Туман

Florence And The Machine — Breaking Down

Когда Ойкава в очередной раз выруливает на встречку на скорости сто пятьдесят миль в час, Иваизуми становится совсем не смешно. Он крепче стискивает кожаную обивку сидения — до противного хруста поролона и собственных пальцев — и напряжённо смотрит на дорогу. Пока пусто — значит, ближайшие десять секунд они не умрут — и то не факт. — Боишься, Ива-чан? — слащаво тянет Ойкава, беззаботно посматривая в боковое зеркало — оторвались от полицейских. — А ты сам как думаешь, придурок? — огрызается Иваизуми, и когда видит впереди фуру, несущуюся на полной скорости им навстречу, на миг его сердце бухает в пятки — он бросает лихорадочный взгляд на оранжевое закатное небо, плавно перетекающее в густую дымку тумана, а там — в безбрежный океан. Блестящая гладь воды занимала всё видимое пространство — и только они неслись на полной скорости по мосту навстречу огромной фуре, которая натужно скрежетала тормозами и визгливым сигналом в последней попытке остановиться. Как только Иваизуми думает, что сейчас им придёт конец, и они со всей дури влетят в металлический, хищно поблёскивающий огненными всполохами корпус, расшибутся в кровавые лепёшки и насквозь проломят каждую косточку своих тел — Ойкава в последнюю секунду резко выворачивает руль влево, и машину бросает в сторону — вместе с ней бросает Иваизуми, и он врезается головой в плечо Ойкавы, пока тот громко и несдержанно смеётся. Хаджиме не выдерживает и поливает Ойкаву самыми грязными матами, которые приходят в голову в состоянии аффекта, а Ойкава — бешеный псих — продолжает искромётно хохотать от ощущения трясущихся поджилок. Адреналин хлестнул в голову по самое не хочу, кипящей волной прошёлся по всему телу, ударил в основание черепной коробки — и рассыпался мурашками по спине. Ойкава обожает это чувство — выкарабкиваться из бездны в самый последний момент, и парень громко орёт под очередную попсовую песню, нещадно рвущую динамики и барабанные перепонки. В ушах свистит ветер, основательно прогретый дневным солнцем и летними днями, и Иваизуми жмурится, переводя дыхание. Проклятье, они чуть только что не подохли нахрен. Чуть не превратились в кучу кровавых чёртовых ошмётков, которые наверняка раскидало бы по всей трассе. — Будь ты проклят, ебаный сучий сын, я тебя, блять, ненавижу нахрен. — цедит сквозь зубы Хаджиме, пока тщетно пытается восстановить дыхание от рванувшего в голове заряда адреналина. Ойкава в ответ лишь смеётся и поправляет на переносице дурацкие очки с линзами в виде сердечек. Как они ещё не слетели с его носа и чудом не сломались от того, как Ойкава разок чуть не приложился головой о дверцу, для Иваизуми оставалось загадкой. Наверняка такие же живучие, как этот чёртов сукин сын — вон как звонко заливается под новую дерьмовую песню и отчаянно рвёт глотку в попытке попасть в тональность — безуспешной. — Тебе ведь понравилось, Ива-чан! — в проигрыше орёт Ойкава, пытаясь перекричать свистящий в ушах ветер и зажигательные ритмы музыки. — Это понравилось не мне, а моему грёбанному мозгу, придурок — мне это нихуя не нравится, ни разу! — Врёшь, Ива-чан, — вкрадчиво тянет Ойкава, медленно выворачивая руль в сторону встречки. — Не нравится — останови меня. Машина потихоньку вновь сворачивает на встречную полосу — вот уже переднее колесо пересекает двойную черту — а Иваизуми в замешательстве смотрит на крепко сжатые пальцы Ойкавы на руле — до побелевших костяшек — и думает, что Ойкава, чёрт побери, прав — Иваизуми это нравится, блядски нравится — иначе как объяснить заходящееся в самой глотке сердцебиение и обострившееся зрение? Цвета воспринимаются ярче, острее: полыхающее пожарищем закатное небо бросается в глаза своей насыщенностью, блики на водной глади взрезают зрачки болезненной белизной, на горизонте гуще клубится мягкий туман, а улыбка Ойкавы становится всё пьянее и нахальнее. — Ива-чан, — Тоору предупредительно постукивает пальцами по рулю и бросает на Иваизуми быстрый взгляд, полный превосходства. — Мы уже почти выехали на встречку. Хаджиме поджимает губы и оборачивается к стеклу заднего вида — вместо ответа — и высматривает там полицейские машины. Пока вроде не видно, но краем уха он улавливает надоедливую трель мигалок — совсем чуть-чуть, потому что её тут же заглушает взрыв смеха со стороны Ойкавы и надрывное визжание тормозов встречной машины. — Смотри-смотри, Ива-чан, как они боятся расплющить свои драгоценные машинки — которые наверняка купили за миллионы! — хохочет Тоору и сжаливается — сворачивает обратно и подмигивает смертельно бледному водителю за рулём встречной машины. — С каких это пор ты стал таким циником, Мусорокава? — интересуется Иваизуми и наблюдает, как Ойкава беззастенчиво чавкает жвачкой во рту — мятной — выдувает из неё маленькие пузырьки внутри полости рта и лопает их — знает, что это неимоверно раздражает Иваизуми, и пользуется этим, сукин сын. — Я всегда им был, Ива-чан, только ты не всегда об этом знал. — пожимает плечами Ойкава и глубже проваливается спиной в спинку сидения, высовывая руку в распахнутое настежь окно и ловя рукой ветер, с силой хлещущий нагретыми потоками по изящным пальцам Ойкавы — они в сопротивлении подрагивают. — А вот тебе не советую так делать, Ива-чан — встречка не дремлет. — усмехается Ойкава, когда ловит сосредоточенный на его руке взгляд Иваизуми. — Без тебя знаю, придурок. — огрызается парень и хмуро вслушивается в отзвуки сирен через грохот музыки — сирены становятся более отчётливыми. — Эй, Мусорокава. — Ива-чан, ты знаешь, что это грубо? — По отношению к тебе — нисколько. У нас проблемы. — Если ты не заметил, проблемы у нас начались ещё минут сорок назад, когда мы со всей дури пролетели перед полицейскими носами. — хохочет Ойкава и вновь надоедливо щёлкает жвачкой — Иваизуми чувствует лёгкий мятный запах, исходящий от Ойкавы, и невольно морщится — он не любит мятную жвачку, потому что она на вкус как зубная паста. Что Ойкава в ней находит — непонятно. — Ойкава, я двину тебе в челюсть, если ты не прекратишь щёлкать грёбанной жвачкой. Вместо ответа — чавканье и очередной громкий щелчок. — И не подумаю. — Ненавижу тебя. Каждый раз по ниточке наматываешь мои нервы на свои холёные пальчики, придурок. — досадливо цокает Иваизуми и наблюдает, как вытягивается в притворно-приторном удивлении лицо Тоору. — Ого, Ива-чан знает такие умные словечки? Я думал, он умеет изъясняться только матами. — Нет, я тебе точно всеку. — Понял-понял! — смеётся Ойкава и вновь бросает быстрый взгляд на боковое зеркало, хитро сверкнув глазами из-за очков. А затем он отпускает руль и сильнее — кажется, до хруста — вдавливает педаль газа, делая вид, что поправляет зеркало заднего вида — но наверняка наблюдает, как округляются глаза Иваизуми, и как он бросается к рулю, намертво вцепляясь в него обеими руками — машину снова бросает в сторону от того, как резко схватывает Иваизуми кольцо руля и пытается выровнять управление под беззаботный смех Ойкавы и искры в его глазах. — Ты в край ебанулся, придурок?! Мы же летим на сумасшедшей скорости! — Иваизуми изламывает позвоночник в неудобной позе, пристёгнутый собственным ремнём безопасности, и пытается удержать руль, чуть не утыкаясь лицом в пах Ойкавы. Тоору нахально посмеивается и слащаво вытягивает гласные: — Можем попробовать минет на скорости двести миль в час, только нужно выехать на встречку для полноты ощущений. — А врезать тебе не надо для полноты ощущений?! — и чертыхается, когда Тоору хлопает парня по плечу. — Непременно, Ива-чан. А ты порули пока, я покурить хочу. — и лезет рукой в задний карман джинс, резко вскидывая бёдра — Иваизуми утыкается в пах носом и на миг выпускает руль из рук — машину круто ведёт влево, опасно близко к краю — но Ойкава и не думает брать управление. Хаджиме вновь вцепляется руками в руль и морщится, чувствуя, как медленно, но верно перекашивает каждый его позвонок в спине и шее. Иваизуми хочет вцепиться зубами в джинсовую ткань и откусить Ойкаве член, но тогда и впрямь получится минет — своеобразный, конечно, но Тоору будет подшучивать на эту тему всю свою оставшуюся жизнь — если они сегодня не умрут. Ойкава степенно достаёт из пачки тонкую сигарету и методично раскуривает её от зажигалки, тут же выплёвывая жвачку в окно и сладко затягиваясь — так сладко, что Иваизуми слышит, как шипит обёртка, и лёгкие Тоору заполняются дымом — по запаху далеко не сигаретным. — Блять, ты где умудрился достать травку, придурок? — шипит Иваизуми сквозь зубы, пока пытается придвинуться поближе и поменять положение затёкшего корпуса. — Я не шучу, я тебе врежу, если сейчас же не выкинешь эту хуйню! И в подтверждение своим словам одной рукой пытается отобрать у Тоору тлеющую сигарету, пока тот отбивается и заливисто смеётся, выгибается в спине и отпихивает лицо Хаджиме рукой, вновь затягиваясь — слышен визг шин, и Иваизуми тут же выравнивает управление, удивляясь, как они ещё не истёрли несчастные шины в порошок. — Да ладно тебе, будто сам не грешишь тем же. — хитро поддевает Ойкава, и Иваизуми вновь вспыхивает. — Но не за рулём же! — Ива-чан, ты знал, что когда ты злишься, у тебя шея пятнами покрывается? — улыбается Ойкава и на короткое мгновение прижимается губами к выступающему позвонку на шее Иваизуми. — И бросай уже быть таким занудой — весело же! — Будет весело, когда нас посадят в тюрьму на несколько лет за хранение травки и сопротивление при аресте. — припечатывает его Иваизуми, и Ойкава странно замолкает, замирая. Хаджиме тут же прикусывает себе язык — кто его вообще дёрнул такое ляпнуть Ойкаве — Ойкаве, которому остались считанные месяцы, что уж говорить про несколько лет. Гниль в его мозгу уже так просто не вылечишь. Диагноз окончательный, надежд на выздоровление нет, и Ойкава медленно, но верно трогается головой — съезжает с катушек прямо в бездну — вот она, сидит рядом, уже привычная и ставшая близкой, опутывает бледное лицо Тоору своими дымчатыми пальцами, любовно гладит фронтальную часть черепной коробки — именно там растёт гниль. С каких пор Ойкава стал вести себя как бешеный псих, которому надоело жить, Иваизуми не знает. Только Иваизуми знает как никто другой — Ойкава хочет жить. Воздух в машине тяжелеет на несколько атмосфер, и его не разбавляет ни хлещущий через открытые окна ветер, ни очередная ретро-песенка — и Иваизуми незаметно косится в сторону Ойкавы. Тот тупо уставился в потолок, поджав губы, и, кажется, что-то там выискивал — Хаджиме видит, как напряжённо ходят глазные яблоки под полуприкрытыми веками, и Иваизуми чувствует себя тупым идиотом. Ойкава ведь всегда говорил, что он идиот. — Ива-чан, — тихо, почти надрывно проговаривает Ойкава и переводит покрасневшие глаза на Иваизуми. — Кажется, меня торкает. Знаешь, нехило так торкает — у меня потолок плывёт перед глазами. Видимо, крепкая травка попалась. У Иваизуми на миг сводит мышцы на руках от резкой судороги расслабления — и парень сорванно выдыхает, роняя голову: — Блять, Ойкава, ты меня до инфаркта доведёшь! Какого хрена ты нагнетаешь обстановку? — и вновь ёрзает на месте, пытаясь устроиться поудобнее. — Я не нагнетаю, ты сам её нагнетаешь, — глубокомысленно заключает Тоору и ещё несколько секунд бессмысленно смотрит в потолок, тут же мягко перехватывая руль снизу, — Дальше я сам, Ива-чан, на, покури. — и тычет фильтром сигареты в рот Иваизуми, нахально улыбаясь. Хаджиме ещё несколько секунд недоверчиво смотрит на нетвёрдо лежащую ладонь на руле, а затем всё-таки перехватывает сигарету пальцами и вышвыривает её в окно. Спина благодарно ноет, и Иваизуми облегчённо откидывается на спинку сидения, расслабляясь. Он не может сдержать ядовитой улыбки, когда Ойкава вытягивает лицо в непередаваемой жалобной гримасе. — Ива-ча-а-ан! — разочарованно тянет Ойкава и подпирает щеку рукой, упираясь локтём в открытое окошко. — Тебе нельзя верить, ты всегда обманываешь моё доверие! — Если бы я всегда обманывал твоё доверие, мы бы не катили сейчас по мосту со скоростью сто семьдесят миль в час от полицейских. — после недолгого молчания неожиданно серьёзно отвечает Иваизуми, и в подтверждение своим словам оборачивается к стеклу заднего вида, чтобы не видеть, как Ойкава устремляет на него свой взгляд, полный эмоций и благодарности. Тут густое марево воздуха взрезает громкое шипение рупора позади — на миг Ойкава вздрагивает от неожиданности и выглядывает в раскрытое окно, недовольно стягивая очки на кончик носа. — Ива-чан, нам пизда, — улыбается Ойкава на очередное требование свернуть на обочину и сдаться полиции — Тоору только ещё громче врубает динамики и вертит бегунок радио, пытаясь поймать другую волну. — Но не сейчас. И на этих словах шипение прерывается драйвовыми мотивами какой-то рок-песни — под такую самое оно угонять машины, грабить банки и расстреливать полицейских, завершая этот маскарад бесправия мощным взрывом — на который главные герои, как водится, не смотрят. Ойкава весело взвизгивает и назло требованиям полицейских вдавливает педаль газа ещё сильнее — Хаджиме казалось, что сильнее уже некуда — и внезапно выворачивает руль вправо — на встречную полосу — мол, смотрите, мы нарушили закон ещё как минимум по одной статье уже в десятый раз. Иваизуми ловит взглядом опасно мигающий огонёк нехватки топлива, как тут же Ойкава громко обращается к нему, вновь выворачивая обратно и растягивая губы в мечтательной улыбке. — Ива-чан, ты когда-нибудь хотел летать? — Чего? — хмурится Иваизуми и закидывает ногу на панель перед собой, — Тебе что, совсем не о чем поговорить, Мусорокава – ветер всё выдул? — и демонстративно наклоняется к уху Ойкавы и делает вид, что вглядывается внутрь. Ойкава ведёт плечом, пытаясь избавиться от пристального взгляда Иваизуми, и капризно отзывается: — Просто ответь, Ива-чан, вопрос, вроде, несложный. Или для твоего мозга сложно даже это? — Да пошёл ты. Нет, я даже не думал об этом. — Странно, потому что мне постоянно снится, как я летаю. — И что? — Мне это снится, и я чувствую такое удовольствие, когда понимаю, что парю — я чувствую, как у меня от страха и невесомости переворачиваются внутренности, но это такое незабываемое ощущение. Будто ты вмиг стал неподвластен всем законам физики и гравитации, — Ойкава задумчиво смотрит вперёд, на огненные и нежно-розовые всполохи облаков на небе. — Хочешь полетать, Ива-чан? Вот поганец — он ведь прекрасно знает, что Иваизуми боится высоты, и никогда и ни за что не прыгнет с парашютом, сколько бы раз Ойкава ни предлагал ему. — Ты опять за старое, Мусорокава? Я же сказал, что не буду прыгать с парашютом, даже если через несколько месяцев ты отбросишь коньки. — и на притворно-жалобный взгляд Ойкавы отвечает каменной непоколебимостью, скрестив руки на груди. — Жаль, потому что я хочу. — огорчённо произносит Тоору и тоскливо глядит на лениво плывущие облака. Снова раздаётся шипение рупора — уже опасно близко — и Ойкава хохочет, показывая язык в зеркало заднего вида. — Ну, не парашют — так автомобиль! Полетели, Ива-чан! — визжит Ойкава и резко дёргает руль влево — в чудовищный скрежет металла, густо клубящуюся дымку тумана над водой и дымчатые объятия старого друга. Последнее, что чувствует Иваизуми — как он судорожно вцепляется в руку Ойкавы — и как Ойкава сдавливает его руку в ответ — намертво.