Лига

Тонкая кожа под ладонями, такая гладкая, такая тёплая. Под кожей жёсткие мышцы, сильные, подвижные. Косточки бедер, по-детски хрупкие, жилистые длинные ноги, как у породистого жеребёнка, а выше - мягкий пушок чуть влажных волос... Небольшой, но твёрдый член упирается в ладонь, сладкий стон дрожит на губах... Задыхающийся шёпот: – Подожди, радость, подожди... Дай – я... Лёгкие ладони оглаживают плечи, грудь, живот, широко проходят по бокам, раздвигают колени. Горячее и влажное дыхание касается живота, пупка, почти обжигает крайнюю плоть. Снова недолгая борьба, в которой Бернар пытается вырваться, взять верх, снова торопливый шёпот: – Нет, мой свет, так все будет слишком быстро. А я хочу долго. Доверься мне... И Бернар сдаётся. Плавится, как воск, в ласковых и сильных руках, отзывается каждому движению быстрых пальцев. Кто сказал, что эти руки искалечены? Его тело поёт, как струны золотистой лютни. Его тело существует отдельно от земли и неба, от ночи и дня, от крохотной избушки, затерянной в зимнем лесу. Не было сил терпеть эту пытку, и Бернар положил ладонь на теплый затылок и прижал любовника ближе, погружаясь в глубину жадного и жаркого рта, в упругое горло, сжимающееся так сладко... Действительно, надолго его не хватило. И кто бы удержался в руках настоящего мастера? А мастер ещё не разделался со своей жертвой. Шершавый язык прошёл от паха до груди, губы втянули сосок, зубы чуть прижали нежную кожу. Желание стремительно возвращалось, отзываясь на ласковые прикосновения, на медленные влажные поцелуи, покрывающие ключицы, шею, угол губ. Острый язычок поигрался с мочкой уха, обвёл изгибы ушной раковины, пощекотал отверстие. Бернар обхватил тонкую талию, попытался подмять под себя партнёра, но тот выскользнул из его объятий, закрыл губы поцелуем, простонал: – Я всё сделаю сам, пожалуйста, позволь... И снова Бернар уступил, доверился волшебным рукам. Он задохнулся от острого, почти болезненного желания, когда Этьен оседлал его бедра, медленно опускаясь, с каждым движением принимая его в себя чуть глубже, обхватывая теснее, пока их тела не соединились, слившись в одно целое. Помедлив лишь мгновение, Этьен продолжил томительный танец, и вскоре Бернар потерялся в бархатной и упругой глубине, в волнах нестерпимого желания и, притянув к себе узкие бёдра, задвигался быстро и сильно, задыхаясь на самом краю, срываясь в тёмную, жарко пульсирующую бездну. Потом они долго лежали, обнявшись крепко, до боли, так тесно сплетясь друг с другом, будто были они деревьями, сросшимися корнями. Бернар погружался в сладкое забытьё между былью и сном, словно существуя отдельно от обессилевшего тела, там, где есть только запах любимых волос, тепло дыхания на плече, тонкая рука под его ладонью. Этьен пришёл в себя первым и снова потянулся за поцелуем. В этот раз он был покорным и тихим, доверчиво открываясь и отдаваясь, серебряной рыбкой изгибаясь на тёмных шкурах под ладонями Бернара, задыхаясь беззвучными стонами, вскидывая руки над головой, скрещивая тонкие лодыжки на пояснице, выплёскиваясь в жаркую тесноту между их телами. Неожиданное счастье наполнило жизнь Бернара. Оно же его и испугало. Ведь именно так когда-то давно, в прошлой жизни, его Маргеритт, его невеста, была для него всем. Первым, о чем он думал, просыпаясь, и последним, чем заканчивался его день, целью каждого его поступка и центром каждого плана на будущее. Это не могло повториться. Никогда больше он не позволит другому существу, с присущими людям несовершенствами, так прочно вплести себя в нить его жизни. Ему удавалось убедить себя, что их роман с Этьеном не более чем забавное приключение, приятное времяпрепровождение двух попутчиков, вынужденных делить невольное заточение в месте скучном и одиноком. Он верил в это до тех пор, пока не ловил взгляд зеленых веселых глаз с лисьей хитринкой в глубине, пока длинные неровные пальцы не касались его руки, пока знакомый голос с чуть заметным придыханием не говорил ему милые глупости. Он убеждал себя, что опасности нет. А также и в том, что Кларетт он ничего не обещал, а значит, и не предал её ни в чем. Однажды ночью, в перерыве между ласками, Бернар услышал тихий прерывистый вздох по ту сторону огня. И тотчас же Этьен проговорил, тепло и очень просто: – Кларетт, иди к нам. Ей понадобилась долгая минута, чтобы решиться. Но когда она нырнула под их одеяло, с сомнениями было покончено. Сначала они ласкали её вместе, но потом Бернар лишь лежал рядом, поглаживая её плечо или бедро, глядя, как губы Этьена вбирают её крупные соски, как скользят его пальцы в тёмных завитках её волос, как сладкая мука искажает её лицо с закушенными губами и слезинкой, бегущей по виску. А потом Этьен лёг между её бёдрами, и Бернар стал глядеть уже только на него, на тонкую талию, на движения белых круглых ягодиц, на рыжие пряди, падающие на плечи. Блеснули в темноте весёлые глаза, и Этьен перевернул женщину на живот, поставив на колени, нежно целуя её плечи и шею, снова вошёл, нарочно широко расставив ноги, прогнувшись в пояснице и призывно, и похабно. И Бернар принял угощение, без особых церемоний толкнулся в ещё влажное и растянутое отверстие, сразу задавая быстрый темп обоим партнерам. В этот раз никто из них не сдержал стона, причём Бернар продержался дольше всех. Лежали под одним одеялом в тесной темноте, наслаждаясь приятной усталостью и теплом разгоряченных тел. Кларетт заявила без малейшей грусти в голосе: – Гореть нам всем в аду. – Несомненно, – легко согласился Этьен. – Мне так и так в рай дороги нет, – призналась женщина. – Я родила без мужа. – Это что, – возразил Бернар. – Я, например, продал молитвенник мачехи, такой нарядный, с камешками в окладе, и на вырученное серебро повёл друга в бордель. У него именины были, надо же было отметить. – По сравнению со мной вы оба – невинные агнцы, – надменно проговорил Этьен. – Дело было так: давали мы действо про Благовещенье. Я как раз представлял ангела. И вот стою я перед Девой Марией и только собрался изложить ей благую весть, как один из нашей труппы, придурок редкостный, возьми и ущипни меня за зад. Это было неожиданно. И от неожиданности я выдал такую тираду, которой в Святом Писании нет. Даже в самом несвятом тоже нет. А вы говорите... От их смеха проснулась Терез, и Кларетт ускользнула, чтобы лечь с ребёнком. На следующее утро, собираясь на охоту, Бернар тихонько сказал Этьену: – Нам пора в дорогу, лис. Тот лишь молча кивнул. Покинуть маленькую лесную избушку, добрую Кларетт, робкую Терез оказалось нелегко. Конечно, они оставили Кларетт лошадку и телегу. Бернар всучил расстроенной хозяйке пригоршню медяков - больше денег, чем она когда-либо видела в жизни. Этьен уединился с обеими и долго говорил с ними о чем-то. В конце беседы все трое были в слезах. Проявила щедрость и Кларетт, снарядив их в дорогу шкурами и копчёным мясом, мешочком драгоценного овса, целым набором трав: от жара, от кашля, от трудностей с желудком. Шмыгал носом Этьен, а когда избушка скрылась за поворотом лесной дороги, он протянул Бернару ладонь, жестом по-детски беззащитным. Кисти его рук были обмотаны холстиной, чтобы скрыть увечье, чтобы не мёрзли тонкие пальцы. Они выбирали лесные тропы, ведущие на север. Оставались в лесу, пока не закончилась еда, спали на снегу, прикрытом еловыми лапами, пили воду из ледяных лесных ручьев. Говорили мало, любили друг друга с грустной и ранимой обреченностью, выплескивая на талый снег предчувствие скорой разлуки. На четвёртые сутки вышли к большому селу. Там Бернар рискнул, продал главное богатство - кольчугу королевского стражника, убитого так давно, что казалось сомнительным: а жил ли на свете такой человек, на свою беду повстречавший клинка лиги?.. В этом же селе Бернар потерял Этьена. Ему понадобилась вся его выдержка, каждая капля хладнокровия наемного убийцы, чтобы подавить панику, не бегать по ярмарочной площади с воплями, как ошпаренная курица, а осмотреться внимательно и спокойно. Но паника все же звенела в ушах колокольным набатом, затягивала взор тёмным туманом, и только чудом заметил Бернар дорогого друга, вкусно грызшего красное яблоко на пороге местной церквушки. Он подошёл и молча сел рядом. И понял, что без Этьена нет ему смысла продолжать путь, нет для него ни цели, ни дороги. Конечно, их искали. Но кого именно? Пожилого лоточника с сыном-юродивым? Двух лицедеев, представление которых на площади Сент-Квентена видели десятки королевских стражей? Монаха францисканца с туповатым слугой? Стеснительную девушку-селянку и явно похитившего её солдафона, которые своими стонами и криками так взбаламутили приличную чистую таверну, что шлюхи стали требовать с клиентов двойную плату. И им платили, а куда деваться, если такое творится? Они не бедствовали. Кое-что Бернар прихватил из прошлой жизни, да и Этьен оказался удивительно одаренным вором. Помня об изуродованных руках, Бернар поначалу скандалил, но потом согласился на спор: если в течение дня он хоть раз поймает Этьена на попытке снять с пояса его кошель, с воровским ремеслом будет покончено. В этот день кошель исчезал и появлялся у него на поясе с десяток раз. Раздосадованный Бернар обвинил вора в колдовстве. К спору больше не возвращались. Они могли позволить себе купить пристойных лошадей и продолжать путь в относительном комфорте. Но с комфортом шла опасность, и вместо лошадей покупалось колесо точильщика, и на ярмарочной площади Арраса к Этьену, зазывавшему публику весёлыми и чуть непристойными шутками, выстроилась целая очередь. А утром город покинула приличная купеческая пара с целым возом добра, под охраной трёх наёмников. До Ленса пара не доехала, там двое тучных монахов-францисканцев вошли в городские ворота, смешавшись с потоком горожан, спешивших вернуться домой до темноты. Монахов ещё видели за завтраком в лучшей таверне рядом с новым собором святого Доминика, но позже по Венденской дороге рослый фермер толкал тележку с мешками, а рядом семенила худая и затравленная жена. Двумя днями позже в соборе Трейской Богоматери в Лилле почтенная матрона слушала обедню; её сопровождала молоденькая служанка. Молодой дворянин с пожилым хмурым слугой миновали Арментье стороной, рассчитывая заночевать в Белле. Однако к городу они подъехали в темноте, когда ворота уже были закрыты. Немного покрутились среди таких же опоздавших, слуга купил у кого-то флягу кислого вина и круг сыра. Стреножили лошадей, развели свой костер чуть в стороне от черни. А позже, когда притих лагерь у городских ворот, отправились в путь пешком, прихватив с собой только самое необходимое. Шли молча, лишь один раз Этьен спросил: – А стоит ли нам идти в Клеменси? Что там такого важного? – Золото, лис, – коротко ответил Бернар. – много золота. – Золото всегда можно добыть, – заметил Этьен, но спорить не стал. Когда-то Клеменси было большим аббатством. Сто лет назад его разорили и сожгли фламандцы, тогда же, когда пал и Ленс. Теперь от прежних построек остались лишь местами обвалившиеся стены с пустыми окнами-глазницами, да осколок колокольной башни, поломанным клыком уходящий в ночное небо. Но Бернар знал: там, под фундаментом колокольни, скрыта кладка ещё более древняя, камни церкви святого Клемента, построенной ещё римлянами. И в подвале этой давно разрушенной церкви, среди полуистлевших бочек с давно испарившимся вином, среди каменной крошки, пыли и тлена ждёт его всё, что осталось от рода де ля Круа. И так, по мелочам, то, что позже он добыл сам. Бернар с Этьеном остановились чуть поодаль, там, где густой кустарник скрывал каменную кладку разрушенной внешней стены. Тёмный остов аббатства в свете луны казался мёртвым, черным могильным камнем на белом снегу. Ни огонька, ни тени движения не заметил Бернар. Довольный тишиной и темнотой, отсутствием следов на тонкой снежной пелене, он сломал ветку потолще, обмотал её промасленной холстиной, проверил, на месте ли кремень и огниво, и обратился к Этьену: – Лисёныш, я все же пойду один. Если все в порядке, выйду к подножию башни и помашу тебе огнём. Ты увидишь, когда я зайду за стену. Начинай считать, если досчитаешь до ста, а я не подам тебе знака... – Кристоф... – перебил Этьен. Молча смотрел Бернар на любимого, назвавшего его настоящим именем. Замолчал и Этьен. Долгая минута понадобилась ему, чтобы продолжить: – Не ходи туда. Тебя там ждут. – Кто? – спросил Бернар. Губы не слушались его, будто кто-то другой говорил рядом, говорил его голосом. – Лига. – Откуда?.. – От меня. Я им сказал про Клеменси, Кристоф. "Не нужно было спрашивать. Не все ли понятно? Бернару заказали Эжени, Эжени – Бернара. Обычная практика, - думал Бернар, шагая к руинам аббатства. - Один будет убит, другой, если повезёт, ранен. Его легко будет найти и уничтожить. Слишком опасный секрет. С такими не живут. И Эжени – безумец, если думает, что его оставят в покое". Все ближе чёрные стены, скрипит под ногами снег, блестят осколки луны на мертвых костях Клеменси. Вот он идёт, не скрываясь, смотрите. А то, что между ним и входом в подвал оказывается то остаток стены, то груда камней, то кустарник, за сто лет захвативший аббатство, так это скорее по привычке. Просто он не любит, когда летит из темноты стрела. У волков свои повадки. Он сам выбирает себе гибель. Одну и ту же гибель всякий раз, с ласковыми руками и нежными губами. Из тех, что всегда бьют в спину и не знают ни промаха, ни пощады. Я не подам тебе знака. Уходи, Эжени. Ко входу в башню приблизился, почти не скрываясь, спустился в черный провал, присел на ступени, ведущие в древний подвал, зажег факел. На мгновение закрыл глаза, вспоминая расположение старинных сводов... И услышал тихое шевеление в темноте. Крысы... Размахнувшись, бросил факел в чёрную утробу подвала. Взялся за меч, на случай, если крысы вылезут из норы, но обнажить его не успел. Глухой гром прокатился где-то в глубине, вздрогнула под ногами земля, и с грохотом обрушилась стена колокольни, наполнив воздух каменными осколками. Бернар закрыл глаза и обхватил голову руками, скрючившись на земле. Через минуту стихли крики, и земля перестала стонать, и утих каменный дождь. Бернар осторожненько поднялся, стряхнул с себя песок и каменную крошку. От колокольни остался только один осколок, неровный и острый, один угол, где сошлись две стены. Но вход в подвал не обвалился, старая римская кладка оказалась прочнее норманнской. Где-то в глубине горел смрадный огонь. Бернар двинулся на свет. У последней ступени лестницы, сцепившись, будто в кощунственных объятиях, горело два трупа. Может быть, они бросились к выходу в поисках спасения, когда от факела Бернара взорвался порох в одной из бочек? Это был один из его собственных сюрпризов. Он даже не знал, для чего он готовил эту ловушку, а вот пригодилась же. С трудом протиснулся мимо мертвых, подумав, снял с пальца кольцо и достал из-за пазухи прядь рыжих волос. Кольцо бросил в огонь, прядь чуть опалил и уронил рядом. Может быть, сгорит дотла, а может, святой Гийом, покровитель лиги, будет добр к своим детям. Пусть живёт рыжая шлюха Эжени. Пусть даже будет счастлива. В углу разгреб обломки камней, достал из ножен кинжал, принялся копать. Вскоре лезвие стукнуло в деревяшку. Здесь нужно было двигаться осторожно, он приготовил и другие сюрпризы... Луна уже висела низко над горизонтом, когда Бернар снова вышел на воздух, ступил на скользкий снег. Теперь он не скрывался. Знал: удара не будет. Если бы хотел Эжени убить его, мог бы это сделать сто раз. А сейчас он, наверное, уже далеко. Но он никуда не ушёл, сидел на земле, прямо на снегу, обхватив себя руками, там же, где Бернар оставил его в конце прошлой жизни. Бернар достал из седельной сумы на плече тяжёлый кожаный кошель, бросил на снег. Сказал, глядя вдаль, на пустынную одинокую дорогу: – Мы в расчёте, лис. Будь счастлив. И не попадайся мне больше на дороге.