но ничего не находит. Он пружиной вскакивает на ноги и от досады подпинывает труп под бок. Куча мяса безвольно перетекает на бок и замирает — только ступни разъезжаются в разные стороны. — Нихуя. Чист, блять. — А ты чего ожидал, когда он набрасывался на нас с ножом? Думал, у него в карманах миллионы? — поддевает Кенма и втягивает носом сладковатый дым сигареты. Куроо утирает рукавом струйку крови из носа — парень пытался сопротивляться и основательно двинул Тетсуро в нос — и морщится от горечи собственной крови во рту. Научно доказанный факт: человека может стошнить, если он наглотается собственной крови, и Куроо вспоминает, сколько человек может проглотить перед тем, как вывернуть содержимое желудка. Впрочем, неважно — из головы эта мысль вылетает с очередным кровавым плевком в тело. — Фу, — комментирует Козуме. — Ты уже всего его оплевал. — И ещё не раз это сделаю, котёнок. — скалится Куроо и хлопает себя по карманам в поисках сигарет, оборачивается к трупу и внимательно осматривает землю вокруг — сигаретной пачки нет. — Кажется, я проебал свои сигареты. — И что? — Кенма знает что, но ему нравится мылить и без того взмыленного Куроо. Тетсуро в долгу не остаётся, и в один широкий шаг оказывается около Кенмы и грубо выхватывает у него из руки сигарету, жадно затягиваясь. — А то, что ты ещё не дорос, чтобы курить, котёнок. — и он насмешливо ведёт ладонью, обозначая существенную разницу в росте. Кенма в отместку пинает его под коленную чашечку — изодранную о сырой асфальт через джинсы — и вновь бросает быстрый взгляд на тушу неподалёку. — Что будем делать с этим? — Козуме коротко кивает в сторону мертвеца, и Куроо пожимает плечами, докуривая сигарету. — Оставим здесь? — предлагает парень и ловит укоризненный взгляд Кенмы. — Я, конечно, подозревал, что ты больной ублюдок, но чтобы настолько… Хочешь, чтобы тебя упрятали за решётку? — Всё в этой жизни нужно попробовать. — отстранённо отвечает Куроо и, перехватив зубами тлеющий фильтр, закатывает рукав куртки. Затем несколько секунд прицеливается и вдавливает окурок в собственную руку, поморщившись. Раньше он шипел сквозь зубы, причитал от боли, когда ожог пузырился и лопался, а теперь — только морщится. На руках уже всё равно живого места нет от ожогов. Кенма наблюдает, как Куроо придирчиво оглядывает шрамы от ожогов, раскатывает рукав куртки, морщится снова, когда рана соприкасается с прохладной подкладкой — и заключает: — Отвратительно. Ты отвратителен, Куроо. — Знаю, котёнок. — подмигивает Тетсуро и растягивает губы в нахальной улыбке, поводя прохладной ладонью по сожжённым прядям волос Кенмы. Он не отстраняется, позволяет накрутить прядь на пальцы и потянуть — Козуме встаёт на носки, когда Куроо тянет особенно высоко, и тут же тычет его под рёбра. — Не увлекайся, придурок. Ну а всё-таки: куда денем этого молодца? — Съедим. Я голодный. — Ты ещё больший больной ублюдок. — Ага. И ещё можно напоследок поджечь забегаловку — чтобы наверняка не оставить ни улик, ни свидетелей. Всё равно в неё почти никто не ходит, она же на самой окраине. Какой разумный человек будет ходить сюда жрать? — Ты безнадёжен. — вздыхает Кенма и качает головой. Неподалёку он видел водоём — кажется, через дорогу, если чуть глубже уйти в лес — там и можно избавиться от тела или оставить на съедение диким животным. Если их самих не съедят, конечно. Козуме отстраняется от Куроо, который прислонился слишком близко и с наглой ухмылкой заглянул в его глаза, и вновь вытягивает шею, высматривая сонного кассира. По-прежнему спит, уронив голову на грудь. — Можно его утопить. Там неподалёку есть какое-то озерцо… — Да нахуй, котёнок. Пусть тут валяется, всё равно никто ничего выяснять не станет. Тут же глухомань — в такой мэра убьёшь — проигнорируют. Уверен, ради приличия заведут дело, поднимут на уши родных, поворочаются и снова улягутся, списав всё на уличные беспорядки. Тут ленивые ублюдки, а не полиция. Свидетелей нет. Единственный свидетель — это ты, но ты же не собираешься меня сдавать? — Я бы хотел, если бы меня самого не упекли как соучастника. — Вот и славно. Пошли отсюда, тут всё провоняло кровью. Меня и так тошнит от крови, я уже незнамо сколько проглотил. — ворчит Куроо, наспех обтирает кровавые разводы на ладонях о собственную кожанку и тянет руку к Кенме, чтобы обхватить его поперёк плеч — но Кенма брезгливо отмахивается и уходит вперёд. Не хватало ещё, чтобы Куроо лапал его своими руками с чужой кровью. — Я уже говорил, что ты отвратителен? — спрашивает Кенма, когда Куроо его догоняет и всё-таки заключает в захват. — Без одного десять раз, котёнок. — усмехается Куроо и вздыхает полной грудью, когда они выворачивают на шоссе. По дороге беспокойно стелется туман, и Куроо с удовольствием давит тяжёлыми подошвами полупрозрачные витки. Фонари светят редко и тускло, и отсюда можно разглядеть панораму Млечного пути, если они остановятся… вот здесь. Куроо останавливается и закладывает руки в карманы, задирая голову и рассматривая открывшийся вид на звёзды. Городок у них совсем небольшой, и световое загрязнение тут незначительное — а на шоссе его и вовсе нет, и Тетсуро задумчиво всматривается в россыпь звёзд над их головами. Кенма несколько секунд наблюдает едва подсвеченный профиль Куроо — он у него красивый, гордый, с острым носом и вечной полуухмылкой — а затем смотрит следом на звёзды. Сегодня небо на удивление ясное и очень тёмное — луны нет, поэтому можно рассмотреть даже самые мельчайшие огоньки, и на пару секунд Кенма ёжится — прохладный ветер забирается за ворот куртки и проходится мурашками по рукам. Он придвигается ближе к Куроо, и тот вновь обхватывает парня поперёк плеч, не прекращая смотреть на звёзды. Перед глазами мелькает секущая полоска — и тонет на горизонте, в глубоком мраке. Пару секунд Кенма пытается понять, на самом ли деле он это видел — или ему показалось, как Куроо усмехается: — Желание загадал, котёнок? — А какой смысл? Они всё равно не исполняются. Когда мне было девять, я загадал, чтобы мне подарили на день рождения игровую приставку — мне подарили огромную энциклопедию. Когда мне было пятнадцать, я загадал, чтобы мама выздоровела — она умерла в больнице в полном одиночестве. Тетсуро молчит и продолжает исследовать глазами необъятную россыпь звёзд. Что тут ещё можно сказать? Ему не жаль, он не сочувствует — всё равно в конце все умирают, а рано или поздно — дело последнее. Он указывает на небольшое белёсое пятно на небосводе и комментирует: — Это — Большое Магелланово облако, звёздное скопление. Человек с хорошим зрением может различить в нём около шести-семи звёзд. Ты, наверное, не увидишь и двух. — Я и одну-то едва вижу. Вижу только белёсое пятнышко, как будто в небо кто-то плюнул. Куроо смеётся, прижимает Кенму ближе, и Козуме чувствует пряный запах пота и едва уловимый — крови, и ему хочется уткнуться носом в эту кожанку и замереть — Кенма игнорирует это настойчивое тупое желание. Он исполняет его лишь тогда, когда Куроо сбивает грузовик. Это происходит через неделю: грузовик на полной скорости влетает в Куроо — отчётливо слышен хруст перелома, ломаемых позвонков и скукоживаемого металла на капоте грузовика. Череп раскраивается, выпускает кровавое месиво на асфальт — кажется, будто оно вытекает с противным склизким звуком, и Кенма не выдерживает — его выворачивает на ближайший газон, пока вокруг снуют паникующие люди, кричат, благоговеют перед свежим, ещё не остывшим трупом, причитают и вызванивают скорую и полицию. Какая ирония, потому что Кенма всё-таки загадал желание — чтобы Куроо нашёл себя в жизни — а не в отсыревшем от его собственной крови асфальте и страшной вмятине капота.