Love Me Like You Do.

      — Сестренка, ты слишком сильно желаешь сохранить своё целомудрие, — усмехнувшись произнесла Атике, заплетая свои длинные и вьющиеся волосы. Её глаза были прищурены, сквозь прорези сверкали бирюзовые бусинки.       — Атике!— возмущённо произносит Гевхерхан, мечтательно, растягивая ленты на своём платье,       — об этом не говорят так громко, — порицает она сестру и обиженно оттопыривает нижнюю губу.       — Глупая ты, Гевхерхан. Вроде старшая, а ума нет.       — Предлагаешь выходить замуж за нелюбимого?       — А почему бы и нет? Есть множества супружеских пар, где сначала не любят друг-друга, а потом привязываются, заводят детей. Сестрёнка, — она придвинулась к Гевхерхан, приобняла её за плечи и ласковым тоном, с поучительными нотками, как говорят матери огорчающим их детям, продолжила:       — Я же о тебе волнуюсь. Наша Валиде переживает, а тебе хоть бы хны. Так нельзя.       — Атике, любимая моя сестра! Я понимаю твою тревогу, но мне абсолютно, абсолютно не нужны эти нравоучительные нотации. Повелитель сам, по просьбе нашего сводного брата, согласился подождать месяц и дать вздохнуть мне свободно. Я хочу насладиться свободой, сестрица...       — Баязид, Баязид.. Что больше сказать нечего? Только о нём, постоянно! Это он надоумил тебя в девках просиживать?       — Атике! Прекрати эти разговоры, мне неприятно!— и, высвободившись из хватки сестрицы, зашагала к окну, где осенний листопад кружился в танце,       — Ты не понимаешь меня, сестра. Меня никто не понимает..— Гевхерхан хотела сказать «кроме Баязида», но вовремя осеклась и с блуждающей улыбкой вспоминала их вчерашнюю прогулку. — Мне тоже понравился, братец. Сорвешь?— указывает головой на цветок, нежащегося на солнце. Баязид молча, как он привык делать все, протянул ей цветок очаровательной гортензии. — Спасибо, — на её лице вспыхивает алый румянец, а глаза блестят лихорадочно. Все в ней стыдливо переливается с романтичностью и лаской. Она тянется, чтобы поцеловать брата, но Баязид уклоняется, поэтому алые губы сестрицы попадают в плечо. Она тихонько посмеивается, отстраняется. Прикладывает палец к губам, на щеках розовеющая ямка, а в глазах горит огонёк.       При этой встречи, сердце юной госпожи, как бабочка, встрепенулось. Постыдно и мерзко с замиранием сердца думать о собственной брате, но разве можно унять биение сердца и рваное дыхание? Разве можно с желанной истомой не вспоминать тонкие скулы, большой лоб, который обрамляется поперечными морщинами? Разве можно не мечтать о воровских глазах и прямой осанке, разве можно просто не любить Баязида? Гевхерхан, кажется, что даже, если бы Баязид был уродлив, стар и некрасив, то она все равно бы любила его и, не мешкая связала бы с ним узы. Эта её женская доля, так сказать. И не попишешь же, ведь против сердца не попрёшь, не вырвать, какое есть. И любовь тоже какая есть, на всю жизнь.       Калика сумрачно оглядывается, рыщет по комнате. Как раненый зверь грызет ногти, старается успокоиться, но не может. Как же ей, без роду и племени, избавиться от Гевхерхан Султан? Рассказать все Валиде? Но не факт, что она поверит. А, если поверит, то Баязид пострадает, а так нельзя, нельзя... — Как ваше имя?— ласково спросил юноша и бережно опустил девушку на землю. — Калика, — после долгих раздумий ответила она и продолжила рассматривать красивое и мужественное лицо своего спутника. Он красив, но морщины и седина, сконфуженный вид, явно говорит, что он потрёпан временем и судьбой. — Вы, Калика, во мне дырку буравите?— с сарказмом спросил юноша, улыбаясь, как чеширский кот. Во все зубы. — С чего вы взяли? Вы слишком высокого о себе мнения, господин, — зло произнесла Калика, а затем, как бы между словом, прошептала:— Спасибо.       Калика пытается не плакать, но ведь невозможно же устоять против боли, ломающей все кости, забивающейся под кожу, зудящей и кровоточащей.       — Калика-хатун, вас ждет у себя Кесем Султан, — госпожу нельзя заставлять ждать. Стирая кричащие слезы, Калика направилась в покои своей благодетельницы и приёмной матери. — Как ваше имя, особа?— весь её образ вызывающий. Красное платье, сплошные украшения и вздернутый подбородок. Против такой женщины не устоишь, располагает. — Калика, госпожа. — Кем будешь, Калика? — Дочь вашего раба, госпожа. — Как оказалась здесь? — Шехзаде Баязид спас, госпожа. По гроб жизни обязана. — Слушай сюда, Калика. Отныне, ты моя служанка и подчиняешься только мне. Я ценю в своих слушаю исключительную преданность и непоколебимую верность. Если будешь мне служить верно, озолочу. Но, если же придашь, знай покоя я тебе не дам. Все поняла? — Да, госпожа. — А теперь ступай. Тебе отдохнуть ещё надо, — с этими словами госпожа принялась за чтение бумаг, а Калике ничего другого не оставалось, как покинуть её покои.       — Вы звали меня, госпожа? — Султанша оказалась на одна, около её ног примостилась Гевхерхан Султан, склоненная и поглощённая шитьём.       — Да, Калика. Мне нужно, чтобы ты не отходила от моего сына,...— дыхание остановилось, — Касыма. В последнее время он стал слишком часто ходить, как в облаках. Узнай причины этих метательных дум и доложи мне.       — Но, что вы, в самом деле, маменька? Касым уже взрослый и может сам решать, как ему себя вести. Прекратите это.       — Я Валиде Султан и должна следить за всеми...       — Вы Валиде, но прежде всего вы-мать. А матери лишь издалека, со стенанием сердца наблюдают, как взрослеют её дети.       — Что ты имеешь в виду, Гевхерхан! Не юли, а говори понятнее и чётче. Я не понимаю, — Калика, слушая разговор, принялась делать массаж Султанше, навостря ухо.       — Что не понятного, Валиде? Вы совсем не видите, что ваши дети выросли. Из-за пелены заботы, вы не можете выявить понятные для каждой матери вещи. Касым влюбился, в конце концов он юноша, мужчина.       — Может ты и права, Гевхерхан. Но только куда приведёт его эта любовь видано лишь Аллаху « и мне», но вслух она этого, конечно, не сказала.