Селянин

      Куры, как только увидели Кирилла, на секунду замерли, а потом понеслись к нему со всех концов двора, кудахтая и махая крыльями. Подскочили под ноги, окружили, какая-то особо умная клюнула за штанину.       — Кыш, падлы! — Кирилл взмахнул ногой, разгоняя, а то совсем ступить не давали. — Сейчас накормлю! Сейчас! Только пройти, блять, дайте! Удивительное дело, но он радовался такому ажиотажу у хохлатых пеструшек совершенно, как ребёнок. Куры принимали его за своего! В смысле — за хозяина, а не за петуха. За такого же хозяина, как Егор. Отличное достижение!       Кирилл засмеялся своим выводам.       Навстречу из будки вышла и Найда, подняла вверх рыжую морду, требуя ласки. Кирилл потрепал её по мохнатым ушам. Посмотрел на миски — они были пусты и вылизаны до блеска. Куры всё ещё толпились у ног, издавали недовольное и даже угрожающее «ко-ко-ко». С заднего двора доносилось громкое хрюканье.       — Сейчас, сейчас всех покормлю, — повторил Кирилл и в окружении куриной стаи пошёл на задний двор. Перво-наперво насыпал ячменя в курятник, чтобы от него отстали. Это сработало: куры с диким шумом ринулись к кормушке, отгоняя друг друга и прыгая по головам, про человека забыли. Кирилл закрыл дверь, чтобы больше не разлетались и усаживались по насестам на ночёвку и занялся поросятами. Наполнил два ведра, понёс в свинарник и по дороге сообразил, что надо было сначала переодеться, но свиньи завизжали, почуяв его и жратву, и Калякин пожертвовал одеждой, решив, что за пять минут она не пропитается вонью. Кроссовкам его оперативность не помогла — к подошвам прилип навоз.       Закончив здесь, он прошёлся по огороду, нашёл на грядках несколько огурцов, помидоров и перцев, собрал их в подол футболки, испачкав и её. Но поздно было уже пить боржоми. Чистота одежды заботила не так, как тишина. Жизнь на подворье текла своим чередом, но каждым нервом ощущалось одиночество. Весь дом достался в его распоряжение, но без Рахмановых он был пустым и холодным. Усадьба будто осиротела, замерла, как замок спящей красавицы.       Отгоняя эти ощущения, пока не захотелось немедленно сбежать отсюда, Кирилл всё же переоделся, вынес собаке супу с хлебом и кусочками копчёной колбасы. Смотрел, как она ест и понимал, что сколько оттягивай-не оттягивай, а пришла пора отправляться за коровой. Он надеялся, что её никто из каких-нибудь заезжих хулиганов-рыболовов-грибников не увёл и не сдал на мясо.       Корова нашлась на том же месте, где её привязали утром. Лежала в тенёчке на траве возле колышка и интенсивно обмахивалась хвостом, разгоняя слепней. Кирилл уже выдохнул, увидев её издалека, но резонно предположил, что всё остальное так благополучно не закончится.       Он дошёл до неё, остановился на расстоянии метров трёх, проследив, однако, взглядом длину верёвки — да, если рогатое чудище сейчас вскочит и погонится, чтобы забодать, это преступление у неё получится и сойдёт с рук… ну, точнее, с копыт. Кирилл хмыкнул.       — Зорька, вставай, — уперев в растерянности руки в бока, сказал он. Как можно ласковее, чтобы корова почувствовала его доброжелательность. Очень надеялся, что скотина не способна распознавать ложь. И страх заодно. Кирилл боялся к ней приближаться и вообще не представлял, как можно добровольно находиться рядом с этим полутонным орудием убийства — это же чистый суицид!       Зорька косила на него огромным тёмным взглядом и не вставала.       Кирилла её наплевательство бесило. Он и так нервничает, а она ещё и не слушается! Внутренний голос тоже дрожал и подсказывал шёпотом, что, может, и к лучшему, что коровенция лежит, так безопаснее. В кои-то веки Кирилл был с ним абсолютно согласен. Он стоял и смотрел на корову, корова смотрела на него и продолжала обмахиваться хвостом. Мухи садились на её бока.       Прошло несколько минут. Калякин знал, что надо что-то сделать, чтобы корова встала и пошла домой, но не мог. Он чувствовал себя парализованным. Страх парализовывал его, да, Кирилл крыл себя за трусость, но признавал, что ничего не в силах с этим поделать. Как же он сейчас жалел, что согласился на эту авантюру! Сидел бы себе в городе, занимался сексом с Егором! По крайней мере, Андрея бы увёз назад в деревню, чтобы он за скотиной ходил.       — Зорька, вставай, пойдём домой, — устав дрожать, повторил он. — Сегодня я за тобой пришёл, а твои хозяева в городе, хозяйка в больнице, ей лечиться надо, им за ней приглядывать, а мы тут с тобой, вдвоём остались. — Кирилл всей душой желал, чтобы корова поняла его и смилостивилась, встала и смирно потопала в закуту. Он готов был ей потом поклоняться, как индус священному животному.       Корова лежала и махала хвостом.       Кирилл постоял ещё немного. Проклял всё, чуть не плакал, что такой он слабый и никчёмный трус, боится наподдать бездушной скотине и погнать её по дороге. Успокаивал себя только тем, что некоторые в штаны ссут от пауков и мышей. Ага, девчонки в основном. Корова задрала белую в чёрных пятнах морду и трубно замычала. Калякин подпрыгнул от неожиданности и схватился за сердце, вскрикнул. Еле оправился от испуга.       — Всё, ты меня достала! — разозлился он. Крутнул головой, нашёл под деревом не очень длинный прутик, схватил его. Затем рывком отцепил от колышка верёвку, дёрнул на себя и стегнул корову веткой. — Вставай, нахуй! Домой пошла! Доиться!       Зорька замычала, начала неуклюже подниматься — на передние ноги, потом на задние. Хвост повис, вымя грузно колыхалось.       Встав, корова уставилась на Кирилла воловьими глазами, наклонила голову. Кирилл попятился.       — Иди давай! — скомандовал он, пока опять не струсил и не дал стрекоча. И снова хлестнул скотину по пёстрому боку. — А ну пошла! Пошла!       Корова сделала неловкие шаги, вышла с травы на протоптанную дорожку и остановилась. Осмелевший и злой Кирилл ударил со всей дури.       — Вперёд, блять! Сейчас я тебе покажу, как…       Договаривать стало некому: корова взбрыкнула и понеслась по дороге, поднимая клубы пыли. Верёвка из пакли, естественно, последовала за ней — протянулась через кулак, раздирая кожу в кровь.       — Блять! — завопил от боли Кирилл, затряс рукой, но смотрел он во все глаза на исчезающую за поворотом корову, он никогда не думал, что эти неповоротливые туши могут развивать такую прыть. Вообще не подозревал, что они могут бегать, тем более, как скаковые лошади. Он опять громко выругался и помчался за ней. На улице уже смеркалось, кругом лежали длинные тени.       Корова бегает лучше него — это Кирилл вынужденно признал, когда, задыхаясь, с покалыванием в боку, не смог догнать её до самого дома. К счастью, она двигалась точно по маршруту, а не погнала в неведомые дали. Перед калиткой прыткая скотина остановилась и замычала.       — Вот сука! — у Калякина не хватало нормальных слов, он злился на безмозглую тварь и радовался, что его позор хотя бы никто не видит и не доложит, надрываясь от смеха, потом Егору. — А ну пошла дальше!       Но корова мотала головой и не шла по вполне понятной причине — калитка была закрыта.       — Блять! Сука! Да чтоб тебя! — Кирилл в досаде топнул ногой и застонал, скрежеща зубами. Он ненавидел сейчас всё и вся. И особенно себя, ёбаного бездаря. Мечтал всё бросить и оказаться где-нибудь в пятизвёздочном отеле у бассейна с бокалом негрони в руке. Не хотел он корову! Ну не хотел и всё! Хоть плачь!       Кирилл застонал ещё раз, громко, хныкающе, зажмурив до боли глаза и… взял себя в руки: делать ведь всё равно придётся, не бросишь же корову недоенной и на улице? Сам подвизался, сам выполняй, а то Егор, конечно, корить не станет за бездействие, поймёт ситуацию, промолчит, но про себя посчитает слабаком, оно надо?       Кирилл набрал в лёгкие воздуха и посмотрел на проблему ясными глазами. Проблема предстала пред ним во всей красе: туша загораживала подступы к калитке, острые рога маячили почти у самой щеколды, на которую требовалось нажать, чтобы дверочка открылась. Лёгонькая задачка, ничего не скажешь. К тому же корова без перерыва мычала, желая освободиться от молока. Вот стерва!       — Зорька, — Кирилл опять применил ласковый тон, боясь, что криворогий таран от ругани вышибет калитку к чертям. — Зоренька, девочка… Отойди. Прошу, отойди в сторонку. Отойдёшь и я дверь открою, тебя впущу, а потом подою, напою, почищу, поцелую, приласкаю… — Он заговаривал ей зубы и по шажку придвигался ближе. — Зоренька… Зоренька, озорница моя…       Хрен там — корова не двигалась с места! Мычала, мотала головой, хвостом, требовала открыть грёбаную калитку, а сама не давала даже протянуть руку к щеколде!       — Тварь! — Кирилл чуть опять не хлестнул её. Выбросил ветку от греха подальше, стал, кусая губу, думать. Обычно это получалось у него не очень и сейчас он особо не надеялся. Но потом мысль пришла ему в голову, хорошая или нет, он пока утверждать не брался. Он придумал открыть дверь со стороны двора и спрятаться за ней, когда корова будет проходить в неё. Правда, для осуществления плана требовалось попасть во двор. Кирилл подёргал ворота — они были закрыты. Оставался вариант перелезь через забор. Забор был деревянный, не очень высокий, а если встать на…       Кирилл усмехнулся, представляя, как он вскакивает на широкую спину коровы, подпрыгивает, делает сальто через забор и приземляется, аки акробат, на обе ноги по ту сторону деревянной стены. Жаль, он не тореадор или Джеки Чан. Поэтому он забрался на завалинку. Забор стал ему ниже пояса. Адреналин бурлил, одышка после бега прошла. Кирилл подумал, что лазанье через забор будет попроще безумного спуска с четвёртого этажа, и перекинул ногу через верх, сместился, крепко ухватившись за край руками, нащупал подошвой металлическую поверхность завалинки с той стороны, уверено поставил ступню и перекинул вторую ногу, спрыгнул на землю — вуаля!       Засмеявшись, Кирилл открыл калитку и прикрылся ею, как щитом. Корова спокойно прошествовала мимо него и направилась к хлеву, благо он был не заперт. Калякин мысленно перекрестился и возблагодарил всех богов. Дело оставалось за малым — всего-то подоить.       — А кто у нас не умеет доить? — пробормотал он и, измученный, поплёлся за коровой. Она стояла на привычном месте дойки, переминалась задними ногами. Подходить к ней было страшно, но надо.       — Зорька, ну не психуй, мне тоже не нравится, что тебя буду доить я. Я тоже бы предпочёл, чтобы здесь был Егор, но его нет. А если ты будешь артачиться, скотиняка такая, то молоко скиснет внутри, и ты сдохнешь. Устраивает тебя такая перспектива?       Кирилл говорил медленно, спокойным тоном. Подходил, вытянув руку, заставил себя дотронуться до шерстяного бока коровы, провести пальцами. Помнил, что надо установить контакт. Корова не лягнула, и он посчитал, что контакт установлен. О порядке дойки его проинструктировали сегодня оба Рахмановых, да и он несколько раз наблюдал за процессом, имел представление. Сначала следовало помыть вымя.       Кирилл сходил в дом, нагрел воды, взял хозяйственное мыло, полотенец и вернулся в хлев. Корова встретила его мычанием. Кирилл сел сбоку от неё на корточки, погладил по боку, плеснул мыльной воды на розовое вымя, потёр рукой. Вымя на ощупь было тёплым, кожаным, скользким… мерзким. Жуть. Браться за него можно было только с отвращением. Калякин отдёрнул руку и в несколько приёмов выплеснул на вымя остатки воды, решил, что этого достаточно для чистоты. Кое-как промокнул полотенцем. Корова стояла смирно, перестала трубить — уже что-то хорошее в этом враждебном мире.       Теперь следовало подготовить себя. Кирилл вымыл руки, надел фартук Егора, повязал его бандану, заранее подготовленные Андреем. Осмотрел себя — аховски, наверно, выглядел, зеркала только не нашлось рядом и смарта с фотокамерой: сейчас бы сфоткал, чтобы потом поржать.       Корова замычала.       — Ладно, иду. — Кирилл бросил баловство, ополоснул эмалированное подойное ведро, впихнул его под вымя и уселся на скамеечку. — Ну что, приступим?       Легко сказать, трудно сделать. Из инструктажа он помнил, что доить надо кулаком, пальцы сжимать поочерёдно, выцеживая молоко. Звучало совсем несложно. Совсем-совсем несложно, прямо задание для детского сада.       Кирилл дотронулся ладонью ближайшего переднего соска и тут же отдёрнул руку — кожа и форма были такими… противными, что ли, он не мог толком объяснить, какими, ну, будто стариковский вялый член теребишь. От сравнения Кирилла затошнило. Откуда оно взялось, он тоже не знал — никогда ведь не имел дела с вялыми стариковскими членами.       Зорька стукнула копытом по некрашеным доскам пола.       — Ладно, начинаю! — рыкнул Калякин, снова поднёс руку, сжал сосок в кулаке. Ничего не произошло, молоко не полилось. Белая капля выступила внизу, да и только. Ну что за хрень, где тугие струи? Тупая скотина не желает делиться с чужим человеком? Так хозяина нет!       — Давай же, доись!       Кирилл подёргал за другие соски и получил тот же результат. Топнул с досады ногой. И вдруг вспомнил, что приступать к дойке надо с массажа! Выдохнув, он стал растирать полное, тяжёлое вымя со всех сторон. Плевал уже на отвращение, лишь бы рогатая сука начала доиться, а то ведь что делать? Куда бежать за помощью? К Лариске? К бабке Олимпиаде? Ага, Лариску он видеть не хотел, не то что помощи просить и быть обсмеянным, а старушенция такая древняя, со скрюченными артритом пальцами, что от неё толку будет ноль, только и будешь думать, как бы она в этом хлеву не окочурилась, а молоко пить после неё не станешь — запах нафталина будет везде мерещиться. Интернет бы сейчас, там почитать, да херушки в глуши связи!       Вымя помягчело, соски малость удлинились. Кирилл возрадовался и опять взялся за передний сосок, который был ближе к нему.       — Так, как там? Сжать сверху большим и указательным. Потом по очереди средний, безымянный, мизинец. — Кирилл бормотал для уверенности и делал. Короткая тонкая молочная струйка выбилась из соска и со звоном ударила в дно ведра. О чудо! Кирилл рассмеялся: он победил! Победил!       И в этот момент получил хвостом по роже!       Хвостом по роже! Не пушистым кошачьим, а коровьим — совсем не стерильным, пованивающим!       Кирилла чуть не стошнило, ещё и удар получился хлёстким, прям посередь носа, эта полоса сразу вспыхнула болью.       — Блять! Заебала ты уже!       Кирилл подпрыгнул на скамейке, сдержался, чтобы не наподдать корове, сжал кулаки. Но остыл, признавая, что сам виноват — его предупреждали, что надо привязать хвост к ноге, ещё чему-нибудь, а из его мозгов это благополучно выветрилось.       Зорька замычала, затопталась, звякнула копытом по ведру.       — Всё, прости! — взмолился Кирилл и погладил по боку. — Стой смирно, у меня, кажется, получается.       Он повторил попытку со вторым передним соском — струйка ударила в ведро. Совсем маленькая, даже дно не прикрыла.       — Хорошо, не будем спешить.       Кирилл набрался терпения и выдоил ещё немного молока, перешёл к задним соскам, потом вернулся к передним. Получаться стало лучше, струи стали подлиньше и потолще, но выходило всё равно не так быстро и ловко, как у Егора — его-то руки мелькали, не успеешь уследить, а тут за полчаса весь извёлся, вспотел, спина отсохла, на дворе уже ночь, а и половины ведра нет. В довершении этих бед Калякин вспомнил ещё одну вещь — забыл сдоить первые струи в кружку и вылить собаке. Что ж, поздно уже рыпаться.       Корова нервничала, ей не нравилось. Мычанием заглушала сверчков, чьё пение доносилось через открытую дверь. Кирилл схлопотал по морде хвостом второй раз и очень пожалел, что не оторвал зад от скамейки и не сходил за верёвкой. Его всё злило, прямо неимоверно выбешивало. Но он погасил свой гнев, подумав о Егоре и Андрее, которые сейчас вместе в его квартире, ужинают, разговаривают об общих тревогах и радостях, не скучают друг о друге, не волнуются. Доброе дело должно было ему зачесться.       На этот раз Кирилл встал и пошёл к столу искать верёвку. В сарае сгустилась темнота, лампочка светила мощно, но до всех углов не дотягивала. До стола, что стоял под крохотным запаутиненным окошком, свет долетал тусклыми остатками, однако бечёвка лежала на виду рядом с алюминиевой кружкой, в которую следовало сцедить первое молоко. Кирилл взял бечёвку и повернулся обратно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как от пинка коровьей задней ноги переворачивается ведро. Металл застучал по доскам, звякнула ручка, а молоко… надоенное с таким трудом… бурной волной хлынуло на пол, растеклось и стало просачиваться между досками.       Кирилл остолбенел. Сил не осталось. Руки опустились. Ебанутая скотина будто специально вредила ему! Нахуя, ну нахуя она копытами своими махала? Позлорадствует, когда её перед заграницей на бойню сдадут, сам её на фарш перекрутит и говяжьими котлетами наестся.       Лужа расползалась, мелела. Глаза смотрели на неё, и в памяти всплывало дежа вю… как он, смеясь, пнул по этому самому ведру, желая показать пидору свою крутость. Весело было? Теперь сам веселись, урод комнатный.       — Ладно, не буду тебя ругать, — сказал Кирилл корове. — Отомстила. Один-один, квиты. Всё, мир. Прекращай выделываться.       Он, перебарывая страх, замотал верёвкой задние ноги коровы, примотал заодно к ним хвост, сполоснул ведро и снова сел. Разлитое молоко почти всё стекло в щели.       Дальше прошло без эксцессов. Кирилл промучился ещё кучу времени, пока выдоил до капли — надеялся, что до капли: массировал и выцеживал, пока руки не отсохли и даже капать перестало. Обтёр вымя полотенцем и не в состоянии был сдвинуться с места. Боязнь ушла вместе с моральными и физическими силами. Посидев неизвестно сколько минут в ступоре, он развязал корове ноги и отправил её в закуток на ночёвку. Унёс молоко на улицу, разлил по банкам. Вспомнил, что не дал корове напиться — сходил за водой, напоил.       На улице была прохладная звёздная ночь, дойка заняла явно больше времени, чем Кирилл рассчитывал. Он с дикой усталостью посмотрел на дверь летнего душа и всё же поплёлся туда, обмылся от пота, навоза и вони. Соблюдение привычного распорядка дня мысленно приближало к Егору. Кирилл не мог перестать о нём думать и, в принципе, не хотел.       После купания наконец зашёл в дом, шёл голяком, не одевался в виду отсутствия наблюдателей, давал коже подышать. Часы показывали двенадцатый час. Соорудив бутерброд с колбасой и огурцом, он лёг в кровать — ноги не держали сидеть за столом — взял телефон, позвонил Рахманову. Егор быстро взял трубку.       — Привет, Кир, — сказал он тихо.       — Привет. Почему шепчешь?       — Андрей только что уснул.       — Разместились нормально? — участливо спросил Кирилл, мечтая опустить церемонии и перейти к нежностям. Разговаривать немного мешали кусочки пищи во рту от бутерброда, который он с голоду, не удержавшись, надкусил.       — Да, спасибо, всё отлично. Я тоже собирался спать. Лёг пять минут назад.       — И я лежу, — улыбнулся Кирилл, посматривая на бутерброд. — Слушай, а прикольно получается: я в твоей кровати, ты — в моей. Поменялись местами. — Он продолжал улыбаться, член встал.       — Да, прикольно, — подтвердил Егор.       — Я к тебе хочу, — шепнул Кирилл. — У меня стояк при одной мысли о тебе голом.       В трубке послышались понимающие смешки.       — А я бы, — томно произнёс Егор, — сейчас и не был против…       Кирилла пронизала сладкая судорога.       — Егор, блять, что ты со мной делаешь? Я от твоего голоса сейчас чуть не кончил!       Они засмеялись.       — У тебя всё нормально? — спросил Рахманов, всегда умевший от приятных тем переходить на серьёзные. Кирилл вздохнул необходимости обсуждать дела, потёр лицо ладонью.       — Ты имеешь в виду, не забодала ли меня твоя корова? Как видишь, живой. Тут всё нормально. Скотину накормил, на остальное, правда, времени не хватило.       — Подоил?       — Сомневаешься во мне? А зря! Подоил по высшему разряду, но вряд ли Зорьке это понравилось: почти три часа её шмурыгал. Она, правда, тоже паинькой не была. — Кирилл в красках пересказал свои злоключения, приукрасил для весёлости, опустил некоторые моменты своей нерешительности. Егор смеялся, и от этого сердце Кирилла наполнялось счастьем: так мало в жизни любимого было радостных дней.       — Жаль, я этого не видел!       — О, надо было обязательно начать прямую трансляцию из коровника! В следующий раз так и сделаю! Бля, забыл, что тут нет интернета!       Они смеялись. Кирилл чувствовал, что они рядом, несмотря на расстояние, чувствовал единение, тепло родной души. Жестикулировал, размахивая в темноте бутербродом, крошки сыпались на матрас.       — Я люблю тебя, — прошептал он, не выдержав пылкой нежности, переполнявшей его.       — И я люблю тебя, — проговорил Егор и вдруг, будто застеснявшись признания, добавил: — Давай спать?       — Да, давай. Завтра увидимся. Спокойной ночи. Целую.       — Спокойной.       Кирилл отложил телефон и сразу заскучал. Слишком коротким был разговор, и он, дурак, не спросил, как там дела в больнице. Если плохо, Егор бы не смог смеяться - значит, нормально. Завтра при встрече, когда поедет за Андрюхой, и спросит.       Он принялся доедать, пялясь на тёмную стену. Вот как странно получается, он один в тесном, душном деревенском доме, с маленькими окошками и пылью под кроватями, со старыми занавесками и без микроволновки, а ведь ни капли не жалеет, здесь он ощущает большую свободу и полноту жизни, чем в благоустроенном бетонном кубике на высоком этаже.       80       Утро для Кирилла оставалось добрым ровно до того момента, когда он, сладко потягиваясь и удобно плюща щекой подушку, вспомнил, что снова всё позабыл — забыл включить будильник на более раннее время, чтобы всё успеть до отъезда. Судорожно подняв с пола телефон, он успокоился: была всего половина седьмого, следовательно, не так уж сильно он проспал. Всего на час. Просто яркое солнце светило в незашторенное окно.       Фыркая, как окунувшийся в воду кот, Калякин сел на постели, помедитировал немного на полированный шкаф, отправил Егору эсэмэску с добрым утром и встал. Одевался, думая, что каникулы подходят к концу, а он этим летом так и не выспался вдоволь. Раньше-то каждый божий день тюленем лежал до обеда. Но сейчас ждала скотина, и она, когда Кирилл вышел во двор, уже мычала, хрюкала и кудахтала. Он накормил и выпустил кур, свиней, а с коровой опять возникла пауза: как ни гордился собой после вчерашних успехов, как ни храбрился и ни смеялся, сегодня снова еле заставил себя к ней подойти. Конечно, учёл предыдущие ошибки, делал сразу всё по методике, связав ноги, хвост, только корове это не нравилось, она сопротивлялась, буянила, и дойка, как и вчера, затянулась на три часа. Кирилл взмок, был в бешенстве — скорее, из-за растянутости по времени, чем из-за своей неуклюжести или тупорылости рогатой твари. Ему не терпелось уехать в город, а дел было ещё дохрена.       Он поставил вариться поросячью картошку на печке в саду, накинул Зорьке на шею веревку и повёл на выпас. Сегодня, к его счастью, она не мчалась, как гончая, хотя и недостаточно торопилась, добавляя временному хозяину нервозности. Привязав её, Кирилл вернулся, подбросил дров в печку, почистил хлев, наносил воды и обошёл с инспекцией огород, собирая спелые овощи в ведро. Набрал Егору яблок, груш, огурцов, помидоров, лука, перца.       Картошка кипела, но была сырой. Кирилл наносил воды, позавтракал, переоделся. Приготовил с собой пакет с овощами, фруктами, творогом и двухлитровой банкой молока. Подкинул ещё дровишек, убедился, что пожара не случится и собрался в путь. Внутри всё зудело ехать быстрее и уединиться с Егором, потрахаться.       За калиткой Калякина ждал сюрприз: на дороге, возле багажника «Пассата», опираясь на клюку, стояла баба Липа. На старой карге, как всегда, были телогрейка, выцветший байковый халат, чулки и колоши с меховой опушкой. Она чуть горбилась, положив на поясницу морщинистую руку. Смотрела на машину. Как только хлопнула калитка, резко повернулась на звук, навела прицел мутных глаз.       — А, это ты?       Кирилл прошёл к машине, не отвечая, мало того, сжал челюсти, чтобы не нагрубить. Чуял, что эта древность быстро не отстанет, какого хера её вообще принесло сюда? А ещё притворяется, что еле дрыгает.       — Что-то Егора давно не видно, — коверкая имя, закинула она удочку, будто Егор не предупреждал её об отъезде. Хитрая лиса.       — Он уехал, — буркнул Кирилл. Открыл заднюю дверцу и поставил пакет. Закрыл. Бабка не уходила.       — Он матерю поехал лечить? Видала, «скорая помощь» под дом приезжала. За ней?       Вот, блять, доебалась, сплетница паршивая! Можно было послать её на хуй и очень хотелось так сделать. Кирилл вздохнул, ибо было нельзя портить отношения с соседями.       — За ней, — процедил он.       — А что с ней стряслось? Плохое что? Хуже сделалось? Она ведь и так лежачая. Вот не дай бог. Молодайка ведь ещё, это мне помирать пора, а я никак не уберуся туда… Так что стряслось с Галкой?       — Ничего не стряслось.       Олимпиада вперилась в него проясневшим взором. Скудость информации её не устраивала. В кратких ответах она заподозрила недоброжелательность, но ухом не повела.       — За границу лечить Егор её повезёт?       Блять, а ещё притворяется, что нихера не знает!       — Да, повезёт.       — А деньги отец ихний даст? Я видела, он сюда приезжал намедни. Это с ним пигалица его была, жена новая?       — Да.       — Совесть, видать, его замучила, кобеля такого, ирода. Что сказал? Помогать пацанам будет?       — С чего бы ему помогать, ироду-то? — Кирилл пыхтел и поглядывал на часы, а сплетников он на дух не переносил.       — Дело-то к старости, о душе надо подумать. А денег всё-таки дал, значит, что-то у него стряслось, что о пацанах да Гальке вспомнил.       Кирилл вздохнул глубже. Он знал, что «стряслось» у господина Мамонова. Говорить об этом не собирался.       — А ты с Егором подружился? — Липа осмотрела его с макушки до пят, был бы у неё микроскоп, изучила бы в него. — Ты как он, из этих?.. Я не осуждаю, не моё это дело, хоть в нашей молодости открыто про мужеложство не говорили, за это и в застенки загреметь было можно, но жизнь поменялась, а он… Он к Лариске захаживал. Как Лариска теперь без него? То Егор у неё день и ночь ковырялся в саду, в огороде, в доме. Теперь она даже со мной говорит сквозь зубы, переживает. Она ж от Егора ребёночка хотела…       Кирилл захлопал глазами:       — Она ж старая! Она старше его на двадцать лет, наверно.       — Меньше, — авторитетно заявила Липа. Достала из кармана мятый мужской носовой платок, утёрла покрытый красными капиллярами нос. — Любовь зла, никому не подчиняется, а Лариса неплохая, деньги зарабатывать умеет. Только на личном фронте не складывается. Егора она любит, только он не по бабам — жалость для неё, а то бы они сошлись да жили.       — Ага, мало Егору бед, повесила бы на него ещё один дом и ребёнка! Нет, Егор со мной, а она пусть себе мужика найдёт по возрасту.       — Где ж их найдёшь? Она в молодости не нашла, а теперь нормальные женаты все, любовниц только берут.       — Её проблемы. Нас не касается. — Кирилл злился, кулаки чесались. — Ладно, я поеду, — сказал он, обходя машину, — мне пора. — Его взбесило упоминание о страхолюдной стерве, устроившей спектакль с изнасилованием, и то, как её защищают. Лариса хорошая, Лариса распрекрасная, ага. Она хоть бы палец о палец ударила, чтобы помочь Егору. Копейки ему совала за работу, уставшего человека заставляла батрачить на себя, а сейчас, когда он её больше не чпокает, и не появилась, чтобы помочь. Любит она его, как же.       Кирилл влез за руль, завёл мотор. Карга посторонилась на обочину, а зря — подмывало её переехать, чтобы не пиздела.       81       Следующие семь дней отложились в памяти Кирилла дикой усталостью, такой, что он не понимал, где явь, а где сон, и дорогой, дорогой, дорогой, бесконечной дорогой. Он делал работу по дому и мотался между городом и деревней. То возил Андрея, то ездил один. Не мог не ездить — одуревал без Егора. Превозмогая ломоту во всем теле, садился за руль и жал на педаль. Сто раз был готов извиниться и бросить помощь, но удерживала благодарная улыбка Егора, поцелуи и нежелание прослыть, на потеху родителям, слабаком. Кирилл стискивал зубы и принимался за работу, думая, что Рахмановы тоже выматываются, а не показывают этого, для них долг превыше собственных потребностей.       В больнице двигалось помаленьку — анализы, исследования, томографии, ещё куча непонятной медицинской фигни, которую Егор пересказывал вскользь, не забивая чужой головы своими заботами. Мама Галя то теряла надежду, просилась домой, то заряжалась оптимизмом, строила планы на себя и сыновей, особенно, что старший вернётся в институт и заживёт нормальной жизнью. Кириллу казалось, что только эта мысль заставляет её бороться за своё здоровье. Ему было завидно наблюдать, как все члены семьи жертвуют собой ради других. В его роду жертвенность не была ни в почёте, ни в приоритете.       За неделю они виделись пять раз, но заняться сексом не довелось. Сегодня Калякин снова ехал домой, отсчитывал километры. Крутил баранку, а думать мог только о совершенных формах Егора, его глазах и железном характере, который тоже безмерно возбуждал. Член не падал, Кирилл время от времени его касался, поэтому радовало, что трасса была разгруженной, солнце светило в спину, а асфальт был приличным и сухим, а то бы аварии не избежать. Перевалило за полдень, Кирилл рассчитывал встретиться с Егором в больнице, забрать его в квартиру и провести несколько страстных часов в постели. Или не очень страстных ввиду крайней заёбанности обоих, но провести их вместе, голыми.       Лежавший на торпеде смартфон разразился хип-хоповой музыкой. Кирилл посмотрел на имя абонента и удивился — Егор. На душе в мгновение ока стало неспокойно — Егор никогда не звонил ему сам! Вообще никогда!       Забыв про дорогу, он схватил мобильный.       — Егор! Что?..       Ответом ему были громкие всхлипы и ещё какие-то неясные звуки. Сердце мигом ушло в пятки. Рука на руле дрогнула, машина вильнула.       — Егор! — заорал, теряя самообладание, Кирилл, не узнал своего голоса. — Что случилось? Егор! Что случилось? Не молчи!       Снова послышались те же неясные всхлипывающие звуки, но тише, дальше, будто убрали микрофон ото рта. И только через несколько наполненных ужасом секунд Егор заговорил, и его голос тоже было не узнать.       — Кир… Кир… Сейчас сказали… Сейчас был консилиум, меня позвали и… Кир…       — Я здесь, — проговорил Калякин, понимая причину его слёз. Внутренности опустились, ехать расхотелось, тяжестью на плечи легла апатия. Поздно, время упущено, планы рухнули.       — Кир… Они сказали… Врачи сказали… — у Егора не получалось говорить связно, он срывался на всхлипы. — Они сказали, что всё нормально… Операция должна дать результат! Операция возможна! Кир, ты слышишь? Кир, лечение возможно! Вылечить возможно, Кир!       Кирилл не верил своим ушам, перед глазами двоилась дорога. Волна тепла прошла по телу, чуть не расслабив мочевой пузырь. Вот теперь он понял, что это были за звуки — Рахманов смеялся. Смеялся сквозь слёзы, сквозь всхлипы — его отпустила многолетняя тревога, напряжение выливалось в слёзы счастья, теперь он не может их сдержать, он радуется, у него истерика, отходняк. Он смеётся и плачет.       — Егор, ты дурак, — прошипел в трубку Кирилл. — Ты дурак! Ты сволочь, Егор!       — Что? — На том конце линии оборвались смех и слёзы.       — Ты дурак, Егор, вот что я тебе говорю! Ты, козёл, меня чуть до инфаркта не довёл! Ты не мог сказать сразу нормально? Я уже думал, что всё плохо закончилось! Уф, Егор, — Калякин перестал шипеть, перевёл дух, — я так рад! Видишь, я же тебе говорил! Я говорил, что всё получится? Говорил! Блять, я так рад!       — Спасибо, Кир. А я до сих пор опомниться не могу… Пять минут назад из кабинета, где консилиум проводили, вышел и… руки до сих пор трясутся. Как приговор выслушал.       — Вердикт оправдательный, ты свободен. То есть, — Кирилл понял, что лезет не в те дебри. — В общем, я скоро приеду, тридцать километров осталось. Жди меня, отметим, тебе выпить сейчас надо. Чего-нибудь крепкого. У меня дома виски оставалось. Ты не натыкался? А если нет, заскочим, купим.       — Кир, я не хочу. Не пью.       — Знаю-знаю. Я шучу. Я тоже не пью: я же за рулём, мне вечером назад возвращаться. Просто жди, я скоро приеду.       — Да, жду.       — Целую.       Кирилл поднажал. Спидометр выдавал сто тридцать, а хотелось разогнать колымагу до ста восьмидесяти хотя бы, чтобы быстрей очутиться рядом с нуждающимся в поддержке любимым. Егор вроде успокоился, но у него ещё долго будет отходняк — вон он, даже позвонил, не выдержал до личной встречи, ему надо было поделиться, выговориться. А значит… значит, Егор тоже думает о нём, считает близким человеком. Человеком, с которым хочется разделить радость. Теперь сердце Кирилла защемило от счастья взаимной любви — невероятно упоительное чувство, от него за спиной вырастали крылья. Тридцать километров… Уже двадцать пять…       До областной больницы он доехал через сорок минут: задержали пробки и медленно сменяющие цвета светофоры. Бросил машину на широкой полупустой парковке, побежал на территорию к корпусам. На лавочках под акациями и кустами сирени сидели пациенты и посетители, в верхушках желтеющих от засухи деревьев каркало вороньё, у одного из подъездов стояла «скорая» на базе микроавтобуса «Рено». Мама Галя лежала в восьмом корпусе — трёхэтажном, старой постройки. Его недавно отремонтировали, однако работали гастарбайтеры-азиаты, и штукатурка местами стала отслаиваться, сыпалась.       — Кирилл!       Калякин повернул голову, ища, откуда звучит голос Егора. Засмотревшись на подпорченный фасад корпуса, он, оказывается, не заметил, как проскочил мимо своего парня. Рахманов сидел на лавочке. Вернее, уже встал, побежал за ним. На нём были серые брюки со стрелками, белая рубаха и галстук в косую полоску. В галстуке Кирилл узнал свой собственный предмет гардероба, удивился. Причём не мог определиться, чему удивляется — своему галстуку на чужой шее или сексуальности Егора в этом блядском галстуке. Никогда не видел его в столь строгом, официальном и элегантном прикиде.       — Привет, — сказал, подойдя, Егор.       — Классно выглядишь! — не сдержался Кирилл, не зная, куда деть руки, которые по привычке норовили обнять селянина. — Прям супер.       — Извини, — смутился Егор, — у тебя пришлось позаимствовать. Можно?       — Ты про галстук? Какие вопросы?! Я его всего один раз-то и надевал, наверно. А может, и никогда.       — Вообще-то, я про всё, включая туфли, — замялся Егор. Кирилл оглядел его внимательнее.       — Это моё? Странно. Что-то я не помню у себя таких шмоток… Хотя, не мой стиль, я мог их просто в дальний шкаф засунуть… А ты куда вырядился?       Они стояли на асфальтированной дорожке в тени рябины. Рядом на клумбе цвели крупные розовые ромашки. Вокруг ходили люди, раздражали мельканием туда-сюда.       Егор прикусил губу.       — Мне в департамент здравоохранения надо. Бумаги подписать. И, сказали, с тремя клиниками ещё со вчерашнего утра переписка ведётся, возможно, результат уже к вечеру узнаем, когда нам ехать. Две в Германии, одна в Израиле… Извини, что тебя не предупредил. Я точно не знал, к скольким мне назначат… если будет зачем туда идти, конечно. А потом ты уже ехал.       — Долго там проторчишь? — Кирилл расстроился: отдых голыми в постели обламывался. И, кажется, голос, да и морда, выдали его эмоции.       — Извини.       — Нет, ничего, — Калякин шмыгнул носом, — всё нормально. Главное, что лечение состоится, а мы… мы ещё… — Дальше он говорить не мог, отвернулся, выдавая себя ещё больше. Хуже было то, в людном месте он до сих пор не дотронулся до Егора, не поцеловал, не прижал к изнывающему паху, он же так мечтал об этом!       — Извини, Кир. — Егор положил ладонь ему на плечо. Интонация говорила, как он сильно сожалеет. Его жест, тепло его кожи всё прощали и давали сил смириться с обстоятельствами.       Кирилл сглотнул комок горечи, накрыл его ладонь своей, незаметно её пожимая, и повернулся — снимая его руку, но не отпуская. Пальцы сами стремились переплестись, но, блять! — даже по этому невинному действию их заклеймят пидорасами. Хотя, кому какое дело?! Кирилл отпустил свои желания на волю, и пальцы тут же переплелись. Егор крепче сжал их.       — Ничего, — улыбнувшись через силу, сказал Кирилл, — не извиняйся. У нас вся жизнь впереди, что ей один день?       — Я люблю тебя, — вместо ответа прошептал Егор. Его необыкновенные чёрные глаза смотрели с нежностью, затягивали в свой омут, из которого не хотелось выбираться.       — И я люблю тебя, — одними губами повторил Кирилл и обнял его, по-братски. — Поздравляю. Рад за вас. Собирался ещё маму Галю поздравить, но… — Он нехотя выпустил Егора.       — Но мне пора уходить. Довезёшь?       — Конечно!       Они оба развернулись и направились к выходу с территории больницы — воротам в нижней части металлическим, в верхней сваренным из прутьев с заостренными пиками на конце. На кирпичном заборе, к которому крепились ворота, местами облетела побелка, обнажив кладку. Унылое это было место, пропитанное болезнью и горем. О радости выздоровления, продолжении жизни спокойно думалось только за его стенами.       — Как мама? — спросил Кирилл, когда они вышли на солнечную парковку и двинулись к машине. Разномастные корпуса, проглядывающие сквозь листву старых деревьев, будто остались в кошмарном параллельном мире.       — Нормально.       — Готова повидать заграницу?       — Боится. — Егор, как обычно, был краток. Кирилл уже привык такому общению, к тому же молчун сегодня и так много всего наговорил, так что сетовать было не на что. Они подошли к машине с разных сторон, Калякин разблокировал двери.       — Поехали. Адрес помнишь?             — Да. Это в областной администрации.       — А, точно, — чувствуя неловкость, кивнул Кирилл и вперился в Егора взглядом. Тот сделал вид, что не заметил и сел в машину. Ну да, администрация большая, вероятность встречи с отцом крайне мала. Кирилл выбросил эти мысли из головы и уместился за рулём.       С парковки выехали в молчании. Егор разглядывал город — не очень зелёный, немного пыльный, средне красивый и вряд ли уютный. Обычный город.       — Через два дня выписывают, — обронил Рахманов.       — Первого сентября? — подсчитал Кирилл. Блять, через два дня уже первое сентября!       — Да.       Калякин приуныл.       — Егор… Мне… Мне первого сентября в институт надо переться.       — Я помню, — примирительно улыбнулся Егор.       — Я не смогу тебе помочь с отъездом… наверное. Если только после обеда. Во сколько выписка?       — Не знаю. Не беспокойся, я сам справлюсь. Ты мне уже сильно помог.       — Чем хоть? — хмыкнул Кирилл, свернул в левый ряд к светофору.       — Всем, — сказал Егор и замолчал, будто тяжело было развивать тему. Но, когда сигнал сменился на зелёный, и транспортный поток двинулся, расшифровал, отвернувшись к боковому окну. — Ты сделал всё за меня. Если бы не ты, я бы так и сидел в деревне, страдал над своей проблемой. — Он протяжно выдохнул, мотнул головой. — Я только и умею, что страдать и быть гордым. Если бы не ты…       — Брось, Егор! — перебил Калякин. Он почувствовал себя не в своей тарелке от охватившей любимого парня рефлексии. — Я ничего не сделал! Ну абсолютно! Это ты всё сделал! Ты всего добился! Если бы не ты, я бы всё лето тусил в клубах и просаживал родительское бабло на алкоголь! Ты заставил меня быть другим! Ты поверил в меня! Единственный во всём мире! Я даже бросил курить!       Егор повернулся к нему, во взгляде всё ещё читалось самоуничижение. Кирилл снял руку с руля и, отвлекшись от дороги, нашёл его ладонь.       — Егор, — сказал он, глядя в глаза, чтобы быть убедительнее, — всё, чем я смог помочь тебе, включая деньги на лечение, я сделал только после того, как ты изменил меня. Да. Так что мы квиты. И давай сменим тему. Андрюха как в школу будет добираться первого числа?       — Пешком дойдёт, — нехотя, не отойдя от предыдущего разговора, ответил Егор. Он снова смотрел в боковое окно.       Кирилл был совершенно против того, чтобы малолетние пацаны ходили по нескольку километров через поля и леса пешком, однако осадил себя от комментариев: да, он слишком проникся симпатией к Андрею, беспокоится за него, но, во-первых, тому скоро тринадцать, не ребёнок, во-вторых, в данном случае он поделать ничего не может, а, в-третьих, было за что волноваться — Егор бы ни за что такой вариант похода в школу не допустил.       — А ты по возвращении чем займёшься, будешь скотину распродавать?       — Если купят. Что живым весом, что на бойню. Себе порежу. Перекупщики, может быть, возьмут. На свинину сейчас плохой спрос, дешево… Но не о деньгах сейчас речь — девать куда-то надо и срочно. Андрей в приюте поживёт, а скотина…       — В каком приюте? — взметнулся Кирилл и потерял контроль над управлением, чуть не въехал в зад попутной «Весте». — Блять! Нахуй! — Он снова уставился на дорогу и показал средний палец оравшему на него через два стекла водителю «Тииды», которого пришлось подрезать. Слов не слышал, а беззвучное открывание рта в купе с разгневанной рожей выглядело комично, но ситуация взбесила, как и привело в недоумение решение Егора. Селянин испугался столкновения, напрягся, вцепился в ручку на дверце.       — Зачем в приют, Егор? — цедя сквозь зубы, злясь незнамо на кого, переспросил Кирилл. — Я же говорил, что возьму его к себе! У меня поживёт!       — Кир, мы всё решили…       — Отправишь брата в приют? Егор, я тебя не узнаю! Это же интернат! Детский дом!       — Это вынужденная мера. Всего на несколько месяцев. Андрей всё понимает, потерпит. Не думай, что мне легко его оставлять.       Калякин вдруг понял: снова пресловутая рахмановская жертвенность. Теперь уже Андрей жертвует собой ради матери. Научился у брата, который без промедления бросил институт и сложил своё будущее на алтарь их немощной матери. Достойно уважения, только… Только бессмысленно — зачем?!       — Егор, — сказал он спокойнее, — почему ты отмёл моё предложение? Я могу заботиться об Андрюхе не хуже тебя. У меня квартира большая, будет или в зале жить, или мою комнату займёт. Похавать всегда что-нибудь найдём. Пусть живёт.       — А школа?       Вопрос поставил в тупик. Сука, о школе он и не подумал. То есть, он помнил, что Андрею надо ходить в школу, но вот о том, что школа окажется за сто с лишним километров — нет.       — Переведём его здесь в школу. Здесь хорошие школы. Лучше, чем в деревне.       Егор мотнул головой, будто Кирилл опять чего-то не догонял.       — Это сложно и надо заранее. А если разные программы? Реабилитационный центр как раз рядом с его школой, переводиться не придётся.       — Всё равно я не узнаю тебя, Егор. — Кириллу стало несколько обидно, он заговорил ещё спокойнее, хладнокровнее. — Причины, которые ты назвал — это не причины. Я предлагаю помощь, ты отказываешься, мне как это понимать?       Егор уже давно сидел с опущенной головой, рассматривал ладони с погрубевшей от работы кожей и, похоже, жалел о затеянном разговоре, вышедшем ещё хуже предыдущего. Не хотел отвечать или собирался с мыслями. Какой-то новый камень лежал у него на душе. Кирилл видел это и ощущал, как такой же камень ложится на его душу. До областной администрации оставался один светофор.       Егор поднял голову и, видимо, прочёл его мысли, заметил сменившееся настроение. Удосужился объяснить.       — Кир… Я уезжаю на очень долгое время… три-четыре месяца — это очень долго. Зачем тебе обуза на шею?       Кирилл открыл рот возразить, но Егор взглядом удержал его и продолжил:       — Сейчас ты хочешь помочь, я тебе верю и благодарю, но ты вернёшься на учёбу, к друзьям… Вдруг у тебя вернутся прежние интересы?.. Тебе же понадобится квартира, чтобы привести кого-нибудь? Андрей будет лишним. И… он доверчивый, привязался к тебе, верит в нашу с тобой пару, а если увидит тебя с кем-нибудь… ну, ты понимаешь?.. С другим парнем или девушкой…       Кирилл ушам не верил, что слышит такое. Сейчас он мог спровоцировать десять аварий, хотел, чтобы в него врезались полсотни автомобилей, расплющили в гармошку — что угодно, лишь бы не слышать таких обидных слов.       — Нет, — мертвенным шёпотом прервал он, — нет.       — Андрей окажется тебе не нужен, — словно не замечая, добивал Егор. — Я этого боюсь. В приюте я могу быть спокоен, что он всегда под присмотром. Прости, Кир.       Кирилл сжал руль. Смотрел прямо, на дорогу, но не видел ничего. Благодаря каким-то инстинктам ехал, но не соображал, что делает. Ему казалось, что по щекам катятся слёзы, ощущал мокрые борозды, но это было обманом — глаза оставались сухи. Душа пыталась зачерстветь, покрыться панцирем, Кирилл изо всех сил боролся с этим, искал рациональное зерно, напоминал, что Егор пережил предательство и у него есть полное право бояться ещё одного. Егору ведь трудно было сейчас всё это произнести, он кусал губы и сжимал, заламывал пальцы.       — Ты ведь не серьёзно сейчас? — взмолился Кирилл. — Ты меня проверяешь?       — Нет. — Егор махнул опущенной головой и поднял её. — Я волнуюсь. Я перестраховываюсь. Прости.       Урод Виталик!       — Но ты веришь, что я люблю тебя?       — Да.       — И что никогда не брошу?       Егор молчал.       Они прибыли к месту, нашли пустой клочок на обочине, втиснулись. Кирилл отстегнул ремень безопасности. Рахманов сделал то же самое, но они оставались сидеть. Молчали.       — Егор, ты помнишь, как меня зовут? — спросил Калякин.       Егор непонимающе сдвинул брови.       — Ну, давай, скажи, как меня зовут? — потребовал Кирилл.       — Кирилл, — осторожно проговорил Егор.       — Вот именно! Я Кирилл, а не Виталик! Я до конца жизни твой, а ты до конца жизни мой. Я не обижусь на твои слова, потому что ты никогда не обижался на мои и всё мне прощал. А ещё мне понятны твои переживания. Все до единого. Я как-нибудь выдержу эти три-четыре месяца, в крайнем случае, дрочить под одеялом буду. Я хочу помочь тебе, Егор. — Кирилл взял его руку, прижал к своей груди. — Под одной крышей с Андреем нам легче пережить это время будет, обоим. Будем говорить о вас, звонить. Каждый день тебе будем видеоотчёт слать, чтобы ты нас под контролем держал. Ну?       Егор молчал, колебался, осторожничал. Руку не забирал.       — Давай так, — предложил Кирилл, — спросим у Андрюхи, куда он хочет. Скажет, в приют, я отстану, а ко мне — отстанешь ты. Пойдёт?       Егор медленно моргнул в знак согласия и… поцеловал. Поцелуй был благодарным и доверительным, никак не страстным, однако Кириллу и такого было достаточно: разногласия уладились, член встал.       — Прости, Кир, — оторвавшись от него, сказал Егор. — Я верю тебе. Просто нервничаю перед отъездом.       — Я так и подумал. Ладно, тебе пора. Мне пойти с тобой?       — Не думаю, что это уместно.       В кармане Кирилла запиликал смартфон. Он изогнулся, приподнял задницу, чтобы достать его. Егор тактично не смотрел на экран, но ждал, не уходил.       — Блять, — прокомментировал Кирилл, — мамуля любимая. Алло, ма…       — Кирилл, когда ты домой собираешься? — без предисловий наехала мама. — Ты срочно нужен здесь!       — А что такое? — Калякин даже встревожился.       — Приезжай и узнаешь! — Мамочкина грубость и раздражительность, как всегда, была на высоте. Кирилл глянул на часы.       — Через двадцать минут устроит?       — Через двадцать?.. — Мать запнулась, винтики-ролики в её мозгу провернулись, и дальше пошёл чистый гнев. — Кирилл, ты в городе? Почему домой не являешься? Немедленно чтобы был здесь!       — Да еду я, еду, — буркнул Калякин и отключил связь. Обратился к Егору. — Ну вот, вопрос отпал сам собой. Посмотрю, что там у родаков, и потом за тобой приеду.       — Хорошо. — Егор чмокнул его в губы и вышел из машины, пошёл, озираясь к величественному зданию администрации. По тротуару мимо машины ходили люди. Возможно, кто-то и засёк, как два парня целуются. Их проблемы. Кирилл поехал домой.       82       В квартире витал запах чего-то вкусного — жареного или запечённого мяса. В желудке, пока разувался, забурчало. Кирилл собирался сразу сунуться на кухню, пожевать чего-нибудь, что одним запахом вызывало обильное слюноотделение, но путь преградил отец. Не то, чтобы он планировал помешать ребёнку насытиться, просто вышел встречать блудную овцу.       — Ну наконец-то соизволил появиться, — надменно хмыкнув, сказал он. — Долго собираешься нас игнорировать? Звонить иногда можно?       — А тебе самому позвонить мне слабо? — огрызнулся Кирилл и, задев его плечом, протиснулся на кухню. В этот момент подошла мать. Поверх блузки и брюк на ней был надет фартук. Они с отцом выстроились в двери и наблюдали, как сын шарит по кастрюлям и холодильнику. То, что вкусно пахло, ещё томилось в духовке. В холодильнике обнаружились котлеты, Кирилл взял две штуки, положил на хлеб, сверху накрыл ломтём маасдама, щедро укусил — объедение, но котлеты хорошо бы погреть.       — Голодаешь? — скрещивая руки, сделал вывод отец. Кирилл поперхнулся, пожалел, что притронулся к еде. Отложил остатки — меньше половины бутерброда — обтёр подбородок, дожёвывая.       — Нет, не голодаю, — сообщил он твёрдо.       — Оно и видно, — подключилась мать. — Сядь и нормально поешь.       — Не хочу, — заупрямился Кирилл. — Спасибо, наелся уже. Зачем звали?       — Просто посмотреть на тебя, — выговорил отец. — Ты давно в городе? К нам приезжать не обязательно?       — Что вы пристали? — поморщился Кирилл. Глаза предательски скосились к бутерброду. — Только приехал. Егора из больницы до департамента здравоохранения довёз. У Галины, между прочим, хорошие анализы — сегодня сказали, и клинику уже ищут, так что скоро они за границу едут.       Мать фыркнула.       — Скорее бы. Ты, надеюсь, про институт помнишь? Через два дня учебный год начинается. Так что хорош о других думать, оставайся и готовься к учёбе, повтори что-нибудь. Хватит ездить.       — Вы меня за этим позвали, об учёбе напомнить? — догадался Кирилл. — Помню я, помню. Тридцать первого здесь буду, а сегодня снова в Островок поеду: Андрея надо в школу собрать. Кстати, он у меня жить будет, пока Егор с Галиной будут за границей. В школу его придётся здесь устроить, поможете?       — Нет! — завизжала мать, потом повторила холодным тоном. — Нет, Кирилл, такому не бывать. Мальчик здесь не нужен, не выдумывай даже.       — Не здесь, а в моей квартире.       — Нет, — поддержал отец. — Ты слышал, что тебе сказали? — нет.       — И как вы мне помешаете?       — Помешаем, — пообещал отец. — Очень некрасиво получится, если ты привезёшь мальчика, а он потом отправится в отдел по делам несовершеннолетних, опеку и, наконец, в детский дом. Учти, его могут оттуда и не вернуть.       Кирилл сглотнул, представляя ситуацию. Быстро же его предки сориентировались! Угроза или блеф — стоит ли рисковать?