Селянин

      Кирилл стоял на коленях. Опустив руки. Склонив голову чуть влево и вниз. Смотрел на короткую скошенную, местами выжженную солнцем траву, на острые, толстые былки. Он видел запылённые стопы стоявшего над ним Егора, обутые в поношенные сланцы. Видел его ноги до середины бедра, где начинались — или заканчивались — дешёвые бесформенные шорты. Лица Егора Кирилл не видел глазами, но чувствовал, что селянин стоит погруженный в себя, как происходило каждый раз, когда его пытались вызвать на откровенность. Егор ничего не отвечал, но и не уходил, не прогонял.       Былки острыми верхушками впивались в колени. Кирилл не шевелился, готовый простоять так день или год. Его душа была опустошена страданием, противоборством с самим с собой, с Егором. Он хотел только одного — чтобы всё закончилось, всё равно чем, лишь бы больше не мучиться. Он не врал, говоря, что жизнь порознь для него не мила. В случае отказа Егора, который вероятен как наступление ночи после захода солнца, Кирилл решил ехать домой, сдаться родителям и плыть по течению, потому что существование станет серым и бессмысленным.       Но больно было сейчас. Кирилл ощущал, как выворачивает кости. Что-то новое, малознакомое вылезало из омертвевшего кокона невежества и праздности. Что-то нежное, трепетное, разумное, способное сострадать. Кирилл вдруг осознал, что с этой минуты ему не быть прежним человеком. Кроме того, это хорошее начало всегда сидело в нём, с самого рождения, но загрубело из-за отсутствия тепла и ласки, а теперь воскресло с силой настоящей любви.       Кирилл стоял и не смел поднять глаза на Егора, полностью отдавшись его воле.       Прошло немного времени, показавшегося вечностью. Ни смена света и тени от набегающих облаков, ни лёгкие порывы знойного ветра, ни кудахтанье выбежавших на улицу кур, ни далёкое гудение трактора не нарушали тишину, окутывающую их двоих. Калякин вообще забыл, что они не одни на планете. Он был готов слушать эту тишину вечно, лишь бы не услышать слова «нет».       — Кирилл…       Кирилл вздрогнул. Сразу вскинул голову, впиваясь жадным взглядом в надежде прочитать приговор. Его имя Егор произнёс спокойно и тихо, а в глазах не было твёрдости принятого решения. Егор и боялся обидеть, и не горел желанием произносить «да».       — Встань, пожалуйста.       Кирилл отрицательно покачал головой, выражая решимость стоять так до бесконечности и распороть колени в кровь. Складка между бровей Егора не исчезла. Однако он развернулся полубоком к калитке, примериваясь уйти.       — Если ты и дальше собираешься отвлекать меня от работы, то мне это не нужно, — буднично обронил он и зашагал к калитке. Андрюшка моментом слез с мотоцикла и пробежал впереди него. Куры бросились врассыпную.       Сердце Кирилла сначала кольнуло от неприкрытого пренебрежения и ужаса, что всё кончено, но тут до мозга дошёл спрятанный истинный смысл.       — А если не буду отвлекать? Если буду помогать? — возликовав, Кирилл вскочил на ноги и ринулся за Рахмановым, не замечая тянущей боли в затёкших мышцах. О, какая огромная скала свалилась с его души! Размером с Эверест! Неужели? Неужели?! Мама родная!       Уже прислонив руку к некрашеным доскам калитки, чтобы толкнуть её, Егор остановился, повернул голову направо к Кириллу, а потом указал взглядом наискось через дорогу.       — Связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем, — с той же будничной интонацией произнёс он.       Калякин обернулся, уже понимая, что к дому Пашкиной бабки. Там, у ворот, возле двух иномарок стояли и, скрестив руки, смотрели на них Машнов, Данил Ребров и Никита Жердев, про которых он за эти десять минут успел напрочь забыть. Представление со вставанием на колени перед пидором показалось им странным? Неуместным? Забавным? Да насрать!       Егор уже скрылся за хлопнувшей калиткой, и Кирилл прошёл за ним. Закрыл за собой дверь, физически ощущая, как отсекает старую жизнь. На сердце царила удивительная лёгкость.       37       Во дворе было… словно в другом мире. Словно другой мир и состоял из одного этого двора — умиротворённый, прекрасный, чистый. Нет, у забора, сараев и собачьей будки до сих пор был навален нужный в хозяйстве хлам типа чурбаков, гнутых вёдер и ржавых шестерёнок, однако здесь присутствовала атмосфера искренности, любви, счастья, которых Кириллу так не хватало в последние дни. Да и всю жизнь, наверно. Он был окрылён.       Взгляд скользнул по спине Егора, его выцветшей футболке, и упёрся в лежавшую на раскладушке женщину. Ложе стояло в тени веранды, жалящие солнечные лучи на него не падали. Изголовье раскладушки было приподнято до полусидящего положения, мягкости добавляло подложенное под низ ватное одеяло, а всё тело женщины до плеч накрывал тонкий двуцветный — бело-зелёный — плед советских времен, каким бабушки застилали кровати или диваны.       — Здравствуйте, тётя Галя, — улыбнувшись, поприветствовал Кирилл и даже на радостях отвесил что-то вроде неглубокого поклона. Его удивила «прогулка» Галины, он не предполагал, что она может находиться вне спальни и своей постели. Разглядывал её худое лицо, расчёсанные, но всклокоченные от верчения головой седоватые короткие волосы.       — Здравствуй, Кирюша, — мама попыталась улыбнуться, приподняла уголки губ, но они тут же вернулись в первоначальное положение. Голос был слабым, едва слышным, а тон, как и в прошлый раз, тёплым и радушным, глаза цепко следили за гостем. — Хорошо, что зашёл.       — У вас замечательный сын. Сыновья, — поправился Калякин, заметив наблюдающего за ними с веранды Андрея. Тот стоял за тюлевой шторой, лицом прислонившись к ней так, что она выпирала почти до стекла, образуя ажурную белую маску. Пацан явно чему-то радовался. Возможно, он тоже понял, что у его брата появился новый парень. Кирилл от этого ещё больше возликовал — глаз не сводил с Егора, не мог поверить, что этот независимый молчаливый селянин наконец стал его.       Галина заметила это обожание.       — Вы красивая пара, — проговорила она, глядя на обоих. Кирилл как раз подвинулся ближе к Егору. Хотел бы взять его за руку или обнять, но пока не смел. Егор на слова матери никак не отреагировал, он поднял глаза к окну веранды, и Андрей нехотя высунулся из двери, цепляясь за неё здоровой рукой.       — Андрей…       — Знаю-знаю, — не дал ему договорить мальчуган. — Уже иду.       — Мне тоже пора, — проронил Егор и направился к задней калитке.       — Я с тобой, — поспешно выдал Кирилл и, кивнув Галине, на крыльях счастья поскакал за ним. Рахманов остановился у хлева. Двери в курятник и свинарник как обычно были закрыты, а коровника — открыта настежь.       — Кирилл, я иду на огород полоть. Тебе необязательно находиться рядом. Можешь идти к друзьям или в дом посмотреть телевизор.       Кирилл оскорбился.       — Сказал же, что буду тебе помогать!       Егор пожал щуплыми плечами и направился дальше — не вокруг хлева к загонам для скота, где они разговаривали вчера, а чуть наискось к ещё одной узкой, всего в три грубо сколоченные доски калитке, притулившейся между старых деревянных сараев. Вообще, из сараев на участке выстраивался лабиринт, в котором чужой человек запросто бы затерялся. Тут пахло навозом и поросячьим варевом, и вместе с тем воздух был чист и наполнен ароматами трав и спелых яблок.       Да за очередной калиткой росли молодые яблони и груши. Высоты они ещё не набрали, не больше трёх метров, поэтому запросто можно было протянуть руку и снять с ветки плод с румяным бочком. Плодов висело много, а некоторые, особо нетерпеливые упали в траву. Красная их россыпь на зелёной мураве напоминала иллюстрацию к сказке про девочку, которая искала своего похищенного гусями братца. Точное название Кирилл не помнил: ему в детстве мало читали сказок.       Егор поднял яблоко и протянул Кириллу.       — Спасибо, — сказал Кирилл и взял. Осмотрел со всех сторон — не червоточины искал, а любовался: как для горожанина, для него всякие простые вещи были в новинку. Яблоко оказалось гладким, ровным, как из магазина. Он с хрустом откусил. Кисло-сладкий сок наполнил рот, мякоть тоже оказалась вкусной.       — Ранний сорт, — пояснил Егор и пошёл дальше, к натянутой на колышки между деревьями проржавелой проволоке. На ней сушились целлофановые пакеты, какие-то бесформенные тряпицы и несколько хозяйственных перчаток с синими резиновыми пупырышками на внутренней стороне ладони. Ещё под деревьями стояли выгоревшие на солнце пластмассовые зеленое и красное ведра. Изнутри они были пыльные, да и снаружи не чище. Находилась тут металлическая бочка с водой, на поверхности которой плавали жёлтые листики, к ней тянулся чёрный пластиковый шланг — верно, через него бочка и наполнялась, но не из колодца же? Кирилл вспомнил, что не видел ещё ни колодца, ни колонки. Впрочем, откуда у Рахмановых колонка, если в селе нет водопровода?       Яблоко оказалось кстати, еда бальзамом действовала на желудок, ведь от нервов разыгрался аппетит, а за день Кирилл ничего и не ел. Только просить Егора накормить его он не собирался, считал, что еду надо заслужить, а не становиться нахлебником в семье, где и так туго с лишними деньгами.       Егор снял пару перчаток с проволоки, надел, потом поднял красное ведро и повернулся в сторону огорода — за садом с его низкими ветвями были видны грядки с капустой и оранжевыми тыквами. Кирилл мгновенно выкинул огрызок подальше в траву, приблизился, тоже снял с проволоки и надел первые попавшиеся перчатки, шершавые после стирки и сушки, и подхватил второе ведро. Поймал скептический взгляд Егора.       — Я буду тебе помогать.       — Запачкаешься.       Кирилл опустил голову вниз к мятой после бурной ночи футболке, штанам с пыльными отметинами в районе колен и шлёпкам. Рахманов издевается, да?       — Устанешь, — добавил Егор.       — Не делай из меня слабака, — попросил Калякин. Что он, двадцатилетний дядя, не справится с прополкой? Не полол никогда, конечно, но траву дёргать не велик же труд? Егор ничего не ответил и, нагибаясь под особо низкими ветвями, прошёл вперёд. Кирилл прошёл тоже и увидел… огромный, просто бескрайний огород! Впереди действительно росли капуста и тыквы, дальше кабачки, помидоры, подвязанные к палкам, ещё какие-то грядки с зелёными хвостами, возможно, свёклой и морковкой, по нескольким грядкам стелились плети огурцов, среди листьев желтели семенники, по правому краю этого футбольного поля сидели ещё тыквы и какие-то лопухи, слева высились ряды подсолнухов и кукурузы, стоял крытый плёнкой парник. А всю середину занимала картошка, длинными ровными рядами тянулась к горизонту. Ботва уже почти вся пожелтела и местами засохла, но сорняки густо зеленели. Правда, пять или шесть длиннющих грядок были чистыми, но всё равно — вот это всё прополоть?! На Кирилла разом свалилось уныние.       Шедший чуть впереди Егор обернулся и бросил ещё один взгляд. Наверное, он ожидал, что навязывающийся в бойфренды спасует перед объёмом работы, ждал прочитать на его лице именно то, что сынок депутата сейчас испытывал. Кирилл это понял и вовремя скрыл неприязнь к тяжёлому физическому труду за бравой ухмылкой:       — И это всё? Тут раз плюнуть!       Нет, он не потеряет Егора из-за кучки сорняков! Никогда! Он теперь часть этой семьи и должен помогать, раз уж даже малец Андрей со сломанной рукой не отлынивает от работы. Куда, кстати, брат его отправил?       Кирилл решил не смотреть вдаль, туда, где кончаются грядки — они точно простирались метров на пятьдесят-семьдесят. За ними шла лужайка, с трёх сторон огород окружали заросли американского клёна, вишни и малины. Виднелся заброшенный участок соседнего дома.       Калякин дошёл до прополотых грядок и остановился у смежной с ними заросшей.       — Чур, это моя! — жизнерадостно, словно Ленин на субботнике, сообщил он.       — Обычно я по две беру, — спокойно проинформировал Егор, вставая так, чтобы и Кириллу достались две. Почти рука об руку. Уравновешенный, словно генерал перед боем. Блять, неужели его не угнетает вид этой плантации? Работы непочатый край! Но спрашивать этого Кирилл не собирался. Не сейчас. Может быть когда-нибудь потом, когда они станут ближе. Времени у них ещё много, до сентября точно.       — Я могу и три, — заявил Кирилл, не желая ударить в грязь лицом.       Егор повернулся к нему, на этот раз взгляд его удивительных чёрных глаз стал чуть насмешливым, хотя губы не тронула улыбка:       — Не волнуйся, весь огород не за один день. Я планировал сегодня пройти шесть грядок — всего их осталось двадцать восемь, — а если ты мне поможешь…       — Мы пройдём восемь за вдвое меньшее время.       — Да, — кивнул Егор, больше не оборачиваясь. Он поставил ведро на землю между своих двух грядок, наклонился, выставив вверх маленькую попу. Шорты обтягивали её, вырисовывая между округлостями ложбинку промежности. Очень хороший ракурс. Особенно в движении. Кирилл подтянул перчатки и штаны и поспешно принялся нагонять свою любовь. И даже обгонять, чтобы и Егор хоть украдкой подглядел за его таким же откляченным задом, потому что ему по-прежнему требовалось лежать под Егором в пассиве, под этим странным парнем с собственной безучастной философией.       Травы оказалось не так много. Потянув за один побег, Кирилл вырывал целый куст, вьюном опоясывающий грядку. На стеблях болтались нежно-розовые граммофончики. Вторая разновидность сорняков походила на одуванчики с таким же длинным стержневидным корнем, только с колючими, впивающимися шипами даже через перчатки. Егор продвигался вперёд быстро, утрамбовывая траву в ведро, Кирилл повторял за ним. Хотел заговорить, о чём-нибудь спросить, но боялся показать, что дыхание при ритмичном темпе с непривычки сбилось. Хорошо, что иногда на солнце набегали облака, и пот не тёк ручьём.       Егор выпрямился, убрал волосы с лица, которыми тут же принялся играть ветер. Его ведро было набито с горкой.       — Ссыпаем в кучу, потом уберу, — сообщил он и, пройдя мимо напарника, высыпал ведро между прополотыми грядками.       — Уберём, — ревниво поправил Кирилл, делая то же самое. — Я собираюсь тебе во всём помогать.       Егор промолчал. Они вернулись на места и продолжили сражаться с сорняками уже где-то на середине грядок. Только теперь Калякин не мог молчать, хотел говорить и говорить на все темы.       — Сколько здесь гектаров? — спросил он хоть что-нибудь.       — Гектаров? Огород пятьдесят соток. Полгектара.       — Хватает для скотины?       — Смотря по урожаю.       — А в этом году?       — Неплохой. Копать через две недели буду.       — Вручную? — Кирилл немного испугался, что придётся перелопатить все эти нескончаемые полгектара, понадеялся, что голосом не выдал обуявшего его смятения.       — Распахиваю трактором, собираю вручную.       Кирилл выдохнул.       — А трактор где берёшь?       — Нанимаю.       Ага, ещё одна статья расходов.       — Собираешь один? Или Андрей помогает? Где он, кстати?       Егор, выдвинувшийся на пару метров вперёд, посмотрел на него так, что Кирилл понял: слишком много нелепых вопросов. Калякин выпрямился, потирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Межа, которой заканчивались картофельные грядки, маячила совсем рядом, метрах в десяти. Просто невероятно, что он прошёл, согнувшись, такое расстояние и ни разу не заскулил от ломоты в спине.       — Егор, спасибо, что принял меня после всего. Извини за вчерашний срыв. Это я пидор, не ты.       Рахманов присел на корточки, схватил пучок вьюнка, потянул, выдрал с длинным тонким белым корнем, утрамбовал в почти полное ведро.       — Мне Андрей помогает. Сейчас он поросятам варит, за печкой следит, — проговорил Егор, будто и не слышал извинений. Нет, он ответил на вопросы именно потому, что услышал извинения. Кирилл понял, что на правильном пути, на долгом, трудном, правильном пути. Ну и что, он с него не свернёт.       — А как называются эти сорняки? — спросил он, уходя от темы, на которую Егор не хотел говорить. Да и не всё ли равно, о чём вести разговор, лишь бы твой кумир не замыкался в себе? Нейтральные темы подходили больше всего.       — Это, — Егор вырвал ещё пучок вьюнка, освобождая от зелени сразу полметра вздыбленной грядки, — повилика. А колючие — это осот.       Они закончили каждый свои две грядки, немного постояли на меже, отдыхая, и снова принялись за работу. Егор по большей части молчал, Кириллу хотелось курить, спина, руки, ноги отсохли, в шлёпки набивались твёрдые комочки земли, но он чувствовал в себе прилив сил, способность сегодня же расправиться с блядскими повиликой и осотом на всём огороде сразу, а не на ещё жалких четырёх грядках. Чистой, без единой соринки, площади прибавлялось. Калякин рассказывал о всякой ерунде, шутил и дурачился, утверждая, что до сего дня представлял картошку, растущей на деревьях, как яблоки. Ему очень хотелось увидеть улыбку Егора, услышать его смех, но тот или отворачивал голову, или убегал вперёд.       На втором заходе Кирилл всё-таки выдохся, хотя стойко пытался не снижать темпа, щипал траву. Три кучи собранных ими сорняков наглядно демонстрировали проделанную работу. Тучи рассеялись до состояния перистых облаков, ветер утих, клонящееся к закату солнце не напекало макушку. Предвещая ночь, горланили петухи и лягушки. Под ногтями, между пальцами, везде набился слой пыли, одежда перепачкалась землёй и травяным соком, припорошённые той же земляной пылью волосы превратились в паклю. Последние метры Кирилл буквально полз и рухнул между кочанов капусты, как только выдрал последний пучок осота с длинным, как крысиный хвост, корнем.       — Устал? — спросил Егор.       — Но не запросил пощады, заметь, — выдал Кирилл, вытирая о перчатку захлюпавший нос. Он не устал — он подыхал. Мышцы ног горели, как после марафонской дистанции. Впрочем, откуда ему знать, как себя чувствуют легкоатлеты после забега? Профессионально спортом он не занимался, секции не посещал. Жизнь, которая раньше представлялась яркой и насыщенной, сейчас казалась плоской и усечённой, лишённой стольких радостей, для которых не нужно туго набитого кошелька. Например, совместной семейной прополки огорода. Сейчас Кирилл кожей, каждой клеткой тела ощущал свободу от стереотипов и предрассудков своего прошлого, словно, закрыв калитку во двор Рахмановых, смыл с себя грязь, очистился, исповедался и получил отпущение грехов.       Егор взял оба ведра и высыпал остатки травы в ближнюю кучу, снял и вытряхнул перчатки.       — Спасибо за помощь.       Солнце путалось в верхушках деревьев и в его волосах. Чёрные глаза с густыми ресницами — Кирилл не мог спокойно смотреть в них.       — О, я ещё и не то могу, — нервно хохотнул он и понял, что остался бы лежать в капусте навсегда. Пару веков точно. Так устал! А Егор… блять, Егор целыми днями один крутится как белка в долбаном колесе и не ноет!       — Мне надо дальше идти, — подтвердил его мысли Рахманов.       — Встаю, — сказал Кирилл и с трудом, кряхтя как старый дед, поднялся на ноги. Стащил с рук перчатки. Коже сразу стало комфортнее.       Егор с двумя вёдрами пролавировал меж некрепких ещё кочанов и поднырнул под деревья. Вёдра поставил у бочки и помыл руки в застоявшейся воде. Листики на её поверхности заколыхались, как утлые судёнышки в шторм. Кирилл повесил перчатки на проволоку и опустил руки в ту же воду. Прохлада сразу окутала их, смывая усталость. Но главное, рядом были руки Егора, к которым нестерпимо хотелось прикоснуться. Только для этого было не время. Кирилл исподтишка поглядывал на его лицо, мечтая прочесть зеркальное отражение чувств, но читал только не пробиваемую ничем невозмутимость.       — Пойдём, — вынув руки, вытирая их о футболку, а футболкой лицо, позвал Егор. Кирилл утёрся точно так же, на ткани остались тёмные, мокрые и грязные полосы. Одежда была испорчена, хотя, с другой стороны, у него появилась одежда для выполнения домашней работы.       Они прошли через калитку. Досюда снова доносились запахи дыма, поросячьего варева и навоза. Из-за угла хлева выбежал Андрей. Растрёпанный. С книгой в здоровой левой руке. Обложка была пёстрой, глянцевой — пацан зря времени не теряет, просвещается.       Андрей посмотрел на них двоих, причём как-то загадочно, заговорщически, будто подсматривал за их проделками в кустиках, а взгляд остановил на брате.       — Уже сварилось, Егор. Мама заснула.       — Угу. Иди тогда дома приберись.       — Ладно, — без желания, прижимая к груди книгу, ответил мальчик, и вдруг засиял догадкой, почему его послали наводить порядок. — Кирилл заночует у нас?       Калякину тоже хотелось знать ответ, сердце участило сокращения. Однако… Егор, как всегда, остался глух и нем, на несколько секунд погрузился в себя, возможно, решая, как поступить с ночёвкой. А может, он никак не мог решиться на отношения и жалел, что привёл парня с собой и разрешил помогать. В любом случае, Егор не произнёс ни слова по этому поводу.       — Проверь всё и беги в дом, — вместо этого скомандовал Егор. — А я сейчас за коровой.       — Ну, хорошо, — буркнул Андрей и, сверкая пятками, скрылся за хлевом.       — Я с тобой! — сразу заявил Кирилл. Он не чувствовал ног под собой, однако ни за что не променял бы прогулку за животиной на отдых на диване или любой мягкой горизонтальной поверхности. Он боялся расставаться с Егором. Боялся, и всё тут. Будто разрешение находиться на его территории с ним рассеется как дым.       Егор кивнул и пошёл во внешний двор. Кирилл следовал за ним хвостиком.       Галина уже не спала.       — Мальчики… Устали?       — Нет, мам. Пойдём домой? — Егор говорил так, будто совсем не замечал паралича матери, будто она была здоровой, а приболела простудой. Конечно, любил её и так подбадривал. Не виня в своём затворничестве в глухой деревне вместо прелестей городской разгульной жизни.       Женщину, пусть и парализованную, со двора действительно следовало убрать: вечерело, воздух холодал, и начинали виться комарушки. Егор подошёл к раскладушке плотнее, убрал покрывало, подсунул руки под тощее неподвижное тело в белой ночнушке и поднял, как жених невесту. Откуда-то появился Андрей и бросился открывать двери.       — Давай я помогу, — спохватился Кирилл, обалдевший от этой трогательной сцены, но Егор махнул головой со спутанными в клоки волосами и, взлетев по порожкам, скрылся на веранде. Хлопнула ещё одна дверь. Кириллу только оставалось удивляться выдержке Егора, ловкости, с которой не самый мускулистый парень после трёхчасовой прополки картошки и ещё кучи сделанных ранее дел, нёс тяжёлую ношу на руках. Удивляться ему и восхищаться им.       Рахманов вернулся минут через пятнадцать. В его облике изменилась только причёска — волосы он расчесал и убрал в хвост.       — Мотоцикл надо загнать, — сказал он и стал открывать ворота. Они были из досок, как и забор, скреплённых металлическим каркасом, запорным устройством служил кусок железной трубы. Егор вынул трубу из пазов, открыл настежь створки. Дремавшие на улице под воротами куры недовольно заквохтали и через пару секунд вытягивания шей и любопытных взглядов наперегонки ринулись через двор к курятнику. На них загавкала собака.       Кирилл не двигался. Словно открытие ворот разрушило защиту обретённого им мира, стало порталом, через который его вытянуло бы вовне и вернуло к прежней пустой действительности. Егор на всё это внимания не обращал, завёл драндулет — уши сразу заложило от шума, в нос пахнули выхлопные газы, белые клубы поплыли над травой — оседлал его и въехал во двор. Быстро повернул ключ, прекращая всю эту какофонию звуков и запахов. Пока он не слез, Кирилл быстро закрыл тяжёлые ворота, снова запечатывая свой мир.       Но от реальности не сбежишь. Свои вещи и машину он готов был бросить на произвол судьбы, но корову в поле не оставишь.       Кирилл не знал, с каких пор он стал таким перепуганным и мнительным. Однако сердечко стучало громче каждый раз при мысли, что сказка кончится.       — Тебе не обязательно идти, — сказал Егор, отворяя калитку. Кирилл едва не бросился ему наперерез, чтобы захлопнуть чёртову дверь обратно и никуда не пускать. Но это было бы глупой истерикой, и он обречённо шагнул на улицу. Хляби небесные не разверзлись, земная твердь не расступилась, чтобы поглотить его — деревня оставалась тихой, безлюдной. Тени лежали на дороге, высоко летали ласточки, песню заводили первые сверчки.       Они вышли на дорогу, помедлили, повернув головы к дому Пашкиной бабки. Там на придомовой территории, мордой к гаражу, стоял только «Фольксваген Пассат». Пашкина «Камри» с обочины исчезла. Значит, пацаны съебались. Ну и отлично. Подарочек только после себя оставили: капот, крышу и багажник «Пассата» устилали разноцветные тряпки, в которых Кирилл даже на таком расстоянии распознал свои курортные шмотки. Ещё несколько цветных пятен украшали траву и ближайшие деревья, благо, не электрические провода. Суки.       Кирилл повернул голову и понял, что Егор видит то же самое. Ему стало стыдно, что он знаком с этими паскудами и называл их друзьями, считал нормальными чуваками. Стало стыдно, что эти козлы надругались над ним на глазах у самого замечательного человека, опустили до уровня плебея. Ах да, «связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем». На хуй этих уродов! Ничего с ними больше общего! Никогда!       На секунду внутренний голос воззвал к гласу рассудка, призывая не терять разум, не закапывать себя в навозе ради деревенщины, которому нужны лишние рабочие руки, но Кирилл его мигом заткнул — не сметь указывать!       — Тебе надо сходить туда, — Егор ни взглядом, ни интонацией не выказал злорадства. Наверное, в его арсенале и не было такой эмоции. Только участие и сочувствие.       Кирилл и сам понимал это. Но колебался. Страх, что хрупкое взаимопонимание с Рахмановым лопнет как мыльный пузырь, стоит только им отдалиться друг от друга дальше, чем на два метра, рос в нём.       — Сходи со мной, — наконец попросил он, сгоняя муху с загорелого плеча Егора, прежде чем тот успел согнать её сам.       — Зачем? Сходи один, а я пока приведу корову.       — Сходи. Пожалуйста, — взмолился Кирилл, хватая его руку в смятении. — Я боюсь, что после ты закроешь дверь перед моим носом.       По опущенному, извиняющемуся взгляду Егора, по прикусыванию нижней губы, которое он даже не контролировал, Калякин с болью понял, что такой исход вполне возможен. Но он трусливо сделал вид, что не заметил неприятной правды, и продолжил:       — Или давай сначала за коровой сходим, а потом ко мне.       — Хорошо, — сказал Егор и направился налево к дому Пашкиной бабки. Наискось было метров двадцать. А ещё через тридцать находился дом банкирши. Ещё несколько дней ей гулять в столице, а вернётся… Только бы Егор не трахал её! Кирилл догнал его. При уменьшающемся расстоянии стал виден ещё один сюрприз, оставленный приятелями — иномарка стояла практически на ободах.       — Блять! — Кирилл обошёл машину, надеясь, что просто выкручены золотники, но нет… — Проколоты! Блять! Суки! Найду, убью! Пидорасы!       Он осёкся, взглянув на Рахманова. Тот, по своему обыкновению, взирал на происходящее отстранённо. Если бы подобная беда случилась с ним, наверняка не стал бы орать и клясть всех на свете, а принял как очередное испытание судьбы, ниспосланное свыше. Стиснув зубы, всё бы преодолел, исправил, полагаясь на какую-то свою справедливость. Жаловаться при парне, посвятившем себя матери-инвалиду и младшему брату, было неуместно: что значат проколотые колёса в сравнении с его несчастьями?       — Извини, Егор… Три колеса… Дело поправимое. Шиномонтаж есть поблизости?       — В городе.       — Блять, далеко. Ладно, придумаю что-нибудь. — Кирилл принялся собирать вещи с машины в найденную около неё сумку. Трусы, майки, рубашки, футболки, шорты, свитер… двое трусов и россыпь носков снял с веток. Принадлежности для бритья, кроссовки, зубная щётка, расчёска и всякая мелочь валялись на притоптанной траве в радиусе трёх метров. Там же он нашёл бумажник и книжку с водительскими документами, открыл их — всё было на месте. А на лобовом стекле напротив пассажирского сиденья почти бесцветной жирной субстанцией был нарисован смачный хуй с яйцами, и рядом подписано «валить пидоров». На дворники дружки натянули презервативы, вроде бы не использованные. Олигофрены. Кирилл надеялся, что Егору не видно этого безобразия: не хотелось огорчать его и позориться самому.       Он встал с набитой сумкой перед Рахмановым. Было ясно, что из дома Пашкиной бабки его уже изгнали, но и Егор к себе официально не приглашал. Приглашение в дом рассматривалось бы согласием на начало их отношений, а Егор, бесспорно, до сих пор пребывал в раздумьях. В нём больше говорили жалость, доброта, чем страстное желание крутить любовь с городским быдлом.       — Пойдём, — после тягостных минут молчания произнёс Егор и первым пошёл к своему дому. Кирилл ветром понёсся за ним. В который раз за половину дня его душа возликовала, вознеслась к небесам! Вот оно, вот оно, согласие! Вот оно, молчаливое признание в неравнодушии! Господи, как же хорошо! Кирилл пристроился рядом, переступал торчащие из укатанного щебня камни и тоже ничего не говорил, только улыбался как дурачок. Такого сопливого романтизма он за собой никогда не наблюдал. Бабочки в животе, ах, эти бабочки в животе — как же хорошо, когда тебя тоже любят!       38       Корову привели, когда на Островок стали спускаться сумерки. Температура воздуха понизилась на несколько градусов, проснулись сычи и летучие мыши. Только благодаря им, сверчкам и цикадам деревня не казалась вымершей. Зорька шла послушно, тонким пояском хвоста с кисточкой отбивалась от слепней, вымя почти волочилось по земле, задевало высокую траву. Она зашла прямиком в сарай и протяжно замычала, требуя дойки. За стеной в свинарнике хрюкали поросята.       Весь путь туда и обратно Кирилл развлекал Егора всякой околесицей, типа пересказа последних частей «Звёздных войн» и всех сезонов «Игры престолов», и сейчас ринулся в коровник помогать или хотя бы постоять рядом, ибо уморился как собака. Как он будет помогать доить корову — об этом он даже не думал. Как-нибудь.       И был остановлен у двери.       — Иди отдыхать, — посоветовал Егор. — Не надо вокруг меня крутиться. Я сам привык управляться. Мне надо помыть руки, подготовить вёдро. Иди в дом, Кирилл.       — Но я хочу помочь! Ты сам ещё не присел ни на минуту!       Откуда ни возьмись появился Андрей, одетый, будто вечер не наступил, и комары не кусались. Прибежал вприпрыжку, но последние метры чуть ли не крался, то ли стесняясь взрослых, то ли, наоборот, надеясь подслушать их разговоры.       — Егор, — позвал мальчик, когда его обнаружили. — Ты скоро? Я всё подготовил, но левой не получается…       Егор шевельнул желваками, повернулся к Кириллу под заискивающим, обожающим взглядом брата:       — Хочешь помочь? Помоги лучше Андрею.       — Запросто! — с энтузиазмом отозвался Калякин, не особо заботясь, на что подписывается. Потёр ладонью о ладонь.       — Покажи ему, — попросил младшего Егор. — Сделаете, потом отведи Кирилла в душ и дай чистое полотенце. А сам ужин разогревай.       При упоминании душа и ужина настроение Кирилла улучшилось, хотя он и так пребывал в эйфории. Подробнее насладиться предвкушением чистоты и сытости не удалось, потому что Андрей, ответив брату, поманил Кирилла за собой за угол хлева, к загонам для скота. Только сейчас Калякин обратил внимание, что поросята хрюкали в сарае слишком недовольно, а со стороны кур царило райское спокойствие. Ещё он понял, что принюхался к вони навоза и почти не замечает её.       Сумерки ещё не перешли в ночь. Видно было достаточно хорошо. Хотя тут и там лежали длинные, тёмные тени. Загоны пустовали, живность устроилась на ночлег в закутах. Андрейка же привёл его к грубо сложенной печке, на которой стояли два огромных чугуна, из одного торчал корец. Оба были пусты, с остатками варева на стенках. Огонь в печурке не горел. Рядом на вытоптанном пятачке стояла пустая кастрюля литров на пятнадцать, тоже грязная изнутри и закопчённая снаружи.       Их же интересовали, как догадался Кирилл, четыре эмалированных ведра, выстроившихся в ряд тут же. Вёдра были наполнены варёной с кожурой мелкой картошкой, смешанной с каким-то крошевом и резаными яблоками. Воняло это отвратно. Помои для поросят, замечательно! Кирилл сглотнул, подавляя тошноту.       — Вообще-то я сам всегда кормлю, — деловито похвалился Андрей, — но у меня рука… Приготовить — приготовил, донести бы смог, а вылить, чтобы сволочи пузатые с ног не сбили, не получится. Они голодные там, как черти, обычно мы так долго с кормёжкой не задерживаемся. А ты сможешь? Там корыта есть, туда надо вылить, а я буду смотреть, чтобы не разбежались.       — Конечно, смогу! Что я, никогда свиней не кормил?       Не велика задача, подумал Кирилл и поднял два ведра. На практике они оказались тяжелее, чем на вид. Плюс усталость, сковывающая все члены и суставы. И эти ведёрочки носит двенадцатилетний мальчик?       — Веди, — приказал он Андрею. Тот повёл обратной дорогой, повернул вертушку на свинарнике, открыл дверь, включил свет. Из коровника доносилось ритмичное биение струй молока о дно ведра. Вот чем насыщен день Егора, ни минуты продыху. Ещё успевает соседям помогать.       В свинарнике запах был совсем специфический, хотелось немедленно выскочить на свежий воздух. Шлёпки ступали по доскам пола, достаточно чистым, неунавоженным. Свиньи хрюкали и толкались в перегородку. Одна взрослая, абсолютно чёрная особь встала на задние копыта и следила за их приближением.       — Они кусаются? — спросил Кирилл, ощущая, что ноги начинают дрожать. Он боялся этих вьетнамских монстров, домашние они или нет. Бекон не хрюкает и не воняет. И не смотрит на тебя злыми глазищами.       Андрей рассмеялся, как смеются дети над глупыми взрослыми:       — Ты что! Это же не собаки! Корыто справа от двери. Выливай и уходи.       Кирилл поставил одно ведро на пол, дождался, когда пацан откроет дверь в перегородке, и шагнул на арену к монстрам. Пол закута был мокрым и скользким, шлёпки, наступив, чавкнули. От навоза и животных шло тепло. Сами животные, большие туши и поменьше, устремились к сегодняшнему кормильцу. Страх обуял Кирилла. Быстро сориентировавшись, он плюхнул содержимое ведра в продолговатую длинную лохань и под хрюканье и визг оголодавших животных выскочил обратно.       Сердце колотилось. Закрывший закут Андрюшка угорал над ним, прижав загипсованную руку к животу.       — Скучно тебе тут? — беззлобно огрызнулся Кирилл. — Комика нашёл?       Переводя дыхание, Калякин вытер неожиданно для него повлажневший лоб и с досадой вспомнил про второе принесённое ведро. Блять. А одним эти твари не наедятся?       — Я ещё ни разу не видел, чтобы свиней боялись! — потешался пацан, его смех гулко разносился под сводами низкого помещения, отдавался от голых кирпичных стен. — Чего их бояться? Это же просто свиньи!       — Действительно, чего их бояться? — пробормотал Кирилл. То ли отвечая на насмешку, то ли уговаривая себя. Не в клетку же к тиграм его посылают? Позорно бояться свиней, милых зверюшек с розовыми пятачками, которые дают людям мясо, ха-ха-ха. Он всё равно боялся — и оголтелых свиней, и навозную жижу под ногами, и этого жуткого тёмного сарая с паутиной во всех углах.       Однако, стиснув зубы, при помощи мальчишки он вылил второе ведро месива, а потом сходил за третьим и четвертым и тоже отдал жратву свиньям. Те дрались за место у лохани, отталкивали друг друга. От визга и чавканья закладывало уши.       Когда Кирилл с Андреем вышли на свежий воздух, прихватив пустые вёдра с собой, Егор уже закончил с дойкой. Он стоял у короткого низкого верстака или лавки, идущей вдоль забора, и переливал молоко из ведра в двух- и трёхлитровые банки. Банок было четыре, одна полная, рядом лежали капроновые крышки. Верстак покрывала новая клеёнка в красно-белый квадратик. На Егоре были бандана и синий, немного поблёкший, в крупную ромашку ситцевый фартук. В этом аксессуарчике он даже сзади смотрелся очень сексуально. У Кирилла встал.       Молоко лилось в банку ровным водопадом, тихо шелестело, иногда булькало. Егор чуть наклонял ведро, смотрел на процесс сосредоточенно, чтобы не пролить ни капли. Кириллу захотелось подойти к нему, обнять за талию там, где лежат завязки фартука, прижаться к спине и, конечно, потереться членом. А ещё убрать с шеи длинные пряди и коснуться кожи губами. И чтобы…       — Кир! Вёдра-то поставь, — продолжал потешаться Андрей. — Вот сюда. Я потом уберу.       Кирилл осознал, что всё ещё держит вёдра в руках и поспешно поставил их на бетонированную площадку у сарая рядом с теми, что нёс мальчишка. Егор уже наполнил банку и повернулся, изучающе глянул и на работников, и на их пустой инструмент.       — Хорошо, спасибо. Андрей, дальше по плану…       — Иду уже, — надул губы пацан. — Кир, пойдём в душ отведу.       — Пойдём, — вздохнул Калякин.       Душ означал конец трудового дня и долгожданный отдых. Да, больше вкалывать было некуда — солнце садилось, а значит, даже неграм полагалась передышка. Сумерки стали настолько густыми, что запросто можно было наткнуться на предметы. Кирилл ориентировался по светлой кофте юного провожатого, приведшего его на передний двор. Душем оказался один из сарайчиков, аккурат возле собачьей конуры. Собака высунула морду и заискивающе посмотрела на хозяина. Миска ее была вылизана до блеска, во второй на донышке зеркально отсвечивала вода.       — Сейчас, Найда, сейчас я тебя покормлю, — извинился перед ней Андрей. — Мы ещё сами не ужинали. Сейчас только Кира провожу. Он теперь будет у нас жить, привыкай.       Но псина или давно привыкла, или ей было глубоко по фигу на чужих людей — она снова залезла в конуру. Андрей открыл дверь и первый заглянул в тёмное нутро летнего деревенского душа, включил лампочку, одетую в водонепроницаемую капсулу. Лампочка осветила каморку два на два, крашеную в красно-коричневый цвет, с узким окном под потолком, выходящим на противоположную сторону. Лавка у стены, брезент на наклонном полу, похожая на дуршлаг решётка слива, гвоздики с висящими полотенцами и мочалками на стенах, полочки с шампунями и мылом, маленькое круглое зеркало и что-то похожее на электрический бойлер литров на сто, от которого шла пластиковая труба к закреплённой на держателе смесителя лейке душа. Странная конструкция - видимо, Егор сам инженерничал.       — А вода у вас откуда? — задал давно интересовавший вопрос Кирилл.       — Из скважины, — деловито сообщил Андрей. — Насос стоит… И на огород воду можно подавать, и сюда. На соплях, правда, держится, жутко неудобно, но хотя бы… А, фигня, давай заходи и через две минуты можешь включать. И это, горячую воду сильно не расходуй, Егору оставь.       — Ага, хорошо.       — А полотенце я сейчас занесу чистое. Ты меня не стесняешься?       Вообще-то Кирилл предпочёл бы, чтобы полотенце принёс Егор, и они бы приняли душ вместе, экономя воду. Но несовершеннолетнего сорванца он в свои желания посвящать не собирался, боясь схлопотать потом от его правильного старшего брата за развращение.       — Вроде нет.       — Ну, тогда давай купайся, — выдав напутствие, Андрей рванул в сторону веранды.       — Подожди! — опомнился Кирилл, пацан остановился. — Мне одежда чистая нужна. Захвати из сумки какие-нибудь трусы и футболку!       — Ладно!       Кирилл ещё раз с порога осмотрел душевую и вошёл внутрь. На двери имелся крючок, но пользоваться им он по известной причине не стал. Разделся, сложил вещи на лавку — они были пыльными после огорода, воняли потом и свинарником. День выдался очень долгим, словно два столетия прошло. Он пил всю ночь с дегенератами, проснулся с похмелья, пытался заглушить боль от ссоры с Егором, встал перед ним на колени, признался в любви и получил надежду на взаимность, работал весь день, пересиливая себя, летал на крыльях любви, ощутил бабочек в животе. И вот сейчас он ляжет спать в доме любимого человека. Всё это невероятно. Будто не с ним.       Ещё он вспомнил, что не курил часов с двух. И в сортир не ходил.       Кирилл включил воду. Из лейки хлынула сначала холодная, затем она потеплела, пришлось разбавлять. Струи бились о плечи, спину, грудь, стекали к паху, по ногам. Всё вокруг намокло от брызг. Сразу потянуло отлить, но на пол делать свои срамные дела он не пытался — потерпит. Кирилл взял мочалку и мыло, принялся тереть себя, представляя, как здесь этими принадлежностями каждый день моется Егор. Стояк налился крепкий. Мягкие мыльные касания и поглаживания отзывались приятными импульсами. Доводить себя до пика Кирилл не решался.       В дверь постучали. Из-за шума воды он сразу не услышал: мылил голову, думая, что завтра утром надо побриться, причём во всех местах и лучше всё-таки сегодня, но станок и пена тоже находились в сумке.       — Кир, вещи!       Дверь открылась, в щель просунулась ручонка с завёрнутой в махровое полосатое полотенце одеждой. Кирилл быстро прикрыл опадающий стояк ладонью, забрал свёрток и положил на лавку. В принципе, ему требовалось только смыть шампунь с волос, и помывка окончена. Он управился с этой задачей секунд за двадцать.       Вытеревшись и надев чистое, хоть и мятое, Кирилл почувствовал себя другим человеком. Шлёпки только не мешало бы помыть. Но не здесь и, возможно, не сейчас.       На деревню уже опустилась ночь со всеми её прелестями. Звуки, кроме сверчков, затихли. Комары моментально кинулись на свежую, душисто пахнущую добычу. В окнах дома горел свет. Егор ждал, сидя на мотоцикле, обхватив себя руками.       — С лёгким паром, — дежурно пожелал он, поднимаясь. — Ступай в дом, ужин готов.       — Я в сортир…       — Он там, — Рахманов махнул в сторону хлева.       — Я видел.       Кирилл действительно знал, куда идти. Сортир слишком своеобразная конструкция, чтобы её не заметить в ряду строений. Он стоял в той части двора, которая выходила на огород, особнячком от остальных сараев. Широкими шагами, потому что уже поджимало, дойдя до туалета, он нацелился и с облегчением опорожнил мочевой пузырь, попутно рассматривая убранство уборной. В целом, принцип был одинаков — небольшое возвышение, дырка в полу, полка для бумаги, только стены и крыша оклеены пенопластовой потолочной плиткой. Всё-таки Егор был рукастым малым, Кирилл позавидовал его неисчислимым способностям и неиссякаемой энергии.       39       На ужин подали вчерашние щи, разогретые Андреем в большой кастрюле и сдобренные домашней сметанкой. Они сидели втроём за белым в серую крапинку обеденным столом, какие в советские времена были в каждом доме. Стол стоял у окна, выходящего в сад. Шторы не были задёрнуты, потому что в деревне некому подсматривать. Ночь придавала их посиделкам уют. Стучали ложки. Андрей периодически чавкал, и Егор бросал на него упрекающие взгляды. В зале разговаривал телевизор.       Кирилл уплетал за обе щеки, не кривился от морковки, не выуживал лук, с благодарностью и аппетитом умял большой кусок мяса. Заедал чёрным ржаным хлебом. К удивлению, ни тарелки, ни ложки, ни сам факт вчерашнего супа брезгливости не вызывали. Кухонный гарнитур тоже не блистал новизной, двухкомфорочная плита не имела электроподжига. Набор бытовой техники ограничивался дешёвой примитивной кофеваркой. На стенах висели обрезанные от старых календарей картинки с фруктами и овощами, в углу примостилась облицованная голубым кафелем печка, на кафель кто-то наклеил наклейки из разных мультиков. Поверх линолеума на полу лежали две серо-зелёные ковровые дорожки.       — Добавки, Кирилл? — нарушил молчание Егор, когда тарелки оказались пустыми.       — Спасибо, не надо, — махнул головой он: на десерт было ещё по кружке молока с батоном или пряниками. — Всё очень вкусно. Завтра я в магазин сгоняю, что-нибудь куплю.       Он вспомнил о проколотых колёсах. Ладно, с Егором на мотоцикле съездит, не велика беда, или денег ему даст. Но надо как-то осторожнее, чтобы не задеть его самолюбие, не сорить деньгами на деликатесы, не создавать впечатление, что скромная пища не подходит для благородного желудка сына депутата, ведь это на самом деле было не так. Продукты оставались в доме Пашкиной бабки, но их наверняка или сожрало похмельное быдло, или пошвыряло в помойку в отместку пидорам.       Егор промолчал. Доедали в тишине, прислушиваясь к голосам из телевизора. Галина уже спала, сыновья покормили её, поменяли памперс, намазали кремами. Егор за вечер ещё много дел переделал, о которых Кирилл узнал постфактум из диалога братьев. И Андрей тоже. При этом Рахмановы не выглядели чересчур утомлёнными, а Кирилл ног под собой не чуял. От сытного ужина веки совсем отяжелели. Время близилось к одиннадцати часам.       — Спасибо, всё очень вкусно, — повторил Кирилл, отодвигая кружку. Смёл ладонью крошки от хлеба и пряника в другую ладонь и высыпал в тарелку. — Давайте я посуду помою?       — Не надо, завтра сам помою, — остановил его рвение Егор, встал. — Пойдём, я тебе постелю, ты устал.       — Дай бельё, я сам постелю.       Хата была маленькой, квадратов шестьдесят-семьдесят. Стандартная планировка предполагала горницу и две крохотных спальни. В одну Кирилл уже заглядывал, когда познакомился с мамой Галей. Во второй, по его разумению, спали братья. Ему оставался только диван в зале, он был согласен и на худшее.       Вдвоём они прошли в зал, включили свет. Здесь шторы на всех четырёх окнах всё же были задёрнуты, как и штора-дверь в спальню Галины. По телевизору транслировали полицейский сериал. Диван на вид был упругим, да Кирилл сейчас заснул бы даже на голом полу, даже на твёрдой земле!       Егор удалился в свою спальню. Через дверной проём виднелись детали интерьера — шкаф прямо напротив и две односпальные кровати по обе стороны от него. Минимализм советской эпохи, блять. Предкам что, места было жалко? Егор привстал на цыпочки, дотянулся до антресолей над шкафом и вынул комплект постельного. Бельё было аккуратно сложено и когда-то поглажено, но теперь малость помялось. Пахло от него приятно, «линором» с ароматом луговых трав. Кирилл усмехнулся, принимая бельё и подушку, вынутую из-за другой дверцы. Одеяло ввиду жары не требовалось.       — Мамка сказала мне на диване спать, — появился подрядившийся убирать со стола Андрей и выхватил у Кирилла бельё. Разговор, правда, происходил шёпотом.       — С чего бы? — нахмурился Егор.       — Я гость, мне и диван, — пришёл ему на помощь Кирилл и кинул подушку в условное изголовье. Очень неловко было доставлять неудобства. Он попытался забрать постельное назад, но Андрей увернулся и плюхнулся на диван.       — Нет, это я буду здесь спать! — яростно зашептал он. — Телек хоть посмотрю! А вы типа пара, вам и спать вместе!       — Андрей, Кирилл устал и хочет спать, а ты тянешь время, — постарался увещевать Егор.       — Вот и пусть ложится с тобой.       — У меня маленькая кровать. Марш спать к себе!       — Не пойду! Мама сказала спать здесь!       Егор кинул взгляд на висевшие меж уличных окон часы. Потом на штору материной спальни и, наконец, на Калякина.       — Ладно, сегодня так поспим. Кирилл, пойдём.       Идти было несколько шагов, и по самой спаленке от двери до шкафа было не больше пяти. Тут свет не включали. Кровать Андрея находилась слева, спал он ногами к залу. Обе кровати были расстелены. Кирилл испугался, что снова возникнет чувство брезгливости к чужому дому, тесному, низкому, что люстру он задевал головой, наполненному запахами лекарств и хлорки, к чужому ложу, но оно не появлялось. Возможно, от крайней усталости.       — Сейчас другое постельное дам, — Рахманов опять полез на антресоль.       — Не надо, если не возражаешь, я так лягу — устал.       Егор посмотрел на него, будто удостоверяясь в искренности слов, потом на кровать и кивнул. Стал раздеваться, одежду сложил на кресле в зале. Кирилл последовал его примеру, хотя был в футболке и трусах — трусы оставил. Андрей уже одной рукой ловко застелил диван.       — Спать, — скомандовал Егор и нажал на выключатель. Свет погас, и только приглушённый телевизор создавал полумрак. Наступила относительная тишина, в этом доме даже мух не летало.       Как выяснилось, спал — или скорее дремал — Кирилл чутко. Наверное, оттого, что прошло мало времени с момента, как голова опустилась на подушку, и глаза мгновенно закрылись. Но какой бы силой ни обладала сморившая его усталость, нервное перевозбуждение не давало мозгу полностью отключиться. Даже во сне Кирилл помнил, что находится в доме человека, без которого не смыслит своего дальнейшего существования, и это похоже на сказку.       Он очнулся от тихого скрипа половиц и шороха. Кто-то рядом — конечно же, Егор — встал и осторожно отодвигал штору, пробирался в зал. Почти бесшумно. Тишина, не считая тиканья часов, была полной, а вот темнота — мерцающей. Это работал телевизор. В первую секунду после пробуждения Кирилл испугался, что Рахманов уходит от него, не желает делить с ним комнату, но потом мерцание исчезло, дом погрузился в абсолютную темноту, и осторожные шаги послышались в обратном направлении. Андрей заснул, а брат всего лишь выключал телевизор — и здесь он заботится обо всех.       Егор скользнул в спаленку, аккуратно поправил закрывающую дверной проём штору и опустился на кровать. Всё также бесшумно, слышались только лёгкий шелест ткани и тихое поскрипывание пружин, пока глава маленькой семьи укладывался и принимал удобную позу. Затем стихли и они, остался едва различимый звук ровного дыхания, но вряд ли Егор сразу заснул. Наверняка о чём-то сейчас думал. Возможно, о них.       Кирилл им восхищался. Нуждался в нём.       Полежав несколько секунд в раздумьях, он сел на кровати и, тенью перемахнув двухметровое пространство, лёг к Егору.       Кровати были на редкость узкими, даже одному взрослому человеку с трудом хватало места, а уж двум парням… Калякин едва удержал равновесие, после того как улёгся на бок на самом краешке. Он не был супергероем или призраком, чтобы не выдать своих манёвров. Даже в кромешной темноте Егор заметил, уловил его передвижения и ощутил, как прогнулся под двойной тяжестью матрац. Сначала он замер — удивлённо или не очень, потом подвинулся к стенке.       Кирилл успокоился — значит, его не прогонят, значит, всё хорошо, — и нашёл пальцами пальцы Егора, переплёл. Член встал, но он не собирался предпринимать активных действий, хотел реабилитироваться за прошлый секс по принуждению. Просто лежать рядом под одной простынёй тоже было замечательно, их плечи и бёдра соприкасались, обменивались теплом. И любые слова казались лишними. И сон ушёл.       В какой-то момент Егор пошевелился, вероятно, чтобы повернуться на бок, высвободил пальцы. Кирилл тоже повернулся на бок лицом к нему и… их тела — руки, ноги переплелись, губы, лбы, носы уткнулись в плечи, щеки, шею… Кирилл ощутил упирающийся ему в лобок твёрдый стояк, и сам он тёрся членом о живот Егора. Они тесно, всем телом прижимались друг к другу, тискались, тёрлись. Иногда раздавались тихие выдохи, полустоны. Кирилл целовал всё, до чего мог дотянуться, жаждал секса, но не знал, можно ли трахаться здесь, в комнатке без дверей, когда рядом брат и мать. Вряд ли и Егор оказывался в такой ситуации раньше.       Кирилл вдруг оказался перевёрнутым на спину в позе лягушки. Егор находился между его приподнятых ног, стояки приятно соприкасались, дыхание уже не было ровным, наоборот, глаза привыкли к темноте. Рахманов остановился, упираясь на руки по обе стороны от его торса, волосы частично закрывали лицо. Кирилл догадался, что у него спрашивают согласие на пассив, и, просунув руку между ними, нашёл член Егора и направил в себя. Бархатная, чуть влажная от смазки головка ткнулась в промежность, но всё произошло не так быстро и легко, пришлось отвлечься на снимание трусов, смазки не было, а вазелина… Да, это вазелином намалевали хуй на стекле машины — пронеслась совершенно ненужная мысль.       На смоченный слюной палец Кирилл попытался насадиться сам. Внутри всё зудело, жар щекотал живот, член требовал ласки, но главные нетерпеливые ощущения всё же исходили от нервных окончаний заднего прохода — предвкушение пикантных удовольствий. Он их получил, когда член толкнулся в наскоро и неважно разработанное отверстие. Медленно, плавно заполняя собой. Кирилл закусил губу и бессознательно впился ногтями в плечо Егора, тот практически лежал на нём.       Дальше движения стали ритмичными. Они, объединённые общим пониманием, где находятся, старались не шуметь, не всхлипывать, не сопеть, хотя это давалось сложно, особенно Кириллу, по чьей простате била головка. Темп был замедленным, но долбаная кровать всё равно характерно скрипела, и если сейчас кто-то не спит, они догадываются, чем занимаются два парня.       Без презерватива вторжение в попу было приятнее. Болезни — кто о них думает в минуты кайфа? Калякина волновал только чужой член в заднице. И свой, трущийся между двух животов, что тоже необыкновенно приятно… Когда он кончил, чуть не засмеялся от счастья и тёплой спермы на их — их! — коже, склеившей их вместе. Егор кончил вторым. Поцеловал в плечо над левой ключицей. От этой точки по телу пробежали мурашки. Разрядка окунула в изнеможение и расслабон. Кирилл не мог перестать улыбаться, однако перестал, когда Егор слез с него и вообще с кровати. Кирилл удержал его за руку, но Егор забрал руку и ушёл. Тревога рассеялась, когда он вернулся с полотенцем. Они вытерлись и снова легли на одну кровать. Снова переплетя руки и ноги. Не сказав за весь секс ни слова. Кириллу этого хватало. Он чувствовал себя счастливым и защищённым.       40       Узкая кровать не помешала хорошо выспаться. Ночью Кирилл просыпался несколько раз, иногда в других позах, но всегда на нём лежала рука Егора, обнимала, и он засыпал снова. Сейчас половина кровати у стены была пустой и уже остыла. Калякин не помнил, где его смартфон, в котором можно посмотреть время. Во всяком случае, солнце уже встало, даже в эту спаленку без единого окна проникал свет — сквозь тонкую бежевую штору на двери. Где-то на улице кричали петухи, в доме было тихо, только с одинаковым интервалом тикали часы. Наверно, Егор просто хлопочет по хозяйству.       Кирилл поднялся, потоптался по синтетическому ворсу ковровой дорожки, надевая поднятые с пола трусы. Потом осторожно отодвинул штору — диван был пуст и заправлен, свёрнутое постельное покоилось на спинке. Стрелки на часах показывали без десяти девять — значит, Егор скоро повезёт молоко покупателям.       Надо было проснуться и помочь ему. С этой мыслью Кирилл натянул футболку, потом покопался в своей стоявшей возле кресла сумке и вынул двое шорт, выбрал менее мятые, голубые с чёрными полосами, и надел. Вынул кроссовки, но их надевать не стал, а просто отнёс и поставил на веранду. Там на окне увидел свой смарт. Зарядки оставалось двадцать три процента. Шесть пропущенных от матери, сообщение из банка о кредите на выгодных условиях. В пизду их всех.       Калякин надел шлёпки и вышел в тёплое утро, полное звуков — от жужжания пчёл до гула трактора вдалеке. Непривычно было начинать день в чужом доме, хоть и достаточно знакомом, когда хозяева где-то ходят. Хотелось курить, а сигарет не было. Мочевой пузырь нацеливал прямиком в туалет, но Кирилл решил прежде найти Егора. Мотоцикл стоял на месте, какое-то звяканье раздавалось с заднего двора. Он направился туда. Интуиция не подвела, Рахмановы, теперь вдвоём, переливали молоко в банки. Андрей подставлял банку, а Егор лил, как всегда, сосредоточенный на процессе. Руки напряжённо держали тяжёлое ведро, медленно наклоняли. Губы, которые вчера поцеловали в плечо, были сжаты в узкую полоску.       — Доброе утро, — сказал Кирилл и широко улыбнулся. Между ними ночью всё случилось! Не стоит воображать бурных чувств и стремительно растущей страсти, но желание было обоюдным!       — Доброе, — отозвались братья, Егор добавил: — Я сейчас освобожусь, пойдём завтракать.       — Обо мне не беспокойся. Я схожу в сортир и чем-нибудь помогу.       Кирилл прошёл мимо них к сортиру, посидел там, сжимая смартфон в руке, чтобы ненароком не уронить. Гадал, о чём с учётом новых событий думает Егор, и как к нему подобрать ключик. Хотел целоваться и трахаться с ним снова и снова, без перерыва. Но любимый человек занят с утра до вечера, и ему придётся помогать. Мысль о работе вызывала боль в зубах, но это подстрекал поганый внутренний голос, с которым удавалось бороться. Также неплохо бы умыться, побриться и искупаться — смыть пот жаркой ночи и сперму с живота и ног. В квартире с удобствами это пара пустяков, а здесь сложнее.       От сидения на корточках затекли ноги. Вытершись куском дешёвой серой туалетной бумаги, подтянув штаны, Кирилл вышел на свет божий, закрыл сортир на вертушку. И у него в руке зазвонил телефон. На экране высветилось слово «мать», и её фотография в ржачном ракурсе. Сбрось, она сочла бы подозрительным и примчалась на Кипр спасать сыночка.       — Да, ма, слушаю.       — Кирилл, здравствуй. Ну наконец-то. Ты вчера не отвечал, — тон у неё был официальный, будто не волновалась о пропаже сына, а отчитывала нашкодившего подчинённого. Как это заебало!       — Ну… просто гульнули тут вчера с пацанами… и девчонками… некогда было. Я только проснулся, — голос у него действительно был неокрепшим. Зная его характер, она легко могла поверить в сон до обеда, как и в пьянко-секс-марафон. Следовательно, успокоиться и отстать.       Мать помолчала, видимо, переваривая информацию. Но не отстала.       — Кирилл, — интонация стала острой, как лезвие кавказского клинка, — ты точно на Кипре?       Сердце Калякина остановилось, рука, державшая смарт, вспотела, пришлось переложить его в другую.       — А где ещё, мам?       Блять, голос всё-таки одеревенел! Сука! Откуда она знает?! А она знает — иначе бы не спрашивала! Блять! Блять! Блять! Что делать?!       — Кирилл, мне сказали, ты в деревне, — она чеканила слова, как кремлёвские курсанты шаг. — В этом Островке. Это так?       — Нет, мам, ты что!       — Кирилл, мне сказали, что у тебя отношения с парнем. Ты гомосексуалист, Кирилл?       Каждое слово впечатывалось в мозг, в сердце. У Кирилла похолодели пальцы, и в горле встал комок. Всё, пиздец. Это конец всему. Им не дадут быть вместе! Только всё наладилось, и на тебе!