Селянин

      Кирилл медлил, думая, а не убрать ли телефон от уха и не запульнуть ли его прямиком через крыши сараев на соседний заброшенный участок? Пусть себе лежит в крапиве и звонит, сколько хочет. Пауза непростительно затянулась.       — Кирилл, отвечай мне! — тоном генерала потребовала мать. — Не смей вешать трубку!       — Мне не на что её вешать, мам, — удручённо проговорил Кирилл и опёрся задом о дверь туалета. — Всё нормально, мам.       — Что нормально? Так ты, правда, в этом Островке?! Ты гомосексуалист?! — она уже не спрашивала, а обвиняла, голос гремел. — Ты нас с отцом в могилу решил свести? Ты отцу карьеру решил угробить? Ты хорошего отношения к себе не понимаешь, наркоман чёртов? Будет тебе по-плохому! Немедленно возвращайся домой! Немедленно, ты слышишь меня, Кирилл?       Калякин облизал губы, посмотрел в сторону, где находились Рахмановы, и спокойным тоном сообщил:       — Я останусь здесь, мам.       — Как — останешься? Ты меня не слышал? Немедленно домой! Иначе тебе не поздоровится!       — Я не приеду.       — Приедешь! С кем ты там мог спутаться? С тем деревенщиной, что тебя в милицию упёк?       — Не твоё дело.       — Ах ты, сукин сын!..       — Я твой сын, мам, — тихо напомнил Кирилл и прервал связь, сунул смарт в карман. Было обидно. До слёз обидно, что он родился у этой женщины с сердцем, как кусок льда. Всегда заботилась только о себе, о положении семьи, о своей внешности. Не родила больше детей, потому что боялась испортить фигуру, да и его-то, наверно, сподобилась выносить из-за пресловутого «надо». Ни капли тепла он от мамаши не получил. Подарки — да, деньги — да, символическую заботу — да, но не любовь. И теперь они с отцом станут биться за родную кровиночку, будут изо всех сил наставлять на путь истинный — кнутом и пряником, но даже не подумают понять и принять его чувства.       Да, ерунда, всё можно пережить, лишь бы Егора не тронули. На хуй предков послать, и дело с концом: он совершеннолетний, они не вправе указывать, что ему делать.       Успокоив себя этим решением, Кирилл выпрямился, отряхнул мелкие опилки и чешуйки семян с деревьев, прилившие к шортам, пока он прижимался задом к двери сортира. Надо было ещё принять решение, рассказывать Егору или нет. Правильным было, конечно, ввести его в курс дела, спросить совета, ведь он через подобное проходил со своей матерью. Хотя их матери как небо и земля.       В этом вопросе Кирилл выбрал трусливую сторону — умолчать. Испугался, что Егор попросит его уехать и не создавать ему лишних проблем. На расставание, пусть даже во благо, Калякин пойти не мог. Он только обрёл взаимность — хрупкую, неполноценную - и лишать себя этого дара богов не собирался, как бы эгоистично не выглядело.       Нацепив беззаботную счастливую улыбку, какая была на его губах до злоебучего звонка, Кирилл пошёл искать, где бы умыться.       На прежнем месте Рахмановых не было. Банки с молоком с верстачка тоже исчезли. Коровник был открыт, поросята сыто похрюкивали по другую сторону сарая, в летнем загоне, а ещё… пищали цыплята, тоненьким суматошным писком, перекрикивая друг друга. Вчера Кирилл их не слышал.       — Наседка ночью вывела, — пояснил появившийся возле курятника Андрей. Видимо, поза у Кирилла была слишком живописная, что пацан сразу догадался, что волнует нового домочадца. Сломанная рука младшего братишки по-прежнему покоилась в слинге из тонкого цветастого платка, а в другой он держал блюдце с мелко порезанным яйцом.       — Это цыплятам, — со вздохом, будто перед ним непроходимый тупица, просветил Андрей. — Они как каннибалы своих не родившихся сородичей едят, не знал?       Кирилл отрицательно покачал головой. Андрюшка фыркнул с мальчишечьим задором и тут же переключился на организаторский тон:       — Так, сейчас иди в душ, я там всё приготовил. Вода ещё, правда, прохладная, но для закалки полезно… Быстро помойся и дуй в дом, там Егор завтрак готовит. Не задерживайся: ему скоро в город ехать.       Андрей повернулся, чтобы идти дальше, к цыплятам, но Кирилл поймал его за рукав футболки. Энергичность братьев не укладывалась у него в голове — столько дел за утро переделали!       — А Егор во сколько вообще встаёт?       — Летом в половине шестого обычно.       — А зимой? — спросил Кирилл, предполагая, что в ответе услышит как минимум на час позже, ведь зимой нет огородов и пастбищ.       — Зимой в пять. Вернее, с первого сентября, когда школа начинается. Он меня возит к восьми, а потом в город с молоком едет, а школа и город в разных сторонах.       У Кирилла голова пошла кругом.       — А Егор отдыхает когда-нибудь?       — Конечно! — со смехом заявил Андрей, снова смотря на него, как на неотёсанную тундру: такой взрослый, а элементарные вопросы задаёшь!       Что-то Кирилл в этот отдых не верил. И не представлял, как можно вставать в пять утра и весь день не валиться с ног, а ночью ещё телевизоры выключать. Такое невозможно. Егору надо памятник при жизни ставить.       — Ну ладно, спасибо, я пойду, — проговорил он. — В летний душ?       — Да-да, там полотенце есть, и воду смело включай, — проинструктировал пацан, уже скрываясь за углом хлева. Кирилл взял с него пример в расторопности и поспешил к душу, но вспомнил, что бритвенные принадлежности, паста и зубная щётка находятся в сумке и направился за ними в дом.       В доме пахло едой. Не чем-то особенным, но достаточно, чтобы пощекотать обонятельные рецепторы и пробудить аппетит.       Егор вышел ему навстречу с маленькой керамической миской типа пиалы, из которой торчала ложка — нижняя её часть тонула в рисовой каше, естественно, молочной, с кусочком сливочного масла. Завтрак для матери, догадался Кирилл.       Рахманов бросил быстрый взгляд на его волосы.       — Ты ещё не помылся?       — Нет, за зубной щёткой и бритвой пришёл.       — Зубы здесь у раковины почисти, в душе неудобно.       — Как-нибудь справлюсь, — отмахнулся Калякин и вслед за Егором прошёл в зал, где стоял густой запах лекарств. Не поморщившись, Кирилл присел у кресла, открыл сумку и стал рыться, выуживая по одному предмету и складывая на пол. Он кожей чувствовал, что Егор остановился и наблюдает за ним. Возможно, он слышал часть разговора по телефону и ждёт объяснений. Возникло побуждение рассказать ему, но Кирилл опять его трусливо подавил.       — Кирилл, что будешь на завтрак? — спросил Егор вместо уличения в утаивании проблем. — Есть рисовая каша и вчерашние щи. Или яичницу пожарить?       — Ты меня ещё спрашиваешь? — поднял голову Кирилл. — Что есть, то и буду есть, — скаламбурил он, не желая казаться обузой, раз уже стал лишним ртом, и соврал из лучших побуждений: — Я непривередлив и всеяден.       Егор кивнул и скрылся за шторкой в материной спальне. Галина наверняка не спала и слышала обсуждение меню, поэтому Кирилл сгрёб бритвенно-зубные принадлежности в охапку, встал и подошёл поздороваться. Тихо отодвинул шторку, просунулся наполовину.       — Доброе утро, мам Галь! — бодренько произнёс он. Егор, сидевший перед кроватью матери на стуле, обернулся и очень, очень-очень пристально посмотрел на него, будто пытался прожечь дыру своими чёрными глазами.       — И тебе доброе утро, Кирюшенька, — Галина улыбнулась, насколько была способна. Под её спину и голову были подсунуты дополнительно две подушки, так что она полусидела. В уголке рта оставался белый потёк от съеденной ложки каши, сын как раз держал в руке лоскут салфетки, чтобы вытереть, когда его застали врасплох таким неожиданным приветствием. Отвернувшись, он закончил задуманное.       — Как тебе спалось на новом месте? — спросила Галина у Кирилла. Слова давались с трудом, но было заметно, что общаться ей нравится, разговор доставляет ей удовольствие.       — Замечательно, мам Галь, — Калякин жалел, что Егор сидит спиной к нему. — Никогда так хорошо не спал.       — Молодец, что у нас остался. Твои родители не против?       Вопрос очень к месту, Кирилл аж вздрогнул.       — Они… Нет, не против. Они… они заняты, им не до меня, вы понимаете…       Галина сделала головой нечто похожее на кивок.       — Мальчики, — она перевела взгляд на сына, — вы бы кровати сдвинули. Вам неудобно на одной-то… Шкаф в сторону, к другой стене, а кровати…       Кирилл забыл, как дышать. Улыбка рвалась на лицо. Он всё бы отдал, чтобы…       — Нам пока так нормально, — обломал его чистые стремления Егор, зачерпнул каши ложкой, намекая, что кому-то пора выметаться и не отнимать время. Кровь отхлынула у Кирилла от сердца, но ему ничего другого не оставалось, как поддержать Егора, чтобы заслужить ещё одно его одобрение.       — Да, нам нормально, — уверил он. — Приятно было поболтать, мам Галь, пойду мыться.       Кирилл ушёл всё равно с отличным настроением. Его радовало, что хоть кто-то на его стороне и так недвусмысленно поддерживает. Должно быть, мама Галя ночью проснулась и слышала скрип кровати, или просто понимает, что двум молодым жеребчикам нужен секс. Очень прогрессивная женщина! Жаль, что она инвалид.       И ещё Кирилл осознал в себе удивительное желание — всё время разговора ему хотелось обнять Галину, крепко-прекрепко, положить голову ей на грудь, погладить по коротким, торчащим пучками волосам, и здорово, если бы она его тоже погладила, приголубила. Не испытывал он брезгливости перед её болезнью, раньше выливавшейся в презрительные насмешки. Но внутренний голос напевал, что от себя не скроешься, что не стоит зарывать молодость в деревне и ссориться с родителями. Родители же значили «деньги», а деньги — это лёгкая безоблачная жизнь и никакой прополки картошки.       40       Позавтракали быстро, почти по принципу «когда я ем, я глух и нем». К рисовой каше на молоке от Зорьки было масло собственного изготовления, опять же из домашних сливок. Батон, правда, купили в магазине, но Кирилл не сомневался, что Егор умеет и хлеб печь по старинным рецептам. Правда, спросить об этом не решился. Ел, украдкой поглядывая на любимого, вспоминая, как вчера они прижались друг к другу в едином порыве, тискались и тихо занимались сексом. Кирилл был не прочь проверить, остались ли у Егора на плече и спине следы его ногтей. Это так интимно — пометить своего парня. По-бабски, но будоражит.       Не терпелось поговорить о вчерашней ночи, однако первым поднимать эту тему Кирилл не собирался. Он вообще вёл себя несвойственно характеру, но это обстоятельство вызывало у него трудно поддающуюся описанию эйфорию. Будто, как питон, вылезаешь из старой кожи, а молодая чешется, и ты испытываешь такое невероятное наслаждение, почёсывая её! Наслаждение сродни перманентному оргазму.       После чая с черносмородиновым вареньем Кирилл вызвался помыть посуду. Егор не возражал, только приставил в помощники Андрея, а сам пошёл переодеваться.       Калякин собрал тарелки, ложки и кружки, сунул в раковину, открыл кран — вода потекла!       — Тоже от скважины? — предположил он, капая «Фэйри» на губку.       — Нет, — весело протянул мальчишка, — тут другая конструкция! — И он открыл расположенный над раковиной шкаф. В нём прятался синий пластиковый бочонок литров на тридцать, прикреплённый к стене металлическими скобами, опоясывающими его по окружности. Верхняя полочка шкафа была на петлях.       — Поднимаешь крышку, наливаешь воду, и - вуаля! — она самотёком идёт в кран! — обрисовал систему Андрей, закрывая шкаф. — Так что ты воду-то сильно не расходуй, а то Егору таскать…       — Я ему помогу, — мгновенно делая напор меньше, виновато пробормотал Кирилл. Он продолжал намыливать тарелки. Жирные масляные следы в прохладной воде растворялись отвратительно, но он тёр усердно, пыхтел над ними, не желая ударить в грязь лицом в таком плёвом деле.       — У нас на всякий случай вот здесь ещё ведро стоит: попить там или еду готовить, — Андрей открыл дверцу кухонного стола, за которой стояло ведро из нержавейки, а в нём плавал красноватый пластмассовый ковшик.       — Хорошо, запомню, — пообещал Кирилл. Он собирался здесь освоиться и стать своим. Удивлялся переменам в себе, в частности, в отношении к труду — раньше он ненавидел мыть посуду даже за собой, не говоря уже о чужих тарелках. Зная это, мать заставляла его делать в наказание за плохую учёбу и излишне безбашенные гулянки, хотя в доме имелась посудомоечная машина.       Кирилл поставил чистую посуду на стол, вытер полотенцем руки.       — Спасибо, Кира! — засиял счастьем пацан, складывая ложки в ящик стола, в специальный поддон для вилок, столовых и чайных ложек. — Тебя мне сам бог послал! А то бы я долго с одной левой возился! Классно, что ты у нас остался! Сегодня тоже останешься?       — Да.       — Круто! — Паренёк не отвлекался от работы. Жизнерадостный непоседа, который будто не замечал, в какую дыру загнала его судьба. Рос без компьютеров, интернета, модных гаджетов, вкалывал, не капризничая. Странный, как и его старший брат. Настоящий. Таких, наверное, уже днём с огнём не сыщешь.       Из зала вышел Егор, заглянул на кухню.       — Я поехал.       На нём был ежедневный прикид для поездки в город — голубые джинсы и джинсовый пиджак, из-под пиджака выглядывала серая футболка с рисунком из синих загогулин, на ноги надеты молочно-белые носки. И ещё одна деталь бросилась в глаза — чёрный тонкий шнурок на длинной шее, уходящий под ворот футболки. На шнурке висел серебряный или выполненный под серебро маленький крест. Вчера его не было, по крайней мере, ночью, и во время предыдущего секса тоже, а вообще Кирилл замечал шнурок с крестом и раньше. Егор был верующим, в этом не оставалось сомнений.       Кирилл отложил полотенце на стол и бросился за Рахмановым вдогонку.       — Егор! Я с тобой!       Преодолев две поскрипывающие двери, они вышли на душную, наполненную мухами веранду. Егор достал с полки для обуви кроссовки и лопатку и, наклонившись, стал надевать, ожидая от Кирилла продолжения. Калякин, заколебавшись, продолжил:       — Егор, возьми меня с собой, у тебя же всё равно есть место на мотоцикле? Я продуктов куплю и, — он запнулся, заворожённый глазами Егора, — ещё чего-нибудь.       — Чего, например? Всё есть.       — Презервативов надо купить, — сказал Кирилл и замолчал, ожидая реакции на столь толстый намёк.       Егор и ухом не повёл, проинформировал:       — У меня есть презервативы.       Вот это да! Вот это заявочки! Наш молчун презики дома держит! Кирилл чуть было не рассмеялся, но вовремя кольнула ревность: а с кем это он их использует? С банкиршей или какой-нибудь любовничек в райцентре существует? Настроение подпортилось, но Кирилл сумел обуздать эмоции, взял себя в руки, стараясь мыслить рационально.       — Презервативов много не бывает! — хохотнул он, затем перешёл на более выгодный серьёзный тон. — Мне надо ещё в магазин запчастей заглянуть, какой-нибудь цемент для резины купить, не знаю… Колёса же проколоты. А так я бы тебя на машине с молоком твоим отвёз: удобнее, чем на мотике.       Егор уже разогнулся, бесстрастно смотрел на него. Мухи летали по веранде, жужжали, бились о стёкла, ползали по потолку, чистили лапки, трахались на стенах. Время шло.       — У меня есть вулканизатор, — наконец сказал Егор. — Это надёжнее цемента. Вечером займёмся, часа за полтора управимся.       — О! — сердце Кирилла радостно подпрыгнуло от подразумевающегося «мы» и перспективы побыть вечером вместе. Такой вечер интереснее, чем поездка в шиномонтаж. — И всё же, Егор, возьми меня с собой: не могу с тобой расстаться. Не «не хочу», а «не могу». Я буду тебе помогать и потом, когда вернёмся, эксплуатируй меня по полной, не стесняйся.       Рахманов на секунду ушёл в себя, как всегда случалось, когда решение требовало взвешивания «за» и «против». Потом вынул из кармана телефон и взглянул на часы.       — Я опаздываю. Постарайся успеть собраться, пока я выгоняю мотоцикл.       — Ладно! Мне свитер надеть? — Кирилл указал на его джинсовый пиджак.       — Необязательно. Не замёрзнешь. Я надеваю, потому что у меня там… — Егор вывернул несколько карманов, показывая документы, деньги, складной ножик, пачку бумажных платочков, спички…       — Точно, сигареты нужны! — вспомнил Кирилл и развернулся, чтобы уйти в жилое помещение, но, сделав шаг, повернулся обратно к взявшемуся за верандную щеколду Егору и приник к его губам. Уловил, как рука его вечно задумчивого селянина снялась со щеколды, и через мгновение почувствовал тёплую ладонь на своей пояснице. Приятное даже через ткань футболки прикосновение, хоть и совсем мимолётное.       — Извини, не удержался, — игриво объяснил Кирилл и сразу шагнул в тёмный проём коридорчика, соединяющего веранду с прихожей: дожидаться ответа всё равно было бесполезно, Рахманов на подобные выпады не отвечал.       Кирилл одевался с космической скоростью, стоя перед трельяжем. Слушал, как Андрей читает матери книгу, что-то про мальчика и солнечного котёнка. Снял шорты, надел джинсы и носки, футболку, уже вполне разгладившуюся, оставил. Свитер надевать не стал — на улице начиналась жара. Книжицу с документами и банковской картой, смартфон рассовал по карманам.       Затарахтел и выехал со двора мотоцикл.       — Я с Егором, — бросил Кирилл в пространство и выбежал из дома. Во дворе пахло выхлопными газами, ещё не до конца рассеялись клубы дыма. Ворота уже были закрыты, и Кирилл направился к калитке. Его гнало из деревни ещё одно обстоятельство, которое он скрыл — осведомлённость родителей о его местонахождении. Кто его сдал, было ясно как белый день.       Егор стоял у мотоцикла с двумя одинаковыми шлемами в руках, в одном из них он всегда ездил.       — Надень.       Кирилл взял протянутый шлем, видимо, менее использовавшийся и потому выглядевший лучше. Однако по сравнению с современными импортными лёгкими, удобными, дизайнерскими шлемами, в которых катались байкеры в областном центре, этот некогда красный, а теперь выцветший до розового, с узором из царапин по всему корпусу, с чёрным козырьком, этот советский раритет выглядел крайне убого. Серая подкладка, правда, была чистой. Кирилл представил, что его с этим шлемом на голове увидят приятели и девчонки.       А и хуй с ними. Не в деньгах счастье. И не в фальшивых друзьях. Надо соблюдать правила безопасности.       Калякин надел шлем и затянул ремешок под подбородком. Улыбнулся, заглянул в круглое зеркало заднего вида.       — Готово. Красавчик, да?       Рахманов окинул его оценивающим взглядом и без слов надел свой шлем. От лица остались глаза с густыми ресницами и нос. Только он даже в этом страшилище с чёрным клювом выглядел благородно. Затем Егор ударил ногой по кикстартеру, «ижак» завёлся с пятого раза, дышать сразу стало нечем, а уши глохли. Егор перекинул ногу через сиденье. Кирилл последовал его примеру. Сиденье у «Юпитера» сзади было шире и почти не задрано вверх, как у многих заграничных спортбайков, наводнивших страну. На «Ямахах» и «Кавасаки» Кирилла катали — сам он к мотоциклам пристрастия не питал, предпочитал устойчивые четыре колеса и крышу над головой, — а про «Уралы», «Днепры» и прочие «Восходы» знал разве что из дедовых баек.       Тем не менее мотоцикл, как вид, Кириллу понравился возможностью прижаться к водителю и обнять его: он без зазрения совести положил ладони на бёдра Егора.       Сначала сделал это из чистой похоти, но когда дряхлый, рычащий монстр тронулся, изрыгая клубы вонючих газов, и его затрясло на ухабах, держаться стало жизненной необходимостью. Они проехали мимо дома Пашкиной бабушки и брошенного «Пассата», мимо тихого коттеджа банкирши и хат одиноких бабулек, распугали перегородивших дорогу гусей, оставили позади развалины церкви и свернули на большак. По асфальту мотоцикл развил скорость, разбитых участков было немного. Кирилл всё равно прижимался, ощущал, как упруго тело его любимого, как уверенно он управляет транспортным средством. При резких поворотах или скачках член тёрся о задницу Егора, возбуждение пронизывало насквозь, спокойно можно было спустить в штаны.       Однако внимание Кирилла отвлекала коляска, накрытая брезентовым чехлом. Он знал, что она гружёная банками молока и, может, ещё чем-нибудь, но всё равно казалась невесомой. Думалось: тяжёлый агрегат с двумя седоками вот-вот перевесит лёгкую одноколёсную люльку, и они упадут с насыпи в кювет. Но мотоцикл ехал ровно и даже не наклонялся.       Иногда попадались встречные машины, иногда их обгоняли попутки. Ветер шумел в ушах, несмотря на шлем. Кирилл то гордился, что они едут вместе — два симпатичных парня, красивая пара; то мысленно фейспалмил, представляя, как их дуэт выглядит со стороны для непосвящённых: два яйцеголовых чувака на раздолбанном драндулете — деревенский шик, нечего сказать!       Дорога заняла около получаса, на въезде в городишко сравнительно нормальный асфальт кончился, улицы выглядели так, как будто здесь только вчера шла война. Проезжая по ним на машине, Кирилл как-то этого не замечал, а «ижак» мотало из стороны в сторону. В принципе, качка была на руку, он сильнее вцеплялся в Егора и получал дозу наслаждения в паху.       Рахманов свернул к микрорайону многоэтажных домов, основная масса которых имела три этажа, а самые высокие строители возвели в шесть этажей. Эта часть города мало чем отличалась от остальной — пыльная некошенная трава у обочин, пыльная листва у берёз и тополей, клумбы из покрышек, безвкусное граффити, мусор, кошки, куры, кричащие дети.       Между двумя трёхэтажками, перед которыми выходящие на улицу палисадники жители превратили в огородики с луком, морковкой и помидорами, стояла группа пенсионерок. Кирилл бы даже уточнил — городских пенсионерок. Потому что они не были одеты в калоши и телогрейку, как та же баба Липа, а нарядились «на выход», некоторые даже губы подкрасили. И выражение лиц у них было надменным.       Как оказалось, эти дамы и были целью их поездки. Егор остановил мотоцикл, и его тут же обступили пронырливые бабульки с матерчатыми сумками и плотными чёрными пакетами, в которых угадывались очертания разнокалиберных стеклянных банок.       — Здравствуйте, — сняв шлем, поздоровался Егор. Кирилл уже слез на землю, давая встать и ему.       — Здравствуй, Егорка, — закивали покупательницы. — Думали, ты не приедешь.       — Извините, пришлось задержаться. — Рахманов повесил шлем на руль, обошёл мотоцикл, откинул брезентовую накидку с люльки. Там на полу стояли четыре «четверти» с молоком, две банки по два литра и одна литровая, все под капроновыми крышками.       — Дома-то всё в порядке? — поинтересовалась молодая пенсионерка в бриджах. Она вытащила из сумки и подала Егору пустую банку с крышкой, а пока он забирал и обменивал на полную, тётка пялилась на его спутника. Впрочем, как и все её товарки — разглядывали избавившегося от шлема, безучастно изучавшего местность и огородики Кирилла. Наверно, не часто их молочник приезжает с компанией.       — Спасибо, всё хорошо, — ответил Егор, передавая тётке в бриджах сдачу с протянутых двухсот рублей.       — Брата уже в школу собрал? — спросила дама с крашеными фиолетовыми волосами.       — На выходных на рынок поеду.       Женщины подходили, меняли пустые банки на полные, задавали личные вопросы. Кирилл слушал внимательно, хотя не подавал виду. Похоже, постоянные клиентки много знали о Егоре, любили его и жалели. Кирилл даже почувствовал зависть — его бабки во дворе не особо жаловали, считали отребьем, невзирая на высокое положение семьи. А деревенский мученик купается в людском обожании, ему благоволят все, кто ни попадя — бабули в Островке, банкирша, покупательницы молока. Вот что значит красивая мордашка и слезливая история, тут же выскочил внутренний голос, но Кирилл заткнул его и отругал себя за недостойные мысли: у Егора прекрасно не только лицо, но и душа. Не он ли сам влюбился в него с первого взгляда, а вчера стоял на коленях? Он, парень, а чего уж говорить о женщинах, не важно, молодых или пожилых?       Последняя пенсионерка, самая старшая, лет восьмидесяти, в кокетливом бело-розовом беретике на седых кучеряшках, получила литровую банку. Егор поставил её прямо в сумку бабули.       — Мои сливочки, — любовно пропел божий одуванчик, заглядывая в матерчатое нутро. — Девочки, всем рекомендую. У Егорки замечательные сливочки.       — Да что мы, не пробовали? — оборвала её соседка в бриджах. — Лично я беру иногда, когда внук приходит, побаловать.       — И мы берём, — закивали ей остальные. Кирилл, кажется, единственный заметил пошлый подтекст диалога. У него ещё стоял.       — Егорка, — опять повернулась к нему самая старая, — привезёшь мне в следующий раз творожку? Больно он хорош.       — Конечно, привезу, Мария Сергеевна.       — А это кто, друг твой? — бабулька морщинистым пальцем указала на Кирилла, вся группа пенсионерок мгновенно прекратила разговоры.       — Да, — кивнул Рахманов, даже не посмотрев в направлении «друга». Просто, чтобы отстали. Ему не нравились расспросы, а отшить любопытных грубо он не умел.       — Ну дружите-дружите, дружба — дело хорошее, — напутствовала Мария Сергеевна и, зажав сумку в кулаке, будто мешок, потопала во двор. Остальные потянулись за ней, обсуждая какого-то Фиму, который измазал подвальную дверь монтажной пеной. Хорошо хоть не фекалиями. Нет, о фекалиях Кирилл не хотел вспоминать.       Он приблизился к мотоциклу, зажмурил один глаз от солнца, сунул большие пальцы за шлёвки джинсов.       — Прикольные бабки, — сказал невпопад. Егор, наклонившись, копался в люльке, расставлял банки. Позвякивало стекло. — Ты всегда сюда возишь?       — Раз в неделю, — не отвлекаясь, ответил Рахманов. Волосы закрывали его лицо. — В другие дни — в другие дома.       — А сколько стоит молоко? — Кирилл знал цены только на напитки и сигареты.       — Сто десять рублей три литра, — Егор, наконец, закончил возиться, закрыл люльку брезентом и подошёл к водительскому месту.       — Ого!       — По-твоему, это много или мало?       Кирилл не стал спешить с ответом: Егор первый раз задал ему вопрос из хозяйственной области, и надо было показать себя вдумчивым человеком.       — Мало, учитывая, сколько ты батрачишь. Полтора литра, получается, стоят пятьдесят пять рублей — столько же, сколько бутылка, например, «Бон Аквы». Но воду просто из-под крана наливают, а ты с коровой целыми днями возишься.       Кажется, Егора удивили разумные размышления, столь несвойственные ветреному оболтусу, за которого он привык принимать своего гостя. Они ему даже понравились, Кирилл буквально видел, как меняется мнение Егора о нём, хоть не было произнесено ни звука, но взгляд стал другим! Кирилл похвалил себя за маленький успех и едва не запрыгал, хлопая в ладоши.       Егор молча развернулся, со второй попытки завёл мотоцикл и сел на него. Калякин задрал лицо к чистому голубому небу и возблагодарил придурков, которые прокололи колёса «Пассата»: без них не было бы этой поездки и приятного удивления в глазах его любимого парня. Мотоциклу он тоже был благодарен, поэтому простил ему отвратительный рокот двигателя и все остальные прегрешения. Кирилл перекинул ногу через сиденье и тесно придвинулся к водителю, грудью незаметно потёрся об его одетую в джинсу спину. В паху разлилось тепло, соски затвердели. Успев остановить Егора, прежде чем тот наденет шлем, он отодвинул его волосы справа и сообщил в самое ухо:       — Я за дорогу раз десять чуть не кончил.       Можно было не шептать: слова терялись в тарахтении «Юпитера». К тому же на улице никого, кроме домашней живности, не наблюдалась. Егор обернулся к нему и демонстративно надел шлем, Кирилл счёл это за положительную реакцию и надел свой. По фигу, как они выглядят.       Егор не сказал, а Кирилл забыл спросить, куда они двинутся дальше, однако угадать было проще простого — за покупками. Все мало-мальски приличные торговые точки во всём своём скудном разнообразии располагались на одной улице и прилегающих переулках, своеобразным центром служил муниципальный рынок.       Минут через семь они были там. Парковочное место нашли с большим трудом, втиснулись между «реношным» микроавтобусом и «Дэу Нексия». Народу плевать было на будний день, людской поток тёк, не прерываясь. По магазинам и на базар шли бабки с костылями, подвыпившие мужики, молодые девки с детьми на руках или в колясках, тётки интеллигентного вида и не очень, школьники. У Кирилла создалось впечатление, что никто в этом городе не работает, но денег у всех немерено.       Сама улица вызывала тоску — серая, несмотря на яркие фасады «Магнита», «Пятёрочки» и десятка более мелких, несетевых магазинов одежды, хозяйственных товаров, цифровой техники, парфюма. Асфальт на проезжей части был в глубоких ямах, узкую полоску тротуара некоторые особо деловитые владельцы торговых точек вымостили плиткой. Причём разного цвета и формы. Так что тротуар напоминал залатанную юбку Бабы Яги.       Кирилл слез с мотоцикла первым, осмотрелся. Однажды с Пашкой он заходил здесь в «Пятёрочку» и «Евросеть». Сейчас прежде всего ему требовался банкомат. Он увидел его в нише у рыночных ворот за спинами торговок и торговцев всякой дешёвой дрянью, расставивших переносные прилавки со своим барахлом прямо на тротуаре и части дороги.       — Кирилл, мне надо походить, купить кое-что, — в руках вставшего рядом Рахманова появилась маленькая записная книжка, на раскрытых им страницах шёл длинный список необходимого. Некоторые пункты объединялись фигурными скобками, у которых значились буквы с точками. Инициалы соседок, догадался Кирилл, вспоминая разговор с Олимпиадой.       — Давай сбегаем до банкомата, а потом прошвырнёмся по магазинам, — предложил Кирилл. Егор забрал у него шлем и вместе со своим спрятал в люльке под брезентом. Достал оттуда несколько аккуратно свёрнутых чёрных плотных пакетов.       — Лучше давай разделимся — так быстрее выйдет. И не покупай много: у нас всё есть. А лучше ничего не покупай, в магазин запчастей только зайди — это вон там, сразу за углом, — Егор показал направо, где метрах в ста находился т-образный перекрёсток, — купи сырую резину для вулканизации.       — Как скажешь, босс, — немного расстроившись, протянул Калякин. — Сколько у меня времени?       — Час-полтора. Встретимся здесь. Если что, созвонимся.       — Замётано! — нарочито бодро выдал Кирилл, а сам едва удержался, чтобы не спросить: «А ты точно без меня не уедешь?» Конечно, он знал, что Егор не из тех, кто заманивает человека в ловушку и бросает там, ему даже казалось, что у Егора пробуждаются к нему какие-то тёплые чувства, симпатия, однако было… страшно, тревога рисовала картины, где Егор бросает его, а он теряется в незнакомом городе и исчезает в нём. Страх был тем бредовее, что город можно было за полчаса пересечь вдоль и поперёк и запомнить наизусть, как Вайс-Сити в ГТА.       Отгоняя мрачные мысли, Кирилл пошёл к банкомату в нескончаемом потоке людей. У него имелись предположения, почему Егор решил разделиться. Скорее всего, он хотел избежать неловких ситуаций с деньгами, когда пришлось бы препираться, кому платить, не хотел, чтобы расплачивались вместо него. Возникли бы и другие ситуации — с обсуждением продуктов, которые один бы непременно положил в корзину, а второй посчитал бы излишеством. С тем, кому нести тяжёлые пакеты. Просто с различием их материального положения — возможно, Егор стесняется необходимости экономить на всём.       Выстояв очередь из двух человек, Кирилл сунул карту в банкомат, ввёл пин-код и с замиранием сердца запросил баланс. Отец мог заблокировать счёт так же легко, как и пополнил перед полётом на Кипр. Тогда вообще всё пропало: без денег он будет более уязвим и окажется перед выбором — кланяться родителям в ножки или стать ещё одним ртом на шее Егора.       Нет, ему не придётся выбирать — на счёте так и лежали шестьдесят пять тысяч рублей с копейками. Немного, но какое-то время протянуть хватит. А потом? Потом, Кирилл надеялся, что его мамочке станет жалко непутёвого, живущего впроголодь сынку, и она подкинет деньжат на хлебушек. Всегда так происходило — дулись-дулись, а затем привычка подменять любовь презентами пересиливала, и бабосики, хоть и в урезанном количестве, но капали на карту.       Кирилл снял максимально возможную сумму в двадцать пять тысяч рублей, повторил операцию по выдаче наличных ещё два раза, оставив на счёте на всякий пожарный четыреста рублей. На смартфон пришли сообщения об изменении баланса. Кирилл не стал их читать, не вынул девайс из кармана, а, спрятав карту и тоненькую стопочку тысячных и пятитысячных купюр, зашагал к перекрёстку.       Купив моток сырой резины, вернулся к рынку, у лоточников взял два блока сигарет, зажигалку, в аптечном киоске — две пачки презервативов по двенадцать штук. В рядах набрал апельсинов, виноград, персиков и абрикосов. Затем добрался до сладостей. Напоследок затарился сыром и копчёной рыбой. Время подходило к концу, но Егор пока не звонил, и Кирилл прошёлся по непродовольственным ларькам, купил Андрею воздушного змея в виде дракона, Галине — три розы. С подарком для Егора промучился дольше всего, наконец, в ювелирном ларьке присмотрел серебряную цепочку под его крест. С кучей разномастных, полегче и совсем тяжёлых пакетов, с букетом Калякин заспешил к мотоциклу. Ориентировался на синюю крышу торгового центра, возле которого припарковались, но всё равно еле выбрался из этого самопального шанхая с узкими проходами между палатками и разевающими рты людьми. Он ненавидел рынки.       Руки отваливались от тяжести ноши. Прыти прибавилось, когда увидел чёрную шевелюру Егора, которая возвышалась над крышей приехавшего вместо микроавтобуса синего седана. Тот стоял к Кириллу спиной и складывал покупки в люльку. Обернулся, боковым зрением заметив его приближение, перевёл взгляд на пакеты.       — Зачем?       — Просто так, Егорушка, — увиливая от серьёзного ответа, пропел Калякин. — Должны же мы как-то отпраздновать наше… ну, скажем, нашу прополку картошки? Мы ведь пойдём сегодня на огород? Вот потом и устроим кутёж!       — Ты собираешься пить? — спросил Егор. Глаза его как-то разом потухли, в интонациях появилась враждебность. Кирилл зуб бы дал, что после утвердительного ответа селянин, не поморщившись, разорвал бы едва завязавшиеся отношения. Поэтому в числе покупок не было даже безалкогольного пива.       — Какого же ты обо мне плохого мнения, Егорка, — с укоризной покачал головой Кирилл. — Я собираюсь персики есть и шоколадными конфетами тебя кормить. Всё, давай ставить сумки, а то руки отсохли! — перевёл тему он и, подвинув Рахманова, плюхнул пакеты в люльку к уже стоявшим на сиденье и между банками пяти чёрным пакетам разной наполненности, пристроил цветы. Поправил, чтобы ничего на кочках не упало, не рассыпалось или не разбилось, и накрыл брезентом.       — Готово, — Кирилл отряхнул руки, — можем отправляться.       Егор перевесил шлемы на обе стороны руля, и Кирилл намеренно взял его более потасканный. Нахлобучил, пока не отняли, сделал руками приглашающий заняться управлением транспортным средством жест. Рахманов не стал дольше ждать, вставил ключ, лампочки на панели моргнули…       41       Обратный путь всегда проходит быстрее. Знакомые крыши домов в зелёной дымке листвы они увидели минут через двадцать. Кирилл жалел, что маленькое путешествие подходит к концу. За это время он понял прелесть и романтику двухколёсных коней — ветер в лицо, одежда парусом, уверенные действия спутника, объятия и иллюзия безграничной свободы, зовущая с любимым на край света.       Когда въехали в деревню, началась тряска, мелкие камешки летели из-под колёс, вился шлейф пыли. Неотъемлемые для сельского пейзажа куры прятались в прохладе под кустами и деревьями, разгребали лапами первые опавшие листья. Бабушки сидели по одной и по двое на лавочках на солнечной стороне, провожали их взглядами в ожидании заказанных продуктов. И, конечно, удивлялись, что их молодой благодетель не один, а раз они знали про его голубые наклонности, то уж наверняка и делали соответствующие выводы. Кирилл кивал в качестве приветствия некоторым старушкам, изгибал губы в дерзкой улыбке, пусть она скрывалась за защитой подбородка.       Не до смеха ему стало, когда он посмотрел вдоль по улице и узрел на обочине возле дома Пашкиной бабки серебристый джип своего отца — вот то, чего он боялся.       Потом случилось некое раздвоение личности: одна часть Кирилла захотела немедленно соскочить с мотоцикла и удрать в кусты, закопаться в пыльной зелени и отсиживаться, пока родаки не устанут ждать и не уедут. Другая стиснула зубы и приготовилась отстаивать своё мнение.       Естественно, Кирилл не спрыгнул. Плетущийся двадцать километров в час «ижак» в считанные секунды преодолел крохотное расстояние до дома Пашкиной бабки, объехал загораживающий треть узкой дороги джип и покатил дальше, к месту назначения. Мать и отец, стоявшие у капота «Пассата», с суровыми лицами проводили раритетный транспорт. Не стоило сомневаться, что в пассажире они не узнали своего сына и не заметили, как крепко он прижимается грудью к спине парня-водителя, что аж козырёк одного шлема упирается в заднюю часть другого. Егор увидел посторонних людей, но вряд ли знал, кто они такие.       Проехав вишнник возле своего дома, Егор свернул к воротам. Мотоцикл качнулся на последней кочке, распугав кур, и остановился, двигатель затих. На дорогу медленно оседала пыль, сизые облачка выхлопов кружились в воздухе и растворялись. Кирилл нехотя встал и снял шлем, опустил его на красную покатую поверхность коляски. В груди всё дрожало в предчувствии неминуемой взбучки. На родителей он срать хотел с их отношением к нему — не знал, как объяснить возникшие проблемы Егору, как разрулить без ущерба для него и их зарождающихся отношений.       А Егор будто шестым чувством уловил неладное! Тоже убрал шлем — надел на зеркало заднего вида, — слез с мотоцикла и, чуть хмурясь, посмотрел сначала на Кирилла, потом в направлении дома Пашкиной бабки и чужой машины. Спрашивать вслух ему не было нужды — вопрос чётко читался во взгляде. Ничего хорошего Егор не ожидал — этот чёртов дом в последние месяцы доставил ему массу хлопот, а теперь там снова появились чужаки с хмурыми лицами.       Деревья частично закрывали обзор, но не настолько, чтобы две пары людей не видели друг друга. Елена и Александр Калякины вышли на обочину к джипу. Мать в привезённом из-за границы платье, с уложенными волосами и безупречным, пусть и неброским макияжем, на высоких каблуках посреди залитой солнцем типично деревенской улицы с её пыльным бурьяном и куриным помётом, неровной щебёночной дорогой смотрелась нелепо, как светская львица в наркоманском притоне. Отец в отутюженных брюках и светлой рубашке тоже выпадал из гармонии общей картинки. Его лакированные туфли запылились.       — Это мои предки, — сказал Кирилл, маскируя нарастающее раздражение под непринуждённость. Больше всего бесило, что нельзя отвертеться и отложить разговор на какое-нибудь далёкое потом, а лучше навсегда. Нравоучения, при которых его отчитывали как пятилетнего ребёнка, сводили с ума. Он совершеннолетний, какого хера он должен отчитываться в своих действиях?       Во взгляде Егора появилась тревога. В первую очередь не за себя, а за него, Кирилла. Только это и успокаивало.       — Пашка, пидорас, им натрещал, — продолжил Кирилл. — А мне же нельзя быть пидором, я же депутатский сынок… Ладно, пойду пизды получать.       Егор ничего не сказал, Калякин и не рассчитывал на его поддержку, не винил за её отсутствие. Под пристальными взглядами родителей он пересёк по диагонали дорогу, стараясь держаться естественно, всем своим видом показать, что никаких преступлений за собой не признаёт. В ответ получал немой упрёк и скорбные складки меж бровей.       Приблизившись, Кирилл растянул губы в улыбке:       — Мам, пап, какими судьбами?       — Ты ещё спрашиваешь, наглец? — одёрнул его отец. Вынул руки из карманов и приготовился, возможно, применить силу, дать оплеуху, но Кирилл отодвинулся, больше не скрывая негатива.       — Я никуда отсюда не уеду.       — Уедешь, и немедленно.       — Мне двадцать лет, вы не имеете права мне указывать, как жить, — Кирилл произнёс это безапелляционным тоном, голос не дрогнул: он увидел, что Егор не ушёл во двор, крутится вокруг мотоцикла, волнуется, и это придало сил бороться.       — Ах вот как ты заговорил? — отец угрожающе надвинулся на него, но в диалог неожиданно вклинилась мать, она изображала болезную. Запричитала хорошо поставленным голосом, артистка, блять!       — Кирилл, откуда у тебя эти наклонности? В нашей семье только приличные люди! Приличные! У твоего отца депутатский значок, ты добиваешься, чтобы он его лишился?       — Конституция не запрещает мне быть геем!       — Я тебе запрещаю! — взревел отец, пытаясь схватить сына за руку. Кирилл увёл руку от захвата, но с места не сошёл.       — Ты хочешь нас в могилу свести, Кирилл? — заломила руки мать, неловко переступая каблуками по прикатанному щебню. — Меня чуть удар не хватил, когда я узнала, а отца успокоительными еле отпоили, «скорую» пришлось вызывать. И ты говоришь, что это не дурная шутка!       Кирилл сжал губы.       — А машина? — опять влез отец, кинулся вокруг стоявшего на трёх спущенных колёсах «Пассата». Он уже рвал и метал. — Ты видел, во что твою машину превратили? Что это на стекле, ты объяснишь?       Кирилл побледнел, вспомнив, что не стёр дурацкую надпись: «Валить пидоров», ни гондоны с дворников не снял. А теперь родаки, конечно, всё это увидели. Да и по хую, не маленькие.       — В молчанку будешь играть? — заорала мать, забыв про «удар». — На что ты Кипр променял, бестолочь? — она обвела руками улицу. — На эту дыру?       — Какой ему теперь Кипр, Лен? Под замок посажу!       — Нормальные люди бегут отсюда! Этот твой… приятель… — мать подобрала нейтральное слово и указала кивком сыну за плечо, Кирилл обернулся и увидел, что Егор всё ещё возле дома. — Что ты в нём нашёл? У него мать паралитик, брат на шее! Ему нужны твои деньги, и батрак ему нужен, чтобы на него вкалывал! Он тебя соблазнил! Не удалось денег за коноплю получить, так он любовью тебе мозги задурил!       Кирилл вдруг почувствовал, что больше не выдержит, что до чёртиков заебался.       — Какие хоть деньги за коноплю?! — заорал он в ответ. — Хватит! Что ты несёшь?!       — Как ты с матерью разговариваешь?! — вступился отец.       — Как она со мной, так и я с ней! Я люблю Егора, поняли?! И никуда от него не уеду! Не увезёте! А увезёте, я на вас в суд подам! Это моя ориентация, моя жизнь, что хочу, то и делаю! Не хотите меня понять и принять таким, не надо! А ты, папочка, лучше бы как депутат газ и воду сюда провёл, всё бы от тебя пользы больше было. В этой дыре твой электорат живёт, не забыл? И Егор, и его мама — твой электорат! Вот и докажи, что ты не просто так свой значок носишь, сделай их жизнь легче! А пока ты не шевелишься, я буду им помогать! И не смейте трогать Егора, у него, в отличие от всех нас, настоящие проблемы, а не выдуманные!       Он повернулся, чтобы уйти.       — Кирилл! — громовым раскатом прогремел голос отца. Кирилл обернулся. На папаше с мамашей лица не было. Он так хотел, несмотря ни на что, быть понятым и прощённым, любимым своими родителями, но…       — Кирилл, если ты уйдёшь… — бескровными губами проговорил отец. Нет, ничего они не поняли и не поймут.       — Кирилл, ты не такой, — попыталась убедить его мать, помада на губах размазалась, запачкала напудренный подбородок, — ты не можешь быть гомосексуалистом.       — Откуда ты знаешь, мам? Ты меня вообще хоть каплю знаешь? Ты хоть когда-нибудь интересовалась мной?       — Да. И ты не создан для этой жизни. Тебе быстро надоест, и тогда… — она тоже угрожала дальнейшими мерами.       — Надоест? А может, я впервые нашёл себя? Не в дебильных загулах вот с такими Пашками, которые меня на изготовление травки уламывают, а в работе…       — Ты за свою жизнь пальцем о палец не ударил, — заметил отец.       — Я хочу приносить пользу, и я люблю Егора, — закончил Кирилл. — Слушайте, мам, пап, езжайте, не забивайте себе голову мною. Если когда-нибудь перестанете злиться, я буду рад с вами общаться. Нет — ну нет так нет. Можете лишить денег — я снял с карточки. Пока хватит, а потом на работу устроюсь, на заочку переведусь. Проживу.       Мать с отцом смотрели в упор, не мигая. От жары или волнения по лбам и вискам тёк пот. У отца под мышками взмокла и потемнела рубашка. Материна причёска потеряла форму. Это они не были созданы для деревни. И деревня стирала их, растворяла, как компьютерная игрушка растворяет отработанных персонажей.       — Ты сам выбрал, — подытожил отец. — Садись, Лен, поехали. Пусть пороху понюхает и в дерьме поваляется.       С валянием в дерьме папочка немного опоздал, Кирилл уже в нём извалялся и в натуральном смысле, и в плане скотского отношения к Егору. Но он отцу говорить об этом не стал, развернулся и пошёл к дому — деревенской пятистенке без элементарных удобств — за пару дней ставшему более родным и уютным, чем шикарная городская квартира с джакузи и тёплыми полами. Главное, что Егор ждал его у дома, возясь у мотоцикла и иногда наблюдая, хоть не вмешивался, что правильно, но и не проявил безразличия. И от этого душа пела, как птички в кронах деревьев, и мир расцветал красками — голубое небо, зелёная трава, жёлтое солнце, пёстрые куры, малиновые, оранжевые, фиолетовые астры и другие цветы. А предки — они могут устроить назидательное игнорирование, а могут и через пару-тройку дней снова капать на мозги, уговаривать, давить на жалость. Сейчас Кириллу было важно, что он проявил твёрдость, отстоял своё мнение, не струсил.       Позади хлопнули по очереди две дверцы, заурчал мотор, камешки заскрипели под мощными колёсами. Машина развернулась, поехала, удаляясь и удаляясь. Где-то за ней погналась, облаивая, собака. Потом остались лишь крики птиц.       Егор всё это тоже видел и слышал. Тревога из его взгляда никуда не делась, джинсовую куртку он, правда, снял, и пакетов в люльке поубавилось — в ней стояли только два чёрных с продуктами для бабуль.       — Ну… я освободился, — сказал Кирилл, вытирая лицо задранной вверх футболкой. — Пойдём разносить макарошки страждущим, или мне дома что-нибудь сделать?       На самом деле он уже вымотался как собака, и морально его высосали, самое время сейчас было завалиться на диван и уставиться в телек, а сделать так, значило признать правоту любимой мамаши.       — Кирилл, — Егор обращался к нему по имени всегда осторожно, будто его использование в диалоге накладывало какие-то серьёзные обязательства, — родители против твоей переориентации?       — А ты как думаешь? — вздохнул Калякин и тяжело опустился на мотоцикл, поставил пятку на подножку. — Я ещё легко отделался, думал, вообще пиздец будет, но они, наверно, в шоке пока. Погоди, очухаются.       — Кирилл… — произнесено было ещё осторожнее. Егор опять не поднимал глаз на него, смотрел мимо, куда-то в район глушителя или крышки бардачка. И у Кирилла в предчувствии беды засосало под ложечкой. Усталость как рукой сняло.       — Не говори, что ты выгоняешь меня.       — Тебе лучше уехать. Лучше для нас двоих. Мне не нужны неожиданности.       Свет померк, переключился на чёрно-белые тона, небо обрушилось на землю. Внутренности стали пудовыми и ухнули вниз. Это были три самых страшных предложения, которые Кирилл когда-либо слышал.