Селянин

      19       Шёл дождь. Холодный хмурый ливень. Упругие струи шумно били в стекло и стекали вниз крупными каплями. Всё было серым и однообразным, словно размытая картинка в чёрно-белом телевизоре, и этой постылой унылостью погода напоминала октябрьскую.       Дом тоже выстудился. Проснувшийся по звонку Кирилл сидел на кровати, укрываясь одеялом, и таращился в окно на мокрые дорожки и всё новые и новые потоки воды. Он не выспался. Глаза открыл, но мозг функционировал ещё со скрипом, ничего не соображал. Организм пытался улечься снова, подъём в пять утра был для него непомерной нагрузкой, к тому же дождь убаюкивал.       Разверзлись хляби небесные и надолго. Кирилл подумал об этом с облегчением. Скользнул взглядом по пузырящимся лужам в выбоинах на дороге и по траве, залитой водой, будто рисовые поля. Зевнул и лёг обратно, прикемарил под монотонный шум дождя. Конопля подождёт, в такую погоду по оврагам и буеракам до делянки всё равно не дойдёшь, завязнешь, вываляешься в грязи. А если дойдёшь — простудишься и сляжешь. Пусть альтруизмом страдает кто-нибудь другой. Егор Рахманов, например.       Нет, Егора он трогать не хотел.       И чокнутым пидором язык не поворачивался назвать. Конечно, Егор целый день крутится, косит, пилит, пасёт, доит — у него есть в этом необходимость, но, если бы и не было, он вряд ли сидел бы на попе ровно. Да-да, он из той породы людей, которые считают лень постыдной, тихо и честно трудятся, пока другие шастают по клубам, бухают и греют задницы на море. Чтобы заработать на лекарства и памперсы матери, ему даже приходится трахать старую, совершенно не возбуждающую его бабу. С каким лицом он это делает? Притворяется, чтобы не обидеть? А как потом берёт за это деньги? Нет, за себя-то Кирилл знал, чтобы он бы схватил шуршащие бумажки и не поморщился, а Егор с его гордостью? Для очистки его совести банкиршей умно придумана схема с заготовкой дров, забиванием гвоздей и прочей мужской «помощью» для дома, но оба ведь понимают, за что в действительности идёт финансирование.       Кирилл вспомнил про вымогание несуществующего долга и разлитое почти целое ведро молока. Литров десять там было… сколько это стоит?       Кирилл задумался, попытался прикинуть, но нет, не знал. Вдруг понял, что не знает ни сколько стоит молоко, сметана, хлеб, огурцы, мясо, рис, яблоки и бананы, ни сколько другие повседневные продукты. Каждый день находил их в холодильнике, в кастрюле, шкафу или своей поставленной под нос тарелке и ел, не задаваясь вопросом цены. В магазин он заходил за бухлом, сигаретами и презиками. Если брал закусь, то редко обращал внимание на ценники, а чаще сорил деньгами, удивляя очередных приятелей и чик.       Были периоды безденежья, были, тут врать не надо. Вместо виски за полтора косаря приходилось брать водку за пятихатку. Ездить на троллейбусе или на хвост друганам садиться вместо рассекания на собственной тачке. Водить тёлочек в кафешки вместо элитных клубов. Безденежье всего лишь означало, что родители дуются за какой-нибудь устроенный в пьяном угаре долбоебизм и урезают бюджет, надо было лишь переждать и вести себя паинькой. При этом набор необходимых для выживания продуктов всегда был на столе, не приходилось гнуть спину, зарабатывать на себя и всю семью.       Все заработки — сродни этой чёртовой конопле…       Вспомнив про злосчастную коноплю, Кирилл заметил ещё несколько вещей. Во-первых, он опять погрузился в размышления о Рахманове. Видел перед внутренним взором его фигуру — тонкую, нечёткую, словно двухмерную. Что-то делающую сильными руками, с уверенным размахом плеч и серьёзным взглядом — как у Чешира, только вместо улыбки в пространстве висели глаза.       С какого хрена думать о нём, а не о друзьях, оставшихся в городе, не о Пашке, не о девчонках? Неужели встреча с его матерью так повлияла? Ну да, собственная-то мать за всё время позвонила всего два раза, проверить трезвый он или в стельку. Отец вообще ни разу не позвонил. Плевать им на сына, считают, что вырос и ему ласка не нужна. Вот пусть и получают, что заслужили. Кириллу было их не жалко.       Или купание в выгребной яме мозги вправило?       Однако резкая перемена в своих суждениях настораживала, откуда-то проклюнувшийся разум был непривычен. Нет, совсем дебилоидом Калякин себя не считал, в душе был трепетным и ранимым. Глубоко в душе. Очень-очень глубоко. Где-то на глубине пятилетнего возраста, а после стал постепенно превращаться в рептилию, неспособную ни сочувствовать, ни сопереживать. В потребителя и вредителя. В эгоистичного паразита, живущего только естественными потребностями — спать, жрать, ебаться. До этого момента его всё устраивало.       Второе, что заметил Кирилл, это свой нос, уткнувшийся в обгаженную клопами бабкину подушку. Брезгливое отвращение сработало моментально, но лень и утренняя расслабленность взяли верх, и он лишь повернул немного голову, чтобы не вдыхать нафталиновый запах. Представил вокруг себя обволакивающее тонким слоем энергетическое поле, позволяющее лежать, греться, но не контактировать с застиранным бельём.       И третье — хотелось отлить. Стояк, если и был, то уже сдулся, можно было беспрепятственно справить малую нужду. Но… лил дождь, и кровать вопреки предубеждениям согревала. Вылезать из тепла ради похода под холодный небесный душ не хотелось. Кирилл терпел, проклиная деревню со всеми её неудобствами.       Наконец припёрло. Переполненный мочевой пузырь так болел, что хоть в кровать мочись. Дождь шумел и бил в окно.       Кирилл встал, впопыхах соображая, что надеть. Выбор был невелик, потому что кроссовки и штаны так остались в тазу у колодца, а одна из футболок и олимпийка — на верёвке, теперь там намокли, конечно. Вот блять!       Вчерашнюю футболку он нашёл скомканной на диване, впопыхах натянул. Валявшиеся там шорты надеть просто не успевал — вылетел через несколько дверей на мокрые порожки веранды, пробежав мимо разбросанных шлёпанцев. Вытащил член из трусов и с наслаждением пустил струю прямо в водопад льющейся из жёлоба воды.       А-аа, замечательно…       Выжав до капли и стряхнув, Кирилл заправил член обратно. Сухие, но пропитанные сыростью порожки стали холодить босые подошвы ног, стоять было невозможно. Кожа покрылась пупырышками. Кроме монотонного звука дождя, на улице не было ни единого звука.       Или… Кирилл прислушался, обнимая себя руками. Да, точно, заводят мотоцикл. Не новенький японский спортбайк с пол-оборота, а старую российскую рухлядь — дрынь, дрынь, дрынь…       Калякин не уходил с холода, ждал. Примерно через минуту «ижак» размеренно затарахтел. Потом, пробуя, несколько раз газанул, и гул начал приближаться. Кирилл шагнул на верхнюю ступеньку, привстал на цыпочки, вытянулся. Над краем забора увидел голову и плечи проезжающего Егора, тот был в шлеме, куртке и дождевике из зелёного целлофана. Вёз на продажу молочную продукцию, выполнял обязательства перед постоянными клиентами — не позавидуешь.       Кирилл вдруг спохватился, хотел предложить отвезти его на машине, даже кинулся вдогонку, но едва холодные капли попали на кожу, вспыхнувший было порыв угас. Да и Рахманов уехал далеко — не бежать же за ним босиком по лужам? Глядя на размякшую дорогу, поникшие деревья, нахохлившиеся дома, Кирилл смахнул с рук и лица влагу, затем отступил назад на веранду. Незачем думать о других, каждый живёт своей жизнью.       20       Когда Кирилл проснулся, светило солнце. Весело светило, ярко. Через окна, прорываясь сквозь листву и тюль, на пол падали косые лучи, в них переливались неведомо откуда взявшиеся микроскопические пылинки. Залитая светом горница напоминала красочную иллюстрацию из книг детских писателей, пропагандирующих счастливое советское настоящее для всего молодого поколения. Это было красиво и по-домашнему. Кирилл даже подумал, что обложной дождь, пасмурное небо и струя с порожек ему приснились.       Подумал и ужаснулся, быстро сунул руку между ног — трусы были сухими. Значит, он не поддался на коварную ловушку, подстерегающую людей во сне. Фух!..       Кирилл размял шею, окончательно понимая, что в действительности просыпался по будильнику в шестом часу и выходил на улицу: он лежал на диване в зале, одетый в футболку, на минимуме звука работал телевизор. Кирилл вспомнил, как смотрел его и заснул. А сейчас было без двенадцати минут час.       — Здоровый крепкий сон — наше всё, — пробормотал Калякин и сел. На смену положения голова отозвалась тупой болью. Много спать не всегда полезно, но сейчас лучшим выходом было придавить обратно подушку и забыться до вечера. Хотя голодный желудок был с этим не согласен.       Кое-как встав, Кирилл отправился на кухню, отрезал кусок краковской колбасы, прихватил кусок батона и бутылку пива и с этим набором отправился на улицу курить. Напоённая дождём природа благоухала. На небо словно плеснули новую банку голубой краски, трава, деревья и Пашкина «Тойота» отчистились от пыли. Под ними, правда, земля хлюпала, а на дороге стояли мутные жёлто-коричневые лужи. На поверхность повыползали длинные дождевые червяки. Над цветами порхали бабочки. Воздух был свеж и тёпел. Деревня жила. Однако город был милее.       Жуя колбасу, запивая пивом, Кирилл прошёлся по двору. Дождь и здесь сотворил несколько чудес. Например, почти смыл зловонные рвотные массы и фекалии. Но сортир не починил. На штаны и кроссовки в тазу стало жалко смотреть, вещи скорее всего испортились окончательно, придётся выкинуть. Зато драгоценная конопля хранилась в целости и сухости в сарае, ещё одна часть её в измельчённом виде перекочевала в целлофановые пакеты. Пашка приедет и обрадуется, похвалит. Хотя плевать на его похвалы, конечно.       Кирилл доел колбасу, корку хлеба выкинул под смородиновый куст, облизал пальцы и вытер их о валявшуюся на скамейке у колодца замызганную тряпку, некогда бывшую чьей-то рубахой — может, Пашкиного отца или деда. Потом перевернул носком таз с одеждой. Грязная вода волной выплеснулась на и без того сырую землю, кроссовки, трусы и штаны плюхнулись в грязную лужу вперемешку с кусочками дерьма.       — Фу-у, — скосоротился Кирилл и, забрав пиво, ушёл, пока его снова не вырвало. Пусть вещи обветрят, подсохнут, тогда и… Нет, он не знал, как скоро сможет до них дотронуться, лучше сразу в мусорку.       От пива головная боль прошла. Кирилл походил по двору, греясь на не очень в общем-то жарком солнце и раздумывая, чем бы заняться. Сгонять бы на речку, да погода для купания не очень, и вода после ливня, должно быть, грязная и холодная. Готовить жратву — он и так наелся. Воды наносить — лень, не царское это дело, обходится пока одним вчерашним ведром. Плавок вот чистых почти не осталось, сегодня надеть и хана. Когда ехал сюда, ворох белья не брал, всерьез думал — постирает, что тут такого, неужели взрослый пацан не справится со стиркой своих шмоток? А сейчас… как-то стирать… это опять воду надо набирать, греть кипятильником, порошок ещё где-то добыть. Потом, вечером.       И опять, как-то само собой, за глотком пива подумалось про Егора. Ему ведь наверняка приходится стирать за всеми, а стиральную машину-автомат без водопровода не установишь. Кирилл не представлял, как в старинные времена женщины обходились без этого девайса. У его матери ещё лет пятнадцать назад была обычная машина, правда блатная, с центрифугой — в одном отделении белье в воде полощется, а в другом на бешеной скорости отжимается. Он тогда совсем мальцом был, любил наблюдать за процессом, а мать всегда из ванной выгоняла.       Откуда-то из глубин памяти всплыло название — стиральная машина активаторного типа, но ностальгическое слюнопускание прервала еле различимая мелодия смартфона, лежавшего на подоконнике возле дивана. Почти опустевшая банка с жестяным звоном полетела к забору, а Кирилл взбежал на веранду, оттуда, скидывая шлёпки, понёсся в горницу. Смарт ещё пиликал, выдавал минусовку прошлогодней популярной песни Тимати. Звонил, конечно, Пашка — вот кто по-настоящему переживает за общее дело. Что ему опять, блять, понадобилось? Приезжал бы, да ебался здесь сам.       Кирилл вздохнул и приложил мобильник к уху.       — Пахан… Привет.       — Здорово, Кир. Как ты там, живой?       — Да вроде как, — Калякин двумя пальцами помассировал переносицу.       — Ничего не натворил? — вкрадчиво продолжил допытываться Машнов.       — За кого ты меня принимаешь?       — За тебя, Киря, за тебя родимого. Слушай, как там с нашим…? Всё собрал?       Кирилл сел на диван, уставился в так и не выключенный телевизор. По экрану, по лицу ведущей новостей, тощей, как вяленая вобла, зигзагами ползла муха. Сказать было нечего.       — Понимаешь, Паш… Тут, короче, дождяра лил всю ночь, куда идти-то? Не ходил сегодня, в общем.       — Ну… — Пашка злился, пыхтел. — Сегодня не ходил, а вчера-то…? Ты сколько раз без меня должен был сходить, раз пять-шесть?       — Сходил, — поджимая губы, соврал Калякин. Муха всё ползла и ползла, иногда останавливалась, тёрла лапкой об лапку. Картинки в телеке сменялись.       — Много там осталось?       — Мало. На пару раз.       — А, ну тогда без проблем, — Пашка повеселел, мысленно потирал руки. — Клёво. Не так уж и долго это получилось. На месяц же рассчитывали. Сохнет?       — Не сомневайся. Что высохло, я в пакеты собрал. Всё норм, не ссы, я тут тоже не просто так штаны протираю.       — Да ты молодчина, чувак! Такими темпами мы быстрее дельце провернём и разбогатеем. Оторвёмся! А-аа, ништяк!       — Как вернёмся домой, тёлку мне должен будешь!       — Да хоть дюжину тёлок, чувак! По тёлке за каждый прожитый в Островке день!       — Замётано! Попробуй только не выполни…       — Обижаешь, бро. Кстати, я завтра приезжаю. Отделался от родаков. Встретишь с восьмичасового автобуса… это где-то в половину десятого получается.       — Звякнешь. И заедь к моим, возьми штаны какие-нибудь и кроссовки.       — Зачем?       — Стирать неохота, — уклонился Кирилл.       — А.       Они поболтали ещё несколько часов об общих знакомых, которых за эти три дня встретил Пашка, но он в основном, наказанный, сидел в четырех стенах и, когда не помогал с ремонтом, пялился в монитор. Приятели, естественно, интересовались, куда пропали их собутыльники, но Паша умело их отшивал, плетя с три короба про экспедицию на северный полюс.       Насмеявшись вдоволь, они распрощались. Кирилла тут же накрыла раздражающая досада. Он взмахнул рукой, сгоняя муху с экрана. Машнов приезжает завтра, а конопля все ещё на корню. Нуденья будет, что хоть на стенку лезь. Ну ничего, время подчистить своё враньё есть, надо только поднять зад с дивана, а это всегда было самым сложным, если речь шла о труде или учёбе.       21       В семь часов вечера Кирилл взял Пашкин походный рюкзак и запихнул туда два мешка под зелень. К этому моменту он себя героически настраивал на работу — поход через кладбище и овраги по высокой траве, ударный сбор урожая и возвращение назад с объёмной ношей за спиной. По идее, два туго набитых мешка нести будет неудобно, но, по предварительным подсчётам, по одному выйдет ходок десять. Душа противилась такому насилию над телом. Тело вообще хотело остаться дома и потягивать пиво. Шевелиться подстёгивала мысль о деньгах. К ней подключалось дикое нежелание слушать Пашкины упрёки.       На совесть давила ещё одна вещь, тщательно заглушаемая высокомерным характером — равнение на вечно пребывающего в движении Егора. За сегодня он съездил в город, после прошёлся по бабкам, разнося продукты и почту, наколол пять тачек дров для банкирши, подмёл ей двор, очистил от сбитых дождем листьев клумбы, починил мотоцикл — это только те занятия, за которыми на улице засёк его Кирилл, а ведь наверняка во дворе и в доме он так же не сидел, сложа руки. Калякин не представлял, как это — весь день крутиться волчком, и не понимал — зачем.       Перекинув рюкзак за плечи, он покрасовался перед зеркалом, осматривая себя и в анфас, и в профиль. Оттягивал момент выдвижения к цели. Кое-как заставил себя выйти из дома, но пошёл не через огород, а вышел на улицу, якобы проверить всё ли там тихо, но, опять же, не желая топать за тридевять земель.       Ранний вечер, как и весь день, был комфортным для прогулок, не жарким, едва ли двадцать четыре градуса. Ласточки кричали в голубой вышине, куры пока не разбрелись по насестам. Почва впитала воду, но на щебеночной дороге в углублениях до сих пор стояли лужи. Кирилл достал сигареты из кармана шорт, прикурил от зажигалки, давая себе ещё пять минут отдыха, и, созерцая безмолвный дом банкирши с маленьким «Мокко» у ворот, опёрся локтями о крышу Пашкиной машины.       Машины!       Кирилл чуть не шлёпнул себя по толоконному лбу! Какой же он даун! Есть же машина — нахера идти пешком, тащить мешки, корячиться, если можно съездить и увезти всё за один раз? Блять, этот Паша со своей параноидальной осторожностью всю голову задурил! Увидят его! Машину ему жалко! Ничего, не облезнет. Ради общего дела надо уметь жертвовать. Не позволит же он тащиться другу с голыми ногами, в шлёпках по бурьяну, в котором полно клещей? Хотя, Кириллу на ответ было насрать, Машнов в городе и не узнает про маленькую вылазку, зато вся конопля уже сегодня окажется в сарайке.       Он рассмеялся, выкинул недокуренную сигарету в лужу и побежал за ключами и смартфоном. Документы в этой глуши требовать было некому.       Через десять минут Калякин проклинал себя за гениальное решение. Мало того, что к делянке забыли проложить асфальт, так и вообще дороги к ней не вело. Напрямик по могилам не поедешь, а в окружную — следопыт нужен. Кирилл держал курс наугад, как ёбаный ёжик в тумане. В некоторых местах вдоль посадок в ложбинках, низинках к тому же имелись глубокие колеи, проложенные какими-нибудь заезжими рыбаками на тяжёлых внедорожниках или колхозными тракторами. После дождя там нифига не просохло, стояла вода, по скользкой земле переднеприводная иномарка шла юзом, из-под колёс летели комья грязи, днище, крылья и даже капот облепили грязевые брызги.       — Ёбаный пылесос, — прорычал Кирилл, зверея на глазах. Он не взял в расчёт, что на селе после ливня земля превращается в месиво, жил городскими реалиями. На последний бугор перед делянкой машина еле ползла, на покрышки налипла грязь, а грязь по грязи — это вообще пиздец, тут танк, блять, забуксует.       Кирилл злился. Приоткрыв дверцу, гипнотизировал заднее колесо, которое абсолютно ничего не решало. Ворочаясь на раскисшей земле, передние понемногу подвигались вперёд. Съехать бы с колеи и попробовать подняться по траве, но обочин как таковых не было — изрытые, заросшие репьями склоны, узкий проезд искусственно вырезали в холме, снижая угол подъёма в гору.       Зубы стиснулись. Нога до упора надавила на педаль…       О, боги — машина дёрнулась, задние колёса соскользнули влево, но после «Камри» спокойно пошла вверх. Ещё минута напряжения, нервов и она выехала на ровную поверхность к посадке, за которой росла конопля.       Кириллу захотелось прямо сейчас повернуть назад и забить на траву и травку. Но он этого, конечно, не сделал.       Оставленные в покое, напоённые водой растения повеселели. Будто зелень стала насыщенней, а разлапистые листья гуще… Кирилл сюда не ботаникой заниматься пришёл, сразу приступил к работе. Вечерело. Здесь, у деревьев мешала мошкара, и Кирилл рвал, ломал и срезал серпом толстые стебли в два раза энергичнее, чем делал бы это в менее экстремальных условиях.       Пять мешков он утрамбовал за двадцать минут. Три кинул в багажник, остальные запихнул на заднее сиденье. Конопли на корню оставалось достаточно много, чтобы потом таскаться за ней днём и вечером. С Пашкой. Пешком. Такой вариант Кириллу не подходил. Уж лучше сейчас, на машине. К тому же откуда не возьмись появилось настроение. Ему понравилось кромсать растения налево и направо, вдыхать выделяемый ими запах. Кирилл цепким взглядом оценил масштаб работ, располовинил и продолжил праздник кровавой резни — представлял себя Маугли, истребляющим реку рыжих псов.       — Это будет славная охота! — зловеще проговорил он, подсекая стебли ржавым серпом.       Калякин выдохся уже через пять минут, ещё столько же работал через не могу, потом бросил. Загрузил охапки конопли на заднее сиденье поверх мешков, почесал искусанные комарами ноги, закурил, оглядываясь на проделанную работу, и поехал к дому.       Устал, как собака. Испачканные зелёным соком руки-ноги не слушались. Даже сигарета норовила выпасть изо рта и обжечь яйца. А тут ещё грёбанный спуск с грёбанного холма выпивал последние силы. Слава богу, тачка сползла вниз по грязи, как кусок масла по горячему блину. Сползла и села на брюхо. Капец.       Колея была полностью заполнена жидкой, как манная каша, грязью. Проще говоря это была огромная грязная лужа метра четыре в длину, как выяснилось, глубокая. На глаз определить, какие ловушки, каверны, зыбучие пески, чёрные дыры или порталы в иные измерения скрываются в ней было невозможно. В прошлый раз Кирилл от греха подальше как-то объехал её бочком, видимо, ему повезло, а сейчас удача повернулась к нему необъятной жопой. Калякин призвал себя не нервничать. Но хрен там — бешенство дымом вырывалось из ноздрей, из ушей! Сука!       Кирилл переключил на заднюю скорость и попробовал выехать. Ага, конечно! А больше вы ничего не хотели, блять? Колёса крутились и ещё больше вязли в трясине. «Тойота» по самые пороги опустилась в грязь. Чёрт бы побрал эту деревню!       Кирилл хотел выйти, раскачать машину, толкнуть, попробовать сдвинуть на более твёрдый участок. Открыл дверцу, посмотрел и закрыл обратно: грязи по колено, а он в шлёпках. Грязь — не дерьмо, но всё же.       Ладно, не паниковать, не психовать, не выдирать руль, рычаг автомата, не бить стёкол, ничего не трогать — машина чужая. Кирилл вдохнул полную грудь воздуха и стал соображать, что в таких случаях делают водители. Конечно, звонят друзьям. А друзья-то далеко, из них только Пашка может это место найти, но Пашка может и убить за взятую без спроса машину. Будет орать, причитать, всплёскивать руками, а это четвертованию подобно. В деревне помочь некому. В деревне только бабки — они не в счёт, банкирша, которая точит на него зуб, и Егор.       Егор может помочь, если не заупрямится, но как ему сообщить? Не кричать же на всю Ивановскую, не костры разжигать, как в Древнем Риме… Сходить пешком до деревни? Выпачкаться ведь всё равно придётся.       Кирилл взял с панели смартфон, задумчиво пролистал список контактов, размышляя, кому бы позвонить. Никите Футболисту или Эдику Сычу, у них джипы, вытащат, но сколько они будут сюда ехать? Блять, он же недавно звонил себе с телефона Егора. Аллилуйя!       По времени и дате он нашёл номер МТС и вызвал. Гудки шли, запинаясь, хотя сигнал в этой глуши вообще счастье.       — Алло… — ответил Егор, голосом оторванного от дел человека, которому звонят с неизвестного номера. Дыхание было шумным. Возможно, опять дрова колол или банкиршу трахал — девятый час вечера как-никак.       — Здорова… Это Кирилл.       — Какой?.. А!.. — вспомнил Рахманов и замолчал, будто обжёгся об имя.       — Егор, это… — Кирилл не знал, с чего начать. С языка рвалось потребовать в приказном порядке, нагрубить, нахамить, вынудить пидора мухой мчаться сюда, но после вчерашнего прозрения подобное обращение уже не казалось уместным, а по-иному разговаривать он ещё не научился. А Егор молчал, не ожидая ничего хорошего, ладно хоть сразу не бросил трубку.       — Мне помощь нужна, — почёсывая искусанный лоб, сообщил Кирилл, выдавливая из себя всю вежливость, на которую способен. Получалось не уважительно, но хотя бы нейтрально. — Машина, блять, забуксовала. У вас дороги, блять… Дождь, чтоб его… Грязь по яйца… Пашка только завтра в деревню вернётся. Выручишь?       Егор молчал, и Кирилл начал злиться, думая, что не получит помощь, и ему придётся куковать здесь всю ночь, а завтра утром надо ехать встречать Пашку, а машину хер кто вытащит.       — Я понимаю, что я дебил, не заслужил, но я тебе заплачу. Нормально заплачу… С собой, правда, нет, но дома…       — Где?..       Калякин заткнул свой фонтан.       — Что «где»? — спросил он. — Деньги? Здесь, в деревне. Не в городе же…       — Ты — где? — уточнил Рахманов.       Вот, надо было сразу с денег начинать. Кирилл хмыкнул своему великолепному дару убедительности. Нашёл-таки в этом святом парне изъян — греховную меркантильность. Он успокоился насчёт помощи. И самую малость разочаровался. Переключился на вопрос, а вопрос был очень интересным.       — Я… — Кирилл покрутил головой, пытаясь найти ориентиры, жалея, что он не местный, который знает все тропы и названия. — Я за деревней… километра три примерно, на запад. Знаешь, как… Если идти где церковь через кладбище, потом вдоль электрических столбов… там овраг есть, посадка берёзовая направо и ещё один овраг… там ещё ёлка рядом растёт… Не знаешь? Я вон её вижу. В овраге этом утоп. Не понятно, да? Но хрен его знает, я по-другому не знаю…       Кирилл заткнулся. Объясняльщик из него был никакой.       — Ладно, жди, — сказал Егор и исчез из эфира. Кирилл уставился на замолчавший смарт, на экране которого появилась заставка с часами. Он так и не врубился, чего ему ждать и как скоро. Может, Рахманов только в отместку пообещал, а сам преспокойненько будет корову за сиськи дёргать.       И всё же внутренний голос подсказывал, что по себе людей судить не стоит.       О приближении подмоги Кирилл услышал до того, как увидел спускающийся в овраг со стороны деревни «ижак». Под горку рёв мотоцикла чуть ослаб, но всё равно забивал читаемый Бастой рэп.       Калякин выключил магнитолу и обратил взор на байкера, уже подъехавшего к грязной луже и лихо разворачивающего «Юпитер» задом к машине. На Егоре были его растянутые рабочие шорты и футболка, на ногах — высокие, почти по колено резиновые сапоги.       — Вот это я понимаю — настоящая деревенская обувь! — открыв дверцу, громко сказал Кирилл. Сердце радостно билось в предчувствии скорого вызволения из грязного плена, тянуло дерзить, доминировать и демонстрировать крутизну.       Егор на восторженное замечание горожанина ухом не повёл. Подошёл — руки на боках, как обычно сдержанный, сосредоточенный, ни улыбки, ни слова, ни лишнего взгляда. Узкие бёдра, острые локти, длинные чёрные волосы. Из-под сдвинутых бровей он смотрел чётко на увязшее по середину диска левое переднее колесо, оценивал ситуацию. Так он казался взрослее своего возраста и умнее тоже. Этаким Иваном-крестьянским сыном, которые всегда вытаскивают из передряг безмозглых и жадных до приключений принцев.       — Что скажешь? — спросил Кирилл.       Егор перевел взгляд почему-то на его ноги внутрь салона и молча пошёл к мотоциклу. Откинул брезент с люльки. Оттуда показались рукояти двух лопат, какие-то мешки, ещё что-то, но Егор наклонился и достал с пола пару резиновых сапог серого цвета. Подошёл с ними к краю лужи. Протянул руку.       — Лови. Должны налезть.       Сапоги метнулись вперёд — расстояние не превышало метра, — Кирилл вытянул руки и неуклюже поймал.       — Ну хорошо, надену, — сказал он, сбрасывая шлёпки. Кое-как изворачиваясь под рулём, всунул ноги в сапоги, те немного жали, пришлось поджимать пальцы. — Сойдёт. Кирилл повернулся, осторожно опустил левую ногу, измеряя глубину. Ступня достигла скользкого дна, грязь доходила до середины голенища. Но уже вторая нога провалилась едва ли по щиколотку — закономерно, что глубина варьировалась.       Аккуратно, одним широким шагом или, как говорили в детстве, великанским, Кирилл перешагнул глубокую часть, а вторым выбрался на траву.       — Сколько я тебе буду должен за помощь? — язвительно спросил он.       — Я ещё не помог.       — И всё же?       — Нисколько. Не всё меряется деньгами, — добавил Рахманов отстранённо, а потом вдруг повернулся и заглянул в глаза своими огромными чёрными глазищами, что у Калякина перехватило дыхание. Но исказившееся за годы потребительского существования мышление сделало неправильные выводы — сельский пидорок влюбился в него. И он открыл рот, чтобы посмеяться, но не смог, духу не хватило. И Егор уже отвернулся и деловито озирался, исследуя местность.       — Какой привод?       — Передний…       — Траву, камни — под колёса, — проинструктировал Рахманов и сам подал пример, сорвав охапку толстых стеблей росшего рядом с лужей репейника, прямо с лопухами, и уложил перед ближайшим к нему колесом. Повернулся за следующей охапкой. Кирилл, уже натрудившийся подобным образом на конопле, уставший, без всякого усердия наклонился за мелкими камнями, однако присутствие трудолюбивого, никогда не ворчащего Егора будило в нём что-то новое. Кирилл, меся грязь, подошёл к машине и ссыпал камни, которые тут же скрылись под толщей тёмно-коричневой жижи. Он выпрямился.       — Извини, я вёл себя по-свински. У меня привычка такая.       Орудовавший возле противоположного колеса Егор не отреагировал, с сосредоточенным выражением лица закидывал траву, отворачивался, рвал другую, так что большинство времени Кирилл видел только его спину. Гордый какой! Или просто хочет побыстрее разделаться и разойтись по своим домам? Но всё равно странный он.       Кирилл взял ещё камней, руки испачкались влажной землёй, грязь набилась под ногти. Он кинул ношу в грязь и снова посмотрел на работающего намного усердней Рахманова.       — Слушай, но почему ты всегда молчишь? Тебе что, трудно ответить? Поговори со мной!       Егор сунул траву в грязь и разогнулся. Устремил смелый презрительный взор, с явным намерением сказать правду, даже зная, что этим навредит себе.       — Мне не о чем с тобой разговаривать. Ты позор нашего поколения. Из-за такого быдла, как ты, нашей стране никогда не видать нормального будущего.       Кирилл задохнулся от негодования, тем не менее срывая траву и швыряя под колёса.       — Я позор? Это ты позор — пидор! Вы, пидоры, разлагаете нашу страну! Правильно вас раньше на лесоповал ссылали! Мужик с мужиком… фу, блять!       — Я ничего не буду доказывать — бесполезно.       — А что здесь доказывать? Вы в жопу ебёте друг друга!       Егор остановился. Его бездонные глаза блестели в лучах заката, чёрная прядь упала на лоб, делая совершенным то, что и без этого было необычайно красиво.       — Ты когда-нибудь любил?       Кидавший по одному камешки Кирилл тоже остановился, с занесённой для броска рукой. Вопрос не застал его врасплох, он всегда знал на него ответ. Собирался поднять на смех, заявить, что не любил и эти сопли для дураков, но вдруг неожиданно для себя понял, что это будет враньём, и, испугавшись этого внезапного осознания, он всё равно ответил отрицательно.       — Нет, конечно, не любил.       Рахманов кивнул, не ожидая ничего иного, вернулся к работе. Но вдруг поднял голову и сказал:       — Когда ты полюбишь, поймёшь, что главное не секс. Секс — это всего лишь способ выразить любовь, быть ближе с любимым человеком. И у геев иного способа секса нет.       И он снова замолчал, отвернулся к репейникам. Кирилл смотрел на его порывистые уверенные движения и, кусая губы, думал, что упустил хороший шанс признаться.