Селянин

      В голове Кирилла пронеслось много вариантов: Мишаня, собственные родители, истеричная жена Мишани, подосланные гопники, хулиганьё, грабители и даже ревнующая Лариска. Многим, очень многим он успел насолить или настроить против Егора. Да и для кого эта акция устрашения — для него или для Рахмановых? Единственный ли это камень или сейчас посыплются ещё? Их на дороге завались — бери и швыряй. В любом случае Кирилл знал, что причиной инциденту он, ведь совпадений быть не может: раньше в деревне жилось спокойно, а как он разворошил осиный улей, произошла эта хрень. И в любом случае Кирилл не представлял, что делать.       Егор насторожённо замер посреди комнаты, прислушивался. Андрей в напряжённой позе сидел на диване, ноги прикрывала простыня, но он был готов по команде брата её сбросить и бежать без оглядки. Оба всматривались в освещённые снаружи прямоугольники окон. Штора в спаленку мамы Гали оставалась задёрнутой, не было видно, проснулась ли она, но Кирилл был уверен, что проснулась: раз уж он спавший как убитый услышал звон бьющегося стекла, то чутко спавшая женщина тем более.       И вправду.       — Что шумело? — прошелестел из-за шторки слабый голос.       Егор не шелохнулся, только скосил глаза на Кирилла, словно спрашивая его мнения по поводу безопасности ситуации. Тот вслушался и всмотрелся в полумрак комнаты сильнее, будто, как вампир, мог регулировать остроту слуха и зрения.       Ничего не происходило. Ни тени, ни движения. В доме и снаружи стояла тишина, даже цикады и сверчки в это время суток перестали петь. Только на улице ведь кто-то был, фары — а это были именно они — ведь светили. Яркие, белые, скорее всего ксеноновые, притом машина стояла поперёк дороги, пробивая долбаными прожекторами листву деревьев.       Блять, Егор, не дождавшись его реакции, видимо, сам сделал выводы об относительной безопасности и шагнул к спальне. Осторожно шагнул, бесшумно и также бесшумно отодвинул шторку.       — Окно, — шепотом пояснил он. — Ты в порядке? — Но он уже просканировал спальню и кровать внимательным взглядом. По выражению его лица Кирилл понял, что окно цело и камней нет, и тоже успокоился.       — А вы? — спросила Галина.       — Не беспокойся, — ответил Егор и скользнул от спальни к стене рядом с разбитым окном, прижался к ней спиной. Медленно наклонил и повернул голову, заглядывая через тюлевую штору и пыльное стекло. Ему в руке только пистолета не хватало, чтобы отстреливаться от нападающих. Кирилл чувствовал себя как в дурном боевике, не знал, чем помочь, выйти за калитку и прогнать сволоту трусил. В голове крутился калейдоскоп самых плохих вариантов развития событий, внутренний голос ржал. Самое обидное заключалось в том, что он не мог разобрать, почему боится высунуться во двор и дать отпор, что за страх сковал его члены. Но в глубине души он знал причину — боялся, что обидчиком окажется кто-то из Мамоновых и расскажет Егору о приеме по личным вопросам и запрошенных алиментах. Тогда будет скандал. А потерять Егора — это… смерть. Жизнь будет кончена.       — Не вижу, — отворачиваясь от окна, прошептал Егор. — В глаза светит.       — Почему они не уезжают? — спросил Андрей, так и не поменявший позы.       — Тоже интересно. Что-то от нас нужно. — Егор ещё раз коротко выглянул в окно. — Я выйду…       — Нет! — С Калякина мигом спало оцепенение, он шагнул наперерез. До него только сейчас дошло, что селянин и не догадывается, как длинен список возможных хулиганов. — Это может быть опасно!       — Но надо же выяснить…       — Мальчики… — встревоженная их громким шепотом, прервала Галина. Ей хотелось быть в курсе нестандартной ночной ситуации. Она беспокоилась, хоть сын и просил не делать этого.       Парни замолчали.       — Я схожу, — принял волевое решение Кирилл: так он видел шанс предотвратить столкновение Егора с Мишаней или его жёнушкой. Если это они, конечно.       — Кир…       — Молчи, я схожу. Ты оставайся, прикроешь меня, если что.       И тут под окном прыснули со смеху. Сдерживаясь, будто прикрывая рот рукою, потом громче и громче. Потом уже несколько человек заржали в голосину. Один ревел, как пеликан, второй стрекотал, как мартышка, третьи будто захлёбывались соплями. Кирилл узнал этот гогот, не весь зоопарк, но половину точно. Уроды, стояли и подслушивали под окном!       — Пидоры! — тем временем сквозь смех крикнул один урод. — Зассали, голуби?       — Паша, сука! — Кирилл заскрежетал зубами. — Сейчас я ему накостыляю! Теперь точно мне идти. Ничего не бойся, — кинул он Рахманову и быстро метнулся в спаленку. На ощупь схватил со стула футболку и штаны, на ходу надел, на веранде сунул ноги в шлёпанцы с огородной пылью и рванул к калитке. Щеколда была, как всегда, открыта — Егор не имеет привычки её закрывать, а надо бы научиться.       На улице Кирилл увидел только тёмный силуэт: яркий, действительно ксеноновый свет бил ему в глаза. Четыре человека топтали траву и куриный помёт под окнами, ржали и выкрикивали про пидоров. Веселились, долбоёбы. Пьяные, конечно, — по голосам было слышно. Двое курили. Огоньки сигарет краснели во тьме.       — Сами вы пидоры, — огрызнулся тихо прикрывший калитку Кирилл. Повернулся к ним, чуть расставил ноги, руки скрестил на груди. С этими отбросами он чувствовал себя как рыба в воде, перестал бояться. Странно, как сразу не включил их в список, не думал, что они могут пожаловать. Всего не предусмотришь. Ждал-то птицу покрупнее.       Ржач оборвался.       — Опа! Главный фраерок-пидорок пожаловал! Мы вас ни от чего не оторвали? Если что, извини.       Это сказал гондон Никита Жердев. Остальная компашка загоготала.       — Себе в жопу засунь свои извинения, — посоветовал Кирилл. — Нахуя вы окно разбили?       — Ой, прости, мы не хотели, — сказал стриженный в олимпийке, которого Калякин не знал, и делано затрясся от страха. — Не бей нас, пожалуйста!       — Он всё в жопу любит совать, заметил? — Никитос толкнул Пашу в бок локтем. Он всегда слышал и видел только пошлятину.       Они уже приблизились, выстроились перед Калякиным в неровную линию, пыхали в лицо дымом. От них несло винищем. Ото всех. Хари были опухшими, но вот ведь, блять, ухмылялись! Уроды недоделанные… Четвёртого кента Кирилл раньше видел только мельком, звали его вроде Лёха Таксофон, а учился он в культпросвете.       Кириллу на их базар было насрать. Он не сдвинулся ни на миллиметр, тона не сменил.       — Хули вы припёрлись, спрашиваю. Умные очень?       — Мочить пидоров! — заорал дурниной Стриженный, который был обдолбан больше всех, аж слюна изо рта летела, и двинул вперёд кулаком. Вложил бычью силу, но пьяная координация его подвела: Кирилл уклонился от удара и чисто случайно подставил ему подножку. Практически Стриженный сам в темноте налетел на его выставленную в попытке отскочить ногу и загремел мордой в кучу угля, пропахал там канаву. Земля сотряслась.       — А-аа! — заорал он, вставая на четвереньки. — Сука! Ты за всё ответишь!       Компашка ржала уже над ним. Кирилл отвернулся от поверженного врага.       — Ладно, камень я вам прощаю. Теперь уходите — все спят.       — Не, мы что, зря ехали? — не согласился Никита и положил Кириллу руку на плечо. — Ты давай, приглашай нас в дом…       — На хуй иди! — сбрасывая руку, оборвал Кирилл. И тут его ударили сзади. В шею у основания черепа. Боль разлилась по мышцам, только некогда на неё было внимание обращать — от неожиданности он пошатнулся и подался вперёд, наткнулся лбом на нос Никиты. И дальше уже плохо соображал, что происходит: началась драка. Тумаки сыпались с четырех сторон, били и руками, и ногами, швыряли, чуть не повалили на землю.       — Мочить пидоров!       — Заднеприводный, сука! Другом моим был! Пидор, нахуй!       — Не жить! Очком на раскалённый прут насадить! Пидоры не люди!       — Опустить обоих и закопать в навозе!       — Где, блять, второй? Тащите его сюда! Пойдём разберёмся!       — А мелкий тоже пидор?       Кирилл отбивался, насколько мог, адреналин кипел, и долбоящерам нехило досталось. Он бы запросто пьяных выродков завалил, если бы они не нападали всей гурьбой, с залитыми глазами, не замечая ни боли, ни усталости. Только животная жажда убивать, «мочить пидоров». А он-то весь день с картошкой ебался, не отдохнул за два часа сна. Но когда заговорили о Егоре!.. когда стали угрожать расправой ему и Андрею!.. вот тогда Кирилл по-настоящему озверел. Он отпихнул Пашку, толкнул Лёху, дал пяткой по колену Жердеву и остался один на один со Стриженным, тот был злее остальных, пыхтел, хлюпал разбитым в кровь носом, но только и мечтал, что накрутить яйца Кирилла на кулак. Они оба стояли в позах, готовые броситься друг на друга.       Тут за спиной Калякина хлопнула калитка. Шаги сразу затихли. Никто, слава богу, не ворвался во двор, но кто-то вышел оттуда. Нетрудно было догадаться, кто.       — Егор, зачем ты вышел?! — наугад закричал Кирилл. У него всё болело, костяшки на правой кисти были сбиты, кровь текла из губы, ссадин и ушибов не сосчитать. Но присутствия Егора он не желал! Егор должен находиться в безопасности!       И всё же радовало, что Егор вышел помогать ему. Селянин всегда был смелым, что касалось защиты других, не терпел несправедливости.       — Второй пидор, ёпта, — сплюнул кровавую слюну Лёха Таксофон, однако попятился. Попятились и остальные, даже Стриженный сделал несколько неловких шагов назад, глядя Кириллу за спину. Попятился и Калякин, только в другую сторону, к забору. Оставаясь настороже, обернулся.       Перед калиткой стоял Егор. В руках сжимал толстый, тяжелый кол, похожий на черенок лопаты. Оружие деревенского пролетариата, а ещё решительный настрой воспользоваться им, написанный нахмуренными бровями, плотно сжатыми губами, размахом плеч, и повергли незваных гостей к отступлению. Кирилл возрадовался, внутренне рассмеялся: Егор наверняка владеет боевым колом не хуже, чем боевым топором или боевой косой! Поскольку Рахманов красноречиво молчал, а нападавшие отплёвывались, стирали с лиц кровь и пребывали в небольшом замешательстве, он взял руководство на себя.       — Уматывайте отсюда, дебилы. Больше чтобы вас тут не видел.       — Пидорам слова не давали, — закатывая разорванный рукав, сообщил Стриженный. Морда у него после целования с углём была чёрной, как у кочегара, под глазом наливался фингал.       — Сам ты пидор, — парировал Калякин, уверенно чувствуя себя под защитой человека с колом. — Паша, сука, это ты всему свету разболтал?       — Ты сам всему свету разболтал, — огрызнулся Машнов, вытер разбитые губы предплечьем. Он хоть и приволок сюда свору, был менее воинственен. — Ты на весь клуб трепался. Что тебя в жопу охуенно ебут.       — Так вы приехали, чтобы вас тоже охуенно отъебали? — решил схохмить Кирилл, а зря: Пашкиных приятелей перекосило, и все трое, не сговариваясь, сжали кулаки, выдвинули челюсти и попёрли на него.       — Уроем пидоров! — скомандовал Стриженный.       — Э! — щурясь от света фар, закричал Кирилл и, мгновенно среагировав, выхватил у Егора кол, замахнулся. Палочка и впрямь была тяжёлая, полновесная, не какая-нибудь трухлявая сушнина. Такой по горбу перешибёшь, мало не покажется. Пацаны это тоже поняли, остановились на полушаге.       — Я не шучу, — предупредил Калякин. — Уебу, коньки отбросите.       — Мы тебя сами уебём, — сказал Жердев и вышел из-за подельников, собрался померяться силами. — Пидоры не люди, замочить не жалко. Тремя петухами на земле меньше станет.       Кирилл занервничал, перехватил поудобнее кол. Егор справа от него маячил сжатой в пружину тенью. Преимущество было не на их стороне. Двое против четверых даже с колом не выстоят. Пьяные остервенелые ушлёпки искалечат их, вломятся в дом и примутся за инвалида и ребёнка. Они ведь пришли убивать… да пусть просто покуражиться — бед таких могут натворить! Кирилл знал, что быдло ничем не проймёшь, если оно решило повеселиться, он сам был таким. Будут измываться и на телефон снимать, чтобы на ютубе просмотров и лайков побольше срубить, ментам по хую на такое… Ментам! Да!       — Егор, неси телефон, я в ментуру звоню…       — Менты не помогут, — ухмыльнулся Никитос.       Егор без разговоров метнулся за калитку, но сразу наткнулся на Андрея. Пацанёнок прошмыгнул мимо брата на улицу, протянул руку, в пальцах яркими красками светился новенький смартфон.       — Вот, Кир, у меня есть!..       Банда перешёптывалась, отплёвывалась. Кирилл взял кол в правую руку, большим пальцем левой стал набирать экстренный номер полиции «сто два».       — Ты что здесь делаешь? — отругал младшего Егор. — Где я сказал быть?       — Но я же понадобился! — обиженно и убеждённо в своей правоте отнекнулся тот и юркнул во двор. Конечно, снова засел подслушивать за забором. Егор не стал проверять и прогонять, а взял у Кирилла кол, чтобы тому не мешался, удерживал гопоту на расстоянии.       Гудки оборвались.       — Дежурная часть, Токарев, — доложили в телефоне. — Говорите.       Кирилл немного проворонил, разбираясь, как включается громкая связь. Наконец нашёл, включил.       — Алло, говорите, — повторил Токарев. Среди нормальных пацанчиков появилось шевеление.       — Из деревни Островок звонят, — медленно проговорил Кирилл, обводя гопарей взглядом. — На нас совершено нападение. Банда из города. Они пьяные. Возможно, обкуренные. Возможно, вооружённые. — Он нагло врал, но при такой информации фараоны среагируют быстрее. К тому же нож в кармане, который вполне может быть припрятан у кого-нибудь из этих отморозков, тоже сойдёт за оружие, холодное и смертельное.       — Эй, что ты пиздишь! — первыми нервы сдали у Пашки. — Кто вооружён?!       — Сдохнешь, пидор ебучий, — прорычал Стриженный и харкнул прямо под ноги Кириллу, обрызгал ступни слюной.       — Точный адрес называйте, — поторопил дежурный, он, конечно, слышал весь разговор, смекнул, что звонок не розыгрыш.       — Тут в Островке три дома, не ошибётесь. В самый конец деревни. Мы на улице обороняемся. Маски-шоу с автоматами вызывайте и гаишников можно, чтобы водителя прав лишить. Наркоконтроль еще: один из нападавших месяц назад коноплю собирал, не прекратил это дело…       — Да хорош! — завопил Паша, глаза у него расширились, возбуждённо скакали туда-сюда. — Мы уходим! Пацаны, ну их на хуй, сваливаем. Поедем бухать лучше.       — Так пидоры же! — заупрямился Никита.       — Алло? — позвал Токарев. — Что там у вас? Алло!       Кирилл воззрился на Пашу, давая ему секунду на принятие окончательного решения. Машнов не был лидером, но был тем ещё трусом и трясся за свою задницу. За это лето он и так получил солидный нагоняй от родаков и бабки, а ночёвки в вонючем сизо запомнились ему на всю его долбаную жизнь. Стражи порядка в наше время работают оперативно и по совести, даже перерабатывают. Кирилл не любил их, но отдавал должное. И Паша, похоже, мыслил так же — он проиграл ментальный поединок и признал поражение.       — Уходим, пацаны, — повторил он, разворачиваясь. — Пока менты не нагрянули.       Остальные в бессильной ярости подвигали челюстями, шепча угрозы, и пошли к машине.       — Всё нормально, шеф, уезжают, — ответил Кирилл и нажал на сброс, но вздохнул свободно он, только когда машина, оставляя оседать пыль, скрылась за изгибом дороги, перестали мелькать за кустами огоньки габаритов. Это был «Ниссан Теана», за рулём сидел Лёха. Чтоб его дэпээсники поймали, гондона.       Наступила темнота. Свет горел в окнах зала и на веранде, но не давал той освещённости, что ксенон. Кирилл устало привалился к забору, провёл ладонью по лбу, стирая пот и отодвигая чёлку к уху. Бой окончился, в мир пришла тишина.       Егор, опустив кол, стоял рядом, молчал. Кирилл краем глаза видел, как он вяло отмахивается от комаров. Говорить было не о чем, всё, абсолютно всё было ясно без слов — он провинился, в очередной раз навлёк «неожиданность», ему нет прощения. Тоскливо, погано, и руки с ногами не держат. Уж лучше б, наверно, Мишаня или папаня-депутат Калякин…       — Пойдём домой, — обыденно позвал Егор.       Кирилл повернул голову, всмотрелся в почти неразличимое в ночи лицо, будто спрашивая: «Я такого наворотил, а ты меня после этого домой зовёшь?» Да, Егор такой, он всех прощает, не держит зла… вот только Кириллу не стало от этого легче, на душе дерьмо лежало таким толстым слоем, что ненавидел, презирал себя, сам себе не мог простить. И делать вид, что ничего не произошло, что он ни в чём не виноват, что он тоже жертва, бурно обсуждать сейчас с братьями и мамой Галей, какие говнюки на них напали, какая охуевшая молодёжь нынче пошла, тоже не мог. Все знали, кто виноват, кто привлёк внимание к этой семье. Рахмановы бы промолчали, не корили его, но он сам… не мог. Стыд, совесть? Всё едино.       Кирилл отвернулся, кашлянул, прочищая горло, кивнул.       — Иди… иди, а я… мне надо чуть-чуть проветриться, — выдавил он.       Егор не уходил.       — Я приду, — подняв на него глаза, пообещал Кирилл, и самому показалось, что соврал. Но Егор ушёл, тихо притворил калитку, сразу обнаружил за ней Андрея и стал ругать за непослушание, отправлять в кровать. Мальчишка оправдывался. Потом голоса отдалились и стихли. Хлопнула дверь, ведущая с веранды в дом — Кирилл научился по звуку отличать все двери, половицы в разных комнатах, многое другое.       Загрустив, он сполз по забору вниз, сел на землю. Под задницу попались колкие камешки и травинки, разгребать их не было ни сил, ни стремления. Но с несколькими точками опоры стало проще, держаться на ногах он уже физически был бессилен, тело налилось свинцом. Сколько они проспали после тяжёлого трудового дня?       Кирилл задрал голову к небу. Оно было насыщенно-чёрным, звёзды горели крупными бриллиантами. А рассветает в августе рано, в четыре утра или в половине пятого, значит, сейчас не больше, и ещё можно подремать до подъёма. Он пощупал землю справа от себя, прикидывая, удобно ли будет на ней спать. Былки подросшей травы и камешки, засохшие куриные какашки… Кирилл вытер ладонь о штаны, вздыхая, что выбора у него всё равно нет. Поспит здесь, заодно покараулит на случай, если пьяные укурки вернутся, а утром… Про утро Кирилл пока думать не хотел — боялся, что встанет солнышко, и всё равно придётся посмотреть Егору в глаза. Впервые за месяц тянуло закурить.       В доме погас свет. На веранде тоже. Ну и хорошо, ну и поделом ему. Ночь, Рахмановым надо отдыхать, он и так отнял у них два часа и без того короткого сна.       Калякин загрёб в кулак несколько камешков и сухих травинок, пересыпал с одной ладони на другую. Всё же было обидно, что Егор лёг, не дождавшись его, не пришёл ни позвать, ни поинтересоваться. Но он человек рациональный, для него лишние десять минут сна - это энергия для выполнения домашних дел, всё правильно.       Вдруг заскрипела калитка. На фоне тёмного забора появился стройный силуэт Егора. Селянин осмотрелся, немного даже озадаченно, потом, наконец, увидел его, сидящего под забором.       «Егор?» — пронеслось в мозгу у Кирилла, будто он только что не сетовал, что любимый не выходит звать его в дом. Настолько уверовал в свои размышления, что настоящие события оказались неожиданными. Он растерялся и не знал, что сказать. Да он и раньше не знал этого, не находил нужных слов.       Они молчали. Время шло. Кирилл понял, что привык к темноте и может разглядеть лицо Егора. Тот не смотрел на него, голова была повёрнута чуть в сторону и опущена, но не как у провинившегося строго к земле, а немного, только бы не касаться глаз. Взгляд, как всегда, был погружён в себя. Все эмоции бурлили у него внутри, все слова говорились там же, вытаскивать что-то наружу было для него сложно.       Неожиданно Егор сделал шаг и сел рядом у забора, опёрся на него спиной, затылком, руки положил на согнутые колени. Кирилл повторил эту позу. Так они просидели, глядя на звёзды ещё несколько минут. От холода или неопределённости, а может, от крайней усталости и сонливости у Калякина начали постукивать зубы.       — Считаешь себя виноватым? — спросил Егор, и снова неожиданно. Голос его был жутко усталым, удивительно, как он держится без сна. Тем не менее, Кирилл неопределённо махнул головой, высыпал под ноги камешки, которые всё ещё держал в кулаке. Слова не шли. Егор это понял, сказал:       — Перестань. Пойдём в дом.       Он добрый, странный. Непохожий на всех.       Эмоции всё же оформились в слова.       — Зачем? Я приношу твоей семье только проблемы. — Кирилл помотал головой, отвернулся, закусил губу, потому что глаза защипало. Пауза затянулась, и он рвал и выкидывал травинки.       — Ты зря рассказал, что нижний. Вообще зря рассказал.       Кирилл собрался вспылить, да попридержал коней.       — Они знали, что я с тобой. Паша знал. И Никитос. Они видели, как я стоял перед тобой на коленях.       — Сказал бы, что верхний. Для них это менее унизительно.       — Считаешь, я унижаюсь, когда лежу под тобой?       — Нет, — протянул Егор и хмыкнул: — Ты не способен унижаться. Особенно перед таким пидором, как я. Ты не унижаешься, ты требуешь, чтобы я был сверху.       — Мне это нравится, Егор. Я хочу побыть и активным, но пока у нас очень редко секс, сверху будешь ты.       — Но сказать ты мог другое. Чтобы твои друзья…       — Они мне не друзья! На хуй таких друзей! Они только бухать друзья, а чуть что… Ну, ты видел сегодня! — Кирилл стукнул кулаком по коленке. — Чтобы я тебя перед ними чмошником выставил? Обойдутся! Я уже один раз… — Он сжал губы, вдохнул, набираясь сил покаяться, сорвал травинку. — Я уже один раз хвастался им, что тебя во все щели имею. Ну, в тот день, перед тем как к тебе проситься пришёл… Я им расписывал в красках, бухой был. А потом понял, что предал свои чувства, что не могу без тебя жить, и вот… я тебя никогда больше не предам, мне по хую на их мнение. Они мне никто, а ты для меня… ты вся моя жизнь, Егор.       — Лучше скрывай это. Ото всех.       — Хорошо, — внял голосу разума Кирилл, и Егор взял его руку, переплёл пальцы, сжал.       — Пойдём домой.       Кириллу вновь стало не по себе.       — А как же окно?       — Завтра стекло вставим. — Егор расцепил руки, встал, отряхнул штаны на заднице, а потом и ладони. — Пойдём.       — А если они снова вернутся? — Кирилл тоже встал, отряхнулся. — Я могу покараулить.       — Не надо. Сразу позвоним в полицию.       — От меня только проблемы, — повторил Калякин. — Мои родичи против наших отношений… Я думал, это они приехали разбираться с нами. — Про Мишаню он решил умолчать, побаивался признаться, к тому же у него было оправдание молчания: Егор сам просил не упоминать об отце.       — У пидоров не бывает легко, они изгои, — осматривая клочок улицы, произнёс Рахманов. — Если хочешь уйти, утром уйдёшь. А сейчас пойдём спать, я вырубаюсь.       Он пошёл первым, а Кирилл, задержавшись на секунду, пошёл следом. Он знал, что никуда не уйдёт, как бы его ни гнали, тем более не уйдёт по доброй воле. После разговора стало свободнее дышать, но лишь немногим, свинцово-дерьмовый осадок давил на грудь.       Они прошмыгнули в спальню и улеглись. Егор обнял Кирилла, но быстро заснул и повернулся в удобную позу на животе. Калякин лежал, прислушивался. Комнатка без окон, в дальнем углу от улицы представлялась глухим склепом, случись новый визит долбоёбов, из неё труднее всего заметить опасность.       72       Проснувшись, Кирилл увидел ярко-солнечный прямоугольник дверного проёма, задёрнутый бежевой, в таком освещении прозрачной шторой. От постели шёл хорошо уловимый мужской запах, Егора не было. Заметив это обстоятельство, Кирилл быстро сел. Так бы он повалялся ещё, подремал — голова была тяжёлой, сонливость окутывала мозг, однако раз Егор встал, значит, и ему пора подниматься.       Он поискал под подушкой смартфон и вспомнил, что приехал без него. Свой телефон, ещё старый, не заменённый на Андрюхин смарт, Егор унёс с собой.       Одевшись в брошенные ночью на стул грязные до невозможности штаны и футболку, Кирилл вышел в зал. Младшего Рахманова тоже не было, диван был заправлен, свёрнутое постельное бельё лежало на кресле. Кирилл мгновенно метнул взгляд на часы на стене — он что, сука, проспал до обеда, если Андрей поднимается в половине восьмого? Китайские часы бесстрастно тикали, стрелки показывали без двадцати минут девять. Пиздец! Кирилл приложил ладонь ко лбу, закрыл глаза и глубоко вдохнул, успокаивая прихлынувший жар. Мало того, что из-за него полночи не спали, так братья проснулись спозаранку, а он дрых в своё удовольствие! Что о нём подумают?       Убрав ладонь, Кирилл прикусил губу, размышляя, как поступить. Тюлевая штора на разбитом окне колыхалась, дыра в стекле пропускала ветерок. Осколки и упавший цветок убрали, пол подмели и вымыли. А он не слышал ни этого, ни будильника.       С тревожным сердцем Кирилл кинулся в прихожую. Остановился и вернулся поздороваться с мамой Галей, но она спала, и снова бросился бежать. Прихожая, дверь, веранда, пыльные шлёпки, порожки, Найда в будке, задний двор, куры — где Егор?! Как назло, прихватил мочевой пузырь, организму было плевать на его панику, он хотел опорожниться. Приплясывая от нестерпимого желания поссать, Кирилл заглянул за хлев, потом на огород. Мешки с картошкой стояли на серых грядках, их окружала зелёно-жёлтая природа, солнечный день и птичий щебет, только людей не наблюдалось. Не могли же Рахмановы уехать в город, мотоцикл же стоит во дворе? Кажется, стоит. Кирилл помнил, как по нему скользнул взглядом, но не доверял уже собственным глазам и памяти. Чувствуя, что моча вот-вот потечёт в трусы, он побежал обратно проверить. Влетел на передний двор и выдохнул: «ижак» находился на привычном месте, люльку закрывал брезент.       Сзади скрипнуло. Кирилл молниеносно обернулся, понимая, что этот звук означает «люди».       Егор стоял перед дверью деревенского душа, сушил волосы полотенцем. На нём были только прилипшие к телу чёрные плавки, а загорелая кожа блестела испаряющейся влагой. Он улыбнулся, но лицо сразу приобрело обеспокоенное выражение. Он перестал вытираться.       — Кир, что случилось?       Калякин не понял. Капля мочи уже упала с члена. Вместо того чтобы уточнять и извиняться за просып, он напряг мышцы, однако мера была бесполезной — или напрудить в штаны перед любимым человеком, или сломя голову гнать к туалету. Кирилл развернулся и побежал. Метров шесть-восемь, не замечая ничего. Пришлось ещё разобраться с вертушкой на двери, влезть в кабинку, сдёрнуть штаны… Он даже зажмурился от удовольствия, когда мочевой пузырь стал с журчанием уменьшаться в размерах.       Закончив, Кирилл придирчиво осмотрел трусы. Впрочем, там и без «придирчиво» было яснее ясного — мокрое пятно, от которого идёт характерный запах. Отлично, просто заебись. То в сортир провалился, то штаны обоссал. Мачо, блять. Скорее переодеться, скрыть свой позор. Но когда он вышел, перед туалетом стоял Егор, очень-очень встревоженный, бледный, полотенце лежало у него через плечо.       — Кир, что с тобой? Тебе плохо? — Рахманов сделал шаг к нему с намерением то ли взять за плечи, то ли обнять. Кирилл отшатнулся. После такого Егор вообще застыл на месте, руки его опустились. Кирилл понял оплошность, но не мог допустить, чтобы любимый подошёл ближе, унюхал ссанину. Это мокрое пятно будто жгло кожу, заняло всё его внимание, думать о чём-то ещё было сложно.       — Всё нормально. Я сейчас… Мне надо, прости. — Стараясь не смотреть на селянина, Кирилл проскользнул мимо него и заспешил в дом.       Мама Галя ещё спала. Кирилл нашёл на выделенной ему полке в шифоньере чистые трусы, носки. Штаны тоже были грязными и пованивали мочой, поэтому Кирилл вместе с футболкой кинул их в таз для белья, сменил на сносные джинсы, в которых вчера приехал и не очень мятую рубашку с коротким рукавом. На носки пыльные шлёпки обувать посчитал глупым и обул кроссовки. Выглядел не для работы по хозяйству, но ведь по времени пора в город ехать, для прогулки по рынку одежда сойдёт.       Кирилл вышел из дома и снова наткнулся на Егора. Тот стоял спиной к нему, лицом к мотоциклу, полотенца у него уже не было. Услышав хлопанье двери и шаги, он обернулся, мгновенно помрачнел. На секунду во взгляде мелькнула обречённость, прежде чем эмоции спрятались, а голова опустилась.       — Ты уходишь? — мертвенным голосом спросил он.       Калякин прищурился, предчувствуя что-то неладное. Всё утро было каким-то неправильным.       — Нет. А надо куда-то?       — Не уходишь? — уточнил Егор, подняв голову. Лицо немного посветлело, обрело краски.       — Да, не пойму я тебя. Куда идти-то? Надо, я схожу. — Тут у Кирилла мелькнуло запоздалое воспоминание, он цокнул языком, взмахнул рукой. — Блять! Ты решил, что я от тебя ухожу? Нет! Мне по херу, какая у геев жизнь, я люблю тебя!       Он схватил Егора в охапку и поцеловал, обнимая голое, нагретое солнцем тело.       — Как ты вообще до такого додумался? — спросил он после, не выпустив из объятий.       Егор мотнул головой, явно намереваясь замолчать ответ, но всё же ответил:       — Ты словно испугался, когда меня увидел… А затем убежал, ничего не объяснив. Мне показалось, тебе плохо — тошнит или живот прихватило, но ты… А потом ты переоделся…       — Ну и что? — Кирилл рассмеялся, крепче обнял его. — Я просто испугался, что ты уехал, не разбудил меня. А потом в туалет так приспичило, что думал, мочевой пузырь лопнет. Не бросаю я тебя! В город вот с тобой собрался, мы ведь едем? Кстати, почему ты меня не разбудил?       — Ты спал.       — Спал? — Кирилл расхохотался над таким объяснением. — Так разбудил бы, чтобы я не спал. Нехер мне спать. В следующий раз буди, хорошо? Не надо обо мне заботиться, я не маленький.       — Хорошо, — смиренно кивнул Егор. Кирилл радовался.       — Ладно, говори, чем тебе помочь?       — Ничем, мы с Андреем уже всё сделали. Сейчас он придёт, позавтракаем и поедем.       Как по заказу уличная калитка открылась, и вошёл мелкий. Не ожидая наткнуться на обнимающуюся парочку, вздрогнул, потом демонстративно отвернулся, как всякий подросток, считающий любовные игрища нелепой чепухой, и прошествовал мимо.       Кирилл и Егор ещё некоторое время целовались, трогали друг друга, наслаждаясь бархатом кожи под подушечками пальцев, потом пошли в дом. Завтрак был уже на столе — традиционная яичница с яркими оранжевыми «глазами», молоко, хлеб, помидоры. Говорили о чём угодно, кроме событий прошедшей ночи, смеялись. Егор больше не погружался в себя, был, как и всегда, главой семейства, всё замечал, всё контролировал, всё успевал. Кирилл им восхищался, старался копировать его поведение, но выходило что-то несуразное.       Пока он мыл посуду — сам вызвался на это, желая хоть чем-то помочь — Егор оделся. Они оставили Андрея на хозяйстве, выгнали мотоцикл и поехали в направлении райцентра. Банкиршиной машины перед коттеджем не было. В деревне царило обычное сонное умиротворение, ничем не указывающее на визит пьяной шоблы, бабки, по крайней мере, на лавке не сидели и ничего не обсуждали. На трассе ветер дул в лицо, несмотря на шлем, парусом надувал рубашку. «Иж» трясло на кочках и всё время создавалось впечатление, что сейчас лёгкая коляска накренится, мотоцикл перевесит и завалится на бок, но ничего подобно не случалось. Кирилл теснее, до эрекции прижимался к Егору. Вспоминал, как тот испугался, что он уходит. Сердце трепетало — значит, Егору он дорог, значит, Егор боится его потерять, любит.       В городе всё прошло по обычному сценарию: пенсионерки у двухэтажки обменяли пустые банки на полные с молоком, сметаной и сливками, а они обменяли деньги на продукты и бытовую химию на базаре и в магазинах. Кирилл тоже участвовал в покупках, купил красной рыбы, сахарных пончиков, шаурмы и мороженого на всех.       Вернувшись, они перекусили, переоделись и принялись за работу. Воскресные стирку, помывку и уборку Егор отложил на день-другой из-за срочной необходимости перевезти картошку с огорода в сарай. По-хорошему, сделать это надо было ещё вчера, но вчера ни у кого не было сил. Но сначала вставили стекло. Егор нашёл в сарае вполне пригодный лист. Его помыли, аккуратно вырезали стеклорезом прямоугольник, вставили на место разбитого и обжали старыми, крашеными в белый цвет штапиками. Кирилл чувствовал вину и пытался как можно больше участвовать в замене стекла, но он ничего не умел, так — «принеси-подай». Его мужское достоинство было порядком уязвлено, зато восхищение селянином росло и ширилось.       Управились за час и пошли на огород. Картошку возили на большой проржавелой тачке, Андрея к помощи не привлекали, у того и без них обязанностей хватало. Сами нагружали по три мешка и тянули вместе. Колёса проваливались в разрыхлённую картофелекопалкой землю. Через десять ходок они были веселы, через двадцать устали, а впереди маячили еще двенадцать.       Кирилл болтал, рассказывал всякие истории, а сам всё думал про ночные события и про своё ощущение недосказанности. Как он и предполагал, его никто не упрекнул. Рахмановы, включая маму Галю, разговаривали с ним как ни в чём не бывало. Даже когда вставляли стекло, никто не заикнулся о причинах. Что это — доброта, тактичность, слабоумие? Нет, только не последнее. Просто, скорее всего, его в этом доме принимают за своего, а своих не принято корить, макать в лужу носом, выедать мозг. Вот мамаша с папашей ни на минуту не заткнулись бы, напоминая, чьи дружки-дебоширы устроили пиздец, пока у него не сдали бы нервы и не разразился скандал. А Рахмановы… жалели его? Не считали виноватым? Видели, что он раскаивается? Раньше Кирилл обрадовался бы их тактичному молчанию, возгордился бы, что его здесь так любят и уважают, и воспользовался бы ситуацией. Сейчас он чувствовал, что сам должен поднять эту тему и ещё раз извиниться перед всеми, чтобы о нём не думали, как о беспардонном ублюдке. Он должен был облегчить душу и ждал подходящего момента.       Передышка в работе подходила для этого как нельзя лучше. Они сняли перчатки, вытерли пот с лиц и уселись под той же стеной кукурузы, что и вчера. Вёдра там так и стояли в ряд, будто стулья в баре, их никто не убирал — в деревне всё валялось, где попало, без присмотра, да и кому понадобится воровать дырявую утварь?       Смотрели на плывущие облака, пытались расслабиться, отдышаться, справиться с усталостью. Календарное лето подходило к концу, а на деле оно было в самом разгаре, ни мухи, ни жучки не ощущали его окончания, летали, вились, лезли в глаза. Над капустой порхали белые бабочки, муравьи тащили грузы в спрятанный в тени муравейник, а Кирилл собирался с мыслями. Начать было неимоверно трудно. Внутренний голос рекомендовал забить и не париться, разум советовал говорить, как есть, не изображать умника, ведь искренность измеряется не витиеватой философией речей, она идёт от сердца и доступна самым простым словам.       — Егор… — Ну вот, начало положено.       Егор повернул голову. Он был изнурён, щёку пересекали грязные разводы, но всегда готов выслушать, бежать на помощь, утешить. Способность быть опорой жила у него в крови.       — Егор, я хочу ещё раз извиниться за ночное… Прости меня, это я во всём виноват. — Кирилл сказал то, что в течение дня грызло его, и отвернулся. Чувствовал себя таким же ублюдком, как Паша и его компания. Не знал, как эту гниль смыть с себя.       На руку легла шершавая ладонь.       — Не надо. Мы уже говорили об этом. Ты ни при чём.       — Почему — не надо? Надо! Это всё из-за меня! — Кирилл сжал его ладонь и впился взглядом в глаза, которые так любил. — Я обещал не подводить тебя, не доставлять неприятностей, а сам!.. Если бы я поменьше пиздел языком, всё было бы нормально.       — Кир, — успокаивающе улыбнулся Егор, сам сжал обе его ладони, — это всего лишь стекло, ничего страшного не случилось.       — А если б случилось? — Кирилл хотел донести до него, вдолбить, что ситуация была намного серьёзнее, чем они сейчас надеются её изобразить. Но в глазах он видел, что Егору прекрасно это известно, как и то, какими ужасными и непоправимыми могли стать последствия.       — Они ехали нас… избить или… убить. — Кирилл в смятении отвернулся. Не верилось в то, что вслух сказал такую жесть. Драки, ладно, привычные и будничные, но чтобы кто-то реально покушался на их убийство? Зачем? Не детектив же! Однако правда жизни была сурова. Вседозволенность, безнаказанность, отсутствие этических норм у молодёжи вкупе с глухой деревней, в которой тебя хватятся в лучшем случае через неделю. Да, они сделали бы это и превратили в шоу — пускали бы косячок по кругу, а потом отрезали у них уши, пальцы, а трупы сожгли вместе с домом…       — Кир, что с тобой? — Егор потряс его за плечо.       Калякин мотнул головой, стирая из памяти воображаемые кровавые картины, от которых уже несло вонью жареного человеческого мяса.       — Ничего. Задумался просто. Думал, как сделать так, чтобы они не вернулись. В следующий раз они могут проникнуть в дом тихо, не сигнализируя разбитым окном. Теперь надо запирать калитку на засов.       — Они перелезут через забор. Нет, Кир, они не вернутся.       Кирилл внимательно посмотрел на селянина, у него такой убеждённости не было.       — Почему ты так в этом уверен?       — А ты бы повторил попытку?       Вопрос кольнул Кирилла: им Егор ненавязчиво напоминал ему о прошлом, указывал на одинаковость мышления и поведения с нападавшими. Однако он всё же был здравым, и Кирилл задумался на минуту, проводя параллели с событиями давно минувших дней. Убивать он и его компания всерьёз никогда и никого не планировали, но вот подкарауливали и задирали постоянно, иногда били всей толпой. По пьяной лавочке это считалось крутым, а на утро казалось хуетой. До первой рюмки, опять же. Хотя тех, кто давал отпор, повторно не задирали — ссыкотно было лезть, очко играло. На что-то сильно криминальное подписываться — так и вообще. Друг перед другом, конечно, бахвалились, мол, какие мы перцы крутые, круче куриного дерьма, а дальше слов кишка была тонка, и инстинкт самосохранения работал. Вон Егора, более слабого и беззащитного, и то был способен только пугать и мелкие пакости ему устраивать, типа опрокидывания ведра с молоком.       — Нет, не повторил бы, — признавая свою не то трусость, не то благоразумие, резюмировал Калякин.       — Они трусы, — в унисон его мыслям подтвердил Егор, что опять задело Кирилла за живое. — На повторный приезд смелость нужна, тем более на нападение. Не извиняйся, ты не отвечаешь за чужие поступки. Не стоит переживать за то, что удалось предотвратить, важно только то, что уже случилось. Поверь мне.       Кирилл смиренно кивнул. В словах Егора было столько замаскированной печали, столько носимой в душе боли, отголосков несчастий, которые ему довелось постичь и которые ещё довлели над ним, что остальные проблемы мельчали и глохли. Всё познаётся в сравнении и не в деньгах счастье — эти истины Кирилл выучил на его примере и старался помнить, но иногда забывал, выпячивая свой эгоизм. Ему захотелось развеселить любимого, поднять ему настроение.       — А всё же клёво мы их? Ты такой с колом выходишь! Я сначала решил, это бейсбольная бита! Думаю, вот это мой Егорушка-тихоня! Ты был крут. Как Терминатор! Нет, круче!       Кирилл расхохотался и, обхватив лицо Егора ладонями, впился в губы, а потом повалил не успевшего опомниться селянина на землю, накрыл его собой и продолжил целовать. Правда, руки и колени проваливались в почву, острые края сухих глудок царапали, а взметнувшееся облачко пыли оседало на кожу, оставляло земляной привкус на языке.       — Егор, ты правда испугался, что я уйду? Да? Скажи, мне это важно.       Рахманов утвердительно моргнул. Большего от него требовать было бесполезно. Но на сердце Кирилла разлилась благодать. Он погладил разметавшиеся по земле, сильно запылившиеся чёрные космы Егора, которые тот сегодня не упрятал под бандану.       — Дурак, я не брошу тебя никогда. Вот гнать будешь, а я не уйду. Даже под дулом пистолета. — Кирилл рассмеялся. — Ой, нет, там не такой смысл был. Но ты понял. Егор, я вот честно… я честно стараюсь не усложнять тебе жизнь. Помню, что тебе не нужны неожиданности, но…. Чем больше хочу быть хорошим, тем хуже как-то… Хуёвое такое ощущение. Я не специально.       — Кирилл…       Калякин насторожился из-за полной, давно не применяемой формы своего имени. Замер, стоя над Рахмановым на четвереньках.       — Я уже привык жить в режиме неожиданностей, — сказал Егор и прыснул со смеху, оттого что серьёзным тоном перехитрил пугающегося собственной тени горожанина.       — Блять, — выдохнул Кирилл и радостно уточнил: — Привык?       — Ну, — Егор сделал вид, что размышляет, потом прищурил один глаз, — пока неожиданности не такие уж неожиданные. Терпимо.       — Весело со мной, да? — Кирилл тоже прищурился, принимаясь щекотать его за бок. — Я внёс разнообразие в твою скучную жизнь, а? Ты уже хочешь водиться с быдлом?       Егор извивался под ним, не в состоянии увернуться от бегающих по рёбрам пальцев, хохотал и вдруг обнял за шею, притянул к себе.       — Я люблю тебя, — шепнул он, прежде чем поцеловать. Для Кирилла это стали самые драгоценные слова за всю жизнь. Он отдавался поцелую с душой, член напрягся, безумно захотелось предаться сексу прямо сейчас, на прикатанных их тушками грядках. Хотелось заниматься любовью без оглядки, без ограничений.       — Мы вылечим твою маму, Егор. Вот доберусь до компьютера и дам объявление о продаже. А потом… потом я тебя трахну, и ты будешь стонать и кричать от счастья.       Егор ничего не ответил. Обвил его бёдра ногами и качнул тазом, демонстрируя, что не возражает.       — Бесстыдники! — разнеслось над огородом, как только Кирилл собрался воспользоваться моментом и насладиться хотя бы петтингом. Пугаться окрикнувшего не стоило, это был всего лишь издевающийся над ними Андрей. Однако Егор быстро отпихнул Кирилла и вскочил на колени, видок у него был, как у вылезшей из болотной тины кикиморы — футболка на спине пыльная, волосы растрёпанные, в них застряли соринки, листики и комочки земли, на шее багровый засос. Братец глянул на него и свысока подколол:       — Хороший же ты мне пример подаёшь.       — А ты должен разбираться, в чём брать пример, а в чём нет, — парировал Егор, поднялся и протянул руку Кириллу. Калякин встал, стал отряхиваться, но это было всё равно, что вычищать песок посреди пустыни, пыль была повсюду.       Андрей принёс с собой ведро, чтобы собрать падалицу поросятам, ползал под яблонями, выискивал в траве не прелые плоды, а прелые откидывал в кусты. Егор смотрел на него, о чём-то думал, хотя помогать не шёл, к своей работе тоже не спешил возвращаться. Ему бы собственных детишек, мировым бы папкой вышел. Только бывают ли у геев дети? Кирилл этого не знал, своих детей заводить он совершенно не стремился. Не чайлдфри, но типа того.       — Яйца собрал, кур покормил, свежего сена в гнёзда положил, — походя отчитался Андрей, уже отлично орудовавший пальцами сломанной руки. — Поросятам еда варится. Пол подмёл. Макароны приготовил, компот остывает. Можно мне в игру поиграть?       — В какую? — не понял Егор.       — Ну… в новом телефоне игра есть. — Пацан посмотрел очень просительно, прямо умоляюще, только что руки в молитвенном жесте не сложил.       — Только сначала огурцы собери и банки из сарая принеси. И эстрагона с вишнёвыми листьями нарви.       — А укропа?       — Андрей, ты же сам знаешь, что надо, зачем меня спрашиваешь?       — Ладно, ладно, всё сделаю. Только потом поиграю. Полчасика, ладно? А потом мамке «Трое в лодке» дочитаю, там страниц двадцать осталось.       Братья переговаривались в таком же духе, обсуждали планы на завтра и на сегодняшний вечер. Кирилл с ужасом узнал, что всю огромную гору картошки, сложенную сейчас в сарае, надо перебрать: мелкую оставить скотине, из средней набрать на семена, часть крупной отложить на еду, а остальную сдать в райпо или перекупщикам. Ещё в ближайшие дни требовалось перетаскать кучу угля, в которую ночью угодил носом Стриженный, с улицы в другой сарай. В ней было две тонны, и Кирилл узнал, что тонна стоит пять тысяч рублей, не считая доставки аж из соседней области. Уголь назывался «антрацит», и из-за его покупки снова откладывался ремонт велосипеда, который Андрей в конце июня случайно уронил с обрыва на речке, а вместе с тем едва не свернул себе шею. Ещё надо было спилить старую грушу-дикарку, вскорости обещавшую свалиться на сараи со стороны заброшенного соседского дома. У Кирилла от всех этих дополнительных дел закружилась голова и внезапно захотелось в туалет. Он отпросился у Егора и пошёл в сортир. Долго не рассиживался, потому что в жару выгребная яма откровенно воняла, пропитывая запахом экскрементов волосы, кожу и одежду, да и жирные зелёные мухи с микробными лапами норовили приземлиться на лицо или выставленную голую задницу.       Кирилл постоял возле туалета, решая, куда топать дальше. Тягать гружёную ста тридцатью килограммами тачку он устал. С большим удовольствием помог бы Егору на кухне с консервацией. Помыть банки или огурцы, подать крышки или закаточную машинку. То есть с удовольствием работал бы, не вставая со стула и не под жалящими лучами солнца. Однако долг и любовь звали обратно на огород.       Звали, да только… Кирилл ощутил жгучую потребность зайти в дом. И пошёл. Напиться, оправдывался он, принести холодной воды или кваса Егору.       Найда, загремев цепью, вышла из конуры ему навстречу и чуть приподняла мордочку, прося погладить. Калякин наклонился, почесал ей шею. Собака смотрела преданными глазами, давно привыкла к его присутствию.       — Некогда, Найда, — шепнул он и, пройдя немного, поднялся по порожкам на веранду, оттуда попал в полутьму прихожей и… услышал…       — Кирюша замечательный мальчик, необыкновенный. Уважительный, работящий.       Кирилл застыл на месте, недоумевая: зачем мама Галя расточает ему комплименты, если никого в доме нет? Она же никогда не разговаривала сама с собой. Она парализована, но с головой у неё полный порядок. К тому же говорить ей трудно, она понапрасну не расточает слова.       С нехорошим предчувствием Кирилл вытянул шею и заглянул между обрамлявших дверной проход шторок в зал.       Его чуть кондрашка не хватила с перепугу, сердце ухнуло в ноги, желудок подскочил к горлу, жар прошёл от локтей до паха — в зале перед спаленкой Галины стояла его мать! Как? Откуда она здесь? Нахуя? Пиздец, теперь проблем не оберёшься!       На матери было светло-синее привезенное из Италии платье, причёска, макияж — всё, как положено. Босоножки на каблуках она, конечно, не сняла — а зачем, она же не в Букингемский дворец припёрлась, а всего лишь в жалкую лачугу нищего отребья. Смотрела на прикованную к постели женщину, как аристократ на больного проказой, поджимала губы — даже не стремилась выказать хоть немного уважения или сочувствия, только презрение. Хвалу своему сыну слушала, будто, наоборот, грязный рот черни марал имя принца, мнение инвалидки, матери гомосексуалиста, её не трогало и не интересовало. Как будто она сама не была матерью пидора. Елена Петровна даже не удосужилась ответить «спасибо» за добрый отзыв о сыне.       — Кирюша славный. Они сейчас с Егорушкой на огороде картошку… — продолжила Галина. Вопль Кирилла прервал её.       — Мам! Мам! Что ты здесь делаешь? — Кирилл влетел в зал, готовый встать между двумя женщинами, не дать матери обидеть или расстроить своим высокомерием Галину. Но мать, лишь увидев его, совсем про неё забыла, уставилась на сына. Увидела его чумазого, расхлябанного, растрёпанного, с грязными ногами, и немому возмущению не было предела. Ещё бы показушно в обморок грохнулась или, как программа «минимум», за сердце схватилась.       — Мам, зачем ты приехала? — кричал, жестикулируя Кирилл. — Ты одна? Не одна? С отцом? Где он? Пойдём отсюда! Ты мешаешь здесь!       — Кирюша, не прогоняй, — остановила его Галина. — Твоя мама приехала посмотреть, как ты живёшь.       — Нечего ей смотреть! Мам, пойдём! И я не поеду с вами! Пойдём же! На улице поговорим!       Мать сдвинулась с места, не обращая на его вопли внимания, повернулась вокруг своей оси, сканируя обстановку. Старый диван, кресла, советский трельяж, ящик-телевизор, дешёвые бумажные обои привели её в ужас. Она чувствовала себя будто в катакомбах, полных паутины, летучих мышей и крыс. Если бы было возможным, она бы левитировала, чтобы ни к чему случайно не притронуться, даже к выцветшему паласу.       Наконец она, не издав ни звука на прощание, сделала несколько шагов. Но рано Кирилл обрадовался, ибо она пошла не к выходу, а раздвинула шторки их с Егором спальни. Он знал всё, что маман подумала о тёмной душной коморке, сдвинутых кроватях, скомканном постельном белье и тех оргиях, которые в её воображении здесь проходили по ночам.       Потом она также проинспектировала кухню. Своротила нос от немытой газовой плиты и горы кружек на обеденном столе. Стопка чистых тарелок тоже вызвала приступ презрения: они, видите ли, старые, с потрескавшимися или сколотыми краями, пожелтевшие. Кирилл еле выдержал её поджатые губы, но она молчала, и он прикусил язык.       Долго её великосветская натура не вынесла деревенского убожества, мамочка выскочила во двор и сразу на улицу. Кирилл побежал за ней, мысленно ругая псину, которая могла бы и загавкать, предупредить о гостях.       На улице, на дороге, её ждал отец. Сложил руки на груди и постукивал ладонью о плечо. Он вместе с джипом находились не перед калиткой, а за деревьями, поэтому Кирилл и не увидел их с веранды, когда заходил в дом. Теперь тот воззрился на жену и отпрыска.       — Ну и вонища, — мать театрально замахала перед носом рукой. — Как в больнице. Кирилл, как ты это терпишь?       — Нормально, — буркнул он, подходя к ним. — И я отсюда не уеду! Зря прокатились!       — Нет, не зря, — осёк отец, расстёгивая вторую сверху пуговицу рубашки. — У меня из-за тебя, паршивец, столько проблем! — Последнее он прорычал, сверкая глазами. — Мне опять пришлось краснеть перед Мамоновым! Вчера… вечером… у нас был неприятный разговор. Ему звонили соседи. А его дети…       Несмотря ни на что, на душу Кирилла пролился бальзам. Он довольно ухмыльнулся.       — Его дети хотят познакомиться с братьями?       — Поулыбайся ещё! Вчера конфликт удалось разрешить. — Отец вздохнул. Наверно, ему и правда не слабо досталось. — Сегодня мы с Михаилом Васильевичем снова встречались… Мы поможем этой женщине, дадим денег на…       — Что?! — Кирилл подумал, что ослышался. Он был настроен на противостояние, вечный бой, а всё оборачивалось иначе.       — Денег дадим на операцию, — повторил отец. — Уже договорились о первичном медицинском обследовании в областной больнице, где проведут анализы, выяснят, стоит ли вообще затевать лечение.       — Конечно, стоит! — Кирилл ликовал и собирался биться за лечение до конца.       — Если врачи скажут «да», мы соберём деньги. Часть дам я, часть — Мамонов, остальное из благотворительных фондов и сбережений твоего… — Отец не обозначил Егора ни по имени, ни «любовником», ни «гомосеком». И хрен с ним. С отцом. Кирилл просто потерял дар речи от радости, рисовались радужные, фантастические перспективы, море счастья… пока его не пронзила скептическая мысль.       — Это ведь не просто так, да?       — Да, — не стал скрывать отец. — Мамонов потребует, чтобы парень подписал бумаги с отказом от претензий на родство. Уж не знаю, как он это провернёт — его дело. Он приедет сюда завтра.       — Приедет сюда? — Кирилл покрылся липким потом.       — Да. Чего ты так побледнел?       — Нет, ничего. — Кирилл взял себя в руки, продолжил, заикаясь и всё ещё в шоке. — А вы? Потребуете, чтобы я Егора бросил?       — Нет, — ответила ему мать.       Он не поверил.       — Нет? Вот просто так бабки отвалите, не пытаясь меня с пидором развести? Так не бывает! Не верю! Умысел у вас есть! — Тут до него дошло. — А! Вы надеетесь, что пока Егор за границей будет, я его разлюблю?       Родители смотрели на него. И Кирилл понял, что угадал. Что ж, не дождутся! А сейчас надо быстрее сообщить новость Егору и Андрею. Блять, а как сказать про визит Мишани?