More murmur

      Они почти целый день безмятежно лежат на полуразвалившемся диване и лишь изредка перебрасываются словами. В свой почти единственный выходной, когда Алтын не пропадает в своей чертовой автомастерской, где нельзя было разговаривать спокойно, а лишь орать, а Плисецкая не выделывает всевозможные кренделя под классическую музыку под строгим взглядом Барановской.       Юля поднимает ленивый взгляд с сигареты на лежащую напротив наполовину скрытую сигаретным дымом Бексулу и, глубоко затянувшись уже практически фильтром, проводит узкой, истертой после длительных танцулек на пуантах ступнёй по небольшой груди казашки, которая ловко ловит ее своей грубоватой после долгой работы с машинами рукой. И лишь молча прижимается сухими губами к длинным израненным пальцам, все еще немного по-детски наивно надеясь, что их можно будет излечить как в детстве, лишь поцелуями, не используя отвратительные пластыри, которые слетают через несколько минут.       Ее маленький упрямый солдат, который скорее будет танцевать на собственной крови, чем покажет хоть чем-то, что ей плохо и чертовски больно. Ее личный сорт наркотика, которым не хочется ни с кем делиться. Ступня чуть дергается, стараясь уйти от внезапных нежных прикосновений, но тут же полностью расслабляется под ненавязчивыми ласками, а Плисецкая тушит остатки сигареты об обивку старого дивана, хотя хотелось, чтобы она догорела до пальцев. Но тогда Бека ругаться будет. Потому что Юля и так была вся в ожогах и порезах, будто прошла войну.       Бексула укоризненно смотрит на вновь появившуюся в тонких жилистых пальцах сигарету, а Юля лишь показывает средний длинный палец, на котором блестит серебряное кольцо, и вновь спокойно поджигает сигарету. Сегодня можно было накуриться в доску. А потом свалить все на мужиков из автомастерской, если Барановская начнет снова свою волынку:«Плисецкая, какого черта от тебя несет как от грузчика? Ты должна быть примером для других, кудах-тах-тах…»       Плисецкая примерно так слышит каждую ее нравоучительную речь, которая заканчивается лишь тогда, когда она встает на кончики пальцев и, едва заметно покачиваясь, словно от порывов ветра, идет на них к отполированному до уже явно нездорового блеска балетному станку.       Она громко фыркает каждый раз, когда редкое питерское солнце отражается на этой полированной сотней рук и ног поверхности. Ведь на ум шли совершенно не те несчастные девушки и парни, которые тут активно пыхтят каждый день, а потом жалуются в раздевалках на диктаторский режим. На ум шел лишь один человечек, который сейчас пыхтел под машинами.       Как же они тогда натерли этот несчастный станок… Просто даже было чуточку стыдно. Совсем чуточку. Как Поте, когда он от большой любви нассыт в абсолютно новые тапки Алтын. То есть, вообще не стыдно.       И вот сейчас Юля вспоминает те самые яркие жаркие моменты и громко фыркает, явно скрывая свое смущение и чуть качая белокурой головой, когда на нее с немым вопросом смотрит Бексула.       Они почти целый день безмятежно лежат на полуразвалившемся диване, который был единственным предметом интерьера в их новой небольшой квартире практически на окраине Питера, и чувствуют себя самыми счастливыми людьми на свете.