Селянин

      6       В четыре часа дня, когда солнце ещё жарило деревню, как школьник - жука под лупой, Машнов не выдержал смотреть рябящий телевизор и, запасшись водой, ушёл на новые поиски делянки. Он не унимался, искрился позитивом, но Кирилл видел, что друган начинает терять веру в мифический самосев конопли, просто пока не подаёт виду. Кирилл отказался идти с ним по жаре. Потенциальное богатство маячило далеко, а бить ноги и обливаться потом в тридцать пять градусов по Цельсию он не нанимался.       Сельская жизнь тоже достала, особенно отсутствие Интернета. Оставшись за сутки в одиночестве, Калякин решил поспать. Лёг на кровать, потыкал пальцем в экран смартфона. Страницы не загружались.       Перед носом прожужжала жирная чёрная муха и села на щёку, защекотала лапками. Кирилл отмахнулся, но муха лишь перелетела на лоб. Потом на нос, на голый живот. Затем мух стало три, одна больно укусила. Это была пытка, а не отдых. Почему-то опять вспомнился пидор на мотоцикле: он вон в таких условиях всю жизнь живёт. С его внешностью мог прекрасно в городе устроиться у бабы какой-нибудь и других втихаря поёбывать. Хотя не нужны в городе пидорасы. Ему здесь самое место, в навозе.       Кирилл поймал себя на зависти чужим внешним данным. Зависти, которую он сразу подменил ненавистью.       Заснуть не получалось. Мухи думали, что открытые участки его тела - аэродром, и донимали постоянными налётами, бесили. Калякин встал, натянул шорты, размышляя, что Пашкина прабабка по любому сдохла в этой постели, а он весь пропитался её старушечьим запахом, ещё день и он сам превратится в старого пердуна.       Сортир, куда Калякин пошёл от нечего делать, тоже не благоухал ароматами Франции или хотя бы сторублёвого освежителя воздуха. Низкий, с кучей щелей между изъеденными тлёй досками домик неизвестного архитектора примостили в углу двора среди пышно цветущих зарослей куриной слепоты. Из удобств предлагалась дырка в неровном полу и полочка для бумаги, на которую забывчивый Пашка положил стопку старых газет. Чистотой и меткостью попадания в дырку посетители туалета не отличались. Там тоже ползали мухи.       Всё естество Кирилла ещё вчера воспротивилось приближаться к этой зловонной параше. Но если отлить он мог на кусты или стенку забора, то сейчас его подпирало по большому. Была, конечно, мысль сделать это на травку и скрыть содеянное лопушком…       Калякин мужественно вошёл в уличный туалет, снял шорты, под которыми не было трусов, присел над дыркой. Оставил открытой державшуюся на верхней петле дверь и закурил, чтобы перебить вонь разогретых жарой экскрементов. Мешали мухи: садились на голую задницу, бёдра.       Подтеревшись скомканной пыльной газетой за девяносто второй год, Калякин выпрямился. Пол под его тяжестью заскрипел, две тоненькие полусгнившие досочки прогнулись.       — Ёб!.. — Кирилл выскочил от греха подальше, не натянув шорт. Выкинул в дырку бычок сигареты, понюхал плечо — воняло, страсть. В ванну бы залезть, но у поганой Пашкиной бабки даже примитивного водопровода нет, только колодец в огороде. Калякин подтянул шорты и пошёл на веранду посмотреть, не осталось ли в вёдрах воды, набранной вчера Пашкой. Но из двух пластиковых вёдер только в одном, в синем, на дне плескалось пальца на три, остальное, видимо, следопыт-коноплевод забрал с собой. Пиздец.       Кирилл мужественно взял другое, зелёное, ведро и, решив, что он не тупее Машнова, направился к колодцу. Но, выйдя на высокие порожки веранды, он заметил оранжевый «Опель Мокко» возле ворот банкирши: наверно, Лариса Батьковна пожаловала с работы домой. Поглазев бесцельно ещё пару минут на кроссовер и на коттедж за ажурным чугунным забором, Калякин продолжил путь.       Колодец был самым хрестоматийным — деревянный сруб высотой в метр, узкая крыша на столбиках, цепь с ведёрком. Набрать воды из него представлялось делом нетрудным. Кирилл заглянул в снятое с гвоздя ведро из нержавейки: не стерильно чистое, но сойдёт. Потом заглянул в колодец, звёзд не увидел. Вода отражала небо на глубине метров семи. Кирилл бросил туда ведро, оно гулко забилось о стенки бетонных колец, зашелестела, разматываясь, толстая цепь, завертелся кусок бревна, на которое эта цепь была намотана. Скоро раздался всплеск, цепь натянулась.       — Готово, — сказал Калякин и стал вертеть кривой металлический прут, служивший ручкой подъёмного механизма. Дело шло туго, пришлось приложить усилия и стиснуть зубы. Когда ведро показалось из шахты колодца, Калякин потянулся за ним, отпустил рычаг… Тяжёлое ведро мигом ухнуло вниз.       — Блять! Твою мать!       Снова раздался всплеск, более громкий. Калякин взбесился, пнул сруб. Но во второй раз подошёл к подъёму ведра с аккуратностью. Правда, мыться было негде, ванной Пашкина бабка не озаботилась и даже пресловутую русскую баню не уважала, купалась в корыте. И вода была ледяной, а греть на электрической плитке в кастрюле — убить два часа. Если бы сейчас Машнов был рядом, Кирилл бы его грохнул, но тот лазил неизвестно где, деревенщина.       Кирилл понюхал предплечье: воняло уже не так сильно. Он перелил воду из металлического ведра в пластмассовое, нашёл в доме тазик, наполнил его водой и, шипя и матерясь, ополоснулся прямо во дворе. Чистюлей себя не числил, но пока ходил туда-сюда, у него созрела идея, как скоротать вечер.       Подсушившись на солнце, Кирилл вышел на улицу. «Опель» соседки спокойно стоял на подъездной дорожке. Движухи в деревне как обычно не наблюдалось — куры, гуси, собаки, кошки и больше никого.       Калякин обошёл Пашкину «Тойоту», поправил дворники, открыл лючок бензобака, постучал носком шлёпка по покрышке, исподтишка в это время глазея на коттедж. Его интересовало главным образом, одна ли сейчас банкирша, не шпилит ли её сельский пидорок, а если да, то в какой позе и на сколько лавэ нарабатывает. В голове роились и другие вопросы: как она поднимает ему член, если красавчик голубой, и можно ли считать его пидором, если он по мужикам только теоретически, а ебёт бабу? Калякин ещё не видел эту бабу, а уже чувствовал, что ревнует её к ковбою. Надо было это прекращать.       Кирилл покрутился возле машины, подумал, не надеть ли майку, но решил остаться лишь в шортах: жара и деревня отменяли соблюдение этикета. Помимо этого, с обнажённым торсом товар демонстрировался лицом — спортивное телосложение, широкие плечи, татуировки из дорогих салонов.       Перейдя наискось через прикатанную каменистую дорогу, — никак не мог понять из чего конкретно она сделана, — Калякин на пару секунд задержался у «Опеля», заглядывая в него через водительское нетонированное стекло. Ничего особенного не узрел, кроме солнечных очков на передней панели, и направился к калитке.       Перед калиткой тоже остановился, так как сквозь забор увидел саму хозяйку, срезающую цветы на клумбе. Она стояла, наклонившись, у неё были распущенные светлые, несомненно, окрашенные волосы, которые заслоняли лицо, и внушительные габариты, при которых вспоминаются женщины русских селений. Весила она явно под центнер, но толстой не была — всё уходило в рост и крупную кость. На ляжках длинных ног, насколько Кир мог оценить с расстояния, не наблюдалось целлюлита, а живот и сиськи не отвисали на полметра. Белые шорты, топик, сланцы и полотняные перчатки — больше на ней не было ничего.       Банкирша занималась будущим букетом и не замечала молодого наблюдателя. Кириллу не терпелось посмотреть на неё в полной красе. Он смело открыл калитку, хотя дальше не прошёл. Кашлянул.       — Лариса!.. Привет!       Женщина подняла голову, выпрямилась, держа цветы и ножницы на некотором отдалении от тела. Да, она действительно была очень высокой и фигуристой, ухоженные волосы падали на плечи, но Кирилла интересовало ещё и лицо. Оно было овальным, с большими светлыми глазами, чёрными бровями, несколько крупноватым носом и чётко очерченными узкими губами. Макияж, сделанный на выход, сохранился, за исключением помады. Калякин пришёл к выводу, что она хоть поюзанная, но симпатичная, по сельской местности сойдёт, лишь бы дала, даже без денег.       Банкирша сощурилась, разглядывая визитёра, сдула с кончика носа наглую муху.       — Мы знакомы?       — Пока нет, но можем восполнить этот пробел прямо сейчас, — Кирилл любил считать себя покорителем женских сердец, а что прокатывало с городскими шкурами, прокатит и с деревенской тёткой.       Лариса отложила цветы и инструмент на вкопанную рядом скамейку, сняла правую перчатку, тыльной стороной ладони стёрла что-то со лба, тряхнула головой и снова повернулась к незваному гостю.       — Так кто ты такой? Не тёти Нюры внук?       — Чей? — Калякин понятия не имел, как зовут Пашкину бабку.       Банкирша приблизилась, кивнула ему за плечо:       — «Тойота» не твоя вон стоит?       — А! «Тойота» — Пашкина. Он внук. А я его друг. Кирилл. Для друзей просто Кир.       Он заигрывающе передёрнул бровями, улыбнулся во весь рот и протянул руку. Лариса не пошевелилась, чтобы в ответ подать свою.       — Чем могу быть полезна, Кирилл?       — Ну что так официально? — ему пришлось убрать руку и понять, что завязать знакомство будет сложнее.       — Так чем тебе помочь, Кирилл?       — Чем-чем… Просто по-соседски зашёл познакомиться, вдруг это я смогу быть тебе чем-то полезен? — Калякин постарался и томным голосом, и мимикой, и выставлением выдающихся частей своего тела в выгодном свете намекнуть, чем именно он надеется помочь, однако Лариса или не поняла, или не захотела понять, но лицо её осталось беспристрастным.       — Спасибо, мне сейчас ничего не надо. Отдыхай, Кирилл. Прошу извинить меня, мне некогда.       Дав понять, что разговор окончен, она повернулась к оставленным цветам и клумбам, только Калякин был не лыком шит, он уже настроился на сумасшедший вечерний секс. Он шагнул к банкирше и придержал за руку.       — Эй! Что, даже на чай не пригласишь?       Лицо тётки исказилось возмущением, она резко отдёрнула руку.       — Во-первых, не «эй»! Побольше уважения! А, во-вторых, проваливай отсюда. С ровесницами так разговаривать будешь.       — Так ты что, обиделась, Ларисочка? Я же со всем уважением. Ты мне понравилась. В глуши скучно, а мы вдвоём могли бы… а? Я же паренёк горячий, с фантазией…       Она не дослушала.       — Убирайся! Пока я тёте Нюре не позвонила и не рассказала, каких друзей её внук…       Кирилл тоже не дослушал. Ярость отказа и наглого обращения с ним, депутатским сыном, затмила крупицы разума, он захохотал.       — Давай, звони. Эта Пашкина бабка как раз про тебя рассказала, что ты с пидором из того дома, — он указал рукой налево, — трахаешься. Деньги ему платишь за каждое осеменение. Тупая пизда! Я же к тебе по-хорошему! Перед одним ноги раздвигаешь, так… Так я опытней его, я баб за свою жизнь перетрахал!.. Тебе понравится, визжать от удовольствия будешь…       — Убирайся, — ледяным голосом проговорила бледная, как её шорты, банкирша. — Убирайся, подонок малолетний, или я сейчас ментов вызову.       Под убийственным взглядом у Калякина слова застряли в горле. Было ясно, что обещание тётка выполнит, и некстати вспомнилось, что она банкирша из райцентра, его отец областной депутат, она может дать ход делу, а отцу огласка не понравится, скандал попадет в СМИ и тогда гасите свет…       — Хорошо, я уйду, — сказал Кирилл и ретировался за калитку. С поражением не смирился, затаил злобу.       7       Шёл девятый час вечера, а Пашка Машнов не возвращался. Кирилл мучился бездельем. Телевизор надоел, с институтскими приятелями по телефону наболтался, малина в саду оказалась червивой, яблоки не созрели. Мысли постоянно крутились вокруг банковской суки и желания отомстить ей за отказ. Правильным было бы нассать ей под дверь или проколоть шины кроссовера, разбить стекло, или, может, написать краской на заборе — или на «Опеле», — что она шлюха.       Калякин стоял на веранде, курил и думал над новыми способами мести. Осуществлять их прямо сейчас он не собирался, и вовсе не потому, что «это блюдо подают холодным». Он трусил. Боялся последствий. Поцарапать машину доставило бы ему несказанное удовольствие, но разбираться дальше с ментами он боялся: кто знает насколько влиятельна банкирская сука в этом зачуханном районе области.       Где-то истошно закричал младенец. Должно быть дурная мамаша, залетевшая от алкаша…       Кирилл опомнился: какие младенцы в глухой деревне? Что же тогда?       Крик повторился, на этот раз ближе и в другой тональности. Теперь до Кирилла дошло — сцепились кошки, их драчливое мяуканье похоже на плач ребёнка.       Кошки опять заорали. Калякин спустился с веранды, вышел на улицу, чтобы хоть как-то развлечься. Подобрал камень у дороги и швырнул в кусты сирени между домами, из которых доносились утробное шипение и зычный мяв. Снаряд прошелестел по листве, сбивая с неё пыль, и шмякнулся в глубине зарослей. Мгновенье спустя из сирени выскочили две кошки, обе серо-полосатые, как близнецы, и, задрав хвосты, бросились наутёк.       — Кыш! — подогнал их Калякин и для пущего эффекта звонко захлопал в ладоши. — Кыш, сволочи! Кыш!       За спиной трубно замычала корова. Корова… да!       Мозг Калякина заработал в верном направлении. Если нельзя достать банкиршу, можно докопаться до её дружка. Пастуха точно некому защитить.       Предвкушая веселье, Кирилл развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел свою жертву. Селянин вёл корову с выпаса, уже сворачивал к дому. Тощие коленки снова были голыми, но на плечи он набросил ветровку. Парень старательно не замечал стоявшего посреди дороги приезжего.       Кирилл отмахнулся от мух и пошёл в дом за олимпийкой, так как небо незаметно затянули тучи, похолодало. В доме, душном и вонючем, он безрезультатно попытался дозвониться Пашке, смочил горло остатками утреннего чая, а потом с радостью убрался на свежий воздух.       Из-за туч на улице сильно потемнело, вместо приятного розовато-золотистого оттенка на деревню опустилась мрачная серость. Лаяли собаки, высоко над головой гудел невидимый самолёт. Коренному горожанину это почти абсолютное безмолвие с птичьими криками, вьющимися комарами казалось почти нереальным, как картинка из чёрно-белого советского фильма про жизнерадостных колхозниц, и вместе с тем было в нём нечто домашнее. Поэтому Кирилл чувствовал вседозволенность, ведь по дому можно ходить голяком, свинячить, заниматься хуйнёй, не оглядываясь на чужое мнение и общественные нормы, и никто тебя за это не накажет.       Калитку на усадьбу пидора он открыл без стеснения. Двор был большим и в отличие от Пашкиного выкошенным, правда и хлама вдоль забора, гаража и деревянных сараюшек хватало — покрышки, старые чугунки, тазы, ржавые трубы, велосипед без колеса, строительный мусор, груда грязного песка, сломанные игрушки. К этому прилагались забетонированные дорожки, открытая беседка, кусты красной смородины, вольер для собаки. В целом впечатление создавалось хорошее, как говорится, бедно, но чисто.       Во дворе было пусто, в доме свет не горел.       — Эй! — позвал Калякин. Ему никто не ответил, зато где-то за домом замычала корова и, вроде бы, послышался мужской успокаивающий голос. Вероятно, пастушонок разговаривал со скотиной.       Кирилл нагло прошёл через двор, наткнулся ещё на одну калитку с противоположной стороны опоясывающего двор и дом забора. За ней увидел плодовые деревья, часть огорода, лужайку с мангалом и капитальный кирпичный сарай с тремя дверями. Проход одной двери загораживала сетка с мелкими ячейками, вторая была закрыта, из-за неё доносились неясные звуки, похожие на… — мозг Калякина с трудом их идентифицировал, — на похрюкивание. А за третьей дверью мычала корова. Тихо мычала. Словно ворковала.       — Сейчас, Зорька, сейчас, потерпи, — тихо приговаривал пидорок, чем-то грякая, разливая воду, топая по деревянному настилу. — Сейчас помою тебя и подою. Вот. Вот так, моя хорошая. Ещё немножко… Терпи. Вот так.       Потом он замолчал, грякнуло по полу ведро, и раздались звуки, как будто бы кто-то в это ведро ссыт с интервалами — тугие струи бились о металлические стенки и дно. Дойка началась. Кирилл решил на это посмотреть.       У двери коровника в нос ударил запах навоза. Кирилл скосоротился, закрыл нос рукавом олимпийки и ступил на порог.       — Приветики, — сказал он совсем недружелюбно, с ухмылочкой. Кроме вони, в низком помещении, разделённом перегородкой на две части, было достаточно темно, свет почти не проникал через пыльный прямоугольник окна под потолком, а в единственной малость облепленной паутиной лампочке советского образца было от силы ватт семьдесят. Под этой лампочкой и стояла, слабо помахивая хвостом, пёстрая Зорька, а поперёк её туловища на самодельной табуреточке сидел хозяин и дёргал за соски вымени. Молоко короткими тонкими белыми струями брызгало в ведро, издавая те самые звуки, по мере наполнения ставшие булькающими.       Дояр не заметил вторжения и вздрогнул, услышав голос за спиной, обернулся, перестал дёргать корову. Взгляд стал испуганным, сразу ушёл в сторону.       — Что-то… надо?       — Надо, — ухмыльнулся Кирилл. — Как тебя зовут?       — Егор, — ответил селянин и выдоил ещё четыре струи. Калякину нравилось, что его боялись, но не нравилось, что боялись недостаточно.       — Э, Егор, я к тебе обращаюсь! Выйдем, поговорим?       Егор бросил доить, но не повернулся. Чёрные волосы рваными завитками рассыпались по его щуплым плечам. Брошенная корова лягнула ногой, едва не опрокинув ведро, Егор машинально её погладил.       — Ты мне должен за штаны. Твоя скотина их дерьмом уделала! С тебя пять штук.       — Я здесь ни при чём. Не надо было её уводить.       Егор не оборачивался, сидел ровно и говорил тихо и спокойно, как говорят с террористами. Но Кирилл задницей чуял его страх и это заводило, распаляло унижать. И раз дояр не поворачивался к нему, Калякин прошёл в сарай, стал так, чтобы видеть лицо жертвы, но подальше от коровы.       — Корова твоя, значит, ты за неё отвечаешь. Не найдешь денег через сутки, я твою скотину на говядину сдам.       — Ты не имеешь права, — Егор поднял на обидчика глаза, страх в них теснился рядом с верой в справедливость.       — Какие слова! Ты знаешь, кто я такой? Я Кирилл Калякин. Слышал такую фамилию?       — Нет.       Корова переступила с ноги на ногу, замычала. Ей требовалась дойка.       — Мой отец депутат облсовета, так что я на всё имею право. Понял, ты?       — Мне казалось, что депутаты должны нас защищать от таких, как ты.       — Что ты сказал, щенок? — Кирилл был готов его ударить.       — Ничего, — смиренно опустил голову селянин. Кирилл засмотрелся на его точёный профиль, на миг выпал из реальности, а когда вернулся, в голове была другая тема.       — Правду говорят, что ты пидор?       Егор вскинул голову: взгляд пылал, но тут же потух. Он не ответил, снова отвернулся, погладил корову.       — Значит, пидор, — сделал вывод Кирилл. — Любишь, когда тебя в жопу долбят?       Егор не отвечал.       — Хуи тоже сосёшь? Падаль… А с кем же ты в этой дыре чпокаешься? Бабки тут одни. Жаль, Лариска не мужик. Воротит от неё, наверно?       Новый взгляд Егора был ещё яростнее, как тонны напалма, но так же быстро остыл. Корова нервничала, топталась, мычала.       Кирилл захохотал.       — Альфонс, а за бабу свою постоять не можешь. Вот поэтому ненавижу пидоров, давить вас надо, гадов, пока не расплодились.       Он приблизился к Егору, к корове и пнул носком кроссовка ведро. Оно со звоном повалилось, около трёх литров молока растеклось по грязным доскам пола. Егор сидел, опустив голову, и не смел ничего возразить или сделать, только желваки ходили. Слизняк. Хоть красивый, а слизняк. Пидорская гнида.       — Завтра вечером зайду за деньгами, пять кусков, — повторил Калякин и покинул сарай с чувством собственного превосходства. Знакомство с Егором восполнило незадавшийся было день. Только сука Лариса не выходила из головы. Предпочла ему нищего навозного пидора, старая крашеная швабра.       Секса хотелось ужасно. Член болезненно стоял.       Ещё с дороги Кир увидел, что в окнах Пашкиного дома горит свет, и ускорил шаг. Почти окончательно стемнело, тучи застилали две трети неба, оставшаяся треть, на западе, была нежно-розового цвета, тлела, как угли в костре до того, как превратятся в пепел. Со всех сторон жундели комары, несколько покусились на незакрытые части тела. Что-то большое, чёрное, но не птица, пролетело совсем низко над головой — ёбаная летучая мышь! Кирилл вспомнил, что эти бэтмены норовят вцепиться в светлые волосы, и пустился в припрыжку к дому.       Пашка курил во дворе, сидя на корточках у крыльца. Вбежавший в калитку Калякин едва не наткнулся на него в темноте.       — Ну ёб твою мать, — возмутился, вставая Пашка, — где тебя носит? Обошёл тут, блять, всё, думал уже, ты на попутке в город свалил.       — Да так, с Егором познакомиться ходил. Тот, который с коровой.       — А! Точно! Егор! Точно, его Егор зовут! Как я раньше не вспомнил? А фамилия… сейчас скажу… Рахманов! Точно, точно. И как, подружились?       — Я его на бабки поставил, — похвалился Кирилл, чешась от комариных укусов.       — За что? — удивился Пашка, засмеялся.       — Да хер с ним, потом расскажу. Пойдём в дом, а то сожрут нахер… У тебя что?       Машнов гордо выпятил грудь, дососал фильтр и запустил бычок в траву. Победно улыбнулся.       — Я нашёл. Нашёл родимую! Теперь заживём, Кирюха, заживём!       Калякин развеселился, забыл обо всём, что сегодня произошло, мысли переключились исключительно на перспективы наркосбыта и купания в несметных богатствах. Пока не заснули, обсуждали подробности дела. На повторную разведку решили идти утром.