Love Me Like You Do.

      — Нет, только не сейчас! — прошептал Гевхерхан одними ссохшимися губами. Вся бледная и посиневшая от страха, она вцепилась мёртвой хваткой в рукав кафтана брата:       — Не уходи! — её губы задрожали, сама она покачнулась, но продолжала сминать твердую ткань.       — Гевхерхан! Милая и любимая сестрица! Неужели ты не понимаешь, что так нужно, неужели ты хочешь, чтобы повелитель потерял ко мне доверие? — как не пытался Баязид отстранить сестру от себя, Гевхерхан продолжала упорно глядеть ему в глаза, не выпуская из плена своих страдальческих глаз.       — Обещай, что будешь писать, обещай, что вернешься ко мне…— сипло прошептал она, её известняковое лицо побелело, впалые скулы свела конвульсия.       — Обещаю, — прошептал Баязид, прикасаясь ко лбу сестры, лихорадочно покрываемому испариной. Сердце защемило при взгляде на неё, но разве может быть иначе? Разве могут они быть счастливыми, не притаясь и, не скрываясь, как преступники? В другой жизни возможно… ••••       Гевхерхан не встаёт с постели. Сидит, мертвенно, впивается пальцами в простынь. Вся бледная и черная от внезапно сцепившего её горя. Губы её сжимаются и открываются, кривятся и растягиваются, но звук не издаётся. Глаза, покрытые стеклянной плёнкой неподвижно смотрят в одну точку, в ожидании чуда. Во рту сухо, нет слюны, все тело болит, а какое-то странное чувства забивается под ребра, сосёт под ложечкой.       — Гевхерхан, доченька.— ласковый голос матери не приводит в чувство. Девушка продолжает сидеть, как статуя и смотреть белесыми глазами в одну точку.       — Ты меня убиваешь! — вырывается из уст Кесем, но Гевхерхан не слушает. Сидит с замиранием сердца каждый день, прикованная к кровати и смотрит в одну точку. Параличом сводятся пальцы на руках и даже страшно от желания не бороться…       — Султанша! — в покои врывается служанка, сжимая в руках письмо. Девушка вскакивает с постели и выхватывает заветное послание. Кровь прилипает к щекам, глаза блестят, а губы что-то шепчут, нет сил говорить…       «Моя любимая и милейшая сестра! Пишу тебе в перерывах между боями, поэтому письмо получается обрывочное и скомканное. Гевхерхан, я не Сулейман Кануни и уж точно не его сын Селим, я не могу писать стихи красиво и складно. Но знай одно: я люблю тебя. Люблю больше жизни, люблю до безумия и зуда в ногтях. Жду, когда смогу расцеловать твои губы до крови и до боли». Твой Баязид. Она прижимает письмо к груди, плачет и перечитывает его несколько раз, наслаждаясь каждой строчкой. Все её существо трепещет и знобит, как ненормальное. Гевхерхан пишет:       «Мой милейший»— не пойдёт. «Мой светлейший» — уже лучше, с улыбкой думает она и продолжает. «Мой светлейший и прекраснейший брат! Ты прав, ты не можешь писать стихи и даже письма, но ведь это не главное. Самое важное, что мы любим друг друга до сумасшествия. Ты знаешь, ожидая твоих писем, я совсем перестала пить и есть, не могла даже дышать, так сильно я боялась за тебя, любимый! Жду тебя мой дорогой брат и надеюсь, что скоро свидимся. И, надеюсь, твои губы припадавшие к моим губам наконец перестанет быть лихорадочным сном, а станет явью...»       Баязид перечитывает письмо, и все в груди разрывается от переполнивших нутро чувств. Чувство вины за страдания сестры впивается в кожу, как страшный кошмар шепчет о её боли. Баязид готов выть белугой, но крик застревает в горле, а слёзы выплаканы уже давным-давно. — Обещай, что будешь писать, обещай, что вернешься ко мне…       В памяти всплывает отрывок их последней встречи. Что он тогда сказал ей? Пообещал, что вернётся? Но разве смерть даёт расписку? Она настигает рано или поздно каждого, но Баязид не даст ей право забрать жизнь, которая не принадлежит ему, уже давно...       Гевхерхан мягко улыбается, засыпает с письмами, пропитанными потом и порохом. Это его запах, запах борьбы и желания вернуться назад, целым и невредимым. Это запах Баязида...       Ей не стыдно. Пускай хоть черти терзают её податливое тело, заставляют отказаться от порочной любви, не откажется, не захочет, не сможет. Сдохнет ради Баязида. Давно уже решила и кровью, появившийся на простынях, в памятную ночь их воссоединения, поклялась, что сдохнет, раздавленная своей любовью к нему.       — Клянусь, что умру рядом с ним, клянусь, что умру ради него. По-другому не хочу...— ей тошно от своих желаний, но она не может успокоить ноющую грудь, истосковавшуюся по ласкам брата. Аллах простит, а если не захочет, то не надо. Гевхерхан не единожды плевала на запреты, шла против всех кто пытался помешать им с Баязидом. И против Господа пойдёт, если вздумает разлучить её с любимым.       Никто не посмеет отобрать её счастья, выбитое её кровью.