Шутки кончились
18 мая 2018 г. в 00:19
Кирилл сел. Он просто не мог удержаться на ногах. Опустился боком на стул, локти положил на холодную хромированную спинку, ладонями подпёр лоб. Безвыходность ситуации давила на него, мысли лихорадочно бегали и ни одна не давала хоть чего-то похожего на ответ.
— Вы не можете так поступить, — блуждая взглядом по узору на паркете, проговорил Кирилл.
— Можем, — в один голос сообщили предки. И оба сказали это твёрдо, решительно. Они были готовы к любым жёстким и даже жестоким мерам. Их целью было оградить единственного сына от порочащих его честь и достоинство связей, защитить семью от позора, и в этой борьбе хороши любые средства. Кирилл знал их характер и всей душой ненавидел.
Он вскинул голову.
— А где, по-вашему, Андрею жить несколько месяцев? Одному в глухой деревне? Осенью и зимой? Там волки, наверно, водятся!
— Пусть его родственники заберут, — невозмутимо ответил отец.
— У него нет родственников! Только Галина и Егор! Мишаня же его не заберёт?!
— Тогда поживёт в реабилитационном центре для несовершеннолетних. В их районе же есть такой? Они везде есть.
— Есть, — подтвердила мать, и Кирилл задался вопросом, а не проверяла ли она его наличие?
— Вот и весь вопрос. Пусть обратятся туда, в центрах обычно не отказывают. Поживёт там, ничего с мальчиком не случится.
— Но это бесчеловечно! — вскочив, закричал, маша руками, Кирилл.
— Какая тебе нужна человечность? — посмеялся над ним отец, Кирилл не заметил и этого тона.
— Простая, обычная человечность! Пожалеть ребёнка! Приютить сироту!
— Кирилл, — попыталась вразумить его мать, — реабилитационные центры для того и созданы…
— А вы для чего созданы? Вы для чего? Взрослые люди? — Кирилл метался по кухне, хватался за голову, размахивал руками. Блюдо в духовке вкусно пахло, заполняя сочным мясным ароматом всю квартиру. — Вы бы и меня в детдом отдали? Отдали, если бы это помешало вашей карьере!
— Закрой рот и успокойся, — прорычал отец. — Всё равно по-твоему не будет. Притащишь сюда пацана, я сам его сдам в детдом как беспризорника. Будешь втихую своевольничать, сядешь под замок без телефона и интернета. Мы договаривались — Рахмановы получают деньги на лечение, ты забываешь об этом парне. Забываешь про всё, что случилось этим летом, возвращаешься к нормальной жизни. Так будет лучше для тебя. Сейчас ты молод, жизни не понимаешь, а потом скажешь нам спасибо, что вовремя вытянули тебя из болота. Ты не гомосек, ты просто зажрался. Потом поблагодаришь, что мы тебя удержали от пропасти. У них своя жизнь, у тебя своя, и человечность тут ни при чём.
Кирилл смотрел на них. Отец — взрослый, сорокачетырёхлетний мужик, бизнесмен, областной депутат, в выглаженных рубашке и брюках, глава семейства. Мать — вся из себя красавица и светская львица, в духовке которой запекается мясо. Да, к этой паре человечность не имеет никакого отношения, на их лицах не отражается ни капли сочувствия попавшим в беду людям, в их глазах нет бескорыстного желания помочь. Хотя, о чём это он? Неужели он не знал всего этого раньше? Неужели он не был им достойным сыном — плейбоем, мажором и транжирой? Но нельзя же не замечать очевидного! Нельзя же всю жизнь прожить чёрствыми!
В случае его матери и отца — можно.
Кирилл понял, что, сколько ни доказывай свою правоту, ему не пробить железобетонную стену их бессердечия. Бессилие усилило его ярость. Только из открытой агрессии трансформировалось в холодную злобу.
— Хорошо, если по-моему не будет, будет по-вашему. Андрея к себе не возьму, но не надейтесь, что я его брошу. Если он не будет жить здесь, я буду жить с ним и на хуй мне ваш институт, учитесь там сами!
Он хотел выйти из кухни, но стоявшие в дверном проходе предки, не сговариваясь, сомкнули плечи. Отец схватил его футболку в кулак и дёрнул на себя. Кирилл чуть не упал от резкого рывка, а, вернув равновесие, наткнулся на перекошенное гневом лицо. Пылающие глаза прожгли в нём дыры.
— Только попробуй бросить институт! — заорал отец. Из его некрасиво кривящегося рта летела слюна, попадала Кириллу на щёки, подбородок. — Я всю деревню перетряхну, тебя найду и самолично за парту посажу! Не захочешь — я тебя в военкомат отведу и кирзовые сапоги надену! Может, армия из тебя человека сделает!
— Из вас бы кто-нибудь людей сделал! — в ответ заорал Кирилл, с его губ тоже полетела слюна.
— Кирилл, мы тебе добра хотим, — вставила свои пять копеек мать.
— Добра он не заслужил! Пидорас! — Отец отпустил футболку и попытался ударить Кирилла: отвесить оплеуху или пощёчину, что именно, осталось неизвестно, потому что между ними втиснулась мать, удержала замахивающиеся руки.
— Саш, перестань! Это тоже не метод!
— Только так его учить и надо! — рявкнул отец, но немедленно отступил, расстегнул верхние пуговицы, изображая, что ему тоже не по душе бить сына, но он вынужден применять крайние меры. Из духовки уже пахло пережжённым. Мать нажала две кнопки на панели и повернулась к злобно дующему ноздри сыну. Состроила сочувствующие глаза и даже провела ладонью по его плечу. Заговорила, однако, твёрдо, размеренно, как поучающий школьный директор или деканша философского факультета.
— Кирилл, будь благоразумным. Кто тебе этот мальчик? У тебя с ним что-нибудь есть? Он тоже вовлечён в ваши гомосексуальные отношения?
— Что ты такое говоришь!
— Ты так о нём печёшься, что можно подумать… — Она поджала губы, раздосадовано качнула головой. — И если мы так думаем, то что скажут другие, когда узнают, что ты привёл чужого мальчика в квартиру? Мальчика, почти подростка. Органы опеки же наверняка будут следить за его судьбой, и у них тоже возникнут мысли. Это же уголовно наказуемое деяние, педофилия.
У Кирилла глаза на лоб полезли.
— Ты ёбнулась? — выкрикнул он, отступая, а отступать было некуда, зад наткнулся на стол. От запаха горелого затошнило. А может, от осознания её правоты, какой бы притянутой не являлась логика.
— Я просто беспокоюсь за тебя, — ответила мать, пропуская мимо ушей оскорбление и повышенный тон. — Тебе мало случая с коноплёй, хочешь, чтобы тебя снова по следователям затаскали? А мальчик всё равно окажется в детском доме, только уже со сломанной психикой. Если ты не думаешь о себе, подумай о нём.
Кирилл и так уже думал. Опустился попой на стол, обвил себя рукой, другой подпёр лоб. Большой мир и человеческое общество ему опротивело — от них веяло разложением и тленом, пираньим аппетитом в желании сожрать ближнего, извратить светлые побуждения и облить всё чистое грязью. На ум приходили средневековые учёные, которых инквизиторы вели на костёр. Но как выкарабкаться из сложившейся ситуации идей, блять, не было. Он вынужден выбросить белый флаг, если только это защитит пацана.
— Ладно, — оторвав ладони от лица, сказал Кирилл, — я не привезу Андрея к себе, радуйтесь.
Отец, наконец расслабившись, переступил с ноги на ногу и кивнул, принимая ответ. Мать повернулась к плите, взяла прихватку в виде ягоды. Из открытой ею духовки повалил горячий пар, запах подгоревшего мяса усилился.
— И в институт ваш я буду ходить, — продолжил Кирилл. — Но не потому, что вас испугался, а потому что Егору обещал. Запомнили? Я люблю Егора и всегда буду его любить. — А потом он встал со стола и, пройдя мимо отца, беспрепятственно вышел в прихожую, свернул к полкам для обуви.
— Ты куда? — опять в один голос крикнули родители.
— К Егору, а потом в деревню, — сообщил он, надевая кроссовки. — Вернусь тридцать первого. Или первого. И вы не помешаете мне быть с Егором: мы с ним совершеннолетние. Всё, пока!
Кирилл встал, потоптался, чтобы кроссовки лучше сели на ноги, похлопал по карманам и вышел прочь из ненавистной квартиры, никогда не хотел туда возвращаться.
Выскочив на улицу, Калякин прищурился от яркого солнца, нашёл взглядом свою машину и побежал к ней. Какая-то тётка в фиолетовом дачном костюме пыталась что-то втереть ему про то, что он едва не сбил её с ног, про хамство молодёжи, но он прыгнул за руль и укатил, чуть не стукнув бампер стоявшего позади «мерса». В ушах стоял шум, в голове творилась каша. Кирилл рулил, ехал, останавливался на светофорах, пропускал пешеходов, автоматически ехал дальше. Опомнился, только когда подъезжал к площади, на которой располагалось здание областного правительства. Подумал, что надо было сначала позвонить, спросить, где Егор сейчас, вынул из кармана смартфон, нашёл номер, но потом сунул девайс обратно, решив уже доехать, а потом звонить — всё равно был в раздрае и два слова связать бы не смог.
Строгое здание с мраморным поясом по первому этажу и государственным триколором на крыше величественной громадой заслоняло солнечный свет над значительным куском прилегающей территории. По площади прогуливались люди, было много молодых чик с колясками и подростков на роликах и скейтбордах, отдельные экземпляры с подвёрнутыми джинсами перемещались на гироскутерах. По этим признакам Кирилл отметил, что наступил ранний вечер, что тоже произошло неожиданно.
На парковке вдоль обочины по сравнению с дневным визитом сюда имелось больше пустых мест. Он вклинил машину между «Приорой» и «Лачетти», заглушил движок и тогда, глядя на прямые ряды окон администрации, снова достал мобильный. Возможно, Егора уже нет здесь: ушёл в больницу, не предупредив.
— Кир, — раздался в трубке его голос, почти шёпот.
— Ты где?
— В департаменте. Жду результат.
— Так долго? Ладно, я приехал, здесь, на площади стою. К тебе подняться?
— Лучше сам спущусь, — ответил после заминки Рахманов. — Сейчас иду. — И он пропал из эфира. Кирилл кинул смарт на приборную панель и стал ждать, покусывая костяшки указательного пальца. Смотрел на центральный вход, на прохожих, катающихся по площади детей, и думал, что делать с другим ребёнком, куда его девать. Проблема была бы меньше масштабом, не поругайся он сегодня с Егором по этому вопросу. А теперь получается доказывал-доказывал, что нельзя Андрюху в приют отдавать, а теперь вот «извини, я поторопился»?
Кирилл морально готовил себя признаться, покаяться, рассказать, как есть, про родителей, про ультиматум. Умолчать разве что про угрозы запихнуть Андрюху в детдом, чтобы не пугать Егора ужасами перед отъездом. Но всё равно считал ситуацию неправильной. Невыносимо было представлять хорошего домашнего пацана в приюте, среди чужих равнодушных людей, абсолютно одного без всякой поддержки. Конечно, он будет навещать Андрея, но всё равно неправильно это, нельзя так.
На площади показался Егор, и Кирилл унял свои страдания. Егор вышел не из дверей центрального входа, а откуда-то с торца здания, шёл выглядывая среди машин нужный ему «Пассат». Красивый, статный, официально одетый он походил не на деревенского измученного молочника, а на перспективного работника здешней администрации, молодого чиновника. Правда, душа и склад ума у него были совсем не чиновничьи, а именно таких чиновников и не хватало их городу и области. Кирилл почувствовал возбуждение.
У севшего в машину Егора таких мыслей не было. Вблизи его сосредоточенное лицо выглядело достаточно уставшим, хотя сегодня он всего лишь и делал, что ждал.
— Устал? — Кирилл взял его за руку. Здесь, в машине с частично тонированными стёклами он мог спокойно переплетать их пальцы, пожимать, гладить.
— Нет, — соврал Егор и откинул голову на подголовник, на секунду прикрыл веки.
— Что сказали в департаменте? Какой результат сейчас ждёшь? Начало седьмого ведь уже. Целый день тут просидел.
Егор повернул к нему голову, не отрывая затылка от подголовника. Его глаза чуть покраснели от усталости.
— Должны сказать дату госпитализации. Задержка из-за часовых поясов.
— Госпитализации куда? В иностранную клинику?
— Да, в Израиле.
— Определились?! — Кирилл подпрыгнул, выпучил глаза. — Что ж ты молчал?! Слова не вытащишь! Это же классно! Егор, блять, отличная новость! Как я рад! — Он оторвал Егора от спинки сиденья и заключил в объятия, крепко стиснул.
— Извини, неудобно было звонить, — сказал где-то за его плечом Егор, он немного повеселел, проникся поддержкой, в ответ погладил Кирилла по спине.
— Я рад, что всё так быстро определилось. Боялся, затянется на полгода. — Кирилл неохотно выпустил Рахманова из объятий, взял за обе кисти, согревал их в ладонях. Почему-то они были холодными, хотя на улице и в это время суток стояла жара. Наверно, в здании на полную мощность работали кондиционеры. Или виноваты нервы.
— Я тоже боялся, — признался Егор. — Но радоваться пока нечему: с госпитализацией может затянуться. Мне сказали, иногда по три-четыре месяца очереди ждут.
— Да уж, — посочувствовал Калякин и тут же эгоистично возликовал: эта отсрочка означала несколько месяцев, проведённых рядом, вместе. — Подождёте! Главное, что уже точно поедете туда!
— Аванс уже перечислен. И сегодня я подписал бумаги Михаила Васильевича. — Егор вымученно улыбнулся.
— Какого?.. — До Кирилла поздно дошло, о ком идёт речь, но, когда дошло, он онемел. — Мишани? Своего отца? Ты его видел?
— Когда определились с клиникой, меня пригласили в его кабинет. У него были бумаги, я их подписал.
— И что в них?
— Не знаю, я не читал.
— Ой, бля! Егор! — Кирилл разочарованно прищёлкнул языком. — Ну ты, блять, прокурор! Ты должен был эти бумаги под микроскопом изучить!
— Зачем? — Егор пожал плечами. — Там написано про отказ от всяких претензий к нему за энную сумму денег на лечение. Мне от него больше ничего не надо.
Кирилл вздохнул: ему пока трудно давались бескорыстие и немеркантильность Егора, всепрощение, милосердие. Но он хотел научиться, развить в себе эти качества. Поглаживал потеплевшие ладони селянина большими пальцами. Заставил себя думать не о материальном, а о духовном. О чувствах, которые пережил Егор в кабинете отца.
— Как он тебя встретил? Говорил что-нибудь?
— Ничего.
— Совсем?!
— Только по делу. Кир, мы… мы чужие люди. — Егор старался сохранять спокойствие, показывать безразличие, только его ладони вновь стали ледяными. И он не смотрел в глаза, а пялился в обшивку потолка. И прикусывал губы. Сволочное поведение папаши отзывалось в его душе болью.
— Вот козёл, — не выдержал Кирилл. — Как же так? Ты же его сын! Ты же помнил его нормальным! Он же любил тебя! Мразь!
— Люди меняются, Кир, — примирительно улыбнулся Егор. — Я сказал ему спасибо и ушёл. Надеюсь, больше с ним не встретиться никогда.
— Ты сказал спасибо? За что?!
— За помощь.
Кирилл фыркнул:
— Да за такую помощь, за все унижения!.. Да ему морду набить надо! А ты — спасибо!
— Не хочу быть таким, как он.
Кирилл, остужаясь, кивнул. В последней фразе был весь Егор. Святой Егорушка. Благочестивый, подставляющий вторую щёку. Доказывающий делом, а не словом. Кирилл обнял его, намного крепче, чем в предыдущий раз. Обнял, демонстрируя свою поддержку, забирая часть боли и разделяя с ним остальную. Молча, ведь некоторые действия гораздо важнее и красноречивее длинных цветастых фраз. Егор обнял его в ответ, и они сидели так долго, хотя тянуться через подлокотник и рычаг трансмиссии было неудобно.
— Спасибо, — сказал Рахманов, когда объятия слишком затянулись, но не разомкнул их. — Хватит обо мне. Как ты к своим съездил?
— Да так, — поморщился Кирилл и со вздохом отпустил его, почесал висок. — Лучше б не ездил.
— Поссорились?
Калякин обречённо кивнул.
— Нам обоим не повезло с предками. Тебе хоть с одним отцом, а мне и с мамашей. Заколебали.
— Из-за меня? — Егор умел видеть суть.
— Из-за того, что я пидор, — вывернул правду Кирилл. Почувствовал, что хмурится. Потёр пальцами лоб. Не получалось у него сейчас признаться в своей промашке, пусть момент был и подходящим. Но Егор и так устал и расстроен, что лишние заботы только повредят. Потом когда-нибудь расскажет, время ещё есть.
— Кир… — теперь Егор взял его ладони в свои, вид у него был такой жертвенный, что Кирилл поспешил перебить:
— Не надо, не начинай. Я знаю, что ты хочешь сказать. Мне пофигу на мнение предков, пусть идут в жопу со своим благоразумием. Я не собираюсь бросать тебя и снова трахать баб, только потому, что мои пидорские наклонности кому-то не нравятся. Знаешь, я где всех вертел?
Если и знал, Рахманов об этом ничего не сказал. Смотрел и улыбался невозможными тёмно-карими глазами.
— Я люблю тебя, — проговорил он потом.
— Я тоже, — переходя на шёпот, признался Кирилл. Они снова обнялись, однако не с целью поддержки и выражения благодарности, как раньше, теперь между ними текла нежность. Калякин впитывал её каждой клеточкой, наслаждался близостью любимого человека, возможностью прижимать желанное тело к себе. Он чуть повернул голову, чтобы видеть лицо Егора. Красные, точно спелые вишни, губы поманили к себе.
— Можно тебя поцеловать? — Кирилл зыркнул в лобовое стекло, Егор сделал тоже самое. Люди ходили по площади, катались на великах и гироскутерах, сидели на лавочках. Наверно, кто-нибудь заметил часто обнимающихся парней в серебристом седане, а может, все были увлечены только собой.
— Можно, — томно выдохнул Егор и, не теряя времени, поцеловал сам, проник языком в рот. Кирилл рефлекторно закрыл глаза, ладони поползли вверх по родной напряжённой спине, пальцы заплелись в чёрную густую копну. Счёт мгновений остановился. Были только нежность, любовь и похоть. И так не хотелось прерывать! Но Егор отодвинулся. Грудь высоко вздымалась, а губы припухлостью и ярким цветом ещё больше напоминали пресловутые спелые вишни.
Их лица находились совсем рядом, в паре десятков сантиметров друг от друга.
— Мало, — посетовал Кирилл, скользя взглядом по любимым губам.
— Хватит, — улыбнулся Егор. — Люди смотрят.
— Капец! — вздохнул он и внезапно вспомнил про мысль, которая пришла, когда селянин ещё не сел в машину. — Давай сходим в кафе? Накормлю тебя. Ты, наверно, тут целый день голодный…
— Ничего, справлюсь, как-нибудь, всё нормально. Мне пора возвращаться.
— Давай я с тобой? — Кирилл очень не хотел расставаться. — Сбегаю, возьму по шаурме и приду, где ты там ждёшь.
— Ты лучше езжай в Островок. Я за Андрея волнуюсь. Будь с ним.
— Ладно, — смирился Калякин, сел на сиденье нормально, повернул вставленный в замок зажигания ключ. На приборной панели вспыхнули символы-огоньки, включился компьютер.
— Езжай, — просительно повторил Егор. — А то я сам не смогу отпустить тебя. — Он взял руку Кирилла и положил ладонью себе на пах. Там был каменный стояк, лежащий наискось. От прикосновения Рахманов чуть вздрогнул, выдохнул. Кирилл его хорошо понимал, у него тоже стоял.
Они коротко попрощались. Егор вышел из машины и направился в обход лавочек и клумб к торцу здания. Кирилл проводил его взглядом и запустил мотор. Тронулся, смеясь над тем, что его милый Егорушка будет идти по зданию областной администрации с твёрдым членом, вставшим на него. Кирилл гордился собой.
83
Над деревней плыли последние синие сумерки, пронзительно и зловеще кричали притаившиеся в листве сычи. В окнах стареньких приземистых хат горели огни — верно, бабки перед сном смотрели телевизор и шамкали пряники вставными челюстями. За забором банкирши ярко светился целиком первый этаж, а перед воротами одиноко стоял её оранжевый «Мокко», почти не видный в густой темноте. Единственным безжизненным объектом на улице был дом Пашкиной бабки. Заброшенный, он полностью погрузился в оцепенение, трава перед калиткой отросла до пояса, косить её хозяева не приезжали.
У Рахмановых желтоватым светом светились окна веранды, в жилых помещениях уже вторую неделю по вечерам не имелось надобности включать свет — обычно в это время управлялись с последними делами по хозяйству, мылись и разговаривали, сидя на порожках или запылившемся от безделья мотоцикле.
Кирилл свернул к воротам, заглушил двигатель. Глянул на часы — без пяти минут девять. Немного припозднился, не помог пацану с основной работой, но тот будет не в обиде.
Кирилл посигналил — гудок басовито разорвал тишину два раза — и вышел из машины. Под кроссовками пружинили былки недавно скошенной им травы, скрипели камешки и мягко чавкал попадавшийся куриный помёт.
— Андрюх! Эй, давай сюда!
— Иду! — донеслось из-за забора и через секунду калитка отворилась, из неё показалась хрупкая фигурка мальчика в старой футболке брата и пузырящихся на коленях трико, штанины были заправлены в голенища резиновых сапог. Андрей, подходя и вытирая нос предплечьем, с любопытством уставился на старшего друга. — Кира, чего? Я уж думал, ты не приедешь!
— Приехал-приехал. Дуй сюда! — Кирилл пошёл к багажнику и поманил пацана за собой. — Вот, принимай! Нравится?
— Что? — переспросил Андрей и тут же увидел, что таилось в темноте: багажник «Пассата» был приоткрыт и из него торчало… колесо велосипеда! Лицо Андрея вспыхнуло гаммой эмоций. Первой было восхищение, потом счастье, потом боязнь, что он ошибся в догадках, потом надежда, что всё-таки не ошибся, потом неверие, что ему могут сделать столь дорогой подарок, отчуждение, отстранённость и зависть к тому, кто будет обладать этой прелестью.
— Это тебе, — сказал, улыбаясь, Кирилл и у него сжалось горло. Он был счастлив потратить половину имевшихся денег, чтобы увидеть восторг в глазах обделённого судьбой мальчика, мальчика хорошего, доброго, умеющего в столь юном возрасте ставить чужие интересы превыше своих, не ноющего, не требующего желанных игрушек, которые есть у всех его сверстников, растущих в обычных семьях. Егор, как бы из кожи вон не лез, не мог ему дать всего — модных телефонов, игровых приставок, велосипедов. Егор и себе во всём отказывал. Андрей тоже умерял аппетиты, но прятать непосредственную детскую зависть ещё не научился. И, если у него, постороннего человека, наблюдающего эту зависть, переворачивалось внутри, то что должен был чувствовать при этом Егор — ещё одну порцию собственного ничтожества? Кирилл не представлял.
— Мне? — Андрей сразу забыл про все печали, открыл рот, подскочил к багажнику, стал здоровой рукой трогать упругую шину, вилку, раму. — Он крутой! Кир, спасибо! Правда, мне?
— Тебе-тебе. Подарок к школе. Двадцать четыре скорости. Погоди, надо отвязать и… сейчас вытащу. — Кирилл с усилием распутал узлы на веревке, которой велосипед был зафиксирован в багажнике, аккуратно вытащил, поставил на землю, пробуя амортизаторы. — Сумеешь?
— Конечно! — Андрей мгновенно оседлал нового двухколесного друга, нажимал на рычаги, пробовал педали, звонок. Действовал двумя руками. Перелом сросся, съездить в больницу и снять гипс во избежание вопросов ждали Егора. — Я прокачусь?
— Прокатись. Только другую руку не сломай в темноте. Или ногу. — Кирилл улыбался, он тоже был счастлив. Намного счастливее, чем когда делал людям пакости. Андрей оттолкнулся, закрутил педали, выехал на проезжую часть. Сначала неуверенно, приноравливаясь, вихляя, затем набрал скорость и скрылся в темноте, пропал даже его силуэт.
Кирилл вернулся к машине, закрыл багажник, дверцу. Остановился, слушая звуки ночной деревни, выискивая в них шелест покрышек по щебню. Его всю дорогу сюда беспокоил вопрос пребывания пацана в приюте. Кажется, он нашёл решение. Но пока только «кажется».
Близко заскрипели по камешкам шины. Из-за вишен вынырнул счастливый велосипедист, затормозил, соскочил с седла.
— Круто едет! — сообщил он. — Можно я ещё покатаюсь? Я всё сделал, только молоко надо в холодильник отнести. Кстати, Егор звонил. Тебе звонил?
— Когда, днём? Мы днём виделись. В седьмом часу я уехал.
— А, не. Сейчас вечером звонил. Им в больницу на четырнадцатое назначили.
— Четырнадцатое? Сентября? — сердце Калякина прожгло огнём грядущей разлуки. — Так скоро?
— А чего ждать? Были варианты в октябре, вроде, третьего и в конце ноября когда-то, не помню, Егор выбрал самый ранний. Теперь боится, что все документы не успеет подготовить. — Андрей хихикнул, смеясь над заполошным братом. Кириллу же стало не до веселья. Эфемерная, неопределённая дата расставания теперь нарисовалась во всей своей пугающей красоте. Две недели! Четырнадцать блядски коротких дней, после которых он несколько месяцев не увидит Егора. И половина этих дней уйдёт на институт, останутся крохи — хоть плачь! Ну его на хуй этот институт! Будет здесь с Егором!
— Егор волнуется, как бы успеть скотину распродать, — продолжал лопотать, не подозревая о его мыслях, Андрей. — Времени же совсем мало… Объявление в газету он уже дал, перекупщикам позвонил, вроде пообещали больших свиней забрать. А корову на бойню. Корову жалко. Она спокойная и много доится. Стельная опять же. Теленок зимой будет. Может, бычок. На откорм бы его…
Кирилл с удивлением отметил, что шокирован: как, эта блядская норовистая говядина ещё и беременная? Хорошо, что он раньше этого не знал! Вообще бы к ней не подошёл. Беременная корова это фу!
— Егору тоже жалко корову, — тараторил, оседлав велосипед, Андрей, неосознанно поглаживал руль. — Поросят-то полно, новых заведём, и кур тоже, а хорошую корову найти трудно. У нас была одна, когда я маленьким был, бабушка за ней ухаживала… и та корова бодалась, бабушке руку рогом распорола, вот отсюда досюда. — Он провел пальцем по предплечью вдоль. Из-за темноты Кирилл заметил само движение, а не длину раны. Ему не было жалко ни женщины, которую он видел только на фото в альбоме, ни треклятой коровы… Хотя нет, корову ему было всё-таки жалко — столько мучений на эту суку ушло, что теперь она как родная, к тому же она была источником доходов для Егора. Но речь не об этом.
— Андрюх, — прервал свои мысли Кирилл, — что ты всё про скотину и про скотину? Это же скотина, хер с ней! А ты как? Где ты будешь? Прости, я обещал взять тебя к себе, но сегодня предки мне пригрозили…
— А, ничего! В приют для несовершеннолетних поеду, там школа рядом.
Лица пацана Кирилл не видел, но голос прозвучал так бодро и искренне, что он содрогнулся. Не ожидал столько… нет, не радости — радости в ответе всё же не было, — но столько решительности и смирения. Вдруг он зря надрывается над поиском вариантов, и пацану на самом деле понравится в казенном учреждении?
— А ты туда хочешь? — уточнил Калякин, и Рахманов-младший замялся, звякнул мелодичным звонком.
— Ну, не очень, конечно… Но мы с Егором давно обговаривали, ещё до тебя… когда мечтали. Так и думали: Егор поедет с мамкой как старший, а я перекантуюсь в приюте, от меня же не убудет. Меня там давно ждут. Теперь вот дождутся. — Он весело, со смешком фыркнул.
— В смысле — ждут? Вы уже договорились?
— Нет, балда! Мы же дату не знали! Егор приедет и договорится. Я о том, что отдел опеки давно хочет меня в приют отправить. Помнишь, приходили и предлагали?
— Помню. — Кирилл прислонился к багажнику, предварительно смахнув с него дорожную пыль ладонью. Всмотрелся в вертящийся, подвижный силуэт человека-велосипеда, иногда поблескивающий оранжевыми катафотами, нажимающий на педали, стремящийся уехать. Спросил: — Андрюх, а если бы тебя взял к себе кто-нибудь из знакомых? Здесь, в деревне, чтобы далеко от дома не уезжать, ты бы остался?
Андрей перестал нетерпеливо окучивать велосипед.
— Это ты про кого? Про бабу Липу, что ли?
— Да хоть про неё, какая разница? Ты бы захотел остаться вместо приюта?
— Ну… Наверно… да. Наверно, да. Мне в приют вообще-то не очень хочется. Но меня никто не возьмёт. Кроме тебя. А тебе не разрешают.
Мальчик был реалистом. Его розовые очки разбились когда-то давно, вместе с болезнью матери, вместе с вероломством отца. Кирилл решил и свои снять ненадолго, не обнадёживать пацана раньше времени.
— Я ничего не обещаю, Андрюх. Просто попробую один вариант.
— Пробуй. А я покатаюсь, ладно? Велик вообще классный!
— Ага, уйду ненадолго, дверь не закрывай.
— Хорошо! — пообещал Андрей и сейчас же закрутил педали прочь.
— И куртку надень, а то комары искусают! — крикнул Кирилл вдогонку. — И не разбейся в темноте!
— Да нормально, не темно! — донеслось с околицы. Калякин сокрушённо покачал головой: мелочь пузатая, всё ей нипочём! Темноты не видит! Да на улице хоть глаз коли! Долго молчавший внутренний голос тут же ляпнул, что кто-то слишком печётся о чужом пацане, но Кирилл указал ему на ситуацию под другим углом — у него наконец-то появился младший брат, о котором хочется заботиться, учить его всяким полезным штукам, лайфхакам. Кирилл сравнивал себя с Егором и верил, что у него получается быть старшим братом, ну хоть капельку. Хоть капельку быть тем, на кого равняются, к кому прислушиваются, кем пугают обидчиков: «А вот я брату расскажу, он вам покажет!»
Кирилл сходил в туалет, проверил скотину, переносил молоко с верстака в холодильник, съел бутерброд с варёной колбасой и, посмотрев на себя в зеркало, причесавшись, пошёл пытать счастья для Андрея. Выходя на веранду, остановился, подумал и взял с собой трёхлитровую банку молока — всё равно его девать некуда, а разговор как-то затевать надо.
На улице стало ещё прохладнее и темнее, погасла часть окон в избёнках — бабки, экономя электричество, ложились спать. Фонарей в этой деревне местными властями не предусматривалось — те тоже экономили бюджет, мотивируя, что молодежи нет, по ночам шастать некому. Рахманов-младший катался где-то далеко, возле церкви — наверно, именно на него в той стороне лаяли собаки. Кирилл прошёл полторы сотни метров, но так его и не увидел. Зато увидел, что банкирша ещё не спит — на первом этаже розоватым светятся два широких окна. Он прошел мимо «Опеля», открыл калитку, пересёк двор и, поднявшись на веранду, забарабанил в дверь — решил не повторять прошлых ошибок, не вламываться, как вор.
— Лариса! — Кирилл постучал громче, что костяшки пальцев заболели, второй рукой плотнее прижал банку к боку. Прислушался, прикидывая, а не стоит ли лучше постучать в окно.
— Кто? — донеслось из-за двери, робкое, но уверенное.
— Кирилл Калякин. Открой, я тебе молока принёс.
Дверь немедленно открылась, за ней в ярком электрическом сиянии стояла настороженная Лариса. Она была в просторных домашних штанах и длинной футболке, которые топорщились на её лишних килограммах, в мягких цветастых тапочках, волосы на макушке были стянуты в небрежный пучок и торчали то тут, то там.
— Молоко, — напомнил Кирилл и протянул банку. — Нам некуда девать.
Лариса нахмурилась, будто не понимала. Заторможено протянула руки, приняла презент. Молчала. Не доверяла.
— Можно войти? — попросил Кирилл, кивая ей за плечо. — Разговор есть.
Лариса пронизала его взглядом.
— Очень важный, — надавил Калякин. Он нервничал. Сунул руки в карманы, качнулся с пятки на носок. И замер, ожидая её решения. Собирался быть вежливым и очень настойчивым.
— Ночь на дворе, — банкирша зыркнула вдаль, поверх забора на погружённую во мрак улицу. — До утра не может подождать?
— Вообще никак. Сейчас надо обговорить. Не бойся, я не ругаться и уж тем более не приставать. Просто дело к тебе есть на сто рублей. Может, больше.
— Ну, входи. — Лариса отошла с дороги, и Кирилл проскочил мимо неё в прихожую. Здесь ничего не изменилось, а он продрог и был искусан комарами.
— На кухню? — Оттуда пахло чем-то влажно-сладким. Кирилл прошёл без приглашения, огляделся, увидел большую, накрытую прозрачной крышкой кастрюлю на плите и сел за стоявший посередине стол. Когда-то здесь его поили коньяком. И обвиняли в изнасиловании, н-да. Но сейчас он был не настроен вспоминать прошлое.
Лариса поставила молоко в холодильник и опёрлась спиной о шкаф-пенал, ладони подложила под спину.
— Егор с Галиной через две недели уезжают за границу на операцию, — сказал Кирилл, пристально следя за её реакцией. Банкирша сначала не подала признаков никаких эмоций, выслушала безразлично, однако, поняв, что от неё ждут ответа, всё-таки пошевелилась:
— Рада за них, но я здесь при чём?
— Андрей остаётся один.
— И что?
— Что-что… Не понимаешь? — Кирилл с каждым словом раздражался. — Возьми его к себе.
— К себе? — Банкирша недовольно поёрзала возле шкафа. Калякин подскочил на стуле и всплеснул руками.
— Блять, Ларис, ну ты тупая! Да, возьми Андрюху к себе! В этот грёбанный двухэтажный особняк! Вам что, места не хватит? — высказавшись, он вдохнул, совладал с психом. — Я бы его к себе взял, но родаки против. Ультиматум поставили, пиздец по всем статьям, обложили. Короче, Андрюхе светит интернат для несовершеннолетних… какой тут у вас поблизости есть.
— Это хороший интернат. Я там была, благотворительную помощь от банка оказывала.
— Да блять! Хороший? То есть ты ребёнка вот просто так туда поселишь?
— Ну, а что?
— Ты же баба! У тебя огромный дом! — Кирилл вскочил и сделал круг около стола, остановился перед Ларисой. Кулаки так и сжимались вцепиться в её футболку, контролировать их было трудно. — Ты же говорила, что любишь Егора! Ты от него ребёнка хотела!
Она побледнела, опустила руки.
— Кто тебе сказал?
— Ваши местные сороки наплели!.. Любишь Егора? Странная у тебя любовь-то, оказывается, Ларисочка! Брату его помочь не хочешь! Брату! Единственному родному брату! Или тебе только Егор нужен, молодой-красивый, чтобы перед подчинёнными да коллегами хвастаться? Секс нужен? Егор мастер в постели! А мать его ты куда бы дела? Ты, вообще, когда Галину в последний раз видела? Не пришла накрасить её, когда я просил! Вот я его люблю и поэтому помогаю, но не могу я взять Андрюху к себе! Мог бы, тебя бы хрен попросил! Помоги, докажи, что любишь! Зачем пацану в приют?
Лариса молчала. Отвернула голову к кухонной зоне, уставилась в одну точку, руки поставила в бока. Злилась — правда колола змеиные глаза. И Кирилл злился — на эту упрямую толстокожую дуру! Как он её ненавидел! Попробуй она откажи — разорвёт в клочья!
— Ну? — потребовал он.
— Кто мне его отдаст? Я ему никто! — Лариска демонстративно повернулась к Кириллу и прыснула ядом. Глубоко внутри она признала его истину, а бесилась от того, что ею, такой великой начальницей, помыкает сопливый юнец, призывает её к ответу за свои слова, тыкает носом в совесть.
— Отдадут! — Кирилл подлил в голос чуть-чуть елея, чтобы не так скрипеть зубами от злости. — Ты же баба… ой, извини, женщина! Ты соседка! Ты не последний человек в городе! Вот мне бы не отдали точно! Я точно чужой, к тому же парень и молодой, студент! А ты взрослая баба! Тьфу, блять — женщина! Что у тебя в администрации знакомых нет? Должны быть! Обратись туда с заявлением взять Андрюху к себе, и Егор согласие даст. Если надо, отца своего подключу. Тебе разрешат!
— Тяжело всё это… — ломалась Лариска, морщилась, водила взглядом по полу. — Он подросток… у меня детей нет, не умею я с ними обращаться.
— А что там уметь-то? Он что, грудной? Сиську давать не надо! Выдели ему комнату, в школу вози, обед готовь… хотя он сам умеет и готовить, и стирать, и всё, что хочешь. Просто избавь его от приюта и относись без зловредности — это же брат Егора! А Егор тебе благодарен будет, — последнее Кирилл произнёс с заманчивым посулом. Лариса вздохнула, провела, аки лебедь крылом, ладонью по полке шкафа. Не поднимая глаз, прошла мимо и опустилась на стул. Подняла тяжёлый взгляд на Кирилла.
— Я люблю его, ты не думай, — с нескрываемой неприязнью выговорила она. — А из-за тебя всё пошло не так.
Калякин свёл глаза к переносице. Как он устал от пустой болтовни!
— Ближе к сути. Так ты возьмёшь Андрея?
— Мне надо подумать.
— Что тут думать? Да или нет?
Лариса сжала губы, потопала носком правой тапочки по полу.
— Хорошо, если разрешат — возьму.
— Аллилуйя! — вскричал Кирилл и коротко обнял её за плечи, потом сразу ринулся в прихожую. — Теперь верю, что любишь. Сегодня же сообщу Егору. Хочешь, сама ему позвони и скажи. Да, позвони сама, чтобы он не волновался насчёт твоего решения. — Он обулся, открыл входную дверь. — Ладно, извини, что увёл Егора, но он гей, сама понимаешь. Но мы единственные, кто его любит, мы вместе все держаться должны, помогать ему. Если не мы, то кто?
Банкирша промолчала. Она была уязвлена. Наверно, с удовольствием бы огрела соперника шваброй. Любовная драма не лучшим образом сказалась на её ужасном характере, и сегодня, скорее всего, подушка промокнет от слёз, и заснуть удастся только к утру. Кирилл надеялся только, что в ней победит ответственная взрослая баба, а не малолетняя мокрощелка, которой она себя ведёт.
Так и не дождавшись от банкирши ни звука — в принципе, и не дожидаясь, — он ушёл.
Вместо радости на Кирилла накатила тоска. Легла на плечи, словно мешок с антрацитовым углем. Придавила к земле. Налила ноги свинцом, согнула спину. Всё потому, что согласие Лариски означало: отъезд Егора — реальность в самой ближайшей перспективе. Неизбежность. Уговаривать других, что это всего лишь несколько месяцев по тридцать дней, оглянуться не успеешь, как пролетят, было парой пустяков, другое же дело — применить эти месяцы к себе. Расставание придётся на осень, начало зимы, а эта отвратительная унылая пора всегда тянется долго и вызывает ещё больше тоски, даже когда целыми днями глушишь водку, танцуешь в клубах и согреваешь холодные простыни смазливыми доступными тёлочками.
— Кир! — раздалось в тёмной дали. Спустя минуту, за которую Калякин дошёл до загнанного к воротам «Пассата», на него, гремя спицами на кочках, выскочила двухколёсная махина с седоком. Покрышки заскребли по пыли, и велосипед остановился. Андрей часто дышал, будто не ехал, а бежал и толкал велосипед перед собой.
— Кир! Здорово покатался! Фару бы и вообще всю ночь!.. Завтра прям с утра!.. В школу можно ездить!.. А в приют разрешат?.. Клёвый велик!
— Про приют не знаю, — признался Кирилл. — А к Лариске жить пойдёшь? Она обещала тебя взять, если захочешь.
— К тёте Ларисе? — Широкая улыбка на губах Андрея потухла, он впервые назвал её тётей, обычно говорил попросту, только по имени. — Ты про неё говорил?
— Да. Не к бабке нафталиновой же тебя определять. Поживешь в коттедже, сможешь домой ходить.
— И корову смогу доить?
Кирилла поразило, что мальчик прежде всего подумал о деле, о треклятой корове, которую получится сохранить для семьи, как главное сокровище.
— Ну, — почесал он затылок, — про корову — это не ко мне. Мне про себя скажи. Останешься у Лариски или она тебе не нравится?
— Останусь, — с готовностью сообщил Андрей, он ломался меньше банкирши. — Она нормальная, и у них с Егором… ну, было кое-что… до тебя.
— Я в курсе, — улыбнулся Кирилл. — Всё, марш мыться, ужинать и спать. А я Егору позвоню.
Андрей не стал просить покататься ещё: несмотря на всё счастье от подарка, он, конечно, измотался за день. Его детский организм имел свой предел физической активности и, как все, нуждался в отдыхе и сне. Он завёз велосипед во двор, через несколько минут в окнах загорелся свет.
Кирилл сел в машину, а то комары одолели, искусали всего. Тоска маленько отпустила, в нагретом салоне под желтоватой тусклой лампочкой среди окружающей темноты с быстро плывущими по чёрному звездному небу облаками, качающимися ветками, меняющими форму тенями, гулкими будоражащими звуками было уютно, словно во время ночевки в палатке в лесу. Время замерло, личное пространство очертилось и стало комфортным, мягким, словно вокруг накидали пуховых подушек.
Время пришло только для них двоих.
Кир откинулся на подголовник, потрогал зеркало заднего вида.
— Привет, Егор! Не спишь?
— Нет ещё. Ложился. — Родной уставший голос. Без пафоса, понтов, лицемерия, лжи.
— Я бы лёг с тобой, обнял, — проворковал Кирилл, приподнял уголки губ и вновь опустил их. — Ты скоро уезжаешь? Четырнадцатого? Вот, а ты боялся, что очередь!
— Да, повезло. Надо очень много документов собрать, визы… — Голос был перенасыщен волнением.
— Ты всё успеешь, — поспешил подбодрить Калякин. — Чем смогу, помогу. Кстати, я вот что звоню… Егор… прости… я тебе наобещал, что Андрея возьму к себе, а мои предки блядские… — Он куснул губу, поправил солнцезащитный козырёк. — Короче, они пригрозили… Короче, я с Лариской договорился, Андрей у неё поживёт.
— Я знаю: она звонила.
— Ты не против? Андрюха согласен.
— Не против, — ответил Рахманов, и у Кирилла отлегло от сердца. — Что он сейчас делает? Спит? Пора привыкать к школьному режиму, ложиться в десять.
Калякин глянул на часы — двадцать два сорок.
— Да, он сейчас идёт спать, — растягивая слова, приврал он. — На велосипеде накатался — быстро заснёт.
— На велосипеде? — с подозрением уточнил Егор. Где-то за сто пятьдесят километров от деревни его брови сползли к переносице.
— Да нет, нет…
— Кирилл! На каком велосипеде?!
— Ни на каком, — заюлил Калякин, засмеялся, — это я так, пошутил. Всё, пока! Люблю тебя! Люблю! Люблю! — Он оборвал связь, хотя Егор пытался ещё что-то сказать, спросить. Он догадался, конечно, откуда у велосипеда ноги растут, и начал бы сокрушаться, укорять за трату денег. А так будет просто благодарен за внимание к своей семье. Возможно, это сделает его жизнь чуточку светлее. Кирилл любил Егора всей душой.
На губах его ещё сияла сладостная улыбка.
84
Андрей надевал обложки на тетради и учебники, разложив всё это на диване. Рядом на полу стоял рюкзак, с которым ходил в школу в прошлом году. Вещь хорошо сохранилась, за исключением нескольких потёртостей на переднем и боковых клапанах. В принципе, новыми были только тетради, а книги купили с рук, типографской краской от них давно не пахло, углы страниц обтрепались, и кое-где карандашом предыдущие владельцы накарябали ответы.
— Не хочу в школу, — запихивая мягкие листы в тонкий целлофан, пробубнил Андрей. — Что за дураки придумали школу?
— А мне казалось, что ты любишь учиться, — поднял бровь Кирилл. Помогая, он сидел у письменного стола и запихивал в пенал-тубу карандаши и ручки. Рубашки-майки-брюки они уже перегладили, повесили в шкаф. Приготовили на завтра парадную одежду.
— Люблю… но дома лучше.
— Кто ж спорит? Мне вон тоже в универ переться не хочется, а заставляют.
— Егору только везёт: он захотел институт бросить и бросил, ему слова никто не сказал. А мне он пару дней всего даёт пропустить в морозы да когда грязь ещё или дождь сильный льёт.
— Хорош бухтеть, — попросил Кирилл, — я сам ненавижу учёбу. — Он закрыл пенал и кинул его в пустой рюкзак, тот гулко шлёпнулся на дно.
— Ты уже взрослый.
— А толку-то? Не ссы, с друзьями встретишься, а то одичал дома один.
— Это один плюс, — рассудил Андрей. — Есть у меня парочка друзей, нормальные пацаны. Остальные не очень. И ты тоже со своими друзьями встретишься. Вот они у тебя полный отстой. Те, что ночью нам стекло разбили.
— В этом ты прав, — согласился Калякин и от нечего делать тоже взялся упаковывать учебники в обложки. Ему попалась математика — самый нелюбимый его предмет. Про друзей думать не хотел, не знал, как теперь будет с ними общаться. Теперь все наверняка в курсе, что он пидор. Изгоем себя, конечно, сделать не даст, а к прежним выходкам не вернётся. На поводу у всяких предложений типа «Кирюх, покайся, скажи, что просто пидора ебал, и мы всё забудем» не пойдёт. Всех, кто доебётся, будет посылать на хуй.
Андрей, давший ему подумать в тишине, собрал учебники и тетради в стопку, выровнял края. Потом спросил с присущей детям неловкостью, когда дело касается любовных вопросов, и непосредственностью:
— Кир, а ты Егора не бросишь?
— Нет, конечно, дурачина! И вообще, давай поторапливайся, мне пора уезжать. — Кирилл хлопнул математику в стопку поверх физики, встал. Осмотрелся, проверяя, ничего ли не забыл. Мальца к школе подготовил, ну более-менее поучаствовал в этом процессе. Свою сумку собрал ещё вчера, всё барахло забирать не стал: в конце концов, сколько его здесь не будет? Сегодня тридцать первое, понедельник. Вторник, среда, четверг, пятница… Нет, пятницу Кирилл считать не стал — её можно и пропустить. Тогда значит — раз, два, три… Четверг тоже не считался, потому что в четверг сразу после пар рванёт в деревню. Два дня его всего здесь не будет, а потом приедет на все выходные.
Часы на стене между выходящих на улицу окон отсчитывали второй час дня. Пора было отправляться в дорогу, чтобы успеть показаться на глаза родителям, а потом заглянуть к маме Гале в больницу и забрать Егора к себе, в квартиру, а там… м-м-м, что будет там, ночью!
И всё же покидать эту приземистую, ссутулившуюся за полвека хату было жаль. Будто её предавали — уезжали то одни жильцы, то другие. Хата ощущалась живым организмом, тосковавшим по прошлому, которое с выделением денег на лечение Галины безвозвратно кануло в Лету. Страшновато было оставлять пацана ночевать в одиночестве. Кирилл разобрался с чувствами, которые испытывает к нему — так любят женщину с чужим ребёнком… вернее, ребёнка любимой женщины. Ну или мужчины. Чувства проецируются на родных и близких любимого.
Хотя, он никогда в жизни не собирался жениться на девке с ребёнком.
Но здесь другая ситуация. Совершенно другая. И всё же чувства похожи.
Кирилл прекратил думать, прекрасно помня, что у него это получается хуёво, и пошёл собираться в путь.
Долгих проводов не было: за две недели они привыкли к постоянным мотаниям туда-сюда. Андрей постоял с ним у машины, пожал руку, помахал вслед, стоял и смотрел, как машина скрывается за поворотом.
И всё же в этот раз всё неуловимо было не так — беззаботное жаркое лето кончалось, начиналась осень, а с ней учёба, разлука, холода.
Кирилл ненавидел изменения.
Он ехал, обгонял попутки и думал о том, как он провёл это лето. Первую половину — в пьяном угаре, вторую — обретя своё счастье.
На девяносто пятом километре зазвонил мобильный. Кирилл взял его с передней панели и опять удивился — Егор. Звонки от Егора при их крайней редкости выбивали его из равновесия.
— Да, Егор, — немедленно ответил он.
— Привет, Кир. — Голос был спокойным, на заднем плане слышался монотонный шум. — Ты ещё в деревне?
— Нет, еду.
Возникла пауза, за которую Калякин едва не свихнулся от неизвестности.
— Плохо, — сказал Егор с искренним сожалением. — Кир, нас выписали, мы едем домой на «скорой».
— Выписали? — Кирилл вгляделся вдаль, будто на горизонте тотчас должен был появиться автомобиль с красным крестом. — Как выписали? Ты же говорил, что первого сентября… завтра. — Он не на шутку разволновался, что планы испорчены.
— Все анализы сделаны, не за чем нас держать. За документами я и так потом приеду. Звоню, чтобы ты меня в больнице не искал. — Рахманов оттарабанил это будто политик официальную часть заранее заготовленного доклада, потом запнулся и перешёл на неофициальную, без бумажки. — Кир, я… надеялся… что застану тебя дома, в Островке.
— Я могу развернуться и поехать назад, — с готовностью сообщил Кирилл. Не обманывал — его уже подмывало включить левый поворотник и пересечь сплошную.
— Нет, не надо, езжай. Готовься к институту.
— На выходных увидимся. В четверг.
— Хорошо. Извини, что раньше не позвонил: забегался.
— Вот так всегда, — наигранно вздохнул Кирилл. Расстроился не по-детски, перестал сильно давить на газ. Теперь его обгоняли даже «пятёрки» и прочие корыта.
— Созвонимся, Кир.
Егор пропал из эфира. Кирилл отложил смарт обратно на переднюю панель, включил музыку, прослушал три ноты и выключил. Солнце потухло, последний летний день потерял смысл. Он ехал на автопилоте, мечтая проспать трое суток, чтобы проснуться в четверг, посетить так и быть пары и укатить к любимому.
Через несколько километров Калякин увидел «скорую» — обычную «Газель», ехавшую с включенными проблесковыми маячками, но без звукового сигнала. Он снизил скорость, но медики пронеслись быстро. Кирилл не был уверен, что разглядел в кабине Егора. Скорее всего, тот находился в салоне с мамой. Грусть и невезуха.
Приехав в город, Кирилл направился в свою квартиру. Отзвонился матери, поехидничал и лёг в кровать, растянулся звездой на животе. Бельё хранило запах Егора. На нём хорошо было страдать о несбывшейся бурной ночи. Постепенно пришёл сон, Кирилл отдался ему: на улице даже не наступил вечер, но в последний день лета можно было позволить себе отоспаться.
85
Кирилл спал до утра. Проснулся, не понимая, где находится. Да и открыть глаза его заставила только настойчивая мелодия из смартфона. Но это был не будильник, как он сначала подумал, а сигнал входящего вызова. Кирилл дотянулся рукой до соседней подушки, где лежал мобильник, надеясь, что это Егор и у него всё в порядке. Однако на экране светилась надпись «Маман» и её прекраснейшая фотография. Не отвечать, что ли?
Он ответил.
— Что? — Голос со сна хрипел.
— Что?! — Из трубки понеслись децибелы. — Ты ещё спрашиваешь? Где ты?
— Дома сплю, а что?
— Что?! — От крика заложило ухо. — Ты знаешь, сколько времени?!
— Сколько? — Кирилл поискал глазами часы. Примерно в том месте, где они должны быть в доме Рахмановых. Вспомнил, что он у себя. Хотел посмотреть на экран смартфона, но мать уже сообщила:
— Десятый час! Все уже в институте! Ректор заканчивает выступление! Немедленно сюда: у тебя две пары! Попробуй не приди!
— Да ладно, хватит орать, — оборвал Кирилл, закончив фразу сквозь зевок. — Сейчас приеду. — Он отшвырнул смарт на матрас подальше от себя, полежал ещё, соображая, откуда мать знает, что его нет в институте и сколько же времени он проспал. Блять, проспал вечерний сеанс связи с Егором. И утренний тоже. Вот же лох.
Осознание промашки придало Калякину сил встать — его подкинуло с кровати, как пружинного чёрта из табакерки. Правда, потом он опять разленился — переспал, бодрости не чувствовал, в мышцах ощущалась вялость. Посидел в туалете, почистил зубы, умылся, потом бесцельно, не мылясь, постоял под душем. Без хлеба доел оставленную Егором копчёную колбасу. Надел не сильно мятые синие джинсы и светло-голубую рубашку в мелкую крапинку — будут возмущаться, что пришёл не в парадном костюме, но срать он хотел на сегодняшний типа праздник. Не праздник это, а начало каторги, которая мешает нормальным людям жить.
Мать не сказала, какие у него пары, да это тоже не важно. Кирилл кинул в рюкзак прошлогоднюю общую тетрадь с Флэшем на обложке, в которой ещё имелись чистые листы, вроде бы незасохшую шариковую ручку, взял мобильный, ключи и отправился просиживать штаны на ненужных лекциях. В этом году он ни с кем не созванивался, не обсуждал, что будет в институте, ничего не покупал, учебников не получал — пусть скажут спасибо, что он вообще на учёбу явится.
На узкой парковке возле корпуса свободных мест не было — студенты и преподы год от года всё беднее и беднее, что заметно по их «Ауди», «Инфинити» и «Порше». Кирилл бросил машину во дворе соседней девятиэтажки, пошёл к центральному входу. Студентов на территории было мало, те в основном послушно сидели на лекциях, гуляли в первый же день только такие лоботрясы, как он. Стояли по группкам, рассказывали о проведённых каникулах, ржали. У беседки для курения было не протолкнуться. Кирилл кивнул одному-другому, здороваться вслух было влом. Шагая быстро, чтобы никто не остановил, не начал расспрашивать или, того хуже, втирать какую-нибудь дичь, он взлетел по порожкам, протянул руку к дверной ручке…
— Кирилл!
Кирилл остолбенел и побледнел от бешенства. Резко, сжав челюсти, обернулся. Мать с отцом стояли на нижней ступеньке. Пасут его?
Собираясь проигнорировать их, Кирилл взялся-таки за ручку, потянул дверь на себя.
— После учёбы приедь к нам, — приказным тоном сказала мать.
— Сразу! — добавил отец.
Кирилл шагнул в дверь и закрыл её за собой, оставив их без ответа. В холле тоже сидело несколько студентов с разных курсов и вахтёрша. Ни с кем не здороваясь, Калякин подошёл к расписанию, нашёл листок со своей группой, номер аудитории и потопал на второй этаж.
Дверь в кабинет двести семь была современной, но дешёвой. Из-за неё слышался пожилой женский голос, слегка шипящий на букве «ч». Он не казался знакомым — видимо, новая преподша. Потоптавшись в нежелании заходить, Кирилл всё-таки зашёл, без стука. Оглядел пространство на наличие свободных мест и поднялся на самый задний ряд.
Преподша с седой причёской-одуванчиком не прервала рассказа, лишь проводила взглядом, а вот у однокурсников его появление вызвало фурор. Они зашептались, оборачиваясь друг к другу и к нему, послышались плохо скрываемые смешки, некоторые пытались что-то сказать ему жестами. Несколько раз звякнули мессенджеры, и Кирилла тоже.
Кирилл положил рюкзак на стол, достал из кармана смартфон, заглянул в «Вайбер». Три сообщения. «Пидорок». «Пидорам в группе не место». «В гей-параде уже участвовал?»
Слабоумные.
Кирилл закрыл мессенджер, открыл браузер с новостями. Не читал, просто пялился в экран. Делал вид, что пялится. От него скоро отстали, тётка продолжала что-то шепеляво рассказывать про таможенное — вроде бы — право.
Легко в этом году не будет. В принципе, Кирилл это понимал с того дня, как Егор предупредил его, что связавшийся с изгоем сам становится изгоем. Уровень своего мышления однокурсники только что продемонстрировали весьма наглядно. Были, конечно, в группе и другие «неприкасаемые» — всякие зубрилы, тихони и откровенные придурки, но тоже не его уровень. Их Кирилл по-прежнему считал второсортными, хоть и другого порядка, чем его бывшие дружки. Примкнуть к ним значило признать поражение, понизить свой ранг и самолично навесить на себя клеймо груши для битья. Второсортным себя Кирилл не считал и никому считать таковым не позволит.
До конца пары он проспал, вторую — по мировой экономике — тоже. В перерыве между ними выходил в коридор размять ноги и разболевшуюся с непривычки задницу. Над ним смеялись, но никто не заговаривал. Зубрилы всегда держались от него подальше, а пацаны и бабы из его компании объявили бойкот. Калякину это было на руку — теперь он видел их быдло-сущность, которую с некоторых пор презирал. Лучше полный игнор, чем зазывание в клубы и предложения почикаться.
Едва не подохнув от смертельной скуки, Кирилл первым удрал из института. Одногруппники договаривались о попойке, его не позвали. А позвали, он отказался бы.
Сев в машину, поехал к родителям. Не из-за их приказа — из-за нежелания самому готовить обед и просто от некуда себя деть. Мысли о Егоре не отпускали, роились в голове, жалили. Он пробовал позвонить, но номер не отвечал.
Оба родителя находились дома. У Кирилла создалось впечатление, что они вообще в последнее время не расстаются, что отец забросил бизнес и депутатство, а мать — салоны красоты.
— Ты не собирался идти в институт? — с порога набросилась мать. Отец стоял за её спиной. — Ты опоздал на полтора часа!
— Все давно привыкли, что я опаздываю, — отмахнулся Кирилл. — Вот как вы там оказались? — Он протиснулся мимо них на кухню, просканировал стол и плиту на наличие еды, открыл холодильник. Там еды было навалом, он взял котлету. Конечно, холодную, с тоненькой плёночкой застывшего жира.
— Пришли посмотреть, явился ты, как обещал, или нет, — призналась мать. — Хорошо, что пришли, а то бы ты спал.
— Пофиг. Там всё равно ничего интересного не было, можно было пропустить. — Котлета исчезла в пустом желудке за секунды, Кирилл снова открыл холодильник и достал всю тарелку с ними. Родители наблюдали за его действиями, не комментируя.
— Будешь пропускать, — накинулась мать, — тебя отчислят, а мы…
— Лен, хватит, — перебил её отец и странно шевельнул бровями. Мать умолкла, явно поняв намёк. Отец выступил немного вперёд, упёрся ладонями в спинку стула. — Кирилл, лето закончилось… и ты обязан закончить ту блажь, которую мы тебе позволили. — Говорил он твёрдо, с паузами и акцентами.
— А ещё что я должен? — спросил Кирилл и отложил недоеденную котлету в тарелку, запоминая больше никогда не есть здесь котлет, потому что после них почему-то начинаются какие-то нездоровые разговоры и бессмысленные требования.
— Ты обязан хорошо учиться и думать о дальнейшей жизни.
Кирилл демонстративно медленно вытер руки о висевшее на крючке вафельное полотенце с рисунком зайца. Родители смотрели на него.
— Я еду к себе, — вместо всякого ответа сказал Кирилл. Выйти ему не дали, кухня в очередной раз превращалась в его клетку. Глаза отца были холодными, как котлета, которую не дали доесть, а может быть холоднее, бескомпромисснее. Будто шутки кончились, точно лето.
— Сейчас ты возьмёшь телефон, — сказал он, — и позвонишь этому парню. Скажешь, что между вами всё кончено. Что ничего и не было.
— Я такого не скажу, — прошипел Кирилл, но в глубине души с помертвением понял: его заставят.
— Скажешь, — сообщил отец. — Бери телефон и звони. Сейчас, при нас.
— Скажи, что никогда его не любил, что всё было обманом, — продолжила его наставления мать. — Убеди его, что тебя искать не надо. Ни звонить тебе, ни приезжать, ни выяснять что да почему. Ты должен разорвать отношения раз и навсегда.
— Я… этого… не сделаю! — взорвался Кирилл, попытался прорваться к выходу, но отец отбросил его назад, к столу. Кирилл спиной налетел на стул и ушиб пятку о металлическую ножку. В нём клокотало безумие.
Но шутки кончились.
— Кирилл, — опять заговорил отец, — дело такое… Твой приятель собирается лечить мать, им совсем скоро уезжать. Деньги на операцию перечислены Мамоновым и благотворительным фондом, а деньги за реабилитационный период согласно договору переводят по его окончании. И это мои деньги. Если ты сейчас не позвонишь… или если ты позвонишь, но обманешь и будешь тайком встречаться, созваниваться, как-то ещё общаться с ним ли, с его братом, деньги я не переведу. Представь ситуацию, когда твоему знакомому настанет момент расплачиваться за выполненные услуги, а денег нет. Где он их возьмёт? Один, за границей, с миллионными долгами. Его оттуда не выпустят. Возможно уголовное дело. Долги — серьёзная вещь.
Кирилл опустил глаза. Он люто ненавидел всех.
— Тебе жалко парня и его мать? Ты думаешь, что любишь его, готов защищать ваши отношения? — рассуждал отец, будто не заготовил речь заранее, и он упрямо не называл Егора по имени. — Подумай и вот о чём. Если ты откажешься его бросить, мы вынуждены будем предложить это сделать ему. Он уже настроился увидеть мать ходячей, это было его мечтой, как ты думаешь, что он предпочтёт — получить деньги на лечение или благородно отказаться от них ради утех с тобой?
Отец замолчал, давая подумать. Кирилл взял досрочный ответ — конечно, Егор возьмёт деньги. Не из-за меркантильности, в этом его упрекнуть нельзя, а потому что мать для него превыше всего остального и собственных блага и совести.
Отец понял всё по его лицу.
— Выбирай, Кирилл, — подтолкнул он. — Выбирай, сам ты бросишь его или он бросит тебя. Одно из двух случится сегодня же, я тебе обещаю.
Шутки кончились.
Кирилла загнали в угол. Он вынужден был выбирать. Импульсивно чуть не выкрикнул — пусть Егор его бросает, так он хотя бы не будет считать его предателем, будет знать всю ситуацию и обстоятельства. Но Кирилл прикусил язык: Рахманов благородный, дав слово навсегда прекратить отношения, будет его держать, пресекать все попытки связаться с ним. А самому ему держать слово незачем — он не рыцарь, не д’Артаньян. Соврёт — недорого возьмёт. Причинит Егору боль, но потом чем-нибудь её искупит.
— Звони, — сказала мать. Кирилл подчинился. Негнущимися пальцами вынул из заднего кармана джинсов телефон, нашёл номер. Помедлил, но под взглядом стервятников, пришлось нажать вызов. Гудки пошли. Кирилл молился, чтобы Егор не взял трубку, вспоминал иконы в его доме и крестик на груди с цепочкой, которую он подарил. Боги остались глухи.
— Кир, привет! — радостно, как никогда, поздоровался Егор. — Отучился?
— Да, — трясущимися губами выговорил Кирилл.
— Кир, спасибо тебе, конечно, но зачем ты велосипед купил? Он же дорогой. И мне не сказал.
Мать мимикой напоминала гневного орангутанга. Отец нетерпеливо дёрнул губами. Кирилл сглотнул. Смартфон задрожал в руке.
— Егор… послушай. Я… Мы не должны больше встречаться. Я никогда не любил тебя.
Мать одобрительно кивнула. Егор замолчал. Один господь ведает, что творилось в этот момент у него в душе.
— Деньги тебе перечислят за лечение, не беспокойся. Не ищи меня, забудь. — Кирилл сознавал, что блефует, но от этого боли и признания собственного ничтожества меньше не становилось, горло едва издавало звуки. И вдруг его осенило. — Я никогда не буду любить тебя, даже под дулом пистолета! Под дулом пистолета, ты понял? — Он закричал эти слова, надеясь, что Рахманов вспомнит, расшифрует их пароль — пароль наоборот. — Ты понял, Егор? Я даже под дулом пистолета не буду любить тебя!
Егор что-то сказал, но отец вырвал у Кирилла мобильный и кинул на стол. Шутки кончились. Кирилл не услышал жизненно важных слов. Возможно, и к лучшему: вдруг Егор его не понял. Блять, всё равно он стал предателем. Обещал не предавать и… предал. Сука!