Woodkid — Volcano
Heilung — Krigsgaldr
Акааши слишком сильно любил огонь. Он обожал поджигать бумагу и смотреть, как она поначалу сворачивается от высокой температуры, затем темнеет и от середины начинает тлеть. А потом вспыхивает в один момент, горит и полыхает, лижет языками пламени и жаром незащищённую кожу пальцев. Акааши был слишком агрессивен. В младшей школе, когда его задирали несколько мальчишек в классе из-за его низкого роста и нелепых кудряшек, Акааши чувствовал, как по его венам кипит кровь — вернее, раскалённая магма. Она ядом, кипящим потоком хлестала через сердце, топила мозг, который твердил: «Возьми себя в руки», «Контролируй себя» — Акааши плохо воспринимал голос разума, который неизменно выжигала ярость. В один момент она переполнила Акааши под завязку, и он набросился на этих мальчишек с голыми руками и концентрированной яростью — ядом в чистейшем виде. Ему не было больно, когда одному он разбил нос, а второму вывихнул пальцы. Ему не было больно, когда он со всего размаху въехал израненными костяшками в грязный бетон стены — обидчик увернулся, и Акааши до мяса разодрал костяшки. Ему не было больно, когда его грубо схватили и поволокли к директору — где это слыхано, чтобы примерный ученик — и вдруг затеял такую безобразную драку! Акааши их не слышал — он слышал только собственное всполошенное сердцебиение и булькающий в мозгу гнев — он лопался огненными пузырями, жарким паром выжигал весь оставшийся воздух в лёгких. Акааши был готов в любой момент рвануть снова. Со временем он застыл — превратился в холодную надёжную породу, овладел собой и своими эмоциями, научился контролировать свой гнев и направлять его в более мирное русло. Он прослыл самым спокойным человеком в старшей школе — всегда отзывчивый, готовый помочь, надёжный и заботливый. Лицо — застывшая маска, руки — твёрдая порода, разум — образец ума и самоконтроля, душа — вечно полыхающая языками пламени, страшная и разрушительная. Он чувствовал, как по его венам бежит кипящая магма, просвечивает сквозь слой породы — на запястьях особенно тонкий — горящими линиями, расходится дельтами у уголков глаз, заливает радужку. Глаза у него были цвета ночного неба, но в их глубине можно было различить полыхающие огни. Со временем бумага перестала удовлетворять его запросам. Ему нужно что-то масштабнее, понимает Акааши, когда в очередной раз поджигает лист бумаги и со скучающим видом наблюдает, как осыпается серый пепел и оранжево тлеет обугленный край. Весь процесс он выучил наизусть, от и до — подними Акааши в три часа ночи, и он тебе во всех подробностях расскажет, какого цвета становится бумага, когда к ней только подносишь огонёк; через какое время бумага вспыхивает ярким пламенем, и через какое появляется первый пепел — через тринадцать секунд от начала горения; сколько времени понадобится, чтобы поджечь один лист, и сколько — чтобы поджечь его в снегопад. Акааши всё это знает, потому что практикует это ещё с младшей школы, экспериментирует с местами и условиями, с различными спичками и зажигалками. Даже поджёг бумагу от электрической плиты, но удовлетворения он тогда не получил — эффект был совсем другим. Акааши нравилось чувствовать в своих руках огонь и понимать, что он им владеет — маленькой частичкой чего-то очень мощного и разрушительного. Акааши выныривает из раздумий и тушит занимающееся пламя смоченными в слюне подушечками пальцев. Маленький огонёк тут же угасает с недовольным шипением, и Акааши устало откидывается на спинку стула и потирает глаза. Он понимает свою ненормальную одержимость огнём, но не может с ней бороться — только сдерживать её натиск на короткое время. А затем он снова идёт в свою комнату, лихорадочно отыскивает лист бумаги, спички, дрожащими руками поджигает бумагу и смотрит, как она горит. Он чувствует странное удовлетворение и болезненное желание узнать больше — например, поджечь полено или дерево, заброшенный дом, сарай или что-нибудь ещё. Например, человека. Акааши тут же мотает головой и пару раз хлопает себя по щекам — ещё чего не хватало. Только было слишком поздно — эта мысль, неявная, но навязчивая — прочно засела в глубине, потонула в потоке кипящей лавы только для того, чтобы затем полыхнуть неудержимым пожарищем.***
— Акааши! — Бокуто догоняет его почти у самых ворот школы, и беззастенчиво повисает на нём, перекинув тяжёлую руку через плечо. — Почему ты не ждёшь меня? Акааши спокойно оглядывает крепкие пальцы Бокуто и думает, что они наверняка шершавые на ощупь — Бокуто тренируется как проклятый. — Нам ведь не по пути, Бокуто-сан. — учтиво отвечает Акааши, и как ни в чём не бывало продолжает свой путь, наблюдая за садящимся на горизонте солнцем. Небо приобрело опасный оранжевый оттенок, кажется, вот-вот полыхнёт с громким треском. — Ну и что? Ты ведь всегда меня ждал! — обиженно дует губы Бокуто и поудобнее перехватывает ремешок сумки, не обращая внимания на пожарище на небе. Обрывки облаков лениво проплывали на северо-запад, с нагретой солнцем земли поднимался запах сухости и пыли, и Акааши втягивает носом этот запах — он проходится горячим песчаным паром по слизистой носа, застревает в глотке — калёным песком. Акааши ничего не отвечает — только продолжает свой путь, крепче стискивает ремешок сумки, сдавливает — до лунок от ногтей на ладонях, и пытается проглотить этот сухой раскалённый ком в горле. В мозгу лопается очередной огненный пузырь. — Акааши, эй, Акааши, ты куда так втопил? Подожди! — окликает его Бокуто, но Акааши не слышит — только быстрее добраться домой, сжечь десятка два листов бумаги и успокоиться, наблюдая, как тлеют остатки пепла, как под ними ещё теплится неуверенный огонёк, которому только дай доступ к кислороду. — Эй, Акааши, я кому говорю! — Бокуто встаёт перед ним каменной стеной и останавливает тяжёлыми горячими ладонями на плечах. Блестящие от геля для волос пряди выбиваются из укладки и просвечивают оранжевым в свете заходящего солнца. Глаза Бокуто — завораживающе янтарные — горят злостью и беспокойством, и парень крепче стискивает плечи Акааши — кажется, до хруста костей под слоями мышц и кожи — и твёрдо проговаривает каждое слово: — Акааши, прекращай ломать комедию. Я же вижу, что с тобой творится какая-то хрень. Ты целую неделю игнорируешь меня, ты практически не разговариваешь со мной, не даёшь мне пасы на тренировках, всё время уходишь и не ждёшь меня. И если ты думаешь, что я безмозглый дурак, и ничего не вижу — ты сильно ошибаешься. Я, может, и дурак, но далеко не безмозглый! — убеждённо и пылко выкладывает Бокуто как на духу, а Акааши думает, долго ли он репетировал эту речь перед зеркалом. — У меня всё в порядке, Бокуто-сан. — уже дежурно отвечает Акааши и изнутри проверяет свою застывшую маску — не треснула ли, не вытекает ли из какой-нибудь щёлки булькающая порода. — Не верю, Акааши, вот ни разу. — качает головой Бокуто и ещё крепче сжимает плечи Кейджи. Сумка Бокуто сползает с его плеча, но он, кажется, не обращает на это ровно никакого внимания. Зато внимание Акааши это привлекает сразу, и он чувствует раздражение, когда видит, как мучительно агонирует плетение ремешка на складках школьного пиджака. — У вас сумка сползает, Бокуто-сан, — оповещает Акааши и тянет руку, чтобы её поправить, и когда поправляет – замечает, что плечи Бокуто — до этого напряжённые — расслабляются, и даже под слоями одежды и кожи заметно, как мягко перекатываются мышцы, как спокойней становится линия челюсти — до этого сжатая едва ли не до хруста зубов. — У меня всё в порядке, Бокуто-сан. Ничего такого, с чем бы я не справился. Просто дайте мне время. Я вас не избегаю, я всего лишь хочу немного спокойствия. Кейджи нагло врёт и чувствует, как в венах от этого вскипает лава, пульс учащается, дыхание сбивается, и теперь это не дыхание — жаркий ядовитый пар, прожигающий губы и взгляд Бокуто — ярко-янтарный, горящий. Акааши замечает, что Бокуто расслабляется, отпускает его и молча смотрит, как парень обходит его и, учтиво попрощавшись, уходит — передвигает обмякшими от волнения ногами, расплавленными кипящей внутри магмой. Очередная мысль в голове взрывается громким пузырём — с треском — раскраивает череп крамольной мрачной мыслью: как Бокуто будет гореть, много ли понадобится бензина для того, чтобы спокойно поджечь тело, как истлеют эти накачанные мышцы под давлением высокой температуры, на каком градусе начнут тлеть его кости — наверняка широкие и тяжёлые. — Акааши, — окликает его обеспокоенный голос Бокуто, и Акааши останавливается, пытается заставить себя перестать думать об этом — Бокуто такого не заслужил: Акааши им восхищается, с удовольствием смотрит, как Бокуто раз за разом пробивает свои мощные диагональные, как свойски хлопает по плечу каждого члена команды после тренировки, как весело орёт «Хэй-хэй-хэй!» каждый раз, как встречает Куроо, как неуверенно мнёт пуговицу пиджака, когда вспоминает какое-нибудь важное событие — о Бокуто нужно заботиться, а не поливать его труп бензином — и оборачивается, глядя в янтарные тревожные глаза. — Если что, я всегда готов помочь, — неуверенно начинает Бокуто и потирает шею скованным жестом – привычка, когда он смущается, — То есть, ты можешь рассказать мне о своих проблемах, если хочешь. Если тебя кто-то обижает — скажи, и я набью ему морду… Просто знай, что я всегда готов прийти тебе на помощь. Я не знаю, что творится у тебя в голове, но друзей в беде я не оставляю. — и открыто смотрит в глаза Акааши, прямо и уверенно. Акааши несколько секунд молча смотрит в ответ, затем кланяется и уходит. Глаза застилает красная пелена, и Кейджи всеми силами пытается успокоить полыхающее нутро — мыслями о завтрашних планах, о предстоящей игре с Некомой, о домашнем задании, о волейбольных матчах — но мысли упрямо возвращаются к Бокуто и его словам. Они перекатываются в голове как бумажный шар — вот-вот загорится, и Акааши прикусывает изнутри щеку до крови, потому что, кажется, это единственный способ привести себя в чувство. Не помогает — вкус крови дразнит ещё сильнее, огонь в груди полыхает с удвоенной силой, любовь к Бокуто растёт в геометрической прогрессии — а желание сжечь его становится всё неуправляемее. Акааши не умеет любить по-другому — только огнём и яростью.***
Туман медленно заволакивает отсыревшую землю, поднимается молочным шлейфом — и опускается вновь, стелется холодными склизкими щупальцами, цепляет Кейджи за замызганную грязью штанину — Акааши отмахивается и на миг останавливается, переводя дыхание — Бокуто был тяжёлым. Он усаживает его на землю, прислоняет спиной к своим коленям и выпрямляется, разминая затёкшую уставшую спину. Акааши не знал, сколько он его уже протащил — наверное, порядка нескольких километров — по мокрой и грязной земле. Его волосы — некогда пепельно-белые — теперь залила кровь от открытой зияющей раны. Казалось, в ней можно рассмотреть даже трещину на черепе, но Кейджи не хотел это выяснять. Тёмно-синяя куртка кое-где впитала кровавые разводы, кое-где красовались щедрые комки грязи, но лицо Бокуто было на удивление спокойным и чистым. Акааши с пару минут рассматривает занимающийся рассвет за лесом, мерцающий в его лучах розовый туман — по ощущению неприятный и скользкий, прислушивается к пению первых птиц, перебирая пальцами, измазанными кровью и грязью, и осматривается — идти осталось недалеко. Акааши засучивает сползшие рукава, морщится, когда на руках остаются бордовые разводы, которые тут же жадно слизывает туман — и подхватывает Бокуто под мышки, осторожно приподнимая его. Голова безвольно заваливается набок, и Кейджи на миг застывает, оглядывая смертельно бледное лицо Бокуто — по нему нельзя было сказать, что он мёртв окончательно и бесповоротно — он выглядел так, будто готов был в любой момент распахнуть свои глазищи и начать тараторить какой-нибудь бред, щедро приправляя его восхищёнными интонациями и дурацкими шуточками — но этого не происходит. Губы — нехорошего синюшного оттенка, под веками — провалившиеся глазные яблоки, под кожей шеи — ни единого признака пульса, тело — неповоротливое от застоявшейся крови. Акааши оглядывает свои джинсы, вымокшие от крови, грязи и тумана, и цокает языком, морщась. Вместе с цыком в груди прощально ворочаются тлеющие угли. Лоб и спину заливает пот, пока Акааши натужно тащит безвольное тело в сторону леса. Осталось совсем немного, успокаивает себя Акааши, пока затаскивает тушу через бурелом и ветки — под ногами хрустит, и туман тревожно взвивается, шипит мокрым языком, набрасывается на ноги Акааши и цепляет, удерживает, мешает — Кейджи продолжает упорно тащить тело. Он подготовился: купил карту местности, тщательно исследовал каждую дорожку в этом лесу, осмотрел тропинки и составил подробный план пути: где лучше протащить труп и куда его спрятать в случае необходимости. Неподалёку от берега, почти на выходе у леса, он обнаружил заброшенную хижину — где и припрятал запасы бензина. Пришлось изрядно поднакопить карманных денег, чтобы достать столько бензина. Кейджи читал, что в бытовых условиях сжечь труп взрослого человека почти невозможно — особенно в отсыревшем от тумана воздухе, но если расчленить труп и обильно поливать бензином, то с этим можно справиться за 6-10 часов. Акааши торопиться некуда.***
В нос густо бьёт противный запах палёной кожи, горелого мяса и бензина, забивает чёрным дымом глотку, заглушает последние признаки булькающей породы в венах, пока Акааши равнодушно наблюдает, как пламя осторожно лижет прелую кожу на руках — с рваными сухожилиями, отсоединёнными костями и торчащими хрящами — и как огонь занимается всё сильнее. Солнце горит на востоке неудержимым пожарищем, и вместе с ним, кажется, увереннее начинает гореть огонь — вот уже медленно, но верно истлевает измазанная кровью кожа — и Акааши плещет в огонь ещё немного бензина. В груди наступила странная склизкая тишина, стало до противного пусто и глухо — казалось, сердце сковали льды Арктики, кровь в венах — уже кровь, не лава — застыла, безмолвная и холодная, и Акааши ёжится несмотря на то, что его греет жар, исходящий от кострища — внутри не осталось ни вулкана, ни пожарища, ни огня — даже тлеющих углей — и тех нет. Но горит Бокуто на удивление хорошо.