Селянин

      Разум Кирилла реактивной ракетой устремился к Егору, ноги тоже несли его туда.       — Всё, отправляйтесь домой, — приплясывая на месте, объявил он родителям и сделал жест рукой, каким обычно господа отсылали холопов. — Я здесь останусь.       Погруженный в радостно-нетерпеливые мысли, он и думать забыл о претензиях, которые собирался предъявить. О розыске и участковом, например. Сейчас вся голова была заполнена только счастьем в глазах любимого, сумасшедшими днями и ночами, последующими после окончания лечения, безумно горячим сексом, временем вдвоём, любовью.       — Кирилл, — прервал его мечты и попытки уйти отец, — через полгода ты нам «спасибо» скажешь.       — За что? За операцию? А! За то, что разлучили с Егором? Ну, это мы ещё посмотрим, скажу или не скажу. Всё, ладно, уезжайте: мне надо Егору рассказать.       — Кирилл! — опять остановил его отец, позвякивая брелоком от машины.       — Ну что? — вспылил Кирилл, уже развернувшийся к калитке. Пришлось поворачиваться обратно.       — Уйдёшь, не узнав подробностей? В областной больнице надо быть в среду утром, там будут ждать. Спросить вот этого врача, заведующего неврологическим отделением, — отец вынул из нагрудного кармана рубашки визитку, отдал сыну. — Пусть свяжется с ним заранее, он объяснит, что иметь при себе. — Отец снова не произносил имени сельского голубого парня, будто оно способно обжечь до кровавых волдырей.       Кирилл взглянул на белый картонный прямоугольник, увидел черные буквы разного размера, но даже в слова их сложить не смог, настолько был взбудоражен.       — Хорошо. — Он сжал визитку и опять собрался уйти.       — Кирилл…       — Ну что ещё? — на этот раз он реально взбесился, зарычал, взмахнув рукой.       — Что у тебя с лицом? — холодным тоном спросил отец, и Кирилл наконец протрезвел от навязчивой эйфории, увидел, что его внимательно изучают две пары глаз, и что предки его хоть принесли добрую новость, не так уж гордятся своей благотворительностью и вообще от неё не в восторге. Их трясёт от необходимости находиться на деревенской улице, где дующий жаркий ветерок осыпает их модные туфли пылью, им не нравится перспектива добровольно оставить сына гею, даже если тому через три дня везти мать в больницу. Блять! Об этом Кирилл не подумал — первая разлука! И хоть она по отличному поводу, Калякин погрустнел. Однако предаваться унынию и искать варианты встреч в больнице некогда: родители по-прежнему ждали ответа и теряли терпение от затянувшейся паузы.       Кирилл постарался придать себе недоумённый вид. Пока его не спросили, он начисто забыл о ночной драке, да и не поставили ему ни синяков, ни ссадин. Так, нижняя губа в уголке была содрана и припухла. Ну, на лбу ещё образовалась маленькая шишка, но её надёжно прикрывала длинная чёлка. А больше ничего.       — Что у меня с лицом? — Он удивлённо сдвинул брови и потрогал себя за щеки. — Пчела, может, укусила? Где?       Отец одарил его тяжёлым долгим взглядом и не ответил. Мать тоже повелась на его цирк, лишь потопала носком запылившейся босоножки по пыльной же обочине, выражая недовольство как захолустной дырой, так и её обитателями: от людей до насекомых.       — Всё, ладно, отчаливайте. — Кирилл изнемогал от желания избавиться от них. — Я вам позвоню. То есть… нет, не позвоню: телефон же у меня отобрали.       — А ты разве не забрал новый телефон? — поинтересовался отец. — Мы дома его не нашли.       Кирилл мысленно причмокнул от досады, подался назад.       — Да, забрал, но симки там не было, — внезапно нашёлся он. — А ваших номеров я наизусть не знаю.       Отец опять пронзил его взглядом, оценивая, стоит ему верить или нет: видимо, от него не укрылась растерянная пантомима. Затем он решил, что версия правдоподобна. Открыл переднюю пассажирскую дверь джипа, засунул голову и туловище туда и вылез с — о, чудо! — родненьким смартом Кирилла и зачем-то коробкой к нему. Но когда Кирилл взял коробку в руки, он понял, что она запакована.       — Мы купили тебе телефон вместо разбитого, — уловив его эмоции, всё также холодно и недовольно пояснил отец.       — Но я же…       — Купил себе дешёвую модель? Тот телефон ты купил для одного из братьев, даже не отрицай этого.       Кирилл вздохнул с облегчением, что не придётся выкручиваться.       — Даже не отрицаю, — ответил он в тон, прижимая девайсы к груди. — Теперь вы уже уедете?       Мать с отцом переглянулись, обмениваясь мнениями о неблагодарном отпрыске. Отец звякнул ключами. Кирилл не стал дольше дожидаться, пока они ещё о чём-нибудь не вспомнят, и пошёл к калитке, на ходу буркнув «Пока», а потом «Спасибо». Едва пересёк границу двора, ноги сами ускорились и понесли его на огород, в голове вновь звучал радостный набат. Положив смартфоны на верстак у хлева, Кирилл выбежал под яблони. Визитка жгла ладонь. Андрей лазил по подвязанным кустам и собирал помидоры, а Егор один тянул гружёную тачку по накатанной по почве колее.       — Андрюха, бросай работу! — Калякин пробежал мимо младшего и кинулся на шею старшему Рахманову, закружил его, запрыгал. Мешки с картошкой за их спинами перевесили, тачка перевернулась, встала ручкой вверх. Внимание на это обратил только ничего не понимающий Егор, он вертел головой, смотрел то на упавшие мешки, к счастью, завязанные, то на скачущего с ним в обнимку любовника.       — Егор! Егор! Егор! Радуйся! Наконец-то! Деньги! Нам дают деньги! Деньги на операцию! Всё будет хорошо! Вы поедете лечиться! Ура! Егор! Тебе дают деньги!       Кирилл улыбался. Скакал по пружинящей земле. Сам не понимал, что делает. Душа пела. Лицо Егора, который почему-то ничего не понимал, не кричал вместе с ним, не разделял его восторга, было неописуемым. До боли красивым и таким растерянным. Он не верил, не знал, как воспринимать его восклицания. Дурачок!       Андрей подошёл ближе и смотрел на них, как на придурков.       Егор заупирался и не дал себя больше мотать во все стороны, надавил на плечо, останавливая.       — Кир, о чём ты говоришь? Какие деньги? Кто даст? — В нём загорелась надежда. Потухшая за последние годы, она засияла вновь. Нет, он не верил в манну небесную, но он… хотел в неё верить. — Кто тебе сказал?       — Мать с отцом! — Кирилл обнял Егора, повис на нём совершенно выдохшийся от счастья. — Прикинь, блять, я пошёл отлить, а потом как почуял… захожу в дом, а там моя маман! С твоей разговаривает! Я чуть… Егор… — Мысли бежали вперёд слов, и их была тьма. Рот пересох, ведь попить квасу так и не довелось.       Егор отстранился от него, он хотел всё знать, в почти чёрных глазах была такая невыносимая мольба продолжать!.. Кирилл продолжил.       — Родаки приехали не меня увезти, а решили выманить меня другим способом, но… херня. Главное, они сказали, что дадут деньги на лечение мамы Гали. Всю сумму, сколько в клинике запросят. И в среду ей уже надо лечь на обследование в областную больницу. Вот визитка врача. — Кирилл раскрыл ладонь и протянул помятую картонку как доказательство правды, в которую действительно сложно было поверить. Егор взял, впился в неё взглядом, глаза забегали по коротким строчкам, губы беззвучно шевелились. Андрей подскочил и тоже уставился на визитку.       — Если врачи дадут положительное заключение, то остальное дело техники. Егор, твоя мама будет здорова. Ну… сможет ходить… двигаться.       И хоть рядом был третий, не менее обескураженный и не осознавший ещё всего масштаба грядущих перемен Андрей, парни смотрели только друг на друга. Обменивались своим отношением к ситуации «верить в чудо свалившихся денег или не верить», делились зашкаливающими эмоциями. Егор, сжимая в кулаке заветную визитку, благодарил. Его взгляд говорил: «Даже если всё сказанное вдруг растворится, не сбудется, обернётся розыгрышем со стороны третьих лиц, спасибо, что разделяешь со мной мои тревоги и мечтания».       — Мои родители не обманывают, не в этот раз, — успокоил его Кирилл. Он всё ещё умалчивал про Мишаню и его предстоящий визит, боялся испортить счастливый момент, давал Егору время привыкнуть к новому положению вещей, осознать и обдумать. А внутренний голос нашёптывал правду — просто боялся сознаться, трусил всё испортить.       — Кира, ты!.. — воскликнул вместо своего неразговорчивого братца Андрей, но и у него не хватило слов, чтобы выразить всю гамму обуревающих чувств. Но и так всё было ясно. — Надо… надо мамке рассказать!       — Да! — подхватил Кирилл. — Надо! Пойдём расскажем!       Они подхватили ошеломлённого Егора под белы рученьки и потянули к дому. Но дойти смогли только до бочки с водой — калитка хлопнула, и навстречу им вышли собственной персоной Александр Владимирович и Елена Петровна Калякины. Отец шёл впереди, осторожно и медленно, будто по минному полю, аккуратно ступая импортными туфлями по утоптанной траве. Мать за его спиной ставила ножки в босоножках ещё избирательнее, каблуки проваливались в землю, что ей не нравилось. По остановившейся троице они лишь скользнули взглядом, рассматривая нескромные сельские просторы. Что они увидели сквозь ветви яблонь? Огромную площадь перерытой трактором, высохшей на солнце почвы, с тремя стоунхенджами мешков, двух вблизи и одним посередине, потому что вывозить начали с дальних. Ещё брошенную тачку, грядки морковки с порыжевшей ботвой, кусты болгарского перца и помидоров, рядом с которыми осталось недособранное Андреем ведро, делянка поздней капусты с рыхлыми кочанами, плети огурцов, зелень кукурузной стены и повернувшиеся к западу подсолнухи, огромные оранжевые тыквы, выглядывающие из-под крупных листьев. И деревья вокруг, и белёсое вечернее небо. Разве их это вдохновит? Кирилл вздохнул и показал Егору, что он не виноват и абсолютно не рад, не приглашал никого. Егор, конечно, не испугался. В силу своей воспитанности, он приветливо относился к любым людям. Вот только эти люди не были приветливо настроены по отношению к нему. Были против него. И даже обещание денег с их стороны ничего не меняло. И даже его родство с чиновником не меняло. Они относились к Егору как к пустому месту, как к отребью и совратителю. И хуже всего, что Егор это знал и собирался терпеть, как терпит всё.       Кирилл это тоже знал и приготовился к отражению атаки, к защите своего любимого. Он недоумевал, зачем родаки припёрлись на огород. Отец, сунув руки в карманы, всё ещё рассматривал огород, словно являлся специалистом по выращиванию овощей и корнеплодов, а здесь заметил кучу нарушений технологии. Мать отгоняла назойливую муху. Парни для них будто отсутствовали.       — Почему вы не уехали? — выражая крайнее недовольство, осведомился Кирилл.       Мать с отцом повернули головы так, как поворачивают к внезапно возникшим из воздуха людям. Потом перестали притворяться и вести себя как хозяева и повернулись, наконец, к ним, чуть приблизились, рассматривая, в основном, Егора.       — Значит, ты и есть?.. — Отец опять не произнёс его имени, которое подразумевалось фразой, наоборот, плотно сжал губы.       — Да, — ответил Егор. — Здравствуйте. — Он толкнул менее вежливого брата, и тот тоже поздоровался. Родители поздороваться не удосужились, но не сводили глаз с любовника сына, смотрели, естественно, свысока.       — Па, что за молчанка? Зачем вы сюда пришли? Езжайте домой!       Егор, поняв, что разговор предстоит не для детских ушей, тихонько отослал Андрея с огорода. После этого депутат Калякин снизошёл до разговора.       — Мы хотели познакомиться с твоим… — Опять непроизнесённое слово. — И посмотреть, чем ты тут занимаешься.       — Тебе весь наш распорядок дня сказать? — огрызнулся Кирилл. — Видишь, я не проматываю жизнь в пьяном угаре, как вы мне раньше вещали.       — Ты проматываешь её по-другому! — осадила мать.       — О! Началось! — с тяжким вздохом простонал Кирилл.       — Не думайте, что я одобряю вашу связь, — проигнорировав высказывание сына, Александр Владимирович уставился на Егора, разговаривал теперь с ним. — Я сделаю всё, чтобы её разорвать. Если ты умный, возьмёшь деньги и…       — Перестань! — в отчаянии вмешался Кирилл, вставая между отцом и Егором. Он испугался, что папаша станет торговаться, давать деньги только под разрыв с ним. А ещё боялся, что папаша прямо сейчас выболтает про Мишаню не подготовленному к этому известию Егору. Но отец взял за рукав футболки и не шутя отшвырнул отпрыска с дороги.       — Я всего лишь хочу, чтобы он не промотал мои деньги, — рыкнул он Кириллу.       — Не беспокойтесь, я не промотаю, — смиренно ответил Егор. И вовремя, чтобы остудить Кирилла, у которого сейчас раздувались ноздри, и росло желание поцапаться. — Спасибо. Я не потрачу на себя ни копейки, за всё отчитаюсь.       — Да уж, отчитаешься, — скривил губы Калякин-старший, но тоже остыл после спокойного голоса оппонента. — Для начала постарайся не опоздать в больницу, цени чужую помощь. А дальше я постараюсь ускорить процесс, поговорю с москвичами, с тамошними чиновниками от здравоохранения… Чем раньше вы уедете на операцию, тем лучше.       — Спасибо, — повторил Егор, и благодарность из его уст была искренней. Он держался молодцом, хотя в первую часть разговора не лез, не мешался, давал себя рассматривать, как улитку под микроскопом, оценивать. Против нападок власть имущих он давно выработал стратегию — уйти в себя и бесстрастно отвечать на вопросы, выдавать желаемое, чтобы не возникало новых поводов унижаться.       Депутат пронзил взглядом Кирилла, снова недовольно дёрнул губами и развернулся в сторону двора, подал знак жене следовать за ним. Мамочка, сам образчик покорной жены, не вмешивающейся в диалог мужа, тоже наградила сына предупреждающим не рыпаться взглядом и пошла на своих тонких каблучках за супругом. Каблуки, правда, проваливались, отчего походка вместо гордой превратилась в неуклюжую.       — И вам «до свидания», — себе под нос проговорил Кирилл, потом наклонился, обшарил траву взглядом и, сделав три шага, поднял спелое яблоко. — Мам! Лови! — крикнул он и, когда она обернулась, кинул ей яблоко. — На, покушай натуральный продукт.       Яблоко едва не угодило родительнице в грудь, благо, его поймал отец. Конечно, они не улыбнулись и не поблагодарили за угощение. Только сочли его выходку идиотской.       — Может, вам ещё помидорчиков с собой собрать? Или мешок картошки в багажник кинуть? — продолжил ёрничать Кирилл, но родители ушли до того, как у них лопнуло терпение, правда, яблоко забрали. Кирилл только надеялся, что оно не червивое, а то весь его воспитательный эффект пойдёт псу под хвост. Вообще ему было всё равно, эти несколько минут его измучили больше, чем тягание четырёхведёрных мешков и тачки. Он повернулся к Егору:       — Извини за них. Видишь, какие мне предки ласковые достались?       — Они тебя любят.       — Ага. А ты всегда всех защищаешь. — Кирилл улыбнулся и игриво ударил пальцем ему по кончику носа. Рахманов тоже растянул губы, но улыбка получилась фальшивой. Его что-то грызло, и он сразу сказал, что именно.       — Так это правда про деньги?       — Ты думал, я сочиняю?       — Нет, но… тебя самого могли обмануть. А я… — Егор смотрел в сторону, на качающиеся ветки яблонь, в волнении покусывал губы. — Я уже столько раз слышал, что… всё будет хорошо, что деньги обязательно найдутся, что они уже вот-вот нашлись… А потом всё срывалось.       — Теперь не сорвётся, — уверил Кирилл. Причин у такой его убеждённости было две. Первая исходила из желания его родителей услать Егора подальше, вторая — из желания Мишани откупиться от наследников. Сейчас представлялась хорошая возможность открыться о втором спонсоре, но Кирилл откладывал трудный разговор, трусил.       — Пойдём маму обрадуем? — перевёл он тему.       — Пойдём, — кивнул Егор. — Если Андрей уже не обрадовал.       Как ни любил Кирилл пацана, всё же не хотел, чтобы эта почётная миссия досталась ему. Хотел, чтобы это сделали они вместе с Егором или все втроём. Картошка оказалась забыта, до неё ли, когда такие события разворачиваются? Они пошли к дому.       Не дошли. На верстаке Калякин увидел смартфоны и вспомнил про них, притормозил Егора. Взял коробку и протянул ему:       — На, это тебе. Такой же, как мой.       Рахманов взял, но вопросительно уставился на Кирилла.       — Предки привезли. Взамен моего, который папаша о стену расколотил.       Егор продолжал вопросительно смотреть.       — Да с моим ничего страшного! — замахал руками Кирилл, схватил с верстака и свой смарт. — Только задняя крышка немного треснула. Поменяю! Бери, Егор! Тебе сейчас нужен будет хороший смартфон за границей!       Егор рассудил, что правда в этих словах есть, но всё же протянул коробку обратно.       — Может, я твой старый возьму, а ты с новым будешь?       — Блять, Егор, — вскипел Кирилл, — просто бери! Это подарок тебе! Я со старым похожу, от меня не убудет. Я привык к нему, между прочим. У меня там все пароли и явки. — Он разблокировал телефон и понажимал на ярлыки, демонстрируя, что не врёт и не обделяет себя. Рахманов смирился и смутился:       — Тогда спасибо.       — Да не за что! Мне ж это ни копейки не стоило! Пойдём к маме Гале…       Они пошли дальше. Вечерело — сегодня праздник, на картошку можно забить, но обычные дела никуда не делись. Весело тебе или хреново, скотине на это начхать, она жрать и доиться хочет, а свиньи уже голодно похрюкивали.       Первым делом Егор направился на кухню, вымыл руки, умылся, попил кваса. Кирилл повторял за ним, но не мог понять, в чём дело, он-то думал, что Егор бегом побежит к матери сообщать радостную новость, а тот не бежал и вообще стал каким-то заторможенным.       — Всё нормально? — встревожился Калякин.       — Да, — кивнул селянин, но было видно, что он не хочет отвечать и коротким утверждением отмахивается от него, просит не расспрашивать. Пришлось отстать.       На кухне возник Андрей. Гипс на его руке был довольно грязным. Вот его-то глаза горели.       — Ну, идёте? Я ничего не сказал мамке. Только сказал, что у нас сюрприз для неё.       Егор опять только кивнул, обозначая, что брат сделал всё правильно, после, коснувшись его плеча, проследовал через тёмную прихожую в зал, которому также не хватало естественного освещения, и зашёл в спаленку. Кирилл, придерживая штору, чтобы не оторвать, повис у стены с правой стороны дверного проёма, Андрей — с левой. Галина лежала, накрытая простынкой в голубой цветочек, у неё ничего не менялось, за исключением ночных рубашек и постельного белья. В ранних сумерках её лицо казалось серым, восковым.       — Уже пришли? — спросила она. Уголки губ приподнялись в попытке улыбки. — Кирюша, твои родители уехали?       — Да, уехали, — отозвался он. — Пусть едут.       — У тебя замечательная мама.       — Это ты, мам Галь, её просто не знаешь, — поморщился Кирилл, однако параллельно диалогу он недоумевал, почему Егор молчит и сидит на деревянном стуле, будто на электрическом. Может быть, просто не приучен перебивать старших? Так или не так, но Кирилл поостерёгся лезть впереди паровоза. А вот младший пацан не был так тактичен и щепетилен, как Егор, его, похоже, ничего не волновало, и он изнывал от нетерпения сообщить, наконец, об исполнении мечты, которую старший брат лелеял последние несколько лет.       — Мам, мы за другим пришли! — недовольно выкрикнул он, хотя недовольство скорее касалось Егора. — Помнишь о сюрпризе, что я говорил?       — Помню. Что за сюрприз?       Кирилл увидел, как Рахманов сжался, как в его глазах промелькнул ужас, а кадык нервно дёрнулся. Кирилл ничего не понимал! Застыл в недоумении, прирос к тонкой фанерной перегородке. Егор, тем не менее, взял мать за руку и заговорил вполне жизнерадостным тоном, хоть предложения выстраивались медленно, с длинными паузами, практически как у самой Галины.       — Мам, родители Кирилла дают денег на операцию. Оплатят твоё лечение за границей.       — Лечение? — Галина не выказала ни малейшей радости, наоборот, устало вздохнула. — Егорушка, ты опять?       Теперь Кириллу стала понятна причина: мама Галя была против! Вот этого он никак не ожидал.       — Мам, тебе надо лечиться, — терпеливо продолжил Егор. — Ты сможешь снова двигаться, нормально жить. Надо только сделать операцию.       — Нет, Егорушка, нет. Время прошло… потеряно. Я не хочу…       — Мы попытаемся, мам. Попробуем. Хуже ведь не будет. Я уверен, что будет лучше.       — Но это дорого стоит! — Галина разволновалась, её глаза метались.       — Нам обещают оплату.       — Да, — подтвердил Кирилл и откашлялся, потому что голос из-за переживаний сел. Егор удостоил его благодарным взглядом.       — Это долго, — нашла новый аргумент Галина.       — Да, долго, — не отрицал Егор. — Через три дня надо лечь в областную больницу, где…       — Уже через три? — Галина запаниковала, но выражалось это только движением глаз и интонациями. Голова же безжизненно лежала на подушке.       — Да, через три. — Старший сын был само терпение и выдержка, гладил по нечувствительной руке. — Родители Кирилла договорились об обследовании. В больнице проведут анализы и подготовят документы…       — Нет, я не хочу! Не хочу… Больницы! Операция! Я… я… боюсь!       — Я буду с тобой.       — А дом? Андрюша? — Галина искала всё новые и новые доводы и отговорки. — Это долго! Если впустую? Мне поздно лечиться. Отдайте меня в богадельню и живите спокойно. Я не хочу. Мне страшно. За границу на самолёте… Как меня в него?.. Нет, я… я не хочу.       Кирилл кожей чувствовал её страх и отчаяние. От её слабого, но отчаянного голоса у него на руках волоски встали дыбом. Мурашки перекинулись и на спину. Он не думал, что встретит сопротивление со стороны мамы Гали, считал, она мечтает выздороветь. Наверное, на её месте он бы тоже боялся — месяцы больниц, врачей, уколов, капельниц, наркоз, операция, муторная восстанавливающая терапия для атрофированных мышц. Притом в чужой стране и в режиме жёсткой экономии чужих денег, страшась лишиться финансирования.       — Мы справимся, мам, — сказал всегда берущий на себя ответственность Егор. — Мы сейчас ведь справляемся? За нас не беспокойся, думай о себе, — нажал он в последней фразе и повернулся к Андрею и Кириллу, призывая их на помощь. Андрей словно ждал этой молчаливой команды, шустро пролез между сидящим братом и комодом с медицинскими склянками и втиснулся на коленях возле кровати, что позволяло его худенькое мальчишечье тельце. Принялся целовать впалые щёки, нос и лоб, приговаривая:       — Мамочка, ну, пожалуйста! Соглашайся! Мы с Егоркой так хотим, чтобы ты выздоровела! Мы тебя очень любим! Мы с Егоркой всегда такое желание на Новый год загадывали! И я на свой день рождения, когда свечи задувал!       Егор опустил голову, глядел в никуда и безотчётно трогал себя за пальцы, сжимал и разжимал их. Винил себя, что не может дать брату достойного, счастливого детства, что жизнь у них не сложилась? Или ненавидел Мишаню за это? У Кирилла в сердце впивались иглы, когда видел любимого таким, думающим о себе приниженно, ведь он и мама Галя дали Андрею настоящую семью, ибо родство, близость, понимание не сравнятся ни с какими мопедами, роликами и айфонами. Кирилл не в силах был изменить их прошлого, но всеми силами хотел изменить будущее. Деньгами тех людей, которые ставят банкноты превыше чувств.       — Мам, ну, соглашайся! Пожалуйста! Мы тебя поддержим. Все, и Кир тоже! Ты же у нас одна-единственная, самая любимая, ни в какую богадельню мы тебя никогда не сдадим! Ты нам нужна! Мы тебя любим очень-очень!       Кирилл думал, что мальчик заплачет, уж слишком трогательно он тараторил и нежно обнимал неподвижную мать, да и у него самого от таких слов ком подошёл к горлу, но всё же он ошибся. Андрей держался как мужчина, своим уверенным видом вселяя надежду на лучшее в сомневающуюся женщину, что, несомненно, было школой вечно уравновешенного, сильного духом Егора. Калякин гордился своим парнем и ещё больше влюблялся в него, с каждой секундой.       — Ты ещё маленький, Андрейка, — ответила ему Галина, её взгляд потеплел. — Ты многого не понимаешь, но Егор-то должен понимать…       — Я понимаю, что появилась возможность тебя вылечить, — сообщил Егор с таким нажимом, что с его характером это было равносильно понятию «огрызнуться» или «нахамить». — Ты не можешь отказаться. Родители Кирилла сделали нам огромный подарок, мы не можем упустить такой шанс!       — Так, стойте! — вмешался Кирилл, пока разговор не привёл к первой ссоре матери с сыном. Он тоже протиснулся в спаленку и встал позади сидевшего на стуле Егора, наклонился и обвил его шею руками. — Конечно, она согласится. А если не согласится, нам какая разница, а, Егор? — он старался улыбаться, чтобы не выглядело очень грубым. — Она ведь не может сопротивляться, да, мам Галь? Погрузим её в самолёт и отправим в Германию или Израиль, или где там лечат. А когда выйдет из клиники на своих ногах, пусть нам претензии предъявляет. Пусть даже отлупит, я лично не в обиде буду. А ты, Егор?       Рахманов помотал головой.       — Замечательно! Значит, так и сделаем! — продолжил, посмеиваясь, Кирилл. — Мам Галь, ну… ну, не ругайся на меня за эти деньги. Я ж к тебе тоже привязался! Помнишь, я говорил, что хочу обнять тебя? Вернее, чтобы ты обняла меня? Егор с Андрюхой тоже хотят, чтобы ты обняла их. Ну и давай сделай это для нас!       Галина молчала, глаза заблестели — от слёз или от смеха над его иронией? Кирилла устраивало и то, и другое, он чувствовал близкую победу. Егор положил ладонь ему на обнимающее предплечье, одобрял лёгкими нажатиями.       — Мам Галь, ты же сама хотела, чтобы Егор восстановился в институте… Вылечишься, и он восстановится. Егор, обещаешь?       — Обещаю.       — Вот видишь, будет у тебя сын-прокурор. И Андрей потом в институт поступит.       — Поступлю, — радостно поддакнул пацан. — Только на инженера.       — Вот! — протянул Кирилл. — Красота! Ну и я как-нибудь доучусь. Так что нет резона лежать здесь колодой. Помучают тебя врачи… Ну сколько? Полгода? Год? Короче, я не спец в таких вещах, но всё равно ведь жизнь наладится. Соглашайся, не вынуждай нас лечить тебя силой.       Никто, кроме него, не улыбался. Разве только Андрей, двенадцатилетний ребёнок, воспринимал ситуацию не так напряжённо, как взрослые. Все смотрели на маму Галю, слово было за ней. Она думала минуты две или больше — томительное время, и, чтобы скоротать ожидание, Кирилл крепче сжимал шею и плечи Егора, чуть покачивался — успокаивал его и успокаивался сам. В комнате уже повис густой полумрак. В тишине тикали часы, и жужжала попавшая в паутину нерасторопная дурная муха.       — Я попробую, — ответила Галина, и все выдохнули. — Но обещай, Егорушка, если что-нибудь сорвётся в этот раз, ты больше не заведёшь разговора о моём лечении.       — Ладно. — Он явно соврал. Однако Кирилл не заострил на этом внимания, он знал, что ничего не сорвётся, по крайней мере, с деньгами, и чем яростнее он будет любить Егора, тем большую сумму не пожалеют господа Калякины.       Андрей обнял мать, начал фантазировать, что они будут делать, когда её выпишут из иностранной больницы, куда поедут, как отпразднуют. Егор был менее эмоционален. Он задрал голову, кинул на нависающего над ним Кирилла извиняющийся взгляд и, убрав его руки, буркнул, что не все дела ещё закончены. Напомнив брату привести корову, Рахманов-старший шевельнул желваками, бросил на Кирилла ещё один стушёванный взгляд и вышел прочь, только штора колыхнулась.       — Я помогу, — крикнул ему Калякин и выскочил за ним.       В зале к этому времени стало совсем сумрачно, в прихожей — темно. Егор не включил свет, а направился прямиком на улицу. Там было достаточно светло, не так душно, как в доме, на небо с севера наползали грязно-синие облака.       — Будет дождь, — глядя на них, сделал вывод Егор. — Картошку надо… — Он не договорил, посмотрел на Кирилла. Кириллу не нравились все эти непонятные взгляды, от них становилось тревожно, он не понимал, чем они обоснованы. Хотя последним взглядом Егор извинялся, что заставляет… впрочем, нет — просит поработать, и сообщал, что поймёт отказ. Кириллу на самом деле не очень хотелось снова таскать тачку с тяжеленными мешками, пусть их осталось на семь-девять ходок, он устал физически и ещё больше морально. Искрящаяся в голове эйфория гнала веселиться, праздновать, вести бесконечные разговоры, мечтать и заниматься сексом, а никак не работать. Задолбавший внутренний голос напевал, что надо убедить трудягу-селянина, что дождя не будет, а с картошкой закончат завтра. Но Кирилл ничего подобного говорить не собирался, пнул себя тем, что планировал и впредь проявлять сознательность, брать пример с ответственного любимого парня. К тому же Егор ещё в обед беспокоился, что картошка пролежала на жаре слишком долго и может стать мягкой или позеленеть, а позеленевшие клубни ядовиты и непригодны в пищу даже скоту, а значит, их труд пропадёт даром. Последнее, правда, Кирилл додумал сам, хотя Егор подразумевал всего лишь, что продовольственные запасы сократятся.       — Конечно, сейчас всё перетащим, — беззаботно ответил Калякин, соглашаясь сделать что угодно, лишь бы Егор перестал себя странно вести и стал прежним. Рахманов должен от счастья скакать, а он зажимается пуще обычного. Дамокловым мечом над Кириллом ещё висела необходимость признаться Егору о походе к Мишане и его завтрашнем визите. Хоть в петлю лезь.       — Тогда пойдём? — спросил Егор. — А уголь сегодня не будем.       — Пойдём, — приподнял уголки губ Кирилл, поражаясь, какой же всё-таки ему достался парень - рассудительный и хозяйственный. Протянул ему ладонь, и, взявшись за руки, они пошли поднимать поваленную тачку и закидывать в неё недовезённые до сарая мешки.       За тяжёлой рутинной работой разговаривать было некогда, делали всё молча и быстро: подставляли пустую тачку, взявшись за хвостик и нижние углы, закидывали три мешка, высунув язык, тянули поклажу, сгружали и высыпали картошку в огороженное досками пространство, снова возвращались на огород. Постепенно темнело, в окаймляющих огород зарослях начали пронзительно свистеть птицы, проснулись и завели свои трели сверчки. Гора картошки выросла до самого потолка, который, правда, был не так высок.       Кирилл размышлял о сегодняшнем дне — так много всего произошло, перевернуло привычный уклад. Он проспал, но это ерунда. Потом они ездили в город, что, впрочем, обычно. Потом перевозили картошку, что необычно, однако случается каждый год, просто он сам участвовал в этом первый раз. А вот затем приехали церберы, но миссию выполнили вроде как хорошую. Их злой умысел к доброму делу не относится, но никто не пострадает от него. Скоро всё завертится, как бельё в стиральной машинке… Нет, сравнение ужасное. Как карусель, весёлая детская карусель с яркими ярмарочными огнями. Через три дня маме Гале отправляться в больницу, на чём? Не на мотоцикле же и не на автобусе. Блять, даже машины нет, но есть время за ней съездить. Может быть, как-нибудь получится Галину на заднем сиденье уместить. Или переднее разложить и на нём? А в больнице кто будет за ней ухаживать, Егор? Ему кровать дадут, кормить будут? Боже, да какая там больничная еда — помои! А Андрей здесь останется? Один? Тут же дел невпроворот, а ему ещё гипс не сняли! Молоко кто продавать будет? А корову доить? Не исключено, что Андрюха умеет, но одной рукой всё равно неудобно, да он совсем ещё ребёнок.       А сам он где будет — уедет с Егором или останется помогать? Без Егора в деревне сидеть Кириллу, естественно, не хотелось, но уехать, бросить его обожаемого мелкого брата один на один с ситуацией, не значит ли это… не предать, конечно, а показать себя легкомысленным, ненадёжным? Хотя и предать — тоже.       А после больницы, когда Рахмановы поедут за границу? Как доставить за тысячи километров на самолёте парализованного человека? Кирилл, сколько ни летал, с таким не сталкивался. Он и не подозревал, сколько трудностей на самом деле подстерегает прикованных к постели людей, помимо отсутствия здоровья и бедности. Какой там самолёт, если до соседнего города добраться — огромная проблема?! Калякин был уверен, что и в домах для престарелых и инвалидов всё через жопу.       Голова пухла от мыслей, и, не выдержав, Кирилл бросил думать. Наверняка Егор обо всём подумал или подумает, найдёт выход, ведь у него есть опыт, он лучше знает, какой сервис действует для парализованных, и думать у него получается, несомненно, лучше.       Закончили, когда на горизонте догорала последняя полоска света, а тучи заволокли почти половину неба. Дохнуло освежающей прохладой. Нагулявшаяся корова мычала в хлеву, просила дойки. Куры, почуяв вечер, самостоятельно расселись по насестам, особенно неугомонных поросят пришлось, шлёпая по навозу, загонять в закут. Егор, умывшись, стандартно взял на себя бурёнку, Кириллу снова достались хрюшки. Он уже привык к ним, не шугался от каждого их внезапного взвизга, не зажимал нос от запаха навоза. Просто устал до чёртиков и хотел помыться. Весь исчесался от пыли и пота. А ещё занозой и в голове, и в груди сидела необходимость рассказать про Мишаню: время шло, и завтрашний день приближался. Скрыть было нельзя, потому что правда неизбежно всплывёт наружу. Если Мишаня приедет, а Егор не будет к этому морально подготовлен, какой удар для парня получится?! Удар в спину — вот какой! От любимого человека!       Кирилл набирался смелости и искал подходящие слова, смягчающие его вину. Сходив в туалет, чтобы волнение в мочевом пузыре не мешало вести разговор, он решился, хотя нужных фраз так толком и не сочинил.       Во внутреннем дворике над хлевом горела лампочка, мотыльки со звоном бились о её стекло и, обжегшись, падали на землю. Возня в закутах стихла, лишь иногда вскрикивал петух. Егор гремел ведром у верстака, заканчивал переливать молоко в банки, периодически взмахом руки отгонял мошкару. Кирилл, стоя у него за спиной, следил за движением выпирающих из-под футболки лопаток и дождался, пока он отставит ведро на самодельную скамеечку.       — Егор, я… — начал, запинаясь, Калякин, куснул губу. — Я совершил… Блять! Да что ж такое?! Я совершил невъебическую тупость… ебанатство. — Из-за нервозности он вновь перешёл на мат, так было легче изъясняться. — Хуй его ведает, что меня дёрнуло… Я, короче, долбоёб. Но я хотел, как лучше, а получилось… Ну, как всегда, в общем, получилось. Отстой, короче. И я теперь не знаю, как тебе признаться в этом пиздеце.       Егор забыл про банки и повернулся. Слушал с предчувствием очередного расхлёбывания каши и разочарования. Он был прав, конечно.       — Всё к лучшему потом получилось, — заламывая руки, продолжил Кирилл. — Деньги на операцию из-за этого дали, из-за моей долбоёбской выходки. Но ты должен знать. Можешь меня не прощать. В рожу двинуть, пиздануть ведром… Я конченый дегенерат, дерьмо…       — Говори, — глухим голосом вымолвил Егор. Он побледнел и опёрся на верстак.       — Я ходил в администрацию на приём к твоему отцу, к долбанутому Мишане Мамонову, чтоб его!.. — Кирилл опустил голову, чтобы не видеть лицо Егора. Было стыдно и омерзительно от себя. — Короче, я наговорил ему всякой хуйни. Вообще всякой. Про алименты, про колдовство. Потом ещё домой к нему пошёл и детям его — от Ирины — хуйни наговорил. И фамилией своей ёбаной, как флагом, махал, вот Мишаня, блять, моему отцу и настучал. Отец мне пизды вломил, под замок посадил, а я через окно сбежал, и к тебе. Это Мишаня половину денег даёт…       Кирилл осмелился поднять глаза. Егор на него не смотрел, взгляд был направлен в одну точку где-то возле порожка туалета. В лице не было ни кровинки. В тусклом свете облепленного мотыльками фонаря оно приобрело цвет парафиновой свечи и было таким же застывшим.       Кирилл продолжил оправдываться, хотя предпочёл бы выслушать о себе всю правду, какой он дебил и тупоголовый ебанат. Молчание Егора ввергало его в отчаяние, за ним чудился последующий бойкот и разрыв.       — Блять, ну как объяснить?.. Это же хорошо, что он денег даёт? Хоть сколько с него бабла срубить! То есть… Ну, прости, Егор!.. Я помню, что ты просил не упоминать его, но так вышло! К лучшему! Мама Галя будет здорова, операцию сделают в лучшей клинике! Без него бы мой отец всю сумму зажал, это они, когда меня обсуждали, договорились, чтобы!.. Ну, чтобы помочь! Откупиться! Да, Мишаня требует взамен от тебя отказаться от делёжки наследства. Мудак он ещё тот! Егор, ну, подумай сам! Главное, что деньги будут в кармане! Подумаешь, Мишаня! Деньги не пахнут!       Егор отвернулся к верстаку и стал закрывать капроновыми крышками те банки, которые не успел закрыть до разговора. Хотя какой, к чёрту, разговор — сплошной монолог! Кирилл смотрел, как методично, заторможенно Егор надевает крышки на горлышки банок, перепроверяет, хорошо ли прилегают, и хотел убить сам себя. Знать, что человек, которого любишь больше жизни, сейчас испытывает нестерпимую боль и не в состоянии снять её, а наоборот, следующим своим словом причинить ему ещё большие муки.       — Егор… Мишаня завтра приедет сюда.       Рахманов дёрнулся, обернулся, посмотрел в глаза. Разгневанно. Но не проронил ни звука.       — Не знаю, зачем, — со вздохом признался Кирилл, потёр лицо ладонями, повертел головой в поисках опоры и так и остался стоять столбом. — Мне отец сказал, что это его условие. Егор, ты выдержишь! Перетерпи эту мразь! Долго он всё равно тут не задержится. Полчаса от силы. Посмотрит и свалит. Ради матери перетерпи! Я буду с тобой, я ему ебало разобью, если что-нибудь вякнет! Перетерпи, а потом ты выучишься на прокурора и закроешь его лет на двадцать! Ищи только хорошее! Мне самому муторно! Я долбоёб, но всё же к лучшему обернулось! Что тебе стоит перетерпеть? Ради мамки же… Ты же мечтал…       Плечо Егора неожиданно дрогнуло.       — Я… перетерплю, — не оборачиваясь, сказал он тихо, но твёрдо, и было ясно, что внутри его снедают совсем другие чувства, что ровный тон возможен только из-за огромной силы воли. Потом Егор поднял полную трёхлитровую банку и как-то бочком, не поднимая головы, скользнул мимо него в темноту переднего двора. Хлопнула калитка, загремела собачья цепь.       Вот и всё, приехали. Чего и следовало ожидать.       Кирилл в досаде повёл шеей, сжал челюсти, всей пятернёй откинул волосы. Затем всё-таки не выдержал и саданул ногой по деревянной скамеечке. Она качнулась и завалилась. Эмалированное ведро упало, загремело металлической ручкой. Остатки молока струйкой вылились на землю и растеклись невпитывающейся лужицей. Стало легче. И совестно. Скрывая следы преступления, Калякин поднял скамейку, поставил на неё ведро, лужицу затёр подошвой шлёпанца. Взял с верстака две двухлитровые банки и понёс в холодильник.       В чуланчике горел свет, но вместо Егора там хозяйничал Андрей, сидел на корточках и что-то двигал на полках. Отодвинулся, давая сгрузить ношу.       — Егор сказал, чтобы ты шёл купаться, — приветливо сообщил пацан, видимо, ничего не подозревая о размолвке.       — А он? — оцепенел Кирилл, замерев с рукой в холодильнике, которой только что засовывал банку ближе к задней стенке. Холодный пот выступил на лбу совершенно не из-за низких температур агрегата, просто до этого дня они всегда ходили с Егором в душ вместе.       — А он ужин готовит. Я начал, но там две руки нужны, а у меня только одна.       — Я его подожду, — сказал Кирилл, выпрямляясь.       — Ну, как хочешь, — пожал плечами Андрей. — Только Егор сказал тебе идти сейчас.       Из чулана Кирилл направился на кухню. Но как только переступил порог прихожей и заметил Рахманова через дверной проём, передумал: Егор поднял голову от разделочной доски, наткнулся на него взглядом и сразу опустил удивительные чёрные глаза, продолжил шинковать огурцы. Ясно, не хочет разговаривать и видеть. Ничего, это понятно, это пройдёт. Наверно. Не надо сейчас лезть ему в душу.       Кирилл отступил на веранду и пошёл в деревенский душ, надеясь, что самостоятельно разберётся, как включить тёплую воду.       Он мылся недолго, но долго стоял потом босыми ногами на влажном полу. Боролся с унынием. Прикидывал варианты возвращения Егору нормального настроения. Ругался с внутренним голосом, который ворчал, что последнее время только и приходится делать, что оправдываться перед Егором, а он вовсе не важный гусь, а деревенский пидор, и вообще это он должен в ножки кланяться и зад беспрекословно подставлять за то, что для него деньги нашли, а этот петух сельский даже не радуется, может, он и не хочет, чтобы мать выздоравливала, удобно же пенсию её получать, не учиться и не работать, а только байки плести и лапшу на уши вешать.       Кирилл прислушивался. За тонкой стенкой летнего душа стояла привычная тишина. Сверчки стрекотали, кричали сычи, даже, кажется, в отдалении куковала кукушка, но человеческого присутствия уши не улавливали. У соседей лаяли собаки, Найда же была похожа на своих хозяев, такая же безобидная и бессловесная.       Кирилл перестал залипать и ускорился. Вытерся, подсушил волосы, обмотался полотенцем, потому что чистой одежды не взял, а про брошенную под лавку грязную теперь даже подумать без содрогания не мог.       Во дворе было действительно пусто, жёлтыми прямоугольниками выделялись зашторенные окна, на веранде свет не горел. Быстрыми перебежками, спасаясь от комаров, Кирилл вбежал в помещение. Сунулся на кухню, но там никого не было, на обеденном столе стояли три чистых тарелки, миска с салатом, буханка с нарезанной половинкой.       Андрей лежал на диване в зале, смотрел в телевизор и телефон одновременно. Не всматриваясь в экран, Калякин юркнул в их спаленку к шифоньеру, покопался на полке. Вещей было мало, и все мятые. Перед сном вообще не имело смысла одеваться по полной форме, но он всё же надел трусы, шорты и футболку, чтобы не нарываться на лишний негатив.       Кирилл вернулся в зал и сел в кресло. Ноги и позвоночник благодарно застонали и расслабились, глаза уставились в телевизор, мозг стал внимать игре актёров, осмысливать картинки. Желудок запросил еды.       — Прикольный фильм, — сообщил Андрей. — А где Егор?       — Егор? А он разве не?.. — Кирилл озадаченно сдвинул брови и перевёл взгляд на вторую спальню. Дверной проём закрывала штора, и он решил, что раз Егора нет нигде, то он занимается с мамой Галей — переодевает, обтирает, намазывает кремами или что ещё делает без посторонних глаз. Однако из комнаты, Калякин только сейчас обратил внимание, не доносилось ни звука, и лампа под потолком не горела. Блять, обрадовался, что усадил зад, и не заметил!       — Он сказал, что купаться пойдёт, — доложил Андрей. — Он разве не приходил? А то я уже есть хочу.       — Так иди ешь, раз хочешь. — Кирилл, встревожившись, встал, икры загудели.       — Не, мы с Егором всегда вместе едим вечером. У нас традиция.       — Тогда жди, сейчас поищу его, — проронил Кирилл и понёсся во двор.       Впопыхах едва не надел шлёпки на разные ноги, а свет на веранде включить точно забыл. Кинулся сразу к душу, хотя видел, что маленькое окошечко над дверью тёмное, но всё же заглянул туда и, разочарованный, отошёл прочь. Постоял на середине двора, посмотрел на затянутое облаками небо, в узких прорехах которого сияли далёкие звёзды. Стараясь не шуметь, вышел на улицу, дотопал до дороги, гадая, не к банкирше ли отправился безотказный мальчик? Силуэт Ларискиного «Мокко» вырисовывался на фоне забора, на втором этаже коттеджа светилось окно.       Вздохнув от ревности, Кирилл пошёл назад, снова постоял во дворе, прислушиваясь. Решил дойти до огорода, проверить, мало ли какие дела потребовалось доделать Егору до сна? Во внутреннем дворе он что-то услышал, но не смог распознать, откуда именно, кто издал и что это вообще был за звук, тем более он прекратился и больше не повторялся.       Кирилл безрезультатно облазил огород, потом двор с печуркой для варки скоту, но Егора не нашёл и стал склоняться к прежней версии, что тот батрачит у Лариски, возобновляет потерянную статью доходов. Он решил проверить последнее место, участочек за домом с мангалом, где они клеили колёса, а потом идти домой.       Поглощённый гаданием, взял Егор с собой телефон или не взял, и будет ли правильным ему звонить, выяснять, где он, Кирилл вздрогнул, увидев нечто… Занятый мыслями мозг, уже настроившийся, что и здесь никого не встретит, принял замеченное тёмное, шевелящееся пятно за опасность. Но это был Егор. Он сидел на траве возле стола, подтянув ноги к груди, обнимая колени руками, положив на них голову, лицо скрывали ещё и густые, рассыпавшиеся водопадом волосы. В эту часть усадьбы не прорубили ни одного окна, однако зрение Кирилла адаптировалось к темноте, и, сообразив, кто перед ним, он теперь мог разглядеть Егора в деталях. Только не понимал, что он делает здесь в такой позе и зачем прячется.       Через мгновение понял: Егор всхлипнул, оторвал от коленей голову и вытер щёку, глаза и нос характерным движением!       Не замечал, что за ним наблюдают. Снова уронил голову, плечи его подрагивали.       Кирилл открыл рот в немом удивлении, а спустя секунду бросился к нему.       — Егор!       Крик огласил сонные окрестности, Егор вскинул голову, всматриваясь. Кирилл завалился на колени, схватил его ладони, но Рахманов тут же отдёрнул их, отвернулся, отполз. Однако Кирилл успел ощутить, какие влажные у него ладони, да и щёки блестели от стекающих крупных слёз, а веки, нос и губы припухли.       — Блять! — закричал Калякин, молотя по травяной подстилке кулаками. — Из-за меня? Ты плачешь из-за меня? Ну, прости! Прости! Не надо! Я дурак! Дурак! Нет мне прощения! Ты ведь знал, какой я! Я долбоёб, безмозглая скотина! Я не умею думать! Егор, я не хотел тебе навредить! Я хотел справедливости! Ты заслуживаешь справедливости! Хочешь, ударь меня, чтобы дурь вытрясти! На, бей! Сильно бей! — Кирилл на коленях переместился лицом к Егору, взял его руку и ткнул себе в морду. Селянин выдернул руку из его пальцев и снова повернулся спиной. Такое игнорирование обожгло Кирилла с головы до пят. Он тоже опустился на траву, боком к спине Егора, положил локти на колени.       — Ты больше не любишь меня? — спросил он намного тише. Ответа не последовало, Егор только шмыгнул носом и утёр лицо. — Значит, не любишь. Я и сам себя уже не люблю. Полез к твоему отцу, хотя ты меня просил… Да ещё он сюда приедет… Ладно, я тебя понимаю. Но я не со зла, честно. Я не знал, что так выйдет. Мишаня меня выгнал, а про деньги они только сегодня утром договорились. Я люблю тебя, но от меня одни проблемы. Не надо плакать из-за меня, я этого недостоин.       Кирилл сорвал травинку, сунул в рот. На душе было погано. Егор сзади вытирался, но слёзы, видимо, текли и текли. Странно было наблюдать его расклеившимся, слабым, он же всегда являлся эталоном сильного мужчины, выдержанного, стойкого.       — Кир… — произнёс Егор и замолчал, опять отвернулся. Калякин уже изучил его, знал, что он так собирается с мыслями для длинной речи, не торопил, считал кукование кукушки. На голые ноги и другие части тела покушались комары, задница отсохла сидеть на твёрдой земле, голод подступал всё ближе, но он сидел и терпеливо ждал.       — Кир, — наконец вымолвил Егор и повернулся, они оказались бок о бок, — это не из-за тебя. И не из-за… отца. Мне… я… я просто… разуверился, что это когда-то произойдёт… Я про операцию. Я… Я вытерплю всё, Кир: отца, больницы, перелёты, косые взгляды, пересуды… Я тоже боюсь, но я вытерплю. Я больше боялся, что мамка не согласится.       — Она согласилась.       — Да, спасибо тебе. — Егор немного помолчал. — А ещё больше я боялся, что никогда не соберу денег или что будет уже поздно. Спасибо тебе и за это.       — Я ничего не сделал.       — Сделал, Кир. Очень многое. Чего не сделал я. Я сам давно мог пойти к отцу и потребовать помощи, но моя гордость…       — Брось, он бы тебя даже слушать не стал. Не обижайся, Егор, но у тебя не тот характер, чтобы требовать. Прокурором ты, наверно, будешь хорошим, но сейчас перед Мишаней ты бесправен. Он и меня с моей наглостью в два счёта выставил, а испугался только того, что я депутатский сынок. Хотя и мой папаша вовсе не на моей стороне. Просто у него свой интерес есть. Забудь об этом, я знаю, что ты справишься.       — Всё равно спасибо тебе. Если бы не ты… Я поверить не могу, что операция станет реальностью.       — Должна стать, — пообещал Кирилл и сразу заговорил хитрым тоном: — Значит, я теперь не позор нашего поколения?       Егор издал смешок, веселея на глазах:       — Хватит тебе! Ты уже давно не позор нашего поколения!       — Ах вот как! Признаёшь это? — Кирилл вскочил перед ним на колени и неловко в такой неуклюжей позе обнял. От волос и одежды пахло коровником, и это был запах настоящего мужчины, несущего ответственность за свою семью.       — Признаю. Ты как два разных человека. Будто и не ты в самом начале в нашу деревню приехал… А тебя я… люблю.       — Я тоже тебя люблю… обожаю! — Кирилл обнял его лицо ладонями и заглянул в глаза, а через мгновение, пока они не затянули в свой колдовской омут, прикрыл веки и приник к губам. Целовал долго и страстно, упиваясь солёным от высохших слёз вкусом. Правая рука тем временем пролезла под резинку трусов и трико и ласкала налившийся член. Кирилл хотел его. Радовался, что взаимопонимание снова возобладало, а странности нашли объяснение. Егор всего лишь боялся поверить в своё везение. Ходил с хмурой миной, избегал разговоров лишь потому, что боялся заплакать от счастья при всех. Дурачок, сдерживался, не хотел показать свою слабость. Спрятался в темноте и только тогда дал волю чувствам. Дурачок. Эти слёзы благородны, никто бы не стал за них презирать.       Егор неосознанно поддавался ласкам. Тело трепетало, бёдра двигались навстречу руке. Кирилл распалялся. Сдвинув резинку трусов Рахманова вниз, оторвавшись от губ, он наклонился, чуть отполз и взял головку в рот. На вкус она тоже была солоноватая.       — Не надо, Кир! — Ладонь Егора упёрлась ему в плечо, попыталась отодвинуть.       — Почему? — поднял голову Калякин. — Ночь, нас не увидят.       — Нет… это я должен делать тебе… Ты для меня столько всего сделал, я должен тебя благодарить… — Красивые губы Егора потемнели и набухли от поцелуев, он говорил с придыханием от блуждающей в теле неги, грудь высоко вздымалась, а торчащий из штанов член был толст и соблазнителен… Кирилл успокаивающе прищурился, качнул головой:       — Не-а, ошибаешься. Ты просто не представляешь, как я буду благодарен тебе, если ты дашь пососать свой член.       — Но… я ещё не мылся.       — Да мне пофиг вообще. Расслабься и дай мне сделать это. У тебя сегодня стресс, на практике проверено, что минет поможет. Всё, расслабься. Только скажи, когда кончать будешь: получать сперму я ещё как-то не готов. — И Кирилл снова наклонился, заглотил член до середины, задвигал языком. Егор с судорожным стоном удовольствия шире расставил колени, откинулся назад, опершись на руки, закрыл глаза. Ему нравилось, потому что член время от времени входил в рот глубже, чем Кирилл сам принимал. Головка скользила по языку, толкалась в щеку. Кирилл обсасывал и облизывал её, как умел. Ему было наплевать - мытый орган или нет, на все остальные условности, колющую колени траву, чешущиеся укусы комаров. Он балдел от того, как рот наполнялся слюной, как скользил кончик языка по гладкой влажной коже головки, как собственный стояк тёрся о плотную ткань трусов и шорт. От тихих, едва различимых стонов, издаваемых его любимым.       — Сейчас кончу! — внезапно захрипел Егор и, оттолкнувшись пятками, отпрянул.       Кирилл едва успел раздвинуть челюсти, чтобы член выскочил изо рта, не задев за зубы. И с какой-то невиданной сноровкой обхватил ладонью влажный скользкий ствол, сжал, задвигал по нему, доводя до сладостного пика. Егор замычал сквозь сжатые губы, голова запрокинулась назад, волосы повисли водопадом. Тело чуть вздрогнуло, бёдра взметнулись вверх так, что головка прошла сквозь кулак, а крайняя плоть оттянулась к основанию.       Из уретры брызнула длинная струя семени, затем несколько маленьких и медленнее, потом ещё несколько капель. Кирилл смотрел на это и думал, что нет ничего прекраснее и сексуальнее. Наблюдать за своей эякуляцией совсем неинтересно, а вот когда спермой истекает твой любимый человек, которого ты только что довёл до оргазма, и она течёт по взбухшей головке, чувствительной, подрагивающей оттого, что только что была у тебя во рту — вот от этого сердце заходилось сладким томлением.       Егор откинулся на локти и шумно дышал. Потом отобрал у залюбовавшегося Кирилла свой член и обтёр краем футболки, заправил в штаны.       — Теперь я тебе, — скосил он глаза на выпрямившегося на коленях Калякина. Тот помотал головой, хотя ответного минета хотелось ужасно, член ещё и не думал падать.       — Нет, потом… лучше потом, когда всё закончится, я увезу тебя к себе и трахну по полной программе. Не возражаешь?       — Нет, — словно бросая вызов, улыбнулся Рахманов.       — Ох, Егор, как я тебя хочу! — Кирилл стремительно навис над ним и поцеловал страстно, но коротко, потираясь стояком об его тело. — Ну, всё, а то там нас Андрюха ждёт, ужинать не садится, — вспомнил он. Встал и подал селянину руку.       — Блин! — Егор тут же схватился за протянутую ладонь, вскочил с её помощью на ноги. — Совсем про него забыл! Надеюсь, он не пошёл нас искать?       — Хочешь спросить, не застукал ли он нас? Если и застукал… Ну, он большой уже, пусть учится.       Они быстрым шагом покидали своё убежище. Шли практически на ощупь: тьма, к которой привыкли глаза, в другой локации стала почему-то абсолютно непроницаемой. Возможно, потому что облака полностью затянули небо, поглотив дававшие хоть какой-то свет звёзды и серп месяца.       — Стресс я тебе снял? — спросил Кирилл с ехидством, когда Егор не прокомментировал предыдущее замечание.       — Да. Мне сейчас хорошо, — мягко улыбнулся Егор и провёл пальцами по его плечу. — Только не говори никому, что видел.       — Обижаешь!       — Ладно, иди домой, а я ополоснусь сначала.       Кирилл, однако, пошёл в душ вместе с ним: ладони и колени, на которых ползал по земле, надо было отмывать заново. Там они опять занялись петтингом, и Кирилл всё-таки получил свою порцию минета, в дом возвращался на ватных ногах.       Андрей отругал их за долгое отсутствие, смешливо косился, подозревая, чем оно вызвано. За ужином Егор рассказал ему о грядущем визите отца, и пацан притих, спросив лишь, как себя вести, а потом будто забыл про голод, потерял аппетит, сидел и возил ложкой гречку по тарелке. Как бы он сам ни относился к вычеркнувшему его из своей жизни, чуть не погубившему его папаше, но больше, конечно, беспокоился, как воспримет его появление брат, ведь Егор знать не хотел этого человека. Всё, связанное с ним, было табу в этом доме.       Кирилл помалкивал на эту тему, а Егор, к счастью, дав младшему брату краткую инструкцию, заговорил о делах, о планах на завтра: если не будет дождя, убрать с улицы уголь, который вечером на всякий случай укрыли полиэтиленом, а если будет — начать перебирать и опускать в погреб картошку. И, конечно же, позвонить врачу, узнать, что и как. Из-за Мишани обычный распорядок не ломали: приедет, значит, приедет, а не приедет — ещё лучше.       Но если с братом у Егора были полное взаимопонимание и солидарность в сложных вопросах, то сообщать матери медлил. Была половина одиннадцатого, он дал ей лекарства и выполнил остальные процедуры, которые делал два-три раза в день за закрытой шторкой, а потом всё же сказал. Шторка была уже отвешена, телевизор приглушен, а Андрей и Кирилл находились рядом, как и днём, когда рассказывали об обещанных на операцию деньгах.       Галина была огорошена, глаза заметались:       — Миша приедет? Один? Сюда придёт? Нет! Нет! Не хочу, чтобы он видел меня… такой!       Она впервые, наверно, не подумала о сыновьях, не спросила, каково им будет. Галина отреагировала, как любая женщина, кокетка, которой неприятно, чтобы симпатичный ей мужчина, бывший муж, а по сути не такой уж и бывший, раз документы о разводе были подделаны, видел её разбитой болезнью. Она до сих пор любила Мишаню, с сожалением понял Кирилл, простила его. Ох уж эта доброта! Ох уж эти женщины! Ох уж их потребность цепляться за мудаков!       — Мам, ты нормальная, — попытался успокоить её Егор. Он, как и прежде, сидел на стуле, и от его волос теперь пахло ромашкой, а от рук — вонючей мазью.       — Я постарела. Я калека. Я выгляжу ужасно. Как мумия. Нет, не хочу, чтобы он меня видел такой!       — Мам, он всё равно приедет, я не смогу его не пустить. Вернее, могу, но он тогда не даст денег.       — Не нужна мне операция, я не хочу её!       — А что если сделать так?.. — вмешался Кирилл, пока спор не пошёл по второму кругу. — Мам Галь, давай тебе макияж сделаем? Губы накрасим, пудрой набелим, румянами? Будешь как куколка!       Егор обернулся на него, как на дурака, но мама Галя согласилась, и тогда Егор посмотрел на него с признательностью. Выйдя на кухню, они стали обсуждать, где взять помаду и румяна, у Рахмановых такого, естественно, давно не водилось.       — Завтра в городе купим. Молоко ведь всё равно повезём? — спросил Кирилл. Он сидел задом на обеденном столе, поглаживал волосы стоявшего перед ним Рахманова.       — Ну да. — Егор отрешённо пялился в тёмное окно. — Давай там купим. Магазин косметики возле рынка есть.       — Хорошо. Хотя нет. Вдруг Мишаня с утра приедет, когда мы ещё не вернёмся? Надо сейчас найти.       — Где? — удивился Егор. — Доехать до города можно, но магазины закрыты.       — Капец, блять, — невесело усмехнулся Кирилл, его мозг напряжённо работал. — И баб поблизости знакомых нет… Блять! — заорал он, выпучив глаза. — Лариска! Она ведь баба!       Егор перестал смотреть в окно.       — Да, у неё много косметики.       — Вот я сейчас пойду и попрошу. — Кирилл отодвинул Егора и засобирался, похлопал себя по животу, по ягодицам, в смятении проверяя, одет ли. Да, одет.       — Лучше мне сходить, — предложил Егор.       — Ну уж нет, тебя я к ней ночью не пущу, — заявил Кирилл и выскочил из дома. Включил на веранде свет, чтобы на обратном пути был ориентир.       В коттедже на втором этаже светилось то же самое окно, что и два часа назад. Кирилл быстро преодолел расстояние до ворот усадьбы, один раз споткнулся о камень, заглянул внутрь «Опеля» и тронул калитку. Она оказалась открыта, чего и следовало ожидать в глухой деревне.       Всё вокруг было серым, как в поговорке про ночных кошек. Пройдя по дорожке, Кирилл поднялся по ступенькам к крыльцу, дёрнул за ручку, но дверь не поддалась. Выругавшись под нос, он забарабанил по ней то костяшками пальцев, то кулаком. Скоро зажёгся свет на первом этаже, вспыхнули и широкие окна веранды.       — Кто? — спросила Лариса из-за двери.       — Я!       — Кто — я? — Но одновременно с этим вопросом банкирша щёлкнула замком и распахнула дверь. Видела его из окон или нет, в любом случае она едва не отпрянула. — Ты?       — Что-то ты не слишком приветлива, — съязвил Кирилл, протискиваясь мимо неё. Конечно, его ночной визит выглядел странно. — Не бойся, я по делу. Не буду больше тебя насиловать.       — Я не боюсь, — выдала она и запахнула цветной халатик, из-под которого торчал зелёный атласный пеньюар. — Чего тебе?       — Мне срочно нужна косметика.       — Тебе? — Лариса вскинула брови и осмотрела его, будто примеряя макияж на его не слишком бритое личико.       — Дура! — сплюнул Кирилл. — Не мне, а для Галины! Для мамы Егора. Завтра надо её накрасить.       Лариса сбавила степень сердитости.       — Слышала, ей денег на операцию нашли. Липа сказала. Родителей твоих видела.       Кирилл впал в лёгкий ахуй: вот это деревня, блять, на одном конце срать сядешь, на другом уже знать будут! Как хоть такое происходит? Магия?       — Ну, допустим, — не стал распространяться он. — Так дашь косметику? Помаду, пудру, для глаз что-нибудь…       — Дам. Пойдём. — Лариса повела его в прихожую, где возле зеркала на полочке выстроились тюбики, коробочки, пузырёчки, поблескивали золотистыми ободками. Она быстро собрала ему несколько штук в косметичку, объясняя: — Это основа под макияж. Это тональный крем. Вот тушь для ресниц, помада. Неяркая, яркая ей не подойдёт. Карандаши для век, губ и для бровей. Щипчики брови оформить…       Кирилл молча созерцал, как все эти вещи исчезают в маленькой матерчатой сумочке, и у него голова шла кругом.       — Как сложно. Может, ты сама завтра её накрасишь? Часов в девять?       — Мне на работу к восьми, — стала отнекиваться она, кидая в сумочку ещё пузырьки. — Духи нужны?       — Ну и что, что на работу. Отпросись. Для дела ведь надо, помочь.       — Отпроситься? — Лариса резко потянула за молнию на косметичке, раздался протяжный «вжик». — Я, по-твоему, могу себе позволить запросто начальству позвонить? Ты знаешь, где моё начальство сидит? В Москве!       — Да по херу, где. А ещё заливала, что Егора любишь. Оно и видно. — Кирилл выхватил у неё косметичку. — И, кстати, могла бы и передо мной извиниться за то представление. Не удалось оно у тебя. Больше не пробуй нас разлучить.       Он развернулся и ушёл, довольный собой.       Дома, памятуя о дебильных дружках, закрыл калитку на засов. Свет в доме уже потушили, а он выключил его на веранде. Оставил косметичку на холодильнике, тихо прошёл в спальню и, наконец, лёг, вытянул ноги. Егор обнял его.       — Я всё добыл, — шёпотом доложил Кирилл. — Спи, не беспокойся ни о чём.       — Спокойной ночи, — зевнул Рахманов и отвернулся.       — Приятных снов, — пожелал Калякин. Он тоже устроился на бочок и закрыл глаза, наслаждаясь возможностью лежать, отдыхать. Завтра опять работать. А если ещё и Мишаня что учудит…       Он заснул.