Лига

Капризная бретонская зима подарила им тихий и солнечный день, когда с рук Этьена решили снять повязки. Картина открылась неприглядная: сморщенная мучнисто-белая кожа, узлы неровно сросшихся переломов. Этьен пошевелил корявыми, болезненно худыми пальцами без ногтей, поморщился брезгливо: – Ну, что ж, задницу подтирать годится, также член держать, чтобы ноги не обоссать... Бернар осторожно взял в ладони худую подрагивающую руку. – Все дело в практике, лис. Тебе бы сейчас что-нибудь женское: прясть, вязать... – Да ладно, – попытался улыбнуться Этьен. – Я чудом выжил, что тут жалеть о таких мелочах, как лютня или ножи. Держался он молодцом, но было видно, что он расстроен. Пропал из дома надолго, вернулся лишь к вечеру. Принёс Кларетт букетик голубых весенних цветов, довольно помятых. А ночью плакал, уткнувшись носом в грудь Бернара. Тот ласково гладил и целовал искалеченные пальцы, нашептывая слова утешения, беспомощные и виноватые. В конце концов, именно он не сумел как следует вправить сломанные кости, и оттого они срослись неправильно. Не все, но многие. Пальцы зажили, хоть вкривь и вкось, но срослись. Все остальное, похоже, восстановлению не подлежало. Прижимая к себе гибкое тело, засыпая, уткнувшись носом в рыжую макушку, Бернар все чаще ощущал волнение другого характера. Многие годы он обходился без женщин, привык сам себя удовлетворять, при этом даже не помыслив об обществе мужчин. Грех здесь ни при чём, что такое грех для убийцы? Геенна огненная ждала его после смерти в любом случае. Просто такая мысль не приходила ему в голову. Как бы красив, как бы юн ни был мужчина, Бернар не видел в нём предмета вожделения. С Этьеном все было не так. Казалось, он был и мужчиной, и женщиной, совместив в себе силу и уязвимость, нежность и отвагу, ложь и правду, лед и пламень. Бернар испытывал смешанные желания. Иногда казалось ему, что он хотел бы драться с Этьеном, любым оружием на выбор соперника, чтобы в бою доказать своё главенство, свою мужскую суть воина и господина. Иногда ему хотелось защитить, отомстить, найти каждого, кто причинил боль его другу, и спустить с них шкуру. Часто он хотел просто держать его в объятиях, целовать пухлые податливые губы, проводя языком по острым обломкам зубов. Прижать, втиснуть его в себя, чтобы стали они единым целым. Однажды он решился. Спросил о том, что давно не давало ему покоя. Бернар отправился на охоту, а Этьен увязался следом. Он немного мешал, не в состоянии двигаться бесшумно, слишком быстро уставая, но отказать ему в радости прогулки по лесу было жестоко. В очередной раз присели отдохнуть на берегу быстрого ручья, бежавшего между обледеневших камней. Тогда Бернар и решился, спросил: – Слушай, я одного не могу понять. Вот Луи Орлеан, он ведь думал, что берет себе девушку. Как же получилось, что он согласился на парня? Ведь не мог он, в самом деле, не заметить? Этьен дёрнул уголком губ в быстрой болезненной гримасе. Ответил спокойно и чуть насмешливо: – К моменту этого шокирующего открытия его светлости было уже все равно. Потом он увлёкся. Это была своего рода игра: находить под бархатным платьем, под шелковыми юбками то, о чем не догадывался никто. И знаешь, в этом он не был одинок. Отказывались очень немногие. Большинство находило в этом свою прелесть. Для кого-то сладость запретного, ужасная порочность такой связи и очевидная греховность оказывались рискованными и притягательными. Кто-то успел уже вкусить этого плода раньше и жаждал продолжения. Для иных это было тягой к приключениям, к новым ощущениям. И потом, я был действительно хорош. Этьен взглянул исподлобья, нервно перевёл дыхание. – А ты не хотел бы попробовать? Я мог бы... – Оставь свои игры для других, лис! – фыркнул Бернар. – Я гляжу на тебя иначе. Это было ложью. Или неполной правдой. Бернар и сам не знал, как глядел он на Этьена. Знал только одно: до тех пор, пока тело друга не отзовётся, любая близость будет отвратительной и лживой. Платой за заботу. Возвращенным долгом. Милостыней, брошенной из жалости. Может быть, Этьен навсегда останется кастратом. Тогда в жизни Бернара не изменится ничего. Только с каждой ночью становилось все тяжелее обнимать тонкую талию, дышать в рыжий затылок и притворяться спящим. Бернар добавил к хижине пристройку, небольшой загон для крестьянской лошадки. Строителем он был не ахти каким, но Кларетт заботливо заткнула щели мхом и обмазала поверху глиной, а также смастерила попону из обрывков тряпья и обрезков шкур. Получилось терпимо. Она кормила, поила и чистила лошадку, уже считая её своей, даже разговаривала с ней, как говорят с недалекой престарелой родственницей, с необидной снисходительной смешинкой. Однажды Бернар зашел в загон, чтобы подлатать текущую крышу. Кларетт была там, чистила копыта лошадки и старательно вытирала их холстиной. Она улыбнулась Бернару и сказала, наверное, в десятый раз: – Если будет бог милостив и пошлёт короткую зиму, то сена с овсом хватит. А там и травка молодая появится. – Не волнуйся, найдём, чем кормить твою лошадку, – усмехнулся Бернар. – Сама Пречистая Дева послала нам тебя с твоим любым. Терез до сих пор почти что не говорила, а теперь с ним на пару и песенки распевает, и говорит так складно, как большая... Внезапно женщина оказалась совсем рядом. Взглянула ему в лицо ласковыми темными глазами, обдала теплым запахом молодого здорового тела. Зачем-то поправила ворот его стёганки, коснувшись шеи лёгкими пальцами. Он обнял её и притянул ближе, скользнул ладонью по бедру, сжал мягкую ягодицу. Желание вспыхнуло внезапно и оказалось нестерпимым. Путались пальцы в узле её рубашки, губы дышали жаром, а кожа её была такой гладкой и тёплой, что невозможно было оторваться от пологих плеч и округлых бедер, от плотных грудей с большими розовыми сосками. Её тело принимало его так легко и охотно, обволакивая влажной и сочной негой, двигаясь ему навстречу радостно и страстно, что очень вскоре он крепко прижал к себе неожиданную любовницу и выплеснулся в её податливую глубину. Осталась ли и Кларетт довольна их соитием, Бернар так и не понял. Это случилось слишком внезапно. Это требовало осмысления. Бернар подхватил лук, стрелы, охотничью сумку. Сбежал в лес. Мягко падал влажный снег, таял, едва коснувшись земли. В лесу было странно тихо, будто на многие лье не было вокруг ничего живого, кроме Бернара, потерявшегося в зимнем безмолвии. Проще всего было сказать уже привычное: все женщины шлюхи, и Кларетт не исключение. Однако в это верилось с трудом. Женщина не продала себя за деньги или жизненные блага, не расплатилась собой за защиту или помощь. Она подарила себя, щедро и радостно, ничего не требуя взамен. Просто потому, что ей захотелось близости с ним, ведь живёт она одна, а молодое тело требует своего. Шлюха ломалась бы, набивала бы себе цену, она не отдалась бы так просто и бескорыстно. Он хочет её и, вероятно, возьмёт снова. Так откуда же это странное чувство вины и смущения, будто снова он – четырнадцатилетний мальчишка, в первый раз сходивший ко вдове в деревню и решающий теперь сложную дилемму: что говорить на воскресной исповеди?.. Ответ был прост: Этьен. Да, они никогда не говорили о будущем, никогда и ничего друг другу не обещали. Но в то же время не подлежало сомнению одно: между ними, с молчаливого согласия обоих, возникли определённые обязательства. Возникли из спасённой жизни, из общей опасности и общей тайны. Из секретов, открытых друг другу, из тех долгих дней, когда Бернар помогал Этьену делать то, с чем не могли справиться его изломанные пальцы, при этом касаясь самых сокровенных частей его тела. Из их ночных поцелуев, ещё невинных, но уже не братских. Бернар почти упустил небольшую косулю, застывшую среди чёрных ветвей кустарника. Он поднял лук и пустил стрелу вдогонку уже бросившейся прочь добыче. Вернулся в избушку уже в темноте. Сначала пришлось догонять раненое животное, потом свежевать добычу, чтобы не приманивать хищников к жилью, потом он немного заплутал в сумерках, потеряв направление в усилившейся метели. Он устал и продрог, и тем приятнее показались ему огонь на земляном полу, тепло уютной и тесной избушки, простые слова детской песенки, которую он услышал ещё издали: – Звёздочка моей мечты, Как узнать мне, где же ты? Как же мне тебя достать, Если ночью надо спать? Звёздочка моей мечты, С поднебесной высоты, Будто ласковый огонь, Упади ко мне в ладонь... Пели Этьен и Терез, примостившаяся у него на коленях. Этьен, с видимым усилием двигая ещё непослушными пальцами, заплетал волосы девчушки в тонкие косички. Он поднял глаза на Бернара. Отчего-то вспомнилась темница, рука, обнявшая сапог, и отчаяние в коротком "Убей!".. Вскочила с места Кларетт, обрадовавшись богатой добыче, даже робкая Терез подошла поближе и погладила копытце косули, но Этьен не сказал ни слова и с места не сдвинулся. Пришлось снова выйти под снег, отрубить плечо косули, а остальную тушу подвесить повыше на дерево да растянуть на кольях снятую шкуру. Когда Бернар снова вернулся в тепло, Этьен уже спал, отвернувшись к стене. Ждать ужина не стал, выпил чашку горячего отвара, настоянного на шиповнике и малине, забрался под одеяло. Обнаружил, что одеяло у него теперь своё собственное, с Этьеном не разделённое. Его друг скорчился под каким-то тряпьем. Уже засыпая, попытался по привычке прижать юношу к груди, но рука решительно уперлась ему в плечо, и тихий, но очень твёрдый голос проговорил: "Нет". Назавтра Этьен пропал на целый день. Бернар с Кларетт провозились с неожиданным богатством: тушу косули сначала разделали, потом закоптили над медленным и дымным огнём. Кларетт возилась со шкурой, отскребая её и вымачивая. Под вечер похолодало. Снег усилился, плотным слоем покрыв землю. Бернар заволновался. Какое-то время ещё пытался уговорить себя, что Этьен – не нежная барышня, скитался немало и бывал в разных передрягах, но все же не выдержал, закутался в плащ, побрел по сумрачному лесу, пытаясь разглядеть следы на нетронутом снегу. Он шёл наугад, но ноги сами вывели его к берегу лесного ручья, теперь почти скрывшегося под снегом, но не замершего. Фигура, застывшая на камне над ручьём, могла бы показаться снежным сугробом. Бернар мягко тронул Этьена за плечо, не дождавшись ответа, сбросил с его головы капюшон, повернул к себе бледное лицо. – Пришёл?.. Зачем? – За тобой. Пойдём домой, быстро! – скомандовал Бернар, поднимая юношу на ноги. – Домой? Не хочу-у-у, – как пьяный растягивая слова, засмеялся Этьен. – Там стенки такие то-о-о-нкие, все слышно... Даже Терез спросила: "А что они делают?".. – Ты что, ревнуешь меня? – в тон усмехнулся Бернар. – Глупый ты, я – шлюха, помнишь? Вспомни, кто был моим последним клиентом. Как я могу погубить такую карьеру связью с тобой? Небольшая доля обычной язвительности вернулась в голос Этьена, но Бернар не поверил браваде. Он осторожно обнял заснеженную фигуру, принялся ладонью стряхивать снег со спины, с плеч. Этьен попробовал вырваться, но Бернар не разомкнул объятий, и вскоре юноша затих, спрятав лицо в складках плаща, вздыхая глубоко и влажно. – Прости меня, слышишь? Прости! – проговорил Бернар. – За что? Ты ничего мне не должен. Ты ничего мне не обещал. Ты можешь спать с кем угодно. – Кларетт – хорошая женщина. Но и она не стоит твоей дружбы. – Дружбы? – усмехнулся Этьен и взглянул в лицо Бернару. Его глаза блестели. – Мы никогда не были друзьями. И это не твоя вина, что я придумал себе сказку. А знаешь, как красиво: храбрый рыцарь спасает от смерти менестреля, чтобы жить с ним в любви и согласии и умереть в один день. Ты просто напомнил мне: сказки, они ведь всегда – про других. Впрочем, мы всё ещё можем умереть в один день. – Я согласен, – ответил Бернар. Поднял пальцами подбородок, поросший золотистым пушком, и медленно поцеловал бледные губы. Не сразу Этьен ответил на поцелуй. Вначале неуверенно, просто уступая, сдаваясь напору более страстного соперника. Постепенно увлекаясь, загораясь, перехватывая инициативу, покусывая губы, проникая языком в горячую влажность чужого рта. Бернар первым прервал поцелуй. Смеясь, погладил щеку Этьена, коснулся пальцем губ. – Смотри, какая метель. Если не вернёмся в дом, умрём в один день. Сегодня. – Нет, сегодня уже не успеем, – притворно вздохнул Этьен. – Разве что завтра. А в избушке их ждала густая и горячая похлёбка из оленины и перетертого овса, тепло огня, уютная теснота. Они сели рядом, не в силах оторваться друг от друга, прижимаясь плечами, коленями, мешая друг другу есть. Кларетт, взглянув на них, улыбнулась понимающе и немного печально. На ночь она поставила рогатину перед их постелью и повесила плащи – просушить, тем самым отгородив их от огня. Сразу стало прохладно, пришлось прижаться друг к другу теснее. Бернар прошептал в рыжие завитки на виске: – Солнышко, я хочу тебя, правда. Но я не могу, если не хочешь ты... И услышал такой же тихий шёпот: – Кто же тебе сказал, что я не хочу?..