Селянин

      Из камней и травы над лужей высилась насыпь. Или мостик. Или ковёр. Кириллу было похер как это обозвать, он устал, вымотался, его всё бесило, но в присутствии Егора он не мог проявить слабость. Работал как миленький. Конечно, поглядывая на пришедшего на выручку селянина. Осознавая снизошедшее минут десять назад откровение о трепетных чувствах, привыкая к ним. Поэтому притих и ощущал себя несколько пришибленным.       Егор остановился, посмотрел на результат общих усилий, отряхнул ладони друг о друга.       — Садись, пробуй, — сказал он, потирая ещё предплечьем лоб или смахивая с него пот. Лицо и так не блистало чистотой после возни в пыльных зарослях репейника, а тут на нём и вовсе появились грязные полосы. Кирилл не заржал, как обязательно сделал бы, измажься его городские друганы. Слишком устал для смеха и, по правде говоря, засмотрелся на Рахманова. Вроде всё в парне было обычным, заурядным — ну парень и парень, а вот всё равно в целом он отличался от всех виденных ранее, как природный алмаз отличается от искусственных.       Кирилл спохватился, перестал пялиться.       — Да, сейчас…       Он глянул на ноги, на практически целиком грязные резиновые сапоги, заколебался, снимать ли их. Потом широкими шагами прошёл по бурой жиже к водительской дверце и сел за руль прямо в них — как ни крути, а машину мыть к Пашкиному возвращению всё равно придётся.       Егор отступил ближе к лопухам и безучастно ждал. Молясь, чтобы этот долбанный пылесос сдвинулся с места, Кирилл повернул ключ в замке зажигания. Мотор послушно заурчал. Нога легла на педаль газа, заскользила по ней из-за налипшей на подошву грязи. Кирилл вернул её на место и плавно надавил. Передние колёса яростно завертелись, туша «Тойоты» качнулась, но так и не въехала на твёрдую подстилку.       — Блять, завязла! — в сердцах Калякин ударил по рулю, обиженная иномарка издала возмущённый сигнал, такой громкий и пронзительный, что Кирилл невольно вздрогнул и перестал убиваться. Попробовал ещё раз, результат был тем же. На третью и четвёртую попытки тоже. Хреновый же у него был советчик, сам ни черта не знает, а помогать лезет!       Он сдался и через забрызганное лобовое стекло уставился на Рахманова. Тот как всегда стоял с опущенным взглядом, на этот раз к ближайшему колесу, и чуть покусывал нижнюю губу. Видимо, обдумывал.       — Что делать-то будем? — открыв дверь, раздражённо спросил Кирилл. Обрадовался, что внезапную влюблённость как ветром сдуло. Потом разочарованно понял, что никуда её не сдуло, а раздражение возникло от того, что Егор медлил с планом «Б», хотя он всемогущий и наверняка найдёт выход. Не может такого быть, чтобы не нашёл!       Эти мысли пронеслись в голове за долю секунды, которой хватило не подозревающему о них Егору, чтобы определиться с решением.       — Пробуй ещё, — сказал он, а сам зашагал по грязной луже к заду машины. Бросил взгляд в салон и отвернулся, словно случайно нарушил правило не совать нос в чужие дела.       — Ты что будешь делать? Толкать?       Вместо ответа Егор в наклонной позе упёрся руками в багажник.       — Давай.       Калякин опять уселся ровно, запустил двигатель. Ну же, давай, родная, едь… Езжай, тварь ёбаная!       Мотор пыхтел, колёса жужжали, машина раскачивалась вперёд-назад. Нога нажимала на педаль. Нет, ни туда, ни сюда. Чуть-чуть подвигалась и скатывалась назад. Одной силы Рахманова не хватало заставить эту махину…       Кирилл бросил это гиблое дело, вышел. Оглядел местность в последних лучах заката. Вокруг лужи влажно поблёскивали брызги грязи, кузов был сплошь в грязи, утонул в грязи их настил, и Егор был весь в грязи — шорты, футболка, голые колени, руки, лицо. Он выпрямился, стёр грязную каплю с носа.       — Пробуй. Получится.       — Да не получается ни хрена!       — Пробуй. Не получится, я трактор попрошу. На мотоцикле не вытащу.       Кирилл недовольно сжал губы, но подчинился, признавая его правоту. Надо пытаться, а не лениться и ждать, когда за тебя сделают.       Машину опять качнуло вперёд. Колёса изо всех сил работали, стараясь вырваться из скользкого вязкого плена. Сзади пытался подтолкнуть Рахманов. Он мужик, но какой с него одного толк, тут бы пятерых, троих хотя бы или трактор. Хочется ему мараться? Явно у пидоров всё через жопу…       Кирилл осёкся, вспоминая про порыв влюблённости в Егора. И тут чуть-чуть… Ещё чуть-чуть. Кириллу не показалось. «Тойота» действительно почувствовала под колёсами твёрдую опору, поднатужилась, закряхтела и выехала из плена. Слава богу! Калякин выдохнул и остановился прежде, чем врезаться в стоящий на дороге «Юпитер».       — Ура! — выкрикнул он, высунувшись из салона. Сел боком, ногами на улицу и принялся стягивать сапоги. Облегчение было невероятным, во время форс-мажора, крайнего напряжения и забыл, что они ему маловаты. Теперь разогнуть пальцы и надеть шлёпки было несказанным удовольствием. На улице совсем стемнело, хотя небо на фоне природы казалось светлым. Пели сверчки и цикады, кричали птицы, вились комары. Воздух остыл и стал сырым.       Егор подошёл, молча поднял сапоги и, не обращая внимания на их грязный вид, бережно поставил на дно люльки. Стал её задраивать брезентовой накидкой. Кирилл поднялся, опёрся локтями об открытую дверцу.       — Спасибо.       — Не за что, — буркнул Егор. Закончил с люлькой, обошёл мотоцикл, повернул ключ, и на круглых приборных панелях вспыхнули зелёный, синий и жёлтые огоньки. После наклонился и откинул педаль кикстартера.       — Так и уедешь? — Кириллу стало тоскливо. Не хотелось расставаться.       — Помощи больше не требуется.       Кирилл оторвался от машины и зашёл перед мотоциклом. Егор уже включил фару и переключал какие-то кнопочки на руле, что-то проверяя. Всякие мотыльки так и летели на свет.       Надо было что-то сказать, но Кирилл не знал, как начать разговор. Нормальный разговор, без наездов и унижений.       — Так ты всё-таки гей? — спросил он, будто не бесился с этого всю последнюю неделю.       — Я пидор, — не поднимая головы от регулировки, огрызнулся Рахманов. Гордый.       — Кончай, я же извинился! Ну не понимаю я вас! Я пидоров иначе представлял.       — Все иначе представляют…       — Ну вот, значит, мне простительно… Егор, а… а у тебя есть отношения? — выдохнул Калякин, сам не зная, с чего бы вдруг. Но, наверно, эта ревность подспудно сидит во всех влюблённых. — Не с банкиршей, а с… пацаном каким-нибудь. Голубые отношения.       — Нет.       Облегчение наступило, однако не полное.       — А были?       — Были. Давно. До того, как я вернулся сюда.       У Кирилла обмякли ноги и заныло внизу живота. Он проклинал неразговорчивость Рахманова!       — И… что? Вы просто так разбежались?       Егор посмотрел так пронзительно, въедаясь в самую душу, что стало понятно — не просто так. У таких добрых романтичных натур как Егор никогда ничего не бывает «просто так», а только с полной отдачей, по внутреннему зову. И сейчас его будто ударили по больному. Те отношения, то расставание оставили незаживаемые раны в его мужественном великодушном сердце. Раны, которые он, стиснув зубы, пытается зарубцевать.       В Кирилле забушевала злость, он с радостью прибил бы того урода! Но, вместе с тем, он стушевался, ничего не сказал, ведь никогда не умел говорить слова успокоения. А Егор уже сел на мотоцикл, ударил ногой по рычагу кикстартера. «Юпитер» затарахтел, выпуская из труб клубы резко пахнущих выхлопных газов.       — Я завтра принесу деньги, — сказал Кирилл, чтобы не отпускать его, подольше находиться рядом. Он и так преграждал мотоциклу путь, но для верности положил руку на шарообразную холодную фару. Тусклый свет от неё стал ещё приглушённее, но не мешал видеть красивое испачканное высохшей грязью лицо и необыкновенные глаза, абсолютно чёрные в сгустившейся темноте.       — Я не возьму, — ответил Егор, нетерпеливо поглядывая в сторону вершины оврага, на котором росла чёртова ёлка. Спешит уехать, бросить. Вообще не общаться и забыть, как страшный сон. Придурок! Долбоёб! Не понимает… До Калякина вдруг дошло, что он стоит, пожирает влюблёнными глазами и боится отпустить. Лучше не мучиться, не терзаться сомнениями, признаться сразу — раз и всё.       — Будешь со мной встречаться? — спросить это получилось неожиданно легко, возможно, сказались множественные подкаты к девчонкам в клубах, универе и разных других местах, а также самоуверенность и наглость.       Рахманов не понял. Замер на своём мотоцикле, ожидая подвоха.       — Тебе же парни нравятся, — принялся воодушевлённо пояснять Кирилл, торжественность момента портили только комары. — А я же тебе понравился? И ты тоже мне нравишься. Ты симпатичный, нормальный такой… Будем проводить время вместе… на речку там ездить… вечером, ночью… в гости друг к другу ходить… секс… Ну как?       — Я натуралов иначе представлял, — вернул Егор Кириллу его же собственную фразу, погазовал на холостых оборотах и вывернул руль, чтобы объехать живое препятствие. «Иж» на полметра подвинулся в траву, переваливаясь на скрытых кочках. Кирилл отдёрнул руку с фары и схватил Рахманова за плечо.       — Почему отказываешь? Ты же один тут сдохнешь!       Мотоцикл снова двинулся с места, и Кириллу пришлось разжать пальцы и отойти с дороги. Смесь разочарования и досады клокотали внутри, поднимаясь всё выше. Он вдруг понял ещё одну вещь — не было никакой влюблённости со стороны Егора, он её выдумал, подвёл под наиболее очевидное — раз пидор, то и засматривается на всех мужиков! Нет, оказывается, его пидор проигнорил, пренебрёг! «Даже под дулом пистолета не стал бы трахать»! Обидно! Как же обидно!       — Почему ты тогда приехал мне помогать? — в бешенстве сжимая кулаки, закричал Калякин вслед удаляющемуся по влажной грунтовке мотоциклисту. Егор, к его изумлению, остановил агрегат. Из-за плохой дороги и темноты он не успел далеко уехать, хотя фигура и очертания транспортного средства стали совсем чёрными на фоне такой же чёрной природы, сливаться им не давал только белый луч фары и жёлто-красные огни стоп-сигнала и габаритов.       — Ты не нагрубил моей маме, — донеслось из темноты, и тарахтенье стало громче, чёрный силуэт поплыл дальше, оставляя только этот устаревший звук и щекочущий ноздри ядовитый запах.       Что? Маме? Он попёрся за ним из-за мамы? Вот такое объяснение? Снисходительный ответ? Снисхождение от пидора? А больше вы ничего не хотели?       — Я люблю тебя, придурок! Люблю! Люблю!       Кирилл, не осознавая, что делает, запрыгал по дороге, выкрикивая признания. Ноги поскальзывались на грязи, один шлёпок слетел, голая ступня натыкалась на колючие былки и острые камешки, но он этого не замечал — скакал, кричал, грозил. Пока опять не поскользнулся и не упал, отбив копчик. Только тогда Кирилл утих, да и смысла орать уже не имелось — тарахтенье мотоцикла растворилось вдали.       Посидев на мокрой земле, он снял грязные шорты и полез в машину.       22       Будильник в смартфоне играл и играл, а сам смартфон находился где-то в большой комнате. Ничего, его обычно на пять минут хватает, а потом затыкается и молчит десять минут. Лечь на другой бок и поспать поудобней, как в следующий раз зазвенит, так и встанет, семь часов ведь только, а за Пашкой ехать к десяти.       Искушение поддаться уговорам невыспавшегося организма было очень велико, но Кирилл представлял во что оно может вылиться — закроет глаза на десять минут, а проснётся уже когда у нормальных людей обед. Надо вставать, ведь он вчера сам завёл на это время, просчитав поминутно за сколько помоет посуду, машину, наведёт порядок и доедет до райцентра. Хотя посуда и порядок — фигня, без них можно обойтись, не облезет Пашка, а вот за свою тачку мозг изнасилует знатно. Вчера по темноте носиться с вёдрами и тряпками сил не нашлось, хватило только коноплю выгрузить и разложить в сарае, трусы с носками постирать и вздрочнуть перед сном. Потом вырубился без задних ног от усталости.       Будильник замолк. Хата погрузилась в тишину. Пожаловал утренний стояк. Кирилл потёр лицо ладонями, почесал яйца и решительно сел. Сквозь щели в задёрнутых шторах было видно, что день солнечный.       Прилетела муха, Кирилл её отогнал и, сверкая голым задом, пошёл в горницу искать телефон. Его всё ещё раздражала бабкина бытовая неблагоустроенность. Да и вообще, что это за лето у него — вставать рано, вкалывать, жрать всухомятку, онанировать, срать в лопухи? Вымозжил бы у родаков денег на Турцию — не влюбился бы в парня. Парня, которому нафиг не сдался.       Кирилл не удержался, отдёрнул штору, едва не срывая её с металлических зажимов, и щекой приник к пыльному прохладному стеклу. Выгнул шею. Целясь увидеть дом Рахмановых, но он был далеко, и зелень закрывала весь обзор. Хоть деревья спиливай.       Вчера и уже сейчас снова странное томление не давало думать ни о чём другом. Похоже, и вправду раньше не любил — не испытывал дикой потребности видеть человека, всё о нём знать, прикасаться, просто говорить о нём. И что Егору надо? Кирилл повернулся к старому тусклому, засиженному мухами трельяжу. Посмотрел на три, два из которых были повёрнуты боком, отражения себя — тоже ведь недурён собой. И немного повыше Егора будет, и сложен спортивно, ноги почти не кривые, не обезьяна. Про глаза и улыбку даже говорят, что красивые. Подбородок опять же волевой, если побриться. Уши не торчат. Член… Кирилл повертелся, чтобы его возбуждённое достоинство разглядеть со всех ракурсов. Член тоже нормальный — шестнадцать с половиной сантиметров в длину, четыре сантиметра в диаметре.       Зеркало показало ещё и красные точки по всему телу, особенно много на щеках, шее и икрах. При детальном изучении они оказались комариными укусами — вчера твари искусали, а он и не заметил. Хорошо хоть не чесались.       Тишину прорезала музыка. Кирилл вспомнил про будильник и на звук нашёл смартфон на диване в складках скомканного пледа. Глаза привычно метнулись к значку Интернета, но это было ложной надеждой.       Рассусоливать было некогда. Калякин подогнал себя, бросил гаджет обратно и пошёл во двор прямо в чём мать родила. Все его трусы сейчас сушились там на верёвке. Прихватил только с холодильника пачку сигарет и зажигалку.       На улице стояла отличная погода. Привычно кудахтали куры, жужжали насекомые. Кирилл подумал, что за неделю звуки деревни перестали его допекать, а к запахам — приятным и нет — принюхался. Первым делом он закурил и окропил тугой струёй траву, затем пошёл к верёвке с бельём, пощупал висевшие вещи — с сыринкой. Но Кирилл всё равно снял самые сухие плавки и надел. Влажная ткань прилипла к попе, холодила яйца. Кирилл постарался отнестись к этой проблеме философски, ставил в пример Егора, который вчера без всяких претензий ради помощи ненавистному горожанину испачкался грязью с ног до головы. Настоящий товарищ. Стыдно ныть из-за мокрых трусов после такого примера.       Докуривая и думая о Егоре, Кирилл приступил к намеченному плану мероприятий. Взял вёдра, тряпку — бабкин старый фартук, поднял из колодца воду. Отнёс всё это к машине. Отнёс и охуел: ночью она казалась грязной, а белым днём — просто грязнещей. Грязью забиты литые диски, на защите и брызговиках комья уже высохли, на капоте рисунок импрессиониста серыми брызгами. Грязь на крыльях, багажнике, крыше — то есть везде. Её бы на мойку к девочкам с «кёрхерами».       Но мойки не было, пришлось засучить гипотетические рукава и начать мыть. Впрочем, взгляд всё время обращался к дому Рахманова, теперь более-менее хорошо видному, — не ведёт ли Егор корову на пастбище, не выгоняет ли набитый банками с молоком мотоцикл, не колет ли дрова? Поэтому голова была занята мыслями, и работа продвигалась механически.       Около восьми часов из калитки своей усадьбы вышла Лариса, посмотрела на утреннего полуголого труженика, села в свой «Опель Мокко» и укатила, оставив шлейф выхлопных газов и ревности. Чем эта баба лучше? Ни фигуры особой, ни гибкости, ни пошлости. Денег даёт? Не всё ими измеряется, Егор сам сказал. Сосёт хорошо? Но он же гей! Просто даёт? На безрыбье и рак рыба?       Кирилл вылил остатки грязной воды под куст, сходил за новой. Воображение рисовало, как Егор раздевается, раздевает банкиршу и ложится в постель с этой тёткой. Как они смеются, целуются, он с наслаждением толкается в её щель, закрывает глаза, она стонет как нимфетка и подмахивает, царапает ему спину. Или у них всё происходит по-спартански, без эмоций, удовлетворение за десять минут, отработка денег с его стороны?       Кириллу хотелось знать, смеётся ли Егор.       Вернувшись с ведром чистой воды, Калякин застал возле забора кошку. Беспородную гладкошерстую белую с пегими пятнами. Она виляла хвостом, тёрлась спиной об угол и сразу перешла к его ногам, тоже потёрлась, поднимая морду вверх. Мяукнула, щуря жёлтые глаза.       — Брысь! — Кирилл отступил, приподнял ногу, чтобы пнуть животину. Не любил дворовых блохастых кошаков, шастающих по помойкам и жрущих всякую падаль. Но как поднял, так и опустил. Наклонился, погладил. — Киска, киска, иди сюда…       Кошка задрала морду, подлезая под его руку, замурчала. Стала тереться ещё интенсивнее, ластиться, переступать лапками. Шерсть у неё была мягкая, рассыпчатая. Кошачье доверие подкупало. Кирилл почесал ей за ушами. Вот так, хорошо, так Егор бы и поступил, он бы никогда не обидел животное, любое, не обидел.       — Киска, ты чья? Извини, но мне некогда. Иди к хозяйке.       Кирилл провёл ещё раз по шёрстке и вернулся к помывке машины. Кошка опять ушла к забору.       Ясно, как день, почему Егор презирает его. Он говорил это открытым текстом — называл быдлом и позором молодого поколения. Кирилл не осуждал его за это и по большей части признавал себя таким. Слишком много вседозволенности он чувствовал, будучи единственным депутатским сынком, перестал считаться с окружающими людьми, принимал их за мусор. Взять эту деревню — от всего бабкиного воротит, пупок надрывается воды принести или обед приготовить, с соседями поперессорился, Егора пидором чмырил. Даже своих родителей не уважает. За что любить-то Кирилла Калякина прикажете?       Нет, Кирилл знал, что он не такой. Да, привык вести себя как пуп земли, а на самом деле — как отброс. Но он не всегда таким был! Рос-то он славным мальчуганом! Это потом безразличие родителей, их откуп деньгами сделали из него циничную сволочь. Он и сейчас не такой — ему требуется ласка, сострадание, поддержка. Чтобы кто-то просто прижал его к своей груди и погладил по волосам, спросил, как прошёл день. Не даром же он так впечатлился мамой Егора.       Любовь тоже нужна. Очень. Чтобы чувствовать себя защищенным, чтобы дарить заботу.       И кажется, он нашёл такого человека, с кем бы мог измениться. Единственное, чего Кирилл не понимал — почему это парень, а не девушка. Работая тряпкой, он пытался разобраться в себе. И всё, что приходило на ум — он влюбился в Егора с первого взгляда, через пятнадцать минут после того, как пересёк границу Островка. Втрескался по уши, просто осознал это только сейчас.       Кирилл воссоздал в памяти то ощущение, которое испытал при первой встрече с селянином. Изумление от его необычной красоты, нехарактерной для деревенской местности. Вспомнил, как завидовал и бесился, что этот дебил не пользуется этим подарком природы, сидит здесь, когда мог устроиться на любую престижную работу даже в Москве — все любят красивых и обаятельных. Вспомнил, как Пашка рассказывал, что Егор бедный, пидор и трахает банкиршу за деньги. Уже тогда в душе всколыхнулась ревность — частый спутник влюблённости.       Почему парень? Какая разница, почему парень, надо идти к Егору и каяться, просить прощения, объяснять, что ради него хочет исправиться.       Калякин смотрел на машину — как-то незаметно помытую, сполоснуть и всё путём. Съездит за Пашкой, а вечером пойдёт к Егору с повинной. Воистину шутят, что ты гетеросексуал, пока своего единственного не встретил.       Шагая снова к колодцу, Кирилл понял, что упустил важный момент. Радужно расписал всё, в красках — как они помирятся с Егором, как станут встречаться, спать вместе, но не учёл реакцию Пашки, например. Что скажет Пашка, когда застукает голубков? На Пашку, конечно, начхать, пусть говорит, что хочет, в крайнем случае отношения можно маскировать под дружбу. Очень странную, наводящую на подозрения дружбу пидора и гомофоба, ага.       Продолжать враждовать на людях не очень-то импонировало Кириллу. Если только для сохранения собственной репутации, ведь здесь деревня, две калеки, три чумы, судачить особо некому, а когда новость о его голубизне выйдет за пределы этого маленького населённого пункта…       На долгую минуту сердце Калякина сжалось тоской. Он даже перестал крутить ручку колодца, удерживая полуподнятое, рвущееся вниз тяжеленное ведро. Может, и не нужна эта любовь, с такими проблемами? Конопля почти скошена и засушена, ещё неделя и вернутся домой, срубят халявные бабки, заживут и до следующего лета забудут про эту глушь. Клубы, бухло, тёлочки — образ парня с красивыми глазами и чёрной копной волос тоже рассеется, как дым. Нет у них будущего. И даже перечислять не надо, почему.       На эту самую долгую минуту такое решение представилось Кириллу наилучшим выходом. Он испытал облегчение, вытащил ведро, перелил в другое, пластмассовое, а это поставил на деревянный край колодца. И посмотрел в сторону улицы, не едет ли по дороге красный двухцилиндровый раритет, как будто мог это увидеть через два забора. Нет, вечером он пойдет к Егору поговорить, убедит его в серьёзности своих намерений, купит в райцентре и принесёт им с мамой каких-нибудь вкусняшек, на которые у них нет денег.       Воодушевлённый планами, Кирилл плеснул водой на машину, любуясь, как струи скатываются по серебристым бокам в изрядно вытоптанную за прошедшие дни траву. Когда они приехали, перед хатёнкой рос девственно нетронутый зелёный ковёр.       Кирилл закончил с ополаскиванием кузова, протирать его насухо не стал из-за отсутствия подходящего куска материала, помыл коврики и вытряхнул с заднего сиденья завалявшиеся листочки конопли. Кошка игралась рядом. Время на уборку дома, мытьё посуды оставалось, но стало лень — уморился. Вместо этого он пошёл порыскать в холодильнике, чем бы подкрепиться. Как только сел за стол на кухне, услышал тарахтенье проезжающего «ижака».       23       Одетый как пижон Пашка слез с автобуса и сразу завладел ключами от своей ненаглядной «Камри». Кирилл помог ему дотащить пакеты до машины.       — Ставь в багажник, — мигнув сигнализацией, сказал Машнов и полез его открывать. — Слушай, а что с машиной?       — Что с ней? — сердце Кирилла ёкнуло, но он прикинулся дурачком. Засунул оба пакета в багажник, закрыл его, исподтишка наблюдая за другом. Тот уперев руки в бока, нахмурив брови, смотрел на левое переднее колесо, чуть водил подбородком туда-сюда. Вокруг ходили люди, так как автовокзал в этом маленьком городишке располагался рядом с базаром, и автомобилей была тьма — хрен воткнёшься. И Пашка ещё не спешил с ответом, который Кирилл и так знал, и приготовил оправдания. Всё это нервировало.       В той же позе — подперев себя руками — Пашка задумчиво обошёл тачку спереди, осмотрел с другой стороны.       — Чего она вся какая-то… Диски вон грязные. Внутри.       — Да дождь шёл… Я же тебе говорил! Ветер был, ураган! Воды по колено было! Она вся грязная была — листьев с деревьев нападало, пыль летела, грязь какая-то… Я её ещё утром помыл, чтобы за тобой ехать, ну, а колёса… не буду же я их вылизывать! На мойку потом отгонишь. Можем сейчас доехать.       Пашка повёл взглядом от одного колеса к другому, оценивая угрозу машине от грязи рассыпаться в прах прямо сейчас, после скосоротился, махнул рукой.       — Ладно, подождёт. Прыгай давай, поехали. Заебался я дома…       Кирилл, довольный, что его отмазка прокатила, с радостью ринулся к пассажирскому месту, но стоявший там Пашка всё ещё скорбно разглядывал набившуюся в колёса землю. Хотя, не так уж её там много было, только то, что лень было выковыривать.       Пашка отступил на пару шагов, давая пройти. Калякин открыл дверцу…       — У тебя шорты грязные, — сказал сзади Машнов.       — Знаю, — буркнул Кирилл, изворачиваясь, чтобы лицезреть свою пятую точку. В этих шортах он вчера упал и сидел на дороге, а постирать забыл. За ночь грязь засохла, он её отшкрябал щёткой, потёр шорты сами о себя. Чистыми они не стали, но больше надеть было нечего.       — Это я упал, когда за травой ходил, — пояснил он, отряхивая зад ладонью, будто это могло чем-то помочь. — Кстати, ты мне шмотки привёз? Заходил к моим?       — Да, забегал вчера, — Пашка сел в машину, Кирилл тоже. — Маман твоя была дома, нихуя мне не обрадовалась. Начала расспрашивать, что да как, почему я здесь, а ты не приехал, нахера тебе ещё вещи.       — А ты что? — развеселился Кирилл, узнавая свою досужую мамашу.       — А я — хэзэ, Елена Петровна, это же вы сына к трудолюбию не приучили.       — А она?       — Чкнула мне твои вещи в зубы и велела привет передать. И чтобы звонил почаще. И лавандосиков скромную сумму вручила.       Смеясь, оглядываясь в разные стороны, Пашка сдал назад и потихоньку из-за мешающихся пешеходов-суицидников покатил по улице. Дополнительные деньги к скромным запасам грели душу Кириллу.       Скоро базарный квартал кончился, и машина набирала скорость. Городок был крошечным, в пять тысяч жителей, в основном частный сектор, чтобы пересечь с одного края до другого, потребуется полчаса. Они выехали к окраинным домам уже через десять минут, дальше потянулись сжатые жёлто-чёрные поля и пыльные тополиные посадки.       — Кого ещё видел? — нарушил молчание Кирилл. Он соскучился по городской разгульной жизни, рад был хотя бы истории послушать про общих знакомых.       — Да никого особо не видел. С ремонтом завяз, всё быстрей и быстрей, чтобы свалить. Лёху Баргеста только в «Строймаркете» встретил. Он думает, что ты в Турции зажигаешь.       — Пусть думает, — хихикнул Кирилл. — Ему думать полезно.       — А ты? У нас там всё спокойно? — осторожно поинтересовался Машнов, скосив на него взгляд. Впрочем, что встречных, что попутных машин было немного, а асфальт на всём участке до поворота на Островок сохранился неплохо.       — Всё нормально, не ссы.       — Банкиршу не трахнул?       — Всё бы тебе подъебнуть, да? — сгримасничал Калякин и вдруг вздрогнул, как от удара током: в магазин-то за вкусностями не заехал! Он обернулся, будто выискивая позади супермаркет, но позади было чистое поле и голубое безоблачное небо. Просить Пашку развернуться и, следовательно, объяснять ситуацию не стал, уселся обратно. В следующий раз, значит. Пашка его метаний и не заметил, продолжил стебаться:       — А Егора?       — Что — Егора? — отвлекшись на свою промашку, Кирилл потерял нить разговора.       — Не трахнул?       У Кирилла свело низ живота.       — На хуй иди.       — Бедняга, — заржал Пашка. — А я Софочку Меркулову поимел!       Кирилл резко обернулся, задыхаясь от зависти и удивления. Не то, чтобы Софочка являлась отменной бабой, просто не всем позволяла себя иметь. Сам он шпилил её всего два раза.       — Ты же говорил, что никуда не ходил, — наконец Кирилл уличил друга в противоречии.       — Ну… Не хотел тебе сначала говорить, чтобы ты из деревни не сбежал. Но не удержался, — Пашка одарил его лучезарной хвастливой улыбкой. — В первый день, как домой приехал… От матери удрал, типа психанул, и просто иду такой по улице, а тут она. Что, спрашивает, без машины? Ну, слово за слово и понеслось…       Пашка в красках и лицах принялся рассказывать об этом чудном вечере — где, как, в каких позах. Он был мастер языком молоть и приукрашивать. Кирилл сначала с воодушевлением ржал над его приключениями, потом понял, что ему это не интересно, что он просто сидит, слушает, подставляя пальцы под поток холодного воздуха кондиционера, и абсолютно не возбуждён. Что возбуждение на клубную шлюху было бы предательством по отношению к чистому и светлому Егору.       Всё также травя байки, Пашка въехал в Островок. Даже после маленького города здесь царило умиротворение — то есть тишина и запустение. Развалины церкви скрывались в густой зелени американских клёнов, брошенные дома пустыми чёрными глазницами выглядывали из бурьяна, пыль по известняковой дороге вилась столбом. После ливня трава пустилась в рост и там, где было окошено, снова можно было заготавливать сено. Кирилл жадно высматривал, не делает ли этого где-нибудь Егор. Под одной из хат, вросшей в землю, давно не крашеной, на лавке сидели две незнакомые бабки. На них были цветастые платки, телогрейки и тёплая обувь типа калош на меху — как будто на термометре не тридцатиградусная жара, а январь-месяц. Перед бабками расхаживали красные и чёрные куры. Куры тут были вроде тотемного животного — в каждом доме, кроме банкирши. Бабки проводили машину любопытными взглядами. Наверно, опять будут сравнивать их с Егором. Может, они и ждут Егора с заказанными ему продуктами. Пашка на всё это не обращал внимания, ему не терпелось поскорее добраться до любимой конопли, боялся за неё, как за родного ребёнка, оставленного с оболтусом соседом.       — Приехали, — протянул Машнов, заглушая двигатель у дома своей бабки. Чуть наклонив голову, устремил взгляд на «хоромы».       — Пойдём, чего сидишь? — подогнал Кирилл, вылезая, хотя, конечно, он предпочёл бы, чтобы хозяин этой избушки оставался в машине веки вечные. Но Пашка, конечно, выбрался из машины.       — Ремонт надо делать, — деловито проговорил он, обходя «Тойоту» и двигаясь к калитке. Вот крику-то сейчас будет! Заранее уши вянут. Но исправить что-либо к его возвращению частично было невозможно, частично лень. Главное, конопля была в порядке, а остальное хуйня.       Пашка уже скрылся во дворе, Кирилл покрутил головой, разминая шею, и устремился за ним. Сразу за забором территория была нормальной, разбросанный ещё во времена царя Гороха хлам к числу грехов не причислялся. Пашка между тем прошёл мимо веранды, обогнул сарай и попал к туалету. Остановился. Следовавший по пятам Кирилл тоже остановился.       Картина была маслом. Хотя, если быть точным, то говном. Дверь деревянного туалета уже несколько дней была распахнута, там, где была дыра в полу, зиял провал, из него торчали доски, некоторые острыми краями вверх, всё это было обмазано слоем засохшей коричневой субстанции. Вонища стояла несусветная, жирные зелёные мухи летали как истребители, прям с неба — и к ресторану с деликатесами. На земле дождь почти смыл блевотину и какахи, что-то было прикрыто редкой травой, но мухи находили себе пропитание.       — Что это? — спросил Пашка осипшим голосом.       — Твой хвалёный сортир, блять, — пояснил из-за его плеча Калякин.       — Как ты его разломал? Ты же говорил, что всё спокойно тут было.       — А я его спокойно разломал, без единого писка. До сих пор, блять, в ахуе.       — Постой, Киря, — Машнов обернулся, лыбился, сука, — ты что, того… провалился что ли в него?       — Нет, блять, просто глубину решил измерить, — состроил рожу Калякин. Было и обидно, и стыдно в таком признаваться, и стать посмешищем не хотелось, а Пашка, придурок долбанный уже начал ржать, покатывался со смеху, уёбище, блять, лесное.       — Хватит ржать, ты, дебил, — Кирилл пнул его ногой в голень. — Я, блять, еле выбрался, уже думал, кони в этом сортире двину. Штаны выкинул и кроссы новые… Ты мне должен, блять. Это твой сортир…       — Что я тебе должен, блять? — отсмеиваясь, спросил согнутый пополам Пашка. — Я виноват, что ты разожрался? Вот умора, жаль я этого не видел, такой видос бы заснял…       — Кончай ржать, говорю. Не смешно нихуя.       Пашка выпрямился.       — Пиздец, где теперь срать-то будем? — и он опять закатился, аж слёзы стал руками вытирать.       — Я за сортиром сру в кустах.       — Чего? Фуууу… — скривился Пашка и вдруг ломанулся через вторую калитку в сад к колодцу, Кирилл за ним. У колодца, кроме положенных там лавки, ведра, валялся перевёрнутый пластмассовый таз и подле него — пирамида из модных штанов, трусов, носков и кроссовок. Вещи полиняли, превратились в воняющие плесенью тряпки под корочкой из сухих экскрементов и присыпкой из мух.       — Да, Кирюх, — заворожённо протянул Машнов и хихикнул, — это пиздец. Я так и знал, что тебя нельзя одного оставлять, ты же как младенец. Коноплю хоть…       — Да в порядке твоя конопля! — разозлился Кирилл. — Вон смотри! Я с утра на солнце вынес, а измельчённая в сарае в сухом месте. Там ещё есть, что измельчить.       Пашка развернулся к сарайке, увидел на крыше разложенные ровным слоем растения и расплылся в счастливой улыбке.       — Ладно, пойдём похаваем, а потом приступим. Я там из дома гостинцев привёз — оливье в банке, будешь?             Оливье Кирилл любил, только из банки, наверняка плохо помытой Пашкиной бабкой или матерью, есть не очень хотелось. Как и работать по солнцепёку. Началась, блять, каторга…       24       Днём они расслаблялись, ездили на речку, а к шести часам в саду между колодцем и сараем образовался целый завод по производству курительной смеси. На земле были разложены целлофановые листы, на них перенесли высушенную коноплю, отделяли соцветия, листы, стебли, складывали в разные пакеты и ныкали в сарай. Пашка травил анекдоты, радовался как ребёнок. Кирилл же не мог сосредоточиться: полчаса назад, когда он ходил в дом за водой, видел, как Егор провёз банкирше тачку дров. Назад ещё не выходил — калитка не звякала. Кирилл боялся, что Егор опять трахает эту нудную бабищу.       — Вечером надо попробовать, — предложил Машнов. — Ты как, хочешь улететь на облака?       — Вечером? — Кирилл вспомнил про намерение пойти к Рахмановым. — Вечером у меня другие планы.       — Какие это планы? Что за секретики? Любовницу, пока меня не было, завёл? Не Олимпиаду ли?       Пашка заржал, но Кирилл ткнул его в плечо и поднял вверх указательный палец, призывая заткнуться. Пашка притих, тоже стал прислушиваться. Ехала машина, что было совсем нехарактерно для Островка. Тут машина была только у них и у банкирши, но Лариса заперлась в доме с Егором. Один раз приезжал дед на допотопном «Москвиче», к бабке в самом начале улицы, а эта машина, по звуку отечественная, типа «уазика», приближалась.       Где-то у коттеджа банкирши мотор замолчал. Послышались хлопки дверей, потом знакомое звяканье калитки, неразборчивые голоса — мужские и один, Ларискин, женский.       — Ёбари? — фыркнул Пашка.       — Пойду посмотрю, — поднимаясь с перевёрнутого ведра, сказал Кирилл. Отряхнулся и пошёл через двор, отсюда ничего не было видно, как не вытягивал шею, и он шагал к калитке на улицу. Голоса затихли, кроме брёха собак вообще звуки пропали. Может, электрики приехали или аварийная водоканала — они обычно на «уазиках» ездят. Или охотники какие-нибудь, грибники, приятели с работы в гости заехали.       Кирилл открыл калитку и… отшатнулся назад. Прямо перед ним возле «Тойоты» стоял мужчина в ментовской форме, который собирался войти в дверь, но не успел. Позади него и на дороге шли ещё трое, двое из них в гражданском, у одного был автомат.       — Стоять, парень, не двигайся, — быстро, но вкрадчивым тихим голосом, проговорил ближний мент. Кирилл побледнел, понял сразу, по какому поводу к ним мусора, ещё раз инстинктивно дёрнулся, чтобы бежать, бежать огородами, прятаться. Но у мента была отличная реакция, он схватил Кирилла за футболку, вытянул со двора и прижал животом к шершавым доскам забора. В следующий момент другие два мента молнией метнулись во двор.       — Пашка! Беги! Мусора! — истошно закричал Кирилл и его толкнули, щека и лоб ударились о забор, под кожу зашли занозы. Сквозь боль и застилавшую глаза злобу он только теперь заметил на противоположной стороне у ворот коттеджа рядом с «Опелем» банкиршу и Егора. Сдал. Егор сдал. Он вчера видел коноплю в машине. Мразь. Пидор. Душить таких…