Селянин

      Из больницы Кирилл уехал на такси — деньги у него были. Он приучал себя к экономии, однако заставить себя поехать на троллейбусе не мог, ну не для него был общественный транспорт с вечной толкучкой, злобными бабками и прочей шантрапой. Такси хоть и дороже, зато доставит до подъезда и не будет мозг ебать.       Пока ехали, Кирилл смотрел на город. Совершенно забыл суету, нагромождение каменных многоэтажных лабиринтов, проспекты и площади, нормальный асфальт, светофоры, рекламные щиты. Шум, гам, беготня, нервозность. А на улице лето, светит солнце, плывут облака, цветут красивые цветы на разбитых коммунальщиками клумбах — и ни одного улыбающегося лица. Все хмурые, озлобленные или пьяные, опустившиеся. Кирилл нутром ощутил разницу между крупным городом и крохотной деревней. Конечно, и в деревне особо не встретишь радостных людей, но те немногие, что живут в глубокой глубинке, хоть любят её искренне. Та же старая карга Олимпиада не рвётся к детям в городскую квартиру, живёт без воды, газа, главное, что на родимом клочке земли. А здесь все только и делают, что ругают власти, срутся друг с другом и мечтают свалить в Москву или за границу. В деревню надо ехать, там переосмысливать себя, обретать нормальность. Тогда ещё можно спасти этот мир.       Увлёкшись философией, Калякин и не заметил, как прибыл к родительскому дому. К одной комфортабельной ячейке в общем имуществе трехсот тридцати шести собственников. Да, были времена, когда он считал деревенских аборигенов психами и не понимал, зачем Егор похоронил себя в отстойной дыре.       — Двести пятнадцать, — сказал таксист.       — Чего? — не понял Кирилл, он ещё был полностью погружён в мысли, потом до него дошло, где он и что от него хотят. — А! Да, сейчас. — Он приподнял от сиденья зад, залез в карман джинсов и протянул три купюры по сто. Таксист, ворча, отсчитал сдачу мелочью, едва ли не рублями. Монеты оттянули карман. Не сказав ни слова на прощанье, Кирилл вылез из машины.       Осмотрелся, пока такси, скрепя рессорами, уезжало, задрал голову к своему окну на четвёртом этаже — последний раз из квартиры он выбирался как раз через него. Но никто из гуляющих во дворе не помнил его подвига во имя любви, не подбегал за автографами, вообще никто не обратил на его приезд внимания. Вот так вот в большом городе — живут в одном доме, а друг друга не знают. То ли дело деревня, где слухи распространяются со скоростью света!       Кирилл ностальгировал по деревне, но возвращаться туда в отсутствие Егора не хотел. Знал, что придётся, но не горел желанием.       Он вынул смартфон из кармана, посмотрел на время — одиннадцать часов почти. Надо идти. Кирилл ещё раз задрал голову к окну и пошёл к подъезду.       Поднимаясь в лифте, он понял, что ещё чуть-чуть и круто лопухнётся. Надо было бы сначала позвонить родакам, предупредить. Вдруг матери нет дома? Вдруг ключи от машины только у отца? Кстати, посмотреть, на месте ли машина, он тоже забыл. Совсем отвык, и мысли заняты только Егором.       На площадке Кирилл остановился. Кто-то шаркнул парой этажей выше, вызвал лифт. Внизу лязгнула чья-то дверь-сейф. У непосредственных соседей шумел пылесос. Как зовут этих соседей Кирилл не знал.       Выбросив всякую пошлость из головы, Кирилл повернул ручку двери родительской квартиры. Она не подалась. Тогда он нажал на кнопку звонка, услышал приглушённый «дин-дон». А потом шаги — лёгкие и мелкие. Значит, мать дома, хорошо. Через секунду она открыла дверь. Вся безупречная, до тошноты. Уставилась на него, затем за его спину, никого лишнего типа деревенского оборванца там не нашла и отодвинулась в сторону, приглашая.       — Кирилл… Ты задержался.       — В смысле? — он нога об ногу скинул кроссовки, которые стырил с полки в день побега. Теперь они заметно истрепались, запылились, что не преминула отметить мать.       — Я ждала тебя на час раньше, — сказала она, пропустив, однако, упрёки за кроссовки, направилась в гостиную. Кирилл пошёл за ней, вспоминая музейные интерьеры, тяжёлый помпезный стиль богатых домов. Квартира давила на него. Крикливые политиканы в телевизоре раздражали.       — Ждала? — рассеянно переспросил он.       — Хватит тупить! — мать уселась в кресло, взяла со столика журнал и положила себе на колени. — Сегодня среда. В среду инвалидку…       — Галину, мам. — Кирилл развалился на диване, головой на подлокотник, достал из-под задницы пульт и переключил бесящий канал.       — Инвалидку, — упрямо повторила мать, сделала нажим на слово, — кладут на обследование. За ней будет присматривать сын. Не будешь же ты сидеть в глуши без него? Ты поедешь за ним. Вот я тебя и ждала.       — А, — протянул Кирилл. Сел, как положено, убрал пульт. — Тогда дай мне ключи от машины и квартиры, я поеду туда.       — Прямо сейчас? — в голосе матери зазвучало недовольство.       — Да, сейчас. Хочу убраться перед приходом Егора, продуктов ему купить.       — Так, что это значит? — мать выпрямила спину, вытянула шею, будто жердь проглотила, уперла кулаки в мягкое сиденье кресла. Глянцевый журнал соскользнул с коленей и спланировал на пол.       — Ничего не значит. Егор будет жить в моей квартире. Что тут непонятного?       — Нет.       — Да.       Они скрестили взгляды. В гляделках мать всегда была как тяжёлая артиллерия, но в этот раз Кирилл чувствовал, что не имеет права на поражение. Он применил все свои упорство и беспринципность, с которыми задирал слабых и безвольных. Теперь направил их в благое русло, на сильного, но неправого противника. И удача пошла ему в руки.       — Кирилл, что скажут люди? — мать откинулась на спинку кресла, будто не заметила, что победа досталась сыночку. — Ты не можешь привести домой парня!       — Люди? — Калякин расхохотался. — Какие люди? Уже давно никто друг друга не знает! Я не знаю вообще, кто в том доме живёт!       — Они тебя знают! И отца! Отца все знают!       — Да мне похеру на отца! И на этих людей! Пошли все в жопу! — Кирилл встал. — Короче, давай ключи и не ссы… не бойся, то есть, я с Егором там жить не буду, я уеду к Андрюхе в деревню.       — Зачем? — В вопросе из одного слова сверкали миллионы молний.       — Помогать, конечно! Что я, пацана в одиночестве на хозяйстве оставлю?       — Ты с матерью, как с дурой, не говори!       Кирилл стиснул зубы, рыкнул. Как она его достала! Он перевёл дух, встряхнул волосами.       — Хорошо! Буду как с умной! Я не понимаю, что ты кипешуешь? Какая тебе разница, что Егор у меня поживёт? Я же у него живу! Ничего с квартирой не случится. В конце концов, это моя квартира. А вы с отцом потерпите малость. Вот уедет Егор за границу… Сами, короче, говорили…       — Ты про него забудешь раз и навсегда? — в лоб спросила мать.       Кирилл запнулся. Покачался с пятки на носок. Но пауза затягивалась, и его мысли становились очевидными даже при молчании. Но ответ пришёл сам собой:       — Ну, туда за ним точно не поеду.       Он прошёл по комнате, встал к окну в нескольких сантиметрах от дизайнерской шторы. По ту сторону стекла жарило солнце, ветер качал желтеющие листья берез и провода. В доме напротив по кирпичной кладке бежала трещина — может, она и не опасна.       Мать вот не задержалась со следующим изумительным вопросом:       — Тебе он ещё не надоел?       — Почему Егор мне должен надоесть? — Кирилл сунул руки в карманы и повернулся к ней лицом. — Я люблю его, разве я не говорил?       С матерью чуть удар не случился. Она схватилась за сердце, за голову, начала всхлипывать, будто дышать разучилась. Впрочем, это была отработанная тактика. Кирилл на неё ещё с детства перестал вестись. Не было мать жаль нисколечко: не уважала она других людей, своих близких, думала всё время о каких-то других «людях». Это горько, но терпимо.       — Ма, хорош дурака валять, дай мне ключи, да я поеду. Пару недель там Егор поживёт и всё. А вы не вздумайте туда ходить и контролировать. Я буду паинькой, я обещаю.       Елена Петровна выдержала паузу, пытаясь бороться за своё главенство. Однако преимущество она растеряла ещё в предыдущем раунде. Теперь ей осталось только встать и выполнить просьбу, очень смахивающую на приказ. Она медленно, не признавая поражения, с гипертрофированным чувством собственного достоинства подошла к горке, открыла дверцу. Кирилл со своего места увидел, что ключи лежат на стеклянной полке между шкатулочек, коробочек, футлярчиков, в которых хранились недорогие драгоценности и дорогая бижутерия. Мать взяла их оттуда, кинула через полкомнаты. Связку ключей от квартиры он поймал, а вот ключ с брелоком от машины проскочили мимо и шмякнулись на паркет.       — Ну аккуратней же! — закричал Кирилл, поднимая. Опасался, как бы брелок не заклинил. Запихнул всё в и так огромные карманы. Ключи звякнули о монеты. — Ладно, я погнал. Вечером в деревню. Отцу привет.       — Ты не вернёшься? — выпучила глаза мать.       — А чего возвращаться-то? На тебя я посмотрел, отцу привета хватит. Звоните. — говоря это, Кирилл направлялся в прихожую, пока не останавливали. Не включил там света, в полумраке принялся за надевание кроссовок, присел, завязывая шнурки, на корточки — всё это позволяло не смотреть на мать и её кислые возмущённые мины. Он обувался так быстро, как только мог.       — Кирилл, ты поступаешь неправильно…       — Правильно, ма, правильно. Я помогаю Егору, ему больше некому помочь. Послушайте, оставьте его в покое, дайте ему уехать, а потом посмотрим. Не мешайте нам сейчас, пожалуйста. Будьте людьми. — Калякин встал в полный рост, одёрнул футболку и заглянул родительнице в глаза. Он был намного выше неё. — Ма, я прошу, дайте Егору с Галиной спокойно уехать на лечение, а потом… потом я сяду дома, хотите, даже здесь, под вашим присмотром, а не у себя.       Нет, эту броню не пробить. А Кирилл так надеялся! Его даже не поняли.       — А сейчас ты где будешь сидеть? Опять в колхозе? У тебя институт через десять дней! Может, они вообще не уедут! Может, там уже некого лечить!       — Они уедут! — заскрежетал зубами Кирилл, ткнул в мать указательным пальцем. — Уедут. А тебе… тебе воздастся за все грехи! — яркой вспышкой вдруг пришло воспоминание про простой крестик на груди Егора, с цепочкой, которую ему подарил. Он верил, что всё будет хорошо, и никому бы не позволил утверждать обратное. Злой и раздражённый выбежал из квартиры.       78       Приехав за Егором в два часа, наблюдая за ним из угла холла, Кирилл увидел, как тому улыбаются три молодые медсестрички на дежурном посту. Рахманов, похоже, этого не замечал, был серьёзен и сконцентрирован на своих проблемах, на лбу залегли тонкие морщинки. Он только слушал, внимал, иногда что-то спрашивал, озадаченно кивал. Но Кирилл был в таких делах докой, на раз определял, как тёлки текут, как сучки, при виде красивого мужика. А Егор был не только совершенен внешне, он ещё был благороден внутри — парень, ухаживающий за парализованной матерью. С глубин души поднималась ревность.       Соперниц тут явно не имелось, но Кирилл подошёл, кипя от лютой неприязни к представительницам слабого пола как виду. Часть внимания девушек сразу переключилась на него. Его рассматривали, оценивали, примеряли к себе. Глупые бабы!       Егор снова всего этого не заметил. Поднял усталый взгляд.       — Кир, ты уже?.. — Он словно потерялся в пространстве и времени и только-только обретал ясность ума. — Да, мы можем поехать… Мама заснула, проспит часа два-три, как обычно. Тут тихий час. Анализы начнутся завтра… В общем, у нас не больше трёх часов…       — Не беспокойтесь, — вмешалась самая старшая, в бело-синем брючном костюме, — ваше присутствие не обязательно. Здесь хороший персонал, своё дело знаем, присмотрим. Здесь почти все без сопровождающих лечатся. Идите и не волнуйтесь, Егор. — И она ему кокетливо улыбнулась. Сучка течная! Кирилла зло разобрало, но он взял её за локоток и развернул в противоположную сторону, туда, где размещались технические помещения и, следовательно, недоставало освещения.       — Можно вас на секундочку?       Девушка оглянулась на коллег или, лучше сказать, подруг.       — Ну да… — заколебалась она и всё же позволила незнакомому парню увлечь себя в ту часть коридора. Они прошли эти несколько метров, остановились. Калякин повертел головой от двери к двери, от угла к углу, но ничего подозрительного не нашёл. Правда, оказалось всё равно достаточно светло, хоть горел всего один пыльный плафон и не было окон. У поста стояли две оставшиеся тёлочки и Егор. Чуть дальше по коридору ходили люди, кто шаркал тапочками по блёклому линолеуму, кто лавировал между этими тихоходами. Двое людей в конце коридора никого не интересовали.       — Видеонаблюдения нет?       — Нет.       — Это хорошо, — протянул Кирилл, ещё раз проходя взглядом по помещению, и повернулся к медсестре. Ей было лет двадцать семь, плюс-минус. Неестественно чёрные, завязанные в тугой узел волосы ей не шли, добавляли сходства с вороной. — Вы ухаживаете за больными, да?       — Тут у каждого свои обязанности, — уклонилась медичка, не понимая или, наоборот, понимая, к чему ведётся разговор.       — Но вы ведь тоже можете присматривать? Попить там принести, одеяло поправить?       — Я и другое могу. А что надо-то?       — Надо, чтобы вы про Галину Рахманову сегодня не забыли, повнимательнее к ней отнеслись, если вдруг её сын задержится. — Кирилл стал правым боком к медсестре, сунул руку в правый карман джинсов, ещё раз обернулся на другую часть коридора и пост и вытащил сложенные вчетверо купюры, потом быстро и осторожно опустил их в карман белой форменной блузы.       — Зачем? — зашептала девушка, тоже испуганными глазами озирая пространство впереди. Рукой она прикрыла карманчик. То есть не возмущалась факту денежной «благодарности», а опасалась быть пойманной.       — Не бойтесь, всё чисто и честно. Просто хочу, чтобы за Галиной Рахмановой был надлежащий уход, пока нет Егора. Обеспечите?       — Обеспечу, — пообещала медичка и пошла к своим. Стёрла с лица радость дополнительного заработка, чтобы не делиться и не вызвать вопросы коллег. Кирилл отправился за ней и забрал Егора. Вместе свернули на лестницу. Прошли два пролёта. Кирилл двигался первым. На третьем пролёте обернулся, продолжая идти.       — Значит, они называют тебя по имени?       — А что такого? — Егор выплыл из своих мыслей.       — Да ничего, — буркнул Калякин, он дико ревновал, но тон выбрал шутливый. — Уверен, они сейчас длину твоего члена обсуждают.       — Почему? — Он опять ничего не понял! Олух! Кирилл воздел руки к сводам лестницы.       — Да потому что запали на тебя!       Егор посмотрел на него, как на умалишённого, не поверил. И не улыбнулся даже, довольный собой. Спросил про другое:       — Зачем ты медсестру уводил?       На лестнице никого не было ни сверху, ни снизу.       — Денег ей дал, — не таясь, ответил Кирилл. — Чтобы к маме Гале внимательнее была, ухаживала.       Лицо Егора изменилось, он вмиг догнал Калякина. Дёрнул за футболку. Глаза были по пять рублей.       — Ты что?! Это же взятка! Коррупция!       — Да не взятка это, — отмахнулся Кирилл, — а оплата дополнительных услуг. А ты, Егорушка, не прокурор. Вот когда станешь прокурором, я буду тебя бояться. Но всё равно буду «благодарности» давать. Без денег в медицине палец о палец никто не ударит выше своих обязанностей, мне это один серьёзный дядька-хирург сказал. Ты ли не знаешь, что не подмажешь — не поедешь? Все любят деньги, деньги правят миром.       — Люди сами к этому приучили. И ты поощряешь.       Они миновали последний пролёт и вышли в маленький вестибюль, где на старых деревянных стульях и скамьях под выцветшими плакатами с описанием болезней сидели пациенты и посетители, пахло хлоркой.       — Пусть девка подзаработает. Егор, я просто хочу, чтобы ты был спокоен в ближайшие несколько часов. Я же вижу, что ты уходишь и как будто кусок сердца отрываешь. Ничего не случится, за мамой Галей присмотрят.       — Извини, спасибо. Но я отдам тебе деньги.       — Ох да, так я и взял! Чудо ты моё, прокурорское! — Кирилл усмехнулся во весь рот и, остановившись, заворожённо дотронулся до щеки Егора и… потянулся поцеловать.       — Ты что делаешь?! — Рахманов оттолкнул его, показывая, что кругом люди.       — Ах да! — Кирилл хлопнул себя по лбу и рассмеялся. Потащил Егора вон из мрачного сырого и гулкого вестибюля в тёплый летний день. Солнце ударило по глазам, в больничном парке громко, наперебой щебетали птицы.       По городу ехали в среднем скоростном режиме. Кирилл был счастлив, что любимый человек наконец находится на его территории. Был горд показать ему свою малую родину, рассказать про известные ему улицы, здания, учреждения. Время от времени вспоминал, что Егор тоже здесь родился, жил в детстве, учился в институте, но сразу забывал это. Егор ассоциировался у него только с деревней. С тишиной, покоем и забитостью. Рахманов не возражал, смотрел направо, налево, слушал всё, что ему говорили, не прерывал. И не показывал, какие истинные чувства у него вызывает город, откуда его семью выкурил запаршивевший отец, по которому он гулял с предателем Виталиком. Кирилл всё это поздно понял и был рад, что экскурсионная поездка закончилась.       У подъезда долго не задержались, сразу пошли внутрь, к лифту, поднялись на седьмой этаж. Там Кирилл показал Егору какими ключами и в каком порядке открывается входная металлическая дверь в квартиру и пригласил войти.       — Будь, как дома, — скидывая кроссовки, сказал он. — Это и будет твоим домом на две недели или больше. Пользуйся, не стесняйся. Всё, что моё — твоё.       Егор всем видом показывал, что не стесняется. Снял туфли, аккуратно поставил их к шкафу, носами от стенки. Поправил одежду. Осматривался, тоже аккуратненько так, вежливо. Не по себе ему было. Кирилл глядел на это плачевное чудо и не знал, что с ним делать, как растормошить. Конечно, его милый зажимался не из-за незнакомой обстановки. И не завидовал, совсем — ни попав во двор с суперсовременными детской и спортивной площадкой, ни заходя в свежую элитную двенадцатиэтажку, ни оказавшись в чужом жилье, уже с прихожей разительно отличавшемся от его деревенской хаты, как отличаются космический корабль и гужевая повозка. Просто он ещё не научился принимать заботу о себе. Она заставляет его робеть.       Не представляя, как это исправить, Кирилл взял его за руки, дёрнул к себе и поцеловал, обнимая всего. В поцелуе Егор пришёл в норму, ожил, принялся активничать, вести. Надо было его отвлечь, не акцентировать на его замешательстве, вообще не подавать виду, что заметил смятение. Кирилл знал, что Егор тоже всегда старается не задеть его чувства, причём гораздо чаще.       — Мы в начале большого пути, — прошептал он, обнимая ещё крепче, прижимая всем телом. Стояк налился тут как тут, упёрся в живот Рахманову. От желания близости мурашки побежали по спине и рукам. Трудно было сдерживаться, ведь в кои-то веки они остались одни.       — Это долгий путь, — прошептал Егор. — Долгий.       — Так давай начнём его с перекуса? Ты, наверно, голодный? В больнице тебя не покормят… — Калякин потянул селянина в ближайшую дверь, за которой находилась кухня. — Я вовсе не повар, готовить нихера не умею, но я купил курочку-гриль, пожарил сосиски с яичницей. Знаю, не ахти-что, но пахло тут вкусно. А сейчас… ничем не пахнет, — с сожалением констатировал он. — Садись.       — Я не хочу есть, — сказал Егор, рассматривая просторную кухню с моднющим угловым гарнитуром, где все изгибы были плавными, скруглёнными, а красно-желтые цвета отлично сочетались с кафельным «фартуком», где вместо газовой плиты стояла удобная варочная поверхность с накрытой крышкой тефлоновой сковородой, где имелось много встроенной техники, серебристо сверкающая вытяжка. Обедать предполагалось за барной стойкой — там в фольгированном пакете сейчас лежала курица — сидя на стульях с высокими ножками. Ещё оригинальные жалюзи на окне, светлый ламинат, точечные светильники. Егор не завидовал: к чему завидовать, если у тебя такого никогда не будет? А Кирилл на секунду помечтал, чтобы его дворец немедля превратился в лачугу.       — Не хочешь? — Кирилл даже растерялся, так за день настроился поухаживать за своим парнем! — Хоть кусочек!       — Не. Лучше покажи, где туалет. — Егор виновато улыбнулся.       — А! — Калякин понимающе кивнул. Был рад услужить. Выскочил обратно в прихожую. — Туалет здесь. А вот ванная. — Он стал открывать двери. — Все полотенца чистые. Шампунь, пена для бритья… Короче, всем пользуйся, я для тебя приготовил.       Егор неловко поблагодарил и скрылся в туалете. Кирилл, чтобы чем-нибудь занять себя, пошёл проверить остальные две комнаты, включил музыку с компьютера в гостиной, кондиционер, поправил покрывало на кровати. Волновался — боялся, что Егор откажет, ссылаясь на нужду возвращаться в больницу. Ждал его, прислонившись к дверному косяку.       Егор вышел из ванной минут через пять. Волосы по краям лица слегка намокли, на рубашке темнели несколько мелких влажных точек.       — Иди, я покажу тебе спальню, — позвал Кирилл и ушёл в комнату. Руки самую малость дрожали. Егор пришёл и встал с правого бока, молча оглядывал интерьер. Тоже очень непохожий на спальни в его доме. Прежде всего, размерами. Здесь было двадцать квадратных метров, места было предостаточно. Центральную часть комнаты занимала кровать с зеркальным изголовьем, её покрывал мягкий ворсистый бело-синий плед. Окно закрывали шторы в тон — тюлевая и ночные с ламбрекеном. Одну стену занимали шкафы-купе, тоже с зеркалами, на другой висел плоский телевизор с громадной диагональю. В углу стоял велотренажёр. Ковра на ламинатном полу не было.       — Постельное бельё я сегодня чистое постелил, даже погладил. Свет включается вот здесь. Шкафом вот этим пользуйся, — Кирилл по ходу рассказа показывал, — а то… во второй я свои вещи запихал. Обычно у меня тут бардак, на велосипед всё вешаю горой… Так что, если будешь этот шкаф открывать, ты поаккуратнее, а то может на тебя всё барахло свалиться. И не надо тут порядок поддерживать. Тут вечный хаос, это я перед твоим приходом убрался. — Кирилл не собирался во всём этом признаваться, но вот признался, само собой получилось. Он, краснея, развёл руками.       — Кир, я здесь буду только спать… Спасибо за помощь, — Егор посмотрел на него с такой любовью, что Кириллу стали не важны и миллиарды благодарностей в платиновом эквиваленте. Он, как загипнотизированный, подошёл к Егору, а тот одновременно шагнул навстречу, и их губы слились в страстном поцелуе. Ноги сами собой потопали ближе к кровати. Член снова мгновенно встал. Теперь Кирилл ощущал и каменный стояк Егора, тыкающийся ему в бедро, пах, живот. Думать о чём-то ином стало невозможно, похоть застилала разум. Даже руки, расстёгивающие молнию на джинсах, стаскивающие футболку, действовали отдельно от мыслей. Или, наоборот, в унисон мыслям, занятым округлыми плечами раздевающегося Егора, безволосой плоской грудью с маленькими сосками. Не так часто он видел его обнажённым при свете дня, точно не в интимной обстановке, когда член истекает смазкой в предвкушении сладкого соития. Заниматься любовью днём — это божественно!       — Кир, я хочу тебя…       Уже от этих слов, сказанных с томным придыханием, Калякин чуть не кончил. Видел, кожей чувствовал, что Егор не кривит душой, что это не секс ради секса. И показателем был не налитый кровью ствол, налитый под завязку, что не торчал свечкой, а опустился вниз под собственной тяжестью. Показателем была одежда, которую обычно бережно обращающийся с вещами Рахманов небрежно кинул на руль велотренажёра.       — Я хочу тебя ещё сильнее, — хрипло произнёс Кирилл, не отрывая взгляда от совершенной фигуры своего любимого. Его рук, ног и… члена. — На хуй слова, Егор! — Калякин сел на кровать, перебрался к подушкам, лёг. Егор тут же очутился над ним, приник к шее губами. На одну руку он опирался, вторая поползла по боку к бедру, огладила окружность ягодицы, прошлась по промежности, яичкам. Ласка была нежной, хозяйской.       — Блять, — сглотнул Кирилл, — я забыл смазку и гондоны. — Он лежал, закрыв глаза, боялся дышать, каждым сантиметром кожи ловил желанное прикосновение пальцев. Хотел, чтобы это не кончалось. Чуть-чуть подавался навстречу.       — Я тебе доверяю, — сказал Егор и вдруг поднялся на коленях, немного продвинулся выше, к бёдрам. Матрас заиграл под его неуклюжими шажками. Кирилл открыл глаза и приподнял голову. Совершенно не обращая на него внимания, Егор облизал два пальца — указательный и средний — и направил их себе между ног. Мошонка с небольшим пушком отросших чёрных волосков, сдвинутая кистью, приподнялась, член качнулся. Кирилл забыл, как дышать, предвидя, что сейчас последует, но Рахманов не погрузил пальцы в себя, а лишь мазнул анальное отверстие, покачивая задом, немного помассировал его, растирая слюну. Потом он так же обильно — и сексуально! — смочил пальцы другой руки и нанёс слюну на головку члена Кирилла и не стал растирать. А, слегка присев, взял член в руку, поставил перпендикулярно и опустился на него. Головка упёрлась в мягкие ткани, направляемая рукой, нашла верный угол и начала погружаться внутрь. Егор опускался на член! Разрешал трахнуть себя! Нет, он определённо настаивал на этом! Очень-очень очевидно настаивал.       Головка погружалась всё глубже и глубже. Тугая кишка обхватывала её, сжимала со всех сторон. Ощущения от медленного скольжения по почти сухой узкой плоти были дискомфортными, но потрясающими. Потрясающими! Кирилл готов был кричать, чтобы не сойти с ума от сладости. И закричал, вспомнив, что посторонних нет. Не громко. Лишь застонал, заскулил, выбрасывая наружу скопившийся в лёгких воздух. Пальцы вцепились в худые бёдра Егора, толкнули ещё на себя.       — Егор… — сухими губами взмолился он. — О, боже! Как хорошо!..       Рахманов не ответил. Снял руки с бёдер и переплёл его и свои пальцы. Используя их, как опору, медленно поднялся с члена, оставив в себе только головку, и опустился вновь. Движения повторились, стали ритмичными. Медленными, почти одинаковыми. Одинаково сладостными и желанными — ещё, ещё, ещё, ещё! Проход разработался, приобрёл податливую эластичность, слизистая внутри нагрелась от трения. Кирилл вскидывал бёдра, чтобы ещё глубже вгрызаться внутрь, ещё яростнее скользить в упругой тесноте, доводить себя до умопомрачения — столько кайфа нельзя вытерпеть и остаться в здравом рассудке. Пальцы на ногах поджимались. Глаза зажмурились, чтобы не вылезти из орбит, когда наслаждение пронизывало нервы, губы беспрерывно выдыхали стоны.       Егор стонал, совсем тихо, на выдохе, когда член входил в него на максимальную длину. Он однозначно наслаждался, растягивал удовольствие. Ему нравилось, как его заполняет толстая твёрдая плоть. Он не ослаблял замок пальцев, цеплялся за него, как за якорь в бурном шторме. Близость передавалась не только через вставленный в анал член, но и через соединение рук.       Кирилл приоткрыл глаза, стал следить, как поднимается и опускается над ним тонкое красивое тело, как качается и течёт смазкой торчащий вперёд член с обнажённой головкой, как запрокидывается или падает на грудь голова с чёрной гривой волос. Хорошо заниматься любовью днём, в ярком солнечном свете — можно рассмотреть все изгибы, родинки, эмоции. Руки немного устали быть согнутыми и поддерживать блаженствующий груз, но это было терпимым пустяком, раз Егору так удобно сидеть на нём.       Соскальзывает… Опускается… Принимает в себя… Как обалденно, как узко, как клёво. Кирилл облизал пересохшие губы, твердя про себя эту мантру. Вдруг его прострелило, он понял, что всё, больше не сможет сдерживаться, что дальнейшее уже неконтролируемо и от него не зависит. Ноги уже подёргивались мелкими судорогами, а в животе нарастало влажное тепло.       — Я сейчас кончу, — протараторил он. Молниеносно выхватил пальцы из замка, Кирилл вцепился в бёдра Егора и резкими движениями вверх-вниз заставил его ускорить темп и так довёл себя до оргазма. Тепло оглушающим цунами хлынуло из живота по всему телу, дошло до кончиков пальцев и волос, опустошило и исчезло. Лишь сперма толчками продолжала выплёскиваться в горячую до невозможности прямую кишку.       Егор повилял задом, выцеживая из него последние импульсы удовольствия, наклонился и коснулся губ. Стал целовать осторожно, разведывательно, раз за разом добавляя настойчивости, страсти. Кирилл через вялую расслабленность отвечал ему, обнимал, и не сразу понял, когда выскользнул сдувшийся член, а Егор перелез и сел между его ног, которые каким-то чудесным образом раздвинулись. Осознал это, только когда влажные скользкие пальцы коснулись его промежности, инстинктивно сжавшегося анала. Бёдра непроизвольно дёрнулись.       — Не хочешь? — спросил, оторвавшись от губ, Егор.       — Очень хочу тебя, — с заминками из-за надобности после поцелуев сглотнуть признался Кирилл и шире расставил колени. Он очень хотел. Очень. Очень. Блуждавшее ещё по венам остаточное возбуждение слилось к анальному отверстию, зазудело, предвкушая пикантное, извращённое наслаждение. Быть взятым в задний проход… быть взятым в задний проход Егором — это не позор для парня, это — нестерпимое счастье.       Егор собрал капельку смазки с головки своего члена, сплюнул на пальцы тягучую слюну и наклонился, опять принялся целовать, отвлекая. Подушечки его пальцев, теперь сильно мокрые, коснулись отверстия, надавили. Кирилл почувствовал, как мышцы вокруг неподатливо раздвигаются, пропускают, как в него протискивается инородный предмет, который хочется одновременно и вытолкнуть, и принять полностью. Несмотря на не первый раз, тело сжалось, затвердело, как мраморная глыба, даже нежный язык во рту не помогал. Но потом всё кончилось, напряжение прошло, тело привыкло к вертящемуся в нём пальцу. Кирилл выдохнул Егору в рот и снова заводил руками по его бокам и ягодицам.       — Приготовься, — прошептал Рахманов и, высунув один палец, вставил сразу два. Просунул вглубь, провернул. Задел простату. От неожиданно пришедшего удовольствия, Кирилл выгнулся и вскрикнул, прижался грудью к Егору, зарылся носом в его волосы, затих, однако тут же накрыла вторая волна удовольствия, и всё повторилось. О третьем пальце Егор не предупредил. Он сначала влез туго, но скоро скользил внутри как по маслу. Кирилл старался не лежать бревном, двигал тазом навстречу, не зная, ловко ли у него получается. Со страхом и нетерпением ждал главного — члена. Сегодня он насмотрелся на него во всей красоте — на ровный тёмный ствол с податливой кожицей, расчерченный синими змейками кровеносных сосудов, гладкую розовую головку. Надеялся, что его парень сам знает, когда придёт момент вставить.       Егор вынул пальцы, прекратил целовать, чуть переместился. Подхватил Кирилла под колени, подтянул к себе. Калякин счёл это движение сексуальным и не успел опомниться, как ощутил охрененное распирание! Плоть вторгалась медленно, плавно и напористо. Глаза Егор закрыл, лицо было сосредоточенным. Однако, только он остановился, как немедленно шумно выдохнул и поморгал. Взгляд при этом был затуманен наслаждением, потом Егор опять опустил веки, вытащил член, оставив внутри головку, и рвано толкнулся назад. Кирилл зашипел и откинулся головой на подушку — ему нравилось это болезненное ощущение распирания. Образ трахающего его Егора возбуждал, заводил до предела, даже эрекция появилась.       — Ты никогда не будешь меня шпилить, — пробормотал в полузабытьи он, — даже под дулом автомата…       Рахманов его бормотанье то ли не услышал, то ли не разобрал — ничего не ответил. Толчки усилились, а потом резко прекратились. Чувство наполненности исчезло, висевшие в воздухе ступни опустились на матрас. Кирилл открыл глаза, но тут его шлепком по ягодице подтолкнули перевернуться на живот. Егор коварно и устало улыбался. На лбу блестели бисеринки пота, волосы на висках повлажнели, а покрасневший член лоснился от смазки по всей длине. Как сексуален Егор обнажённым!       — Ну же, перевернись! — подогнал он.       Калякин понял, что засмотрелся на своего совершенного во всех смыслах любимого.       — Слушаюсь и повинуюсь, — ворчливо улыбнулся он и перекатился на живот, подогнул колени, оттопыривая зад, опёрся на локти. Егор подлез сзади и плавно вставил, начал раскачиваться, вынимая и проталкивая член, направляя за бёдра. В такой позе Кирилл ещё острее ощутил, как ходит в нём этот толстый кожаный поршень, а потом всё слилось в чередование дикого кайфа и слепого счастья. Он словно летал на качелях: удар по простате — секундная передышка, удар по простате — вскрик и снова лишь секунда, чтобы приготовиться к новому взрыву наслаждения. Изредка заглядывал в зеркала в изголовье, бросал взгляд на своё искажённое нирваной, разрумянившееся лицо. Егор ещё и ласкал его яйца и член. Кирилл кончил второй раз и повалился на кровать в изнеможении — не видел, не соображал, ватное облако прострации поглотило его, в ушах звенело. Кажется, Егор лёг ему за спину, развернул к себе задом и быстро достиг финала. По крайней мере, Кирилл различил его оргазменную дрожь, а затем Егор прижался грудью к его спине, пахом, не вытаскивая, плотно придвинулся к ягодицам, согнутыми ногами повторил его позу, обнял поперёк живота.       Морил сон. Солнце переместилось, лучи расширяющейся полосой падали на пол и подбирались к стене с дверью. Шум в ушах сменился шелестением кондиционера. Хотелось пить. Мысли текли лениво. О том, как замечательно заниматься сексом с любимым человеком… заниматься наедине, на новой кровати с пружинящим матрасом, которая ни скрипнула, ни пошатнулась за всё время. Как ни привлекательна деревня, заниматься сексом лучше в уединении, когда не надо сдерживать страсть и бояться быть застигнутыми врасплох. Наедине проще всего проявлять чувства.       Кирилл бесконтрольно перебирал пальцы закинутой на него руки, трогал суставы, ногтевые пластины. Его наполняла любовь к Егору, а с ней чувства защищённости, умиротворения и, самое важное, уверенности, что он и есть вторая половина. Скольких развратных чикс и девок поскромнее Кирилл ни жарил в этой постели, ни с одной не хотелось заснуть и проснуться рядом, не шевелиться потом, чтобы ненароком не разбудить, а дать выспаться лишнюю минуту, уступить ей ванну и туалет, всюду сопровождать, помогать, не жалея себя. С Егором этого хотелось. Егора он любил, умирал без него. И не существенно было, предаваться постельным утехам или собирать картошку, главное, чтобы вместе, рядом.       Кирилл осторожно повернулся под его рукой, погладил по бедру. Егор открыл глаза.       — Извини, засыпаю.       — Спи. — Калякин приподнялся и укрыл ноги Егора углом пледа.       — Нет, мне пора идти, — сказал Рахманов и, словно в доказательство своей бодрости, широко зевнул, тряхнул головой. Кирилл, заразившись от него, зевнул следом.       — Рано ещё, четырех нет. И потом там медсёстры. Поспи. Ты в пять часов встал. — И добавил, увидев, что Егор опять собирается возражать. — Мама Галя будет только рада, что мы чикаемся не как мышки.       Егор собрался настаивать, набрал воздуха для тирады, но передумал, позволил себе толику собственных интересов.       — Ладно, полежу, спать не буду.       Они замолчали. Хранили тишину несколько тягучих минут, грелись в объятиях: кондиционер сожрал всё тепло.       — Мне хорошо с тобой, — сказал Егор, его голова лежала на плече Кирилла, пальцы выводили узоры на его животе. Признание стало неожиданным.       — А мне с тобой ещё лучше. Не хочу уезжать.       — Не уезжай.       — Нет, поеду — за Андрюхой надо присматривать. Мы же семья.       Егор промолчал. Кирилл не видел, какие обуревают его чувства, но почему-то был уверен, что это сентиментальная благодарность.       — Кир, ты меня любишь? — вдруг спросил Егор.       — Что за вопрос? Конечно!       — Спасибо.       — За что, дурак? — Кирилл повернул к нему голову и отвесил щелчок по лбу. — Это тебе спасибо, что подобрал меня, долбоёба. Если бы ты меня прогнал, я б сдох уже. Ты для меня действительно всё, весь мой мир. Это чувство не ослабевает. Усиливается, наверно. Не могу без тебя, вот правда. Меня пугает, что ваше лечение может задержаться. Три месяца ещё куда ни шло, а если полгода? Была бы конкретная цифра, чтобы я настроился.       — Будешь учиться, гулять с друзьями, — скрывая грусть, изложил предполагаемое развитие событий Рахманов. — Встретишь другого парня… или девушку, забудешь меня.       — Ага! Или ты найдёшь горячего испанца или какого-нибудь рыжего бюргера! Вдруг какой-нибудь Фернандо или Йохан вскружит тебе голову, и ты забудешь обо мне, эмигрируешь к нему?       Они посмотрели друг на друга, понимая, как схожи их страхи. Лица находились близко, губы без труда соединились в коротком чмоке.       — Я не собираюсь тебя бросать, Егор.       — А как же твои родители?       — Что ты опять про родителей? Мне двадцать, на хер родителей. Ничего они не сделают. Не хочу я никого, кроме тебя. Не смогу ни с кем — не встанет. Ты… не знаю, что со мной сделал… приворожил. Твои колдовские глаза… я с первого взгляда пропал, а когда ты меня динамил…       — Я динамил? — Егор издал удивлённый смешок.       — Ладно, ладно… Я не предам тебя, не брошу из-за того, что тебе надо ухаживать за матерью. Не сравнивай меня ни с кем из… своих бывших. Пожалуйста, доверяй мне. Когда будешь за границей, не бойся, что я тебя кину — этого никогда не будет, думай о матери, оставайся там столько, сколько потребуется, чтобы она вылечилась, а я буду ждать. Есть же телефоны, интернет…       Егор молчал, испытывающе глядя ему в глаза с близкого расстояния, после сказал:       — Ты думаешь, всё будет хорошо?       Он боялся, страшился будущего, провала надежд и новой пучины безысходности.       — Всё пройдёт нормально, Егор, — успокоил Кирилл, сжал его ладонь. — Мама Галя будет ходить. Даже бегать, как лань. Танцевать. А ты вернёшься в институт и станешь самым красивым прокурором или судьёй. Все преступники сами станут являться с повинной, лишь бы их судил ты.       Егор рассмеялся:       — Хватит, Кир! Глупости!       — Да вовсе не глупости! Где ты глупости увидал? Ты правда красивый, Егор! А красивый прокурор или судья — это так сексуально! Да я буду ревновать поминутно! Но ты ведь будешь трахать только меня, да, Ваша честь?       В глазах Рахманова плясали чёртики.       — Кир, я… уже не могу без тебя, — проговорил он тихо.       У Кирилла к горлу подкатили слёзы.       — А у меня уже снова стоит, — сказал он, чтобы скрыть этот недостойный комок.       — У меня тоже, — усмехнулся Егор и залез сверху. Солнечный зайчик от распахнувшегося где-то в доме напротив окна скользнул у него по лицу. Кирилл был счастлив.       79       По Андрею было заметно, что он скучает по родным. Встречая Кирилла, он сиротливо жался к деревянному столбу, на который крепилась калитка, поддерживал загипсованную руку, прижав к груди, как девочки иногда баюкают кукол. Вечерело, солнце над верхушками деревьев заползало за огромное пышное облако.       — Я нам хавчика привёз, — сказал Кирилл, забирая с заднего сиденья пакеты с купленой едой и своей взятой из дома одеждой. — Шаурму взял. Любишь?       — Я не знаю. Я ни разу не пробовал.       — О! — потрясая пакетами, с упрёком протянул Калякин. — Как Егор допустил такое? Шаурма — пища богов!       — Она дорого стоит, — виновато ответил Андрей. — И ещё, говорят, её делают из кошек.       — Что за ерунда? — подходя к нему, скривился Кирилл. — Хотя, можешь не есть, мне больше достанется. А Егор, кстати, три часа назад съел за милую душу и ни одного котёнка не нашёл.       — Он звонил, — сказал пацан, не уходя с дороги. Глаза его налились тоской, как слезами. — У них точно всё хорошо?       — Точно. — Кирилл поставил пакеты на землю и не смог подавить желания потрепать парня по чернявым вихрам. Сказал в утешение: — Только по тебе очень сильно скучают.       — И я скучаю, — признался Андрей и опустил голову, тронул гипс, смахнул с него какие-то соринки. Да, тоже научился от брата прятать свою боль, но ещё чувствовал потребность ею поделиться и тем самым уменьшить. Маленький добрый мальчик, которого уже наказала жизнь. А может, она ему подарок сделала, что вырастет в хорошего человека и настоящего мужчину. Сравнивая с собой, Кирилл склонялся ко второму. И снова не смог удержаться и обнял пацана, как обнял бы Егор. Острый подбородок Андрея упёрся ему в ключицу.       — Всё будет хорошо. Всё-всё. Верь в лучшее. Всего несколько месяцев потерпеть.       — Я потерплю. Но… я не хочу с ними расставаться… не хочу. — Андрей не плакал, крепился.       — И я не хочу. Мне же тоже придётся расстаться с Егором.       — Но я останусь совсем один…       — Что за ерунду ты говоришь? — Кирилл оторвал мальчика от себя, отодвинул на длину вытянутых рук, серьёзно посмотрел в глаза. — Ты не останешься один. Мы будем вместе.       — Нет, — мальчик покачал головой. — Мы с Егором решили, что я поживу в реабилитационном приюте для несовершеннолетних. Скотину он распродаст, порежет… Потерплю: несколько месяцев всего ведь.       — Какой ещё приют? — Кирилл был шокирован. Было страшно даже представить такое. — Ты будешь жить со мной! Приют для несовершеннолетних… Звучит, как тюрьма. Нет, нахер. Ты у меня будешь жить, в моей квартире!       Андрюха посмотрел на него совсем, как брат, когда тот слушал очередные его благородные порывы — был благодарен, но не верил, что всё так просто. Кирилла это уязвило, но не сильно, чтобы обижаться и приводить доказательства. Он решил, что у младшего Рахманова есть и свои аргументы в пользу собственного мнения, а вот когда поселится в городской фешенебельной квартире вместо приютской палаты, тогда и поймёт, что перед ним человек слова.       — Ладно, малой, до этого ещё далеко. Хватит столб подпирать, пойдём пожуём что-нибудь, а потом буду дела принимать. Может, картошку сегодня успею перебрать, мешка два хотя бы.       Андрей скинул груз тоски, пошёл в дом, рассказывая, чем занимался днём, что сделал и что ещё осталось. По всему выходило, что выполнил он всю работу, которая обычно выполнялась на этот час, только овощи не собирал, а скоро собирался идти за коровой. Кирилл переоделся, потом поели от пуза — кроме шаурмы, он привёз ещё пиццу и суши, запили кока-колой, остальные продукты — разную колбасу, копчёную рыбу, консервы, сыр, конфеты, мармелад, соки и другую всякую всячину, на которую у Кирилла падал взгляд в магазине, распихали по шкафам и полкам холодильника, а после пошли во двор. Андрей убежал за коровой, собирался сам её доить, потому что она дастся только хозяевам. Калякин и не настаивал на своей кандидатуре. Он помыл посуду, наносил воды, покормил свиней, собаку, насыпал зерна курам, собрал у них яйца и положил в гнёзда свежего сена и закрылся в сарае над горой картошки. Казалось, её перебирай-не перебирай, она никогда не закончится. Когда стемнело, зажёг лампочку.       К десяти часам Кирилл вымотался, как чёрт. Возненавидел картошку. Обещал больше никогда её не есть. Ему едва хватило сил помыться и доковылять до дома, сидя в кресле перед телевизором, съесть ломоть хлеба с сухой колбасой. Андрюшка, завернувшись в простыню, задремал на диване в обнимку со старым медведем и новым смартфоном.       Хотелось к Егору. Кирилл выключил телевизор и свет, чтобы не мешали ребятёнку спать, как это всегда заботливо делал брат, взял свой смартфон и пошёл во двор. Во-первых, чтобы и разговором не мешать юному труженику отдыхать, во-вторых, потому что в хате скопилась духота. Зажёг лампочку на веранде и сел прямо на порожки. Те были тёплые и приятные наощупь, только немного пыльные, но Кирилл счёл это несущественным обстоятельством.       Лаяли чужие собаки, воздух был пропитал ночными ароматами. На электрический огонь летели мотыльки, мельтешили белыми крылышками в черноте.       Кирилл облокотился о верхний порожек и набрал номер Егора. Тот почти сразу ответил.       — Привет, — сказал Кирилл, и время для него остановилось, а мир засиял радугой. — Люблю тебя.       — Кир… — Рахманов смутился признанию в лоб, без всяких предисловий. — Не спишь ещё?       — Я? А ты? Ты вернулся из больницы?       — Только пришёл. Поел и лёг.       — Боже, ты в моей кровати! — у Кирилла мигом встал. — Как же я хочу к тебе! Ещё раз повторить всю дневную программу!       — Боюсь, я… уже не смогу, — признался Егор с улыбкой, которая была заметна даже по телефону.       — Устал?       — Немного.       — Ясно. — «Немного» скромника Егора было эквивалентно «задрался как собака» нормального человека. — Тогда спи. Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что мы с Андрюхой справляемся. Волки целы, овцы сыты. — Он рассмеялся. — Я очень люблю тебя, — добавил с нежностью. — Ты моя жизнь, свет в окошке.       — Ты пьян, Кирилл? — Егор тоже шутил.       — Вообще в драбадан. Не просыхаю с тех пор, как в тебя влюбился. Ты ведь не против?       — Нет.       — Вот если бы ты чувствовал что-то такое…       — Я чувствую…       — Верю. — Кирилл замолчал. Сейчас хотелось просто молчать. Смотреть на крупные звёзды и молчать. Быть с любимым хотя бы тихим дыханием в трубке и молчать. Упиваться счастьем.       — Я люблю тебя, — услышал он в трубке. — Спокойной ночи, любимый. — Потом звуки стихли, и на экране появилась сообщение, что вызов завершён.       Калякин посидел ещё на порожках, глядя на звёзды. Перебирал в памяти сегодняшний день. И как Егор только что признался ему в любви, и как днём подготовил себя в ванной к сексу — значит, хотел быть нижним, думал об этом заранее. Ночью ему снилась картошка.       Утром Егора не доставало ещё больше. Рука тянулась к соседней подушке, но не нащупывала никого. Звонок селянин сбросил, и без его «доброго утра» Кириллу стало тоскливо, как перед казнью, но он встал по будильнику и мужественно принял тяготы нового дня. Обязанности опять разделили на двоих. Отсутствие необходимости везти молоко на продажу освободило много времени. После позднего завтрака Кирилл снова засел в сарае над картошкой — она была его основной задачей. Андрей возился в огороде. Сегодня опять была жара, и одежда липла к потному телу. Длинная чёлка лезла в глаза. Всё раздражало. Особенно разлука с Егором.       Кирилл бурчал под нос, ругался на картошку. Кидал в ведро по одному крупному клубню, те со стуком отскакивали от пластмассовых стенок и падали на своих пыльных товарок. Вдруг ему почудилось тарахтенье мотора, однако, перестав швыряться и прислушавшись, он ничего не уловил. Вынул из кучи ещё два здоровых, как булыжники, клубня и запустил в ведро, словно в баскетбольное кольцо. Обоими попал. Поднял ещё две картофелины и… услышал, громкий металлический звук — стучали щеколдой.       — Егор Михайлович! — прокричал звонкий женский голос, не молодой и не старый, средний, требовательный. — Егор Михайлович! Андрей!       Кирилл переполошился, не зная, кто бы это мог быть, и пулей, едва не перевернув ведро и стул, на котором сидел, выскочил из сарая. Яркий свет резанул по глазам, он вскинул руку ко лбу, чтобы защититься, и увидел эту самую гостью — женщину лет сорока, немного полноватую, в строгой юбке и голубой блузке, простеньких туфлях на сплошной подошве, с сумкой на плече. Она явно готовилась к походу по пыльному деревенскому бездорожью. И вела себя слишком уверенно и даже нагло. Хотя впечатления бессовестной не производила. Посмотрела на Кирилла с любопытством и отпустила щеколду.       — Здравствуйте. А Егор Михайлович?..       — Его сейчас нет, — осторожно ответил Кирилл, подходя и отряхивая ладони.       — А когда он будет? — Женщина нахмурилась, что-то прикидывая, глянула на часы на руке.       — А вы, собственно, кто? — уточнил Кирилл, чтобы выбрать линию поведения. Не нравились ему этот неожиданный визит и женщина, похожая на чиновницу. Не на почтальонку уж точно.       — Я? — женщина возмущённо вскинула выщипанные брови и выглянула за оставленную распахнутой калитку. — Я из администрации сельского поселения. Мы социальный патруль, инспектируем перед учебным годом семьи категории социального риска.       Кирилл тоже выглянул на улицу и увидел перед воротами ещё одну женщину, тоже строго одетую, и мужчину в брюках и полосатой рубашке с коротким рукавом. На обочине рядом с его «Пассатом» стояла машина, серый «Рено Логан» — не померещилось, значит. Новые персонажи перестали переговариваться и повернули головы к Кириллу.       — Здрасте, — сказал он, чуть кивнув. Те кивнули в ответ и перевели вопросительные взгляды на свою спутницу. Чиновница вышла со двора. Кирилл за ней. Образовался кружок.       — Егора нет, — уведомила чиновница. — Он в город уехал? — вопрос был обращён Кириллу.       — В каком-то смысле, — уклонился Калякин и обратился к мужику и второй женщине. — А вы кто?       — Я из отдела опеки и попечительства, — неприятным высоким голосом пропела бабень и задрала нос от переизбытка чувства собственной важности. — А вы кто такой?       — Я Кирилл Александрович. Друг Егора Михайловича. — Кириллу хотелось язвить и насмехаться, но он понимал, что делать этого категорически нельзя.       — Так где он?       Вместо Кирилла ответил появившийся за спинами Андрей. Он был весь грязный, даже лицо в земле и соке какого-то растения. Старая, местами дырявая футболка, растянутое трико делали его замарашкой из трущоб. Гипс только не сильно испачкался. «Патрульные» взглянули на него и сразу сделали выводы. Какие — было понятно по поджавшимся губам. Ох, не вовремя они припёрлись!       — Егор в областной больнице с мамой. Две недели там будет или дольше.       — Ей хуже стало? — спросила баба из опеки. Не с сочувствием, блять, а с кровожадным любопытством! Выспросить всё, а потом сплетничать!       — Нет. Её лечить будут. Операцию делать. А сейчас обследуют.       У всех троих лица пошли рябью. Они точно давно поставили крест на инвалидке. И не умели радоваться чужому счастью.       — А где будут делать операцию? — спросила «опекунша», не переставая надеяться, что всё у людей хоть капельку плохо.       — Не знаем ещё, — ответил Андрей, и проверяющие невольно улыбнулись. Но рано радовались. — Где-то за границей. В хорошей клинике.       — А где же денег нашли? — полюбопытствовала чиновница из администрации поселения. — Операции дорого стоят.       — А мой отец дал, — вмешался Кирилл, пока Андрей по наивности не дал им шанс уцепиться за какое-нибудь неосторожное слово, например, про Мишаню. Вся троица посмотрела на него с предельным любопытством. С уст рвался прямо шквал вопросов, но они их не задали.       — Хорошо, хорошо, — сказала сотрудница опеки. — Хорошо, когда есть добрые люди. — Но думала она как раз, что это ужасно. Если деньги достаются не вам, а какой-то конченой семье.       — Так что вы хотели? — напомнил им Кирилл про цель визита.       — Инспектируем, — сказал мужик. — Смотрим, как готовы дети к школе. Всё ли есть.       — Всё, — уверенно ответил Кирилл.       — Егор всё купил, — подтвердил Андрей. — И тетради, и одежду. Всё есть.       Члены социального патруля посмотрели на него, как сквозь лупу.       — А руку когда сломал? — спросила «опекунша», она, судя по всему, была у них главной. — Не смотрит за тобой брат?       Кирилл начинал закипать.       — Нет, я в лагере сломал. Воспитательница за мной не досмотрела.       — А, в лагере… — Опекунша разочарованно вздохнула. — Ладно, Андрюша, веди, показывай, как к школе готов.       — Пойдёмте.       — Э! — окликнул Кирилл, когда все трое вслед за Андреем прошли во двор, затем гуськом поднялись на веранду. Он собирался выяснить на каких основаниях они ходят по домам, рыскают по вещам в отсутствие законного представителя несовершеннолетнего, собирался попросить документы. Но Андрей незаметно подал ему знак молчать. Кирилл заткнулся, но тоже пошёл в дом.       Проверяющие крутили головами по сторонам, рассматривая скромный быт семьи из группы социального риска. Влиятельными шишками они не являлись и на богатых даже близко не тянули, но во взглядах читалась та же брезгливость, что и у его матери, Ирины Мамоновой, Мишани, остальных. Презрение к бедности. Как будто все вокруг короли!       Они пристально осмотрели полки с тетрадями, учебниками, канцелярскими принадлежностями. Заглянули в шкаф, убедились в наличии достаточного количества брюк, рубашек, спортивной и тёплой одежды, обуви.       — А если бы чего-то не было? — поинтересовался Кирилл. Он стоял рядом, сложив руки на груди, наблюдал, чтобы не были превышены полномочия.       Бабень из опеки повела бровью.       — Ну… Поискали бы спонсоров. Через соцзащиту материальную помощь бы какую-нибудь выплатили…       Короче ясно, никто ничего бы не сделал. Все эти рейды да инспекции для галочки, а задача собрать ребёнка в школу лежит на его родне. Кирилл видел в этом очередную несправедливость. Как и то, что Рахмановы попали в какую-то «группу риска», как алкоголики или зэки. Нормальная семья! Руки прочь от неё!       Проверяющие ещё немного покрутились в доме и вышли на улицу. Опять собрались у ворот.       — Андрей, как же ты здесь один? — спросила «опекунша» — Кто же за коровой смотрит, ты? И поросят у вас до сих пор много? Сейчас что делал? — намекнула она на его грязный вид.       — Он не один, — вышел вперёд Кирилл. — Я за коровой и поросятами смотрю. И всё остальное делаю. — Приврал, но иначе посыпались бы нападки на бессовестного старшего брата.       — А кто вы? — опять с вызовом переспросила чиновница.       — Сказал же, Кирилл Александрович я, по фамилии Калякин. Мой отец депутат облсовета. А Егору я друг.       — Угу, — разом закивали все трое. Скорее всего, и они были в курсе нетрадиционной ориентации Егора и теперь вообразили невесть что. Про депутата их, однако, впечатлило.       — Вот вам и «угу», — сказал Кирилл. — Егор попросил меня присмотреть за братом, я присматриваю. Ещё вопросы будут?       «Опекунша» его проигнорировала, обратилась к Андрею:       — Не лучше бы тебе было у нас в социально-реабилитационном центре пожить? И присмотр, и питание пятиразовое, и сверстники. Тебе в школу через десять дней, как раз бы там поучился.       — Не, мне лучше здесь. — замотал головой Андрей.       — Ну как хочешь. Ладно, передай брату, что пятьсот рублей помощи ему перечислят на карту через неделю примерно.       — Спасибо.       Проверяющие сели в машину и уехали. Кирилл и Андрей стояли на обочине и смотрели, как рассеивается за ними пыльный шлейф.       — Фух, — сказал пацан. — Пронесло.       — А могло и не пронести?       — Не знаю. Они каждый квартал приезжают, смотрят, как живём, всё предлагают мне в приют. Им там наполняемость нужна. Ищут, за что бы меня туда поместить хоть на месяц. Но у Егора придраться не к чему. Егор меня не отдаст.       — И я тебя не отдам. — Калякин обнял Андрея за плечи, потрепал по руке. Понял, что многому научился за это лето. Постиг груз ответственности, который несёт на себе Егор. Узнал, что значит быть взрослым. Многое его не радовало.       До Егора дозвонились только после обеда, рассказали о визите социального патруля. Тот забеспокоился, но ничего поделать, сидя в больнице, не мог. Да и перестраховывался он, ничего плохого не случилось.       День шёл своим чередом. К вечеру Кирилл заметил, как существенно уменьшилась гора картошки — превратилась в холм. Вместе с тем заполнились под завязку закрома в погребе на семена и на еду.       Андрея он не контролировал, оставляя за ним свободу действовать по своему графику. Вместе только обедали и ужинали. Основой их меню стали молоко, творог и сметана, которые теперь некуда было девать.       Чего-то не хватало. Везде чувствовалось отсутствие Егора и мамы Гали. Дом будто опустел. Не слышалось ни ее мерного дыхания, не работал телевизор, который она иногда смотрела. Даже пахнуть лекарствами стало меньше. Андрей совсем затосковал, попросил отвезти его завтра в больницу проведать мать. Кирилл согласился. Егор тоже. Кирилл еле дотерпел до утра, спал хреново — так хотелось увидеть Егора! Утром они быстро переделали уйму дел и отправились в путь. Собирались вернуться засветло. Кирилл и вернулся — один, Андрей упросил оставить его с ночёвкой, а то и с двумя. Калякин не возражал, пожертвовал собой ради спокойствия ребёнка. Вот что его озадачивало — так это корова. Её же надо доить. А из него дояр, как из пшеницы пенопласт.       Кирилл погоревал-погоревал, вылез из машины и пошёл смотреть, что с живностью приключилось за восемь часов отсутствия человека. Ну не дурней же он деревенских Васьки или Маньки, чтобы с коровой не справиться?