Селянин

      Кирилл измученно застонал. Захныкал. Заплакал. Заорал. Бессвязное «А-аа!» разнеслось по комнате и разбилось о стены. Вскочив, он пнул презерватив, мечтая зашвырнуть его, как мяч, пробить стекло, на головы визгливым детям, но тонкая плёнка не объёмная сфера, подцепить с психа не удалось, и лишь пятка проехалась на скользкой резинке по гладкому ламинатному полу.       — Сука! — сжимая кулаки, сгибаясь пополам, заорал он сквозь зубы. Потом осел на пол рядом с гандоном и лужицей вытекшей спермы, прислонился спиной к кровати, подпёр лоб ладонями.       Тёлка на кровати зашевелилась.       — Потише можно? — выпяченными со сна губами почти неразборчиво пробормотала она. — Я же спать хочу…       Кирилл повернул голову, чтобы увидеть, как тёлка распрямилась из позы креветки, почесала живот, подмяла под щёку подушку, затем стянула под бок одеяло и перекинула через образовавшийся бугор стройную ногу с розовым лаком на ногтях. И всё это, не открывая глаз и продолжая спать. Первым и казавшимся единственно правильным порывом было схватить её за ногу и вышвырнуть из своей квартиры, пусть бы летела туда, откуда пришла, но сил подняться, сил воевать не осталось. Жажда иссушала, головная боль давила на череп, а силы, которые ещё оставались, он потратил на бессмысленный выплеск эмоций. Хотя, возможно, смысл был — выпустил пар и вернул способность к трезвому мышлению. Главное, не пороть горячку, логически рассуждать, как это всегда делал Егор.       Кирилл внимательнее посмотрел на девушку. Глаза сразу сдавило болью, но он постарался не отводить их. Смог бы переспать с этой шлюшкой? Сейчас нет, а в прежние времена — да запросто! Не толстуха, не уродина, жопа, сиськи на месте, доступная, в рот возьмёт без приглашения, мозги ебать заморочками про вечную любовь не будет — чего ещё пацану надо? Он таких пачками в свою постель таскал и каждую не по одному разу.       Второй вопрос, посложнее — мог ли он сегодня ночью чпокнуть её? Кирилл попытался вспомнить, но не получилось. Насчёт вчерашнего в голове была пустота. Пелена. Последнее, что он помнил, это как к ним подсаживался народ, Никитос вроде с ними был. Они базарили, мирились, братались, пили. Откуда взялись девки и конкретно эта тёлка точно не помнил. Однако своё состояние хорошо представлял — крайне упитое уже на середину вечера. До провалов в памяти. Как он вообще домой попал?       Глаза всё глядели и глядели на спящую тёлку, голова болела. Отбросив посторонние размышления, Кирилл усилием воли сосредоточился на главном: мог ли? Неважно, что он не помнит фактов, ведь вопрос звучит: «Мог ли?» Мог ли он пьяный в хлам отъебать бабу? Раньше это отлично получалось. Ну не в ста процентах случаев, но в девяти из десяти раз. Примерно.       Блять.       Зло разбирало на самого себя. На свою нормальную эректильную функцию, провались она пропадом! Кирилл ещё раз посмотрел на член, будто прямо сейчас, как грёбанный Шерлок Холмс, по каким-то обыденным деталям каким-то дедуктивным методом за считанные секунды раскроет тайны вселенной. Не Шерлок Холмс он! Он тупой безмозглый баран, которого поманили морковкой, и он пошёл! Кирилл был уверен, что тут руку приложил Паша. Угорали теперь над ним во все глотки. Или нет, скорее не угорали, а вполне искренне лечили от пидорства: «Ты мужик! Молодец, Кир, ты мужик! Ну какой ты пидор? Врал ведь про пидора!»       Суки. Все друзья суки.       «Они снова для тебя друзья?» — издал ехидный смешок внутренний голос.       Голая задница на твёрдом полу затекла, левая, неудобно вывернутая нога при попытке разогнуть её пошла острыми иглами. Кирилл закусил губу и стал растирать лодыжку. Зверская боль от тысяч тонких уколов придала ему злости — на всё происходящее и на разлёгшуюся в его кровати бабу.       — Ты кто такая? — цедя сквозь зубы, спросил он, хотя девка вроде как спала, посапывая, подёргивая губами. Невинная такая, ути-пути-боже-мой. Подъём, блять, шалава!       Тёлка недовольно задрыгала ногой, заелозила, уткнулась носом в скомканный край одеяла. Не спала, значит. Дремала. Или притворялась. Она тоже вчера бухая была? Головка бо-бо? А кого это ебёт?       — Ты кто такая? — повторил Калякин настойчивее. — Слышь, с тобой разговариваю! Проснулась, блять, быстро!       Девка забубнила что-то нечленораздельно-нецензурное, но, как сломанная шарнирная кукла, или лучше сказать, как зомби из могильной ямы, поднялась из груды одеяла и села, беспомощно опустив руки, сгорбившись. Русые волосы соскользнули на плечи, личико открылось смазливое, но опухшее и с сеточкой вмятин от складок постельного белья, с размазанным макияжем — так и выглядят на утро шалавы. Глаза она приоткрывала и закрывала, взгляд и поза вопрошали: «Ну что тебе, козёл, надо?»       — Машка я, — проворчала она. — Ты, что, блять, не помнишь? — Её «что» звучали по-гопницки как «чё» и только жвачки во рту не хватало, да ещё семок и сиги.       — Какая, нахуй, Машка? Что ты здесь забыла?       Машка ощетинилась, распахнувшиеся глаза стрельнули агрессией:       — Ты, урод! Ты сам меня пригласил! Трахал меня!.. А я девственницей была! Ты!..       — Заткнись, нахуй! — у Кирилла возникло желание вломить ей. — Я бухой был, у меня не встаёт у бухого! — Для пользы дела он лукавил. Всё бы отдал, чтобы на прошедшую ночь стать импотентом.       — А у кого, у меня, по-твоему, вставало? Я сама себя девственности лишила? — Машка перегнулась над дальним краем кровати, что-то там высматривая, потом переползла к другому. Сиськи болтались. — Вот! — ткнув пальцем в презерватив, крикнула она. — Твой гондон! И ты гондон, раз не помнишь!       У Калякина лопнуло терпение… ну, или сдали нервы. Он вскочил, схватил всё ещё свисающую с края девушку за предплечье и, приподняв, с силой швырнул спиной на матрас.       — Рассказывай всё, блядина ёбаная!       — Урод! — крикнула она инстинктивно. Но испугалась, здорово испугалась. Защищаясь, потянула на свои мослы одеяло.       — Говори, кто ты и как попала сюда! — Кирилл нависал над кроватью, готовый применить грубую силу. — И правду говори, не вздумай пиздеть!       — Машка я, говорю же! — она вместе с одеялом отодвинулась ещё дальше, чуть не свалилась с другого края. — Мы из клуба вчера ушли вместе! Нас Пашка привез сюда на такси! Ты нас сам пригласил! И меня!.. А потом мы в кровать легли, и ты меня девственности лишил…       — Заебала, блять, шкура! Ты со всем городом перееблась, а на меня сваливаешь?       — Нет! Мы трахались!.. Вот! — Машка, двигая жопой и ногами, отползла и показала бурое пятно на простыне размером с недоразвитый кленовый лист. Засохшая кровь. Кровь…       Кровь прилила Кириллу к голове и резко отхлынула. В глазах помутилось. Он ткнул в Машку пальцем.       — Врёшь! Врёшь! Я не трахал тебя! Я голубой! У меня есть парень!       Калякин закрыл лицо ладонями и ещё секунду, и опустился бы задом на кровать, разрыдался, но дверь открылась, и в комнату на заплетающихся ногах вошёл Пашка. На нём были только боксы в красную полоску. Он протирал вывернутым запястьем узкие, как у китайца, глаза и им же тёр нос. Волосы стояли дыбом и в разные стороны.       — Чего вы тут орёте, а? — сквозь зевок, поинтересовался он, и сам плюхнул костлявую жопу на кровать. — Машка, привет! Ну как тебе Кирюха — супермен?       Машка оскорблённо отвернулась. Кирилла от глухой тоски снова кинуло в гнев.       — Ты что, здесь ночевал?       — А где мне ещё ночевать? — по-свойски развёл руками Машнов. — У меня денег на такси больше не было. Да ты не ссы, Кирюх, я вас не подслушивал, я сразу заснул — в зале на диване. Комары закусали. Ты хоть бы москитную сетку….       — Я тебе сейчас такую сетку!.. — проскрежетал зубами Калякин и, схватив чунеющего Пашу за плечо, выволок из спальни, бросил спиной об стену между ванной и туалетом. Паша приложился затылком о выключатель, зашипел. Зажмурил глаза и обиженно схватился за ушибленную тыковку.       — Ты сдурел? Шишка же будет!       Кирилл протянул руки, чтобы схватить его за грудки, но пальцы цапнули лишь воздух у голых ключиц, и пришлось припереть к стенке, уперев руки Машнову в плечи.       — А ты не охуел? Ты захуем мне эту блядь подсунул? Я же тебя просил, Паша!       — Не подсовывал я тебе никого! — на чистом глазу ответил Пашка и оттолкнул. — Ты сам её захотел. Она вообще-то с Никитосом пришла, а ты отбил. Я-то тут при чём? Я просто вас до дома доставил, а то ты прямо в клубе её пялить собирался.       Паша говорил с такой искренней обидой на недоверие, что Кирилл поверил. Сдался, принял наконец свершившийся факт. Мотнул головой, надеясь, что этого хватит в качестве извинения. После обречённо привалился к двери туалета, попутно и совершенно ненужно отметив, что всё ещё абсолютно голый, прикрыл ладонью гениталии. Сокрушенно вздохнул. Пенять на друга не стал.       — Паш, у меня же Егор есть… Почему ты меня не остановил?       — А я знаю? Я и сейчас нихрена не соображаю, а вчера мы восемь пузырей водки раздавили…       — Паш, ты должен был меня остановить…       — Ну извини, братан. Ну сглупил. Я же не знал, что у тебя так серьёзно. Я же нихуя в ваших пидорских вещах не соображаю. Подумал, ты сиськи увидел и вылечился от гомосятства. Я же не знаю, как это происходит у вас, я же не пидор. Ну извини, Кира. — Паша тоже сокрушался и раскаивался, преданно смотрел в глаза. Кириллу с каждым его словом становилось хуже, желание жить таяло песком сквозь пальцы. Накатывала безнадёга. Калякин понимал, что можно не говорить Егору, тот никогда не узнает, но эта ложь отравит их отношения. Егор будет верить ему, а он будет улыбаться любимому, строить планы и каждую минуту напоминать себе, что изменил, что теперь по-настоящему предал. Ложь убьёт их любовь. Признание в измене, пусть пьяной, нечаянной, навсегда лишит доверия и тоже в конце концов убьёт любовь.       Но что свершилось, то уже свершилось. Блять, как хуёво! Долбанный еблан!       Кирилл почесал яйца и тихо спросил:       — Значит, я правда её отчпокал, Машку эту?       — Правда, — вздохнул Пашка и сделал движение, будто лезет в карман за сигаретами, но в его боксах не было карманов, и рука разочарованно повисла. — Я сказал, что не слышал… но я слышал, как вы с ней… Я не подслушивал, братан, просто вы громко… Как бы тебе от соседей за шум не прилетело.       На обеспокоенный тон Кирилл даже не улыбнулся, и в голове не пронеслись тридцать три способа, как отучить соседей жаловаться. Он стоял мрачный, думал. Полумрак прихожей утолял головную боль.       — Она правда целкой была или брешет?       — Откуда ж я знаю? Это надо у тебя спрашивать, ты ж её шпилил.       — Не помню нихуя, — признался Кирилл.       — А гондон надевал? Я видел, там гондон валялся.       — Надевал…       — Тогда не парься, чувак: алименты платить не придётся. — Пашка легко перешёл на беззаботный тон, прикалывался. — А ей восемнадцать есть?       — Не знаю, — встревоженно протянул Калякин.       — Тогда ты с ней повежливее, а то заяву накатает. Восемь лет дадут. — Пашка укоризненно покачал головой, потом заржал. — Что, испугался? Ну и рожа у тебя! Расслабься, шучу я!       — Придурок, блять. Не смешно нихуя, — сообщил Кирилл, хотя уже заулыбался: Пашка был в своём репертуаре, и его шуточки были как в старые добрые времена и их не хватало.       Внутренний голос саркастически фыркнул. Ничего не сказал, просто фыркнул. Это насторожило Кирилла больше, чем самое красноречивое ворчанье, все слова он договорил сам. Старые добрые времена, значит? Пашкиных шуточек не хватало? Правильным путём идёшь, товарищ! Может, сразу пойдёшь и кинешь девке вторую палку? Потому что первый шаг от Егора, радуясь тупым Пашиным подъёбкам, ты сделал! Забыл, что этот урод натравил на вас пьяное быдло и разбил стекло в доме? Чего уж теперь об измене горевать, если тебя к прежним временам потянуло?       В мозгу Кирилла сработал стоп-кран, смех оборвался.       — Правда, Паш, не смешно нихуя. Я, блять, Егору изменил. Я и так перед ним кругом виноват, а как про девку эту рассказать… ума не приложу.       — Тю! Проблем-то! Не рассказывай. Я — нем, как рыба.       Кирилл кивнул, чтобы отвязаться. Голова разболелась с новой силой. Стоять голым было неуютно.       — Ладно, пойдём, — буркнул он и направился в спальню. Прикрыл причиндалы ладонью.       Воздух в комнате стоял спёртый, насыщенный перегаром, вонью грязного белья и немытых тел, с привкусом спермы. Льющееся сквозь прозрачный тюль яркое солнце контрастировало с тяжёлым запахом и бедламом из разбросанных по полу вещей. Предосторожность Кирилла не понадобилась: Машка спала или лежала с закрытыми глазами, и он убрал руку от паха. Взял в шкафу чистые трусы, когда повернулся, Машка уже смотрела на него. Пашка бесцеремонно развалился в кресле, вертел на пальце взятый откуда-то с полки брелок с ключами от квартиры. Звяканье металла раскалывало Кириллу черепушку.       — Заебал, — сказал он Машнову и, больше не думая прикрываться, сел на кровать. Просовывая ноги в трусы, повернулся к тёлке. — Значит, мы всё-таки трахались?       Машка фыркнула, посмотрела на Пашку, тот, прикалываясь, кивнул на Кирилла и покрутил пальцем у виска. Калякину было пофиг на их приколы. Он встал, подтянул трусы.       — Идите по домам.       — Прогоняешь? — спросил Паша.       — Да, — ответил Кирилл. — Всё, Маша, доспишь дома. Уёбывай из моей кровати.       — Хамло, — обозвала Машка и, не стесняясь двух посторонних парней, встала и стала собирать с пола вещи, одеваться — стринги, лифчик, юбка, кофта. Кирилл скрестил руки и наблюдал, чтобы лишнего не прихватила. Пашка смотрел во все глаза — наверно, дома дрочить будет, или уломает на перепих с ним по дороге.       Одевшись, Машка подошла к зеркалу, поправила причёску, вытянула губы, потом раздвинула их, провела языком по зубам, снова вытянула. Обезьяна.       — Эй, — напомнил Кирилл. Девушка повернулась, прошествовала к нему.       — Встретимся вечером?       — Проваливай, — сказал Кирилл.       Маша сморщила симпатичное личико до состояния печёного яблока.       — Разве так разговаривают с дамами?       — Ты не дама, ты блядь.       — Оскорбляешь, потому что парню своему изменил? Ладно, где тут у тебя сортир?       — На улице поссышь. Паш, ты её привёз, ты её и уводи отсюда.       Пашка отложил диск на полку и встал. Его непривычно серьёзный вид так и говорил, что он понимает причину резкости друга и сдвинутых бровей и не осуждает. Наоборот — готов помочь.       — Я бы всё равно с тобой встретилась, голубой, — игриво сказала Машка и, виляя бёдрами, вышла в прихожую. Кирилл видел, как она надевает туфли. К нему приблизился Пашка, подтянул трусы.       — На твоём месте я бы не плевал в колодец, — заговорщицки посоветовал он.       — Иди в жопу.       Паша заржал и отправился одеваться.       Кирилл остался один в своей квартире только через десять минут. Посидел в туалете, выпил два литра холодной воды из-под крана, почистил зубы. Сушняк притупился, а тоска нет. Наоборот, в одиночестве стало хуже — стало не на кого злиться. Кроме, как на себя.       Он включил в спальне телевизор на полную громкость, чтобы голоса проникали в мозг и отвлекали от желания повеситься. Нашёл развлекательный канал, стэнд-ап-шоу, стоя перед экраном, прилежно пытался вникнуть в суть трескотни пидористического вида клоунов, но юмор, если это был юмор, проходил навылет, не задерживался в голове. Грязь опрометчивого поступка жгла кожу. Калякин пошёл в душ и не выходил оттуда около часа — мылся, думал. Никак не мог определиться, признаться Егору или утаить. Чаша весов склонялась в сторону признания, потому что отношения с Егором нельзя строить на лжи. Всё тайное всегда становится явным — это аксиома, тем более в тайну посвящены третьи лица, а лжи Егор не простит. Признание облегчит, конечно, душу, но спасёт ли оно любовь со стороны Егора? Всепрощению, свойственному старшему Рахманову, наверняка есть границы.       Шантажировать деньгами и заставлять быть с собой? Это получится не семья, а пытка. Егор ведь тоже боялся его потерять, предполагал, что снова в характере верх возьмёт городской мажор и утянет на прежнюю заманчивую развесёлую дорожку. Клубы, выпивка, шкуры в постели — прежняя дорожка. Но не заманчивая — кривая. Кирилл сожалел. Он подозревал, что сорвётся, и сорвался. Себе этим не помог, а только усугубил. Не хотел больше срываться. Лучше взорваться, как перегретый паровой котёл, но иметь чистую совесть к возвращению Егора. Впрочем, она уже замарана.       Жутко болела голова. Кирилл нашёл в аптечке анальгетик, запил таблетку водой, постоял у открытого окна на кухне. Не видел, что происходило снаружи — смотрел внутрь себя, осмысливал свою жизнь. Боль утихала медленно и слабо, и он пошёл в кровать, надеясь ещё поспать и так дождаться действия лекарства. На пороге спальни остановился: от бардака и вида скомканного одеяла желудок дёрнулся к горлу.       Поздно уже пить боржоми.       Кирилл преодолел брезгливость, расправил простыню и одеяло, взбил подушки. Сел на ту половину кровати, где проснулся утром. Поспит, а потом поменяет бельё. Кстати, сколько времени и какой сегодня день недели? Пятница, суббота? А, похую! Обойдётся институт без него, а он без института.       Кирилл лёг, повернулся на бок. Бельё действительно гадко пахло — какими-то женскими духами, немытыми телами, спермой, потом. Лучше поменять бельё прямо сейчас, чтобы не стошнило и не напоминало. Он поднял голову от подушки, намереваясь встать и заняться, да так и замер, потом беззвучно завыл, ударил себя по лицу и разметал подушки. Они не упали с кровати, лишь чуть-чуть сменили дислокацию.       Запах Егора! Две недели не менял белья, засыпал и просыпался, чувствуя ароматы лосьонов, шампуней и дезодорантов любимого. Может, они и выветрились давно, но Кирилл свято верил, что чувствует тепло тела Егора, спавшего на этих простынях, и его запах. Он собирался так проспать до прилёта Егора, пока снова не затащит его в постель и не пометит чистое бельё его запахом. Он хранил этот запах, как хранят мощи апостолов, а теперь этой реликвии нет, всё пахнет блудной девкой.       Это стало последней каплей, источившей шаткое самообладание. Калякин упал лицом в подушки, зарыдал.       90       Мать позвонила в два часа дня. Кирилл заколебался, отвечать ли ей, потом ответил. Он лежал в кровати, на чистом постельном белье, пахнущем кондиционером с морской свежестью, смотрел поганенький боевичок со Сталлоне и тихо ненавидел себя. Весь мир, включая мать, он тоже ненавидел. Головная боль стала практически незаметной, а жажду он утолял купленной минералкой, бутылка стояла на тумбочке.       — Слушаю…       — Кирилл, у тебя всё в порядке? — без приветствий вкрадчиво поинтересовалась мать. Ух ты, ей есть дело до его состояния! Надо же!       — А что? — буркнул он.       — Ты сегодня не был на занятиях. — Вот теперь Кирилл узнавал свою дорогую мамочку и даже не удивлялся, что она в курсе прогула.       — Не был и что?       Мать немного помолчала, потом спросила:       — Ходил вчера с Павлом в клуб?       Ага, кривая дорожка её занимала больше, чем пропуск занятий. Ради возвращения к истокам она готова простить прогулы и многое другое. Наверно, даже всё. Обзови он её сейчас дерьмом собачьим, наложи кучу посреди её любимой гардеробной и даже на обеденный стол в тарелку с котлетами, она и ухом не поведёт, только скажи, что выебал девку. Ещё и бабла отвалит.       — Ходил.       — Хорошо отдохнули?       — Плохо.       — Почему плохо?       — Потому что голова болит, — огрызнулся Кирилл. — Слушай, ма, ты чего такая добренькая? Ты меня раньше всегда из-за клубов пилила, чего ж теперь ты одобряешь? Не пойду я туда больше!       — Почему?       — Не хочу! Не нравится мне там! Всё, разговор окончен!       Кирилл отшвырнул смарт на край кровати и уставился в телевизор. Дряхлый киллер с дикими криками пожарным топором мочил молодого конкурента-бодибилдера, бодибилдер мочил Сталлоне. Кириллу тоже хотелось кого-нибудь замочить. В особо жестокой форме.       Вечером, около шести, позвонил Пашка. Кирилл, не беря в руки смартфона, глянул на экран и не стал отвечать. Не видел необходимости разговором с недодругом разрушать уютный кокон, сотканный из боли, отчаяния и боевиков. Только он, кровать и чай с солёными крекерами.       Мелодия проиграла три раза и замолкла. Калякин надеялся, что Паша уймётся и не будет названивать каждые полчаса, и не придётся открытым текстом посылать его на хуй. На Пашу он злился не больше, чем на себя или других людей, просто невмоготу было с кем-либо общаться. Лучше тупо смотреть телевизор и забыть про свою промашку.       Но мысли иногда лезли. Закрадывались соблазны спустить свою рефлексию на тормозах. Егора нет, связи с ним нет, ну откуда он узнает про измену? Да и какая измена, если они расстались? Чего ради гадать сейчас, если впереди несколько месяцев порознь? Возможно, Егор, вернувшись домой, вообще не захочет его видеть, вот и не придётся оправдываться за измену. А если бросить, реально бросить Егора самому, забить на него, то уже точно не понадобится стоять с повинной головой и унижаться.       Мысли были скользкие, противные, будто дерьмо из деревенского сортира, и такие же вонючие. Кирилл чувствовал, словно снова проваливается в выгребную яму, и фекалии заливают рот, уши, глаза. Но эти мысли были. Их шептал даже не внутренний голос — они возникали откуда-то из подкорки, глубин подсознания. Мысли труса, мысли ничтожества. Пойти сейчас пить-гулять, чтобы уже совсем отрезать себе дорогу назад.       Когда снова зазвонил телефон, Кирилл взял его, только чтобы отвлечься от этих бредовых мыслей. На улице стемнело, а он не вставал, чтобы зажечь свет, поэтому в комнате висел синий мрак, рассеиваемый отблесками телевизионного экрана и вот теперь — смартфона. На дисплее высвечивался незнакомый номер. Сердце ёкнуло — вдруг это Егор?       — Алло, — сказал он и прокашлялся.       — Кирилл, это ты? Приветик! Узнал?       Голос был женским и принадлежал… кажется, Машке. Ну да, чудес не бывает. Да и номер был российским.       — Узнал, — буркнул он недружелюбно. — Что тебе надо?       — А что ты такой злой-то? — наехала Машка. — Не проспался ещё? Я, может, тебе встретиться предложить хочу.       — Тебе Паша мой номер дал? Скажи, я его урою за это.       — Так мы встретимся или нет? — проигнорировала его замечание Машка. — В клуб какой-нибудь прокатимся, а потом… ты меня девственности вчера лишил, и я теперь дальше учиться хочу. — Тон её был смесью грубости и заигрывания. Типичная шкура, которой пацан всё должен за перепих. Есть на свете нормальные бабы?       — Мы не увидимся и забудь мой номер, — сказал Кирилл и оборвал связь, раньше, чем услышал бы ещё что-то. На дисплее появились часы, на часах — двадцать сорок восемь. Зашибись, весь день провалялся, аж бока устали лежать.       Калякин сел, смочил минералкой горло, сходил в туалет и вернулся на стерильную, никем не помеченную, кровать. Мысли опять вернулись к Егору и к ситуации, в которую попала их любовь. Дико хотелось плюнуть на всё, рвануть в деревню, разыскать Андрея, узнать, как связаться с Егором и поговорить наконец с ним, покаяться во всём, сказать, что безумно любит, спросить, как поступать дальше. Егор умный, умнее его, рассудительный, не такой горячий и импульсивный, у Егора всегда есть ответ, представление, как поступить правильно.       Кирилл ощущал, как подрагивают мышцы в ожидании приказа хватать ключи и бежать к машине, ехать, почти отданного, повисшего на кончиках нервов.       Искушение. Соблазн.       Нельзя.       Нельзя. Нельзя. Нельзя.       Он тряхнул головой, запустил пальцы в длинные, практически как у Егора, волосы, сжал. Нельзя. Нельзя вести себя как бездумный подросток. Поедет, обрадуется, Егор выслушает, поймёт, простит и тоже обрадуется, а Санёк и Ленка Калякины не обрадуются, совсем. Нельзя забывать, что они не подвержены импульсам, что они бдят, денно и нощно. Нельзя из-за нескольких часов, минут общения с Егором ставить на кон его судьбу и благополучие семьи.       Потерпит, а пока найдёт выход, как оправдаться за секс, который даже не помнит. Блять, его лишили даже фотографии Егора, стёрли из памяти смартфона.       По квартире разнеслась мелодичная трель дверного звонка. Кирилл сдвинул брови, прислушиваясь, но видеть и слышать через несколько бетонно-гипсовых перегородок, он не умел. Надо было или идти открывать, или не двигаться и ждать, когда незваные гости сами уйдут. Он никого не звал и видеть не желал, даже в интернет за целый день не заходил.       Трель повторилась, потом ещё несколько раз, не смолкая.       Любопытство пересилило хандру. Встав, Кирилл на цыпочках прошёл сквозь тёмную прихожую и припал правым глазом к дверному глазку. В хорошо освещённом подъезде стоял Пашка и жал на кнопку звонка. Его губы двигались, значит, он что-то бормотал. Возможно, спьяну.       Кирилл не открыл, хотя непрекращающаяся мелодия выбешивала. Смотрел в глазок. На нём были только мягкие домашние штаны.       — Кира, ну открывай, — отчётливее пробубнил Паша. — Я знаю, ты дома. Ну, открой. Калякин не выдавал своего присутствия, ему не о чем было разговаривать с этим придурком.       — Кира, блять, ну, Кира… — Паша заговорил нараспев, с жалостливыми нотками, уткнулся лбом в металл двери. Когда ж он съебётся?! Убери руку от звонка хотя бы, уёбок!       Мелодия стихла. Кирилл уж обрадовался, но Паша заколотил по двери кулаком. Звук шёл разухабистый, басовитый, отдавался эхом на весь подъезд. Сейчас нервы сдадут и у соседей.       — Кира! — крикнул Паша. — Открой!       В глазке мелькнул второй персонаж — перешёл от двери смежной квартиры к лестнице, исчез из поля зрения. Кирилл не успел рассмотреть, но кажется это была девка.       — Я ухожу, — сказала она на прощанье, и Калякин распознал приевшийся за сегодня голос Маши. Порадовался, что не открыл.       — Ты куда? — метнулся за ней Паша. — Стой! Сейчас он откроет!       — Мне пофигу! Я не собираюсь торчать здесь весь вечер! Меня Жердев сегодня на вписку звал, так что мне пофиг твой пидор! Это тебе за него платят, не мне! И с тобой мне вчера не понравилось!       — Дура! Шалава сифозная! — заорал Паша, но Машка уже, спускаясь, стучала каблуками, а Кирилл как раз отпирал замки. Он всё понял. Всё-всё.       Дверь раскрылась сильно, ударила стоявшего совсем близко Пашку — сделано было не специально, но тоже приятно.       — Бля! — заорал он, хватаясь за локоть, но даже сфокусировать взгляд на новом происшествии не успел — Кирилл втянул его в квартиру и прямо как в боевиках, которых сегодня обсмотрелся, кинул спиной на стену между сортиром и ванной, где Паша приложился затылком утром. Сейчас Кирилл сам щёлкнул выключателем, ослепляя врага — Машнов теперь точно стал ему врагом.       — Ты что? — завопил Паша. Изо рта дохнуло кислым перегаром.       — Нихуя! Говори всё! Рассказывай! Кто тебе платил? Секса не было?! — Для верности Калякин подпёр горло Паши предплечьем, давил, угрожая снести кадык. Испуганные, огромные, залитые водкой глаза двуличной твари, выдававшие правду с потрохами, добавляли решимости сделать это, свернуть ему шею, как курёнку.       — Ма… мать твоя заплатила, — корчась от боли, заикаясь, прохрипел Машнов. — Мать твоя позвонила и заплатила, чтобы я с тобой помирился и в клуб сводил. И чтобы организовал тебе секс с девкой. Двадцать косарей… Сегодня перевела!       — Так значит секс был? — огорчённо проговорил Кирилл, отчего чуть ослабил хватку. Пашка это почувствовал и рыпнулся выскочить на середину прихожей, но был снова придавлен. Кирилл не испытывал жалости, видел, что предатель пытается увильнуть от правды — взгляд бегал, юлил. Ага, и рыбку съесть, и на хуй, значит, сесть. Опять провести хочет, заставить мучиться чувством вины за измену.       — Не было, — сдался Пашка, хотя отлично понимал, что ответ уже, в принципе, не нужен, прочитан в глазах.       — А что было? Рассказывай! — Кирилл отпустил его, брезгливо отряхнул руки. Паша, не отходя от стены, сразу принялся растирать красную шею, ахать и морщиться. Его покачивало.       — Ты пьяный напился… — искоса поглядывая, начал он.       — А ты и рад был подливать.       — Так проще всего… Короче, напился ты, я взял Машку, погрузил тебя в такси и до дома довёз. Ты, блять, такой тяжеленный, еле до лифта дотащил…       — И по карманам ключи шарил — класс!       — Ну, а что ещё делать? Дотащили тебя, блять, до кровати, раздели… ну и правда хотели, чтобы по-настоящему было, Машка тебя возбуждать взялась, а ты вообще никакой! Мычишь что-то и дрыхнешь! Ноль реакции! Импотенция в сложнейшей стадии! Решили просто тебя разыграть, когда проснёшься, мол, всё было чики-пуки, ты алкогольный секс-гигант! Всё! Фотки только сделали вас в кровати в доказательство. Под одеялом, кстати.       — Что-то ты не договариваешь, Пахан. Не верю я твоим невинным глазам.       — Чего не веришь-то? — струхнул Машнов, оскорблённого состроил.       — Презик чей?       — А, презик! Презик… Ладно, Кирюх, ты не обижайся: презик мой. — Паша повинно опустил голову, но тут же вскинул её и улыбнулся. — Да ладно тебе! Достоверности же хотелось! Раз ты спишь, не пропадать же тёлке? Всё равно заняться было нечем!       — И вы нашли занятие прямо в моей кровати? Рядом со мной? — Кирилл спросил наобум, но снова попал в точку: Паша заулыбался, как удачному приколу.       — Ну извини, братуха! — он приблизился, попытался положить ладони на плечи. Калякин оттолкнул его руки, пошёл в гостиную. В голове не укладывалось, как с ним поступили родители, друзья. Даже облегчение от того, что не изменял, отодвинулось на второй план перед гнусностью близких людей.       Паша плёлся за ним.       — Кирюх, ну что ты как не родной? Весело же было! И бабосов мать твоя отвалила, можем пойти кутить дальше! Суббота, грех дома тухнуть!       Его голос раздражал, как гудение комара.       Кирилл опустился на диван. Перед глазами расплывалось.       — Ты хоть понимаешь, еблан пизданутый, что я мучился из-за измены?       — Так один день же всего! — Пашка плюхнулся в кресло, вытянул ноги.       — Один день?! Да я за один чуть не ёбнулся! А ты ведь хуй собирался мне рассказывать! Так что не «один день»!       — Ой, ну кончай, ничего ведь страшного не произошло.       Кирилл стиснул зубы и кулаки.       — Я тебе сейчас ебало начищу, гондон недоделанный!.. Так, захуем ты сейчас эту шкуру приводил? Звонила она мне… Опять махинации?       Паша поднял взгляд к потолку, постучал пальцами по обивке подлокотника. Опять не желал признаваться, гад! Но другого пути не было.       — Мать твоя попросила, — нехотя сообщил он, досадливо дёрнул губами. — Когда сегодня фотографии ей переслал. Попросила продолжить, закрепить твой интерес к бабам, так сказать. Чтобы тебя опять в натуралы потянуло, а ещё лучше, чтобы ты влюбился. В девку, конечно. Обещала хорошо заплатить, если ты за полтора месяца про голубизну забудешь. Сумму, правда, не назвала, но сказала, что не обидит. А я что, дурак от халявных денег отказываться? Я тебе давно говорил, что ты мне в нормальной окраске милее. Теперь накрылись мои лавандосики.       Кирилл слушал и охуевал. Лавандосики его интересуют, урод! А родители, родители-то?! Мамаша ведь не одна аферу проворачивала, отец-то тоже в курсе! Как они могли так с единственным сыном поступить?       Да очень просто могли. Так же, как загнали в капкан в случае с Егором. Деньги за излечение сына от пидорства опробованная стратегия. Там — отправить парня с глаз долой, тут — купить дружбу, подложить шлюху.       Это низость.       Но давно ли он сам стал высокоморальным?       Не имеет значения! Он — стал! Так что мешает другим расшорить глаза? Прогнившие суки! Хорошо, как вы со мной, так и я с вами. В голове Кирилла мгновенно возникла идея. Интересная, охуительная идея. Сам офигел, как чётко придумал.       — Ладно, Пахан, не ной раньше времени, — перешёл на более сладкий тон Калякин. — Мне Машка правда понравилась. Отпадная чика. — Он изобразил перед собой в воздухе форму её грудей. Преувеличил порядком. Машнов перестал дрыгать ногой, подвинулся вперёд:       — Я знал, что ты не устоишь!       — Перед такими дойками и мёртвый не устоит, а я живой. Как она тебе? Стоит того?       — Угу, — авторитетно кивнул Пашка и поднял вверх большой палец. Это означало, что никаких ограничений в сексе не последовало, оральный и анальный по желанию прилагаются. Трах высшей пробы.       — Тогда и мне точно надо попробовать, — усмехнулся Кирилл. — А про девственность?..       — Напиздела она, — отмахнулся Машнов, — для пущей важности. Красные дни у неё начались в процессе.       — Фу, — сморщился Кирилл. Он, как мог, играл на публику и старался не отличаться от себя прежнего, хотя это было несколько проблематично.       — Ничего, подождёшь пару дней и чпокнешь.       — Да. Прямо завтра ей и позвоню, — с энтузиазмом потёр руки Кирилл. Пашка довольно заржал и пошло потыкал языком в щёку. Он был слишком недалёк умом и изрядно накачан алкоголем и не замечал блефа.       — А как же Егорка? — выпучив глаза, хихикая, вспомнил он. — Ты же только что убивался по нему!       — А что Егорка? — пожал плечами Кирилл и дал он расплывчатые комментарии: — Егорка третью неделю в Израиле. И у него нет сисек.       — Вот — узнаю старого друга! — Пашка потянулся через комнату и шлёпнул Калякина по коленке. «Не друг ты мне», — мысленно отбрил Кирилл, а на деле растянул улыбку шире. Потом выпроводил хихикающего урода из квартиры и прислонился спиной и затылком к холодному металлу двери, закрыл глаза. Полтора месяца. Значит, не три, не два, не полгода, а всего полтора месяца? Конечно — отец же наверняка знает дату, когда ему переводить остаток денег, да и в зарубежных клиниках тоже есть определённые сроки лечения той или иной болезни, а каждый лишний день прибавляет к стоимости круглую сумму. Только бы ранняя выписка не отразилась на здоровье мамы Гали. Ерунда — за границей не дураки работают.       Полтора месяца. Так, сегодня второе октября, значит, Егор вернётся в середине ноября, плюс-минус. А он ждал его не раньше Нового года.       Руки и ноги обмякли, волна тепла прошла по всему организму — это внутри разжалась пружина, которая в последний месяц всё скручивалась, скручивалась. Кирилл с трудом верил, что осталось не так много времени, что пронесло с изменой. Но предки поплатятся за истраченные нервные клетки.       91       На следующий день ближе к вечеру Кирилл позвонил Машке. Извинился — не в джентельменской, естественно, манере, а в уличной, доступной чётким пацанчикам и девчонкам, — позаигрывал маленько, поездил по ушам и назначил встречу. Машуня легко согласилась. Кирилл и не сомневался: скорее всего, ей без разницы, с кем устраивать перепих, и она даже собирает свою личную коллекцию ёбарей. Он приехал по названному адресу в девять вечера, отписался.       Машка вышла из подъезда через десять минут. Повертела головой, всматриваясь в темноту в поисках его машины. В октябрьскую холодину с накрапывающим периодически дождиком она надела вольнодумное обтягивающее платье чёрного цвета с рисунком из блёсток, чёрные капроновые колготки и бордовые сапоги на тонком каблуке. Ещё имелась кожаная куртка, тоже бордовая, но она едва доходила до пупка и вряд ли грела. Типичная тупая пизда с полным отсутствием мозга.       Когда-то ему такие нравились.       Кирилл поморгал фарами, обозначая себя, и отбросил последние сомнения: весь день он выбирал между шкурой и серой мышью. И тот, и другой вариант в качестве его пары для родителей неприемлем. Однако во внезапную любовь к серой мыши мать хрен поверит, а вот связь со шлюховатой вульгарной девкой сочтут за должное — сколько их таких уже прошло через постель не обременённого моралью сыночка? Да полно! К тому же, серую мышь ещё надо найти, а Машка уже вышла на сцену и была под рукой, отлично вписывалась в сотворённую Пашкой и самой же мамашей легенду. Хотела мама влюблённого сына — получи и не жалуйся!       Машка села на переднее сиденье, слишком громко захлопнула дверь.       — Аккуратнее, блять, — сказал Кирилл, — не казённая тачка.       — Ой, подумаешь, — не приняла близко к сердцу Машка, сдула с лица русую прядь. Сейчас — накрашенная, а не со сна — она была ещё симпатичнее. Куколка. Пустая красивая оболочка. «Много же ты стал понимать», — хмыкнул внутренний голос, и Кирилл заткнулся с рассуждениями.       — Почему не едем? — спросила Машка. Она либо приписала его пристальный взгляд на счёт своей неотразимости. — Ты же меня в клуб пригласил? Или нет? — Тут она нахмурилась.       — Сейчас поедем, куколка, — сладко улыбнулся Калякин, — но сначала кое-что обсудим.       — Ты про критические дни? Так они закончились. Сегодня. Так что можем повторить: мне Пашка рассказал, что ты хочешь повторения.       — Кончай врать, я всё знаю. Знаю, как вы с Пашкой трахались, пока я спал. Он всё рассказал и сказал, что тебя в любую дырку шпилить можно.       — Вот козёл! — Машка рассердилась, расстроилась и сконфузилась. Отвернулась. Кирилл протянул руку и повернул за подбородок к себе.       — Маш, подзаработать хочешь?       — Я не проститутка! Ни с кем за деньги спать не буду!       Кирилл заскрежетал зубами, но оставил комментарии при себе. Развернулся к Маше всем корпусом, левый локоть лёг на руль, правый упёрся в спинку сиденья.       — Может, заткнёшься и послушаешь? Я тебе заплачу за то, что ты притворишься моей девушкой на полтора месяца.       — Зачем это? — Машка нахмурилась, заподозрив, наверно, что-то криминальное.       — Затем, что я пидор и люблю парня, — на остатках терпения выговорил Кирилл. — Его не будет в стране полтора месяца, и всё это время мои родители должны думать, что я его забыл. Ты изобразишь девушку, в которую я якобы влюблён. Ты как раз подходишь: они как тебя увидят, так сразу пожалеют, что я с тобой связался. — Калякин усмехнулся, не скрывая истинного отношения к собеседнице, её интеллекту и образу жизни.       У Машки резко включилась гордость. Она сделала движение открыть дверь, рука замерла на рычаге.       — Найди себе другую дуру! Я ухожу!       Кирилл схватил её за рукав.       — Маш… Маш… Маш… Ну что ты, а? Что тебе стоит притвориться моей девушкой? Я же тебе реально предлагаю побесить моих родаков! Отец у меня депутат… Прикинь, депутата из себя выведешь — прикольно же! Мать мою побесишь — она та ещё стерва. А я тебе заплачу или ещё как-нибудь рассчитаюсь, «айфон», например, куплю. В клубы будем ходить, развлекаться… не каждый день… по выходным.       — Без секса? — задумавшись, уточнила она. Больше не пыталась строить оскорблённое достоинство.       — Конечно, без секса! И никаких поползновений с твоей стороны, ясно?       Машка ушла в себя. Теребила собачку замка на куртке. Опущенные глаза бегали. По двору проходили прохожие — из темноты слышались их голоса, шаги. По стёклам тихо застучал дождь. Кирилл запустил обогрев салона.       — Сигареты есть? — наконец спросила Машуня. Её лицо ничего не выражало, но уже то, что она не вопит и до сих пор сидит в машине, обнадёживало.       — Я не курю.       — Ладно, у меня свои есть. — Она достала из кармана пачку и зажигалку, прикурила. Салон сразу наполнился сладковатым дымом, табачный аромат, пленяя, защекотал ноздри. Кирилл задержал дыхание, помахал перед носом рукой. Искушение выкурить сигарету велико, но нельзя обрывать и эту ниточку к Егору. Он включил вентиляцию.       — Ну, что решила?       — А сколько заплатишь? За сто штук соглашусь.       — Сколько? — Кирилл присвистнул. — Не многовато за полтора месяца? Пятьдесят.       Правда, и эти деньги он ещё не придумал, где достать. У родителей, где ещё?       — «Айфон» последней модели дороже стоит, — потягивая никотин, продолжила торговаться Машка. Фишку она рубила, в «айфонах» секла. Кириллу, в принципе, влом было артачиться — не свои ведь деньги собирался тратить.       — Ладно, заплачу по стоимости последнего «айфона».       — На такое я согласна, — расцвела Машка. С сигаретой в ярко-красных губах она выглядела вульгарно — то есть так, чтобы Елену Петровну хватил удар от новой невестки.       — Хорошо, тогда добавляй меня в друзья, меняй статус на «в отношениях» со мной и, — Кирилл взял с торпеды смартфон, — сейчас… наше первое фото, тоже выложишь. — Он поднял руку, обнял Машку, нажал на экран. По глазам ударила вспышка, щёлкнул имитационный затвор. — Всё, готово. Теперь на твой…       Кирилл прижался теснее, положил голову на Машкино плечо, блаженно улыбнулся. Машка сделала селфи, выложила на свою страницу, подписала «С Киром. Люблю его», поставила метки. Мгновенно стали сыпаться лайки и вопросы в личку от подружек.       — Теперь отметимся в клубе, — заводя мотор, сообщил Кирилл. У него было всё продумано. По крайней мере, первые шаги. Егора в соцсетях нет, а мамаша частенько шерстит его профиль и страницы его друзей, заходит каждый день, не зная, что у него стоит приложение «Гости».       92       В дверь позвонили. Мелодия звонка разнеслась по всей квартире. Кирилл кинул ручку в сгиб тетради, тихо встал из-за стола, бросил взгляд на часы на микроволновке — двадцать два сорок три. Поздновато для гостей. Но в этот раз Кирилл знал, кто стоит за дверью — мамаша пришла проверять, не пиздит ли сын про встречи с девушкой. Вообще-то он ждал её визита во вторник-среду, но она дотерпела до четверга. К этому времени уже весь город знал про безумную любовь Кирилла Калякина и Машки Азаровой. Как оказалось, Машка учится в его вузе, тоже на менеджера, только на втором курсе, поэтому они вместе лазили по институту, ходили в буфет, уединялись в не очень укромных местах — обнимались, держались за руки, миловались. Вместе уезжали, вместе приезжали, вместе высмеивали кого-нибудь. Машка честно отрабатывала обещанные деньги, по вечерам сидела в его квартире, ела, пила, курила, смотрела телек. Кирилл иногда думал, что и в ней живёт кто-то совершенно другой, хороший, которого просто некому вытащить наружу.       Он вышел из кухни, где горела люстра, в остальных комнатах стояла темнота, хотя в прихожую падал клин света, а в спальне мерцал телевизор. Увидел насторожённо высунувшую голову в дверной проём Машку, подал ей условный знак, потом мягко ступая по ковровой дорожке босыми ногами, дошёл до входной двери, глянул в глазок — да, там в элегантном пальтишке стояла мать и собиралась повторно нажать на кнопку звонка.       Кирилл дал отмашку Азаровой, и та скрылась в комнате. Через секунду люди в телевизоре заговорили громче.       Он сделал несколько шагов назад. Скинув футболку и штаны, бросил их в кухню, и дождался второго звонка. Взъерошил волосы. Растёр лицо и особенно губы.       — Иду, блять, иду! — Кирилл, нарочно топая, дошёл до двери, защёлкал замками. — Пахан, блять, тебя за смертью, а не за водкой посылать!.. Шоколадку не забыл?.. — Он раскрыл дверь, слегка вслед за ней наклоняясь вперёд, поднял голову и изобразил удивление. — Блять, мам! Напугала! Я думал, это Паша с водкой. Его, блять, за смертью только посылать!       Из подъезда дышало холодом. Кирилл не отпускал дверную ручку, загораживал проход, жирно намекая, что мамуля пришла не вовремя и впускать он её не собирается. Он даже немного прикрыл дверь, но для вида, на пару сантиметров, будто ограждал от вторжения личное пространство, на деле же оставил достаточный обзор для удовлетворения любопытства. Дал матери осмотреть себя — голого, в наскоро натянутых плавках, красного, взъерошенного.       — Кир, хули там возитесь? — спросила за спиной Машка. По сценарию она должна была выйти из спальни в чём мать родила, увидеть не того гостя и убежать обратно, и первую часть выполнила на отлично, вопрос задала очень натурально. Елена Петровна мгновенно, как коршун, стрельнула взглядом в прихожую. Кирилл про себя удовлетворённо усмехнулся и тоже повернул голову, ещё застал замершую в растерянности Машку.       — Ой! — взвизгнула она через долю секунды, закрыла сиськи и лобок ладонями с растопыренными пальцами и, метнувшись, удрала в темноту спальни.       — Это Машка, — обыденным, с нахальством тоном пояснил Кирилл. — Мы думали до прихода Пашки успеем… А тебя вообще не ждали. Что надо? — Это был уже вызов. Кирилл всё так же перегораживал дверь. — С бабами теперь тоже трахаться нельзя?       Зырившая через плечо Кирилла мать перевела взгляд на него. По глазам читалось, что внутри кипит возмущение неподобающим разговором с родительницей, и мозгопринтер уже распечатал длиннющую лекцию по этикету, правилам приличия и уважению к старшим, готовясь подать текст на озвучку, но… великая нравоучительница проглотила неприкрытый наезд. Конфликтовать было не в её интересах, как жена политика, она это хорошо понимала. И всё же ответила не сразу, подбирала подходящий ответ. И даже улыбнулась уголками губ, фальшиво.       — Кирилл, не познакомишь со своей девушкой? — спросила она непривычно мягко.       Кирилл шумно усмехнулся, замотал лохматой головой.       — Не, ма, не! Мы как-то не готовы к светским приёмам. — Он отнял руку от дверного косяка и махнул вдоль тела, обозначая свою наготу. — Как-нибудь потом, в другой раз. А сейчас иди. Ты уже видела, что хотела видеть, так что топай домой, а то я замёрз тут торчать. Ну или можешь за водочкой нам сбегать, раз всю мазу обломала. И шоколадку Машке захвати, а то Пахан теперь заснул где-нибудь под кустом, он уже бухой был.       Как и предполагалось, матушка имела иммунитет к его яду, даже самый неприкрытый сарказм на неё не действовал. Ответом на тираду был лишь упрёк во взгляде из разряда «Сынок, сынок, ты разбиваешь мне сердце». Кирилла не проняло, потому что её сердцем был камень.       — В институт завтра не опоздай, — язвительно предупредила мамуля и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась к лифту. Калякин сразу закрыл дверь. Повернул собачки замков и остался так стоять, прислушиваясь. Его трясло, причиной тому скорее всего было продрогшее тело, попавшее из холода снова в тепло. Но и выдержанная первая схватка с тиранами, а Кирилл не отделял мать от отца и наоборот, имела значение. Каждый прожитый без Егора день был труден и тосклив. Каждый прожитый день приближал его к Егору.       Из спальни вышла Машка, одетая в атласный халатик на голое тело.       — Ну и мегера мать у тебя!       — Да, повезло мне, — безрадостно кивнул Кирилл. Машкино сочувствие сейчас согревало. Он скользнул по ней взглядом и ушёл на кухню, оделся и сел продолжать готовиться к завтрашним парам. Месть местью, а перед Егором он обязался предстать прилежным студентом.       93       Вечер воскресенья отличался от остальных однообразных дней только поистине мерзкой погодой — шёл холодный проливной дождь, порывы ледяного ветра сдували с ног, асфальт размок в грязь, под ботинками чавкало, на тротуарах и дорогах лужи разлились от бордюра до бордюра. Машка опять нацепила кожаную курточку и платье, не прикрывающее ровным счётом ничего, накрасилась, как на панель. Ногти, волосы, жвачка, сигареты. Только пока добежала до машины, промокла чуток и, откинув солнцезащитный козырёк с зеркальцем, принялась сразу поправлять макияж и причёску.       — Нормально, — придирчиво осмотрев её в тусклом свете салонного фонаря, одобрил Калякин. Машка даже не повернула головы, и он взял смартфон, позвонил матери. Та быстро взяла трубку. — О, мам, я это самое… У тебя, короче, пожевать что-нибудь есть? Я голодный, пиздец!.. — Он тараторил, шмыгал носом и подхихикивал.       — Есть кролик тушёный, суп вермишелевый, — без вопросов перечислила она. — В холодильнике ещё что-нибудь найдётся.       — Отлично, а то я жрать хочу, дома пельмени кончились…       — Приезжай.       — Ага, сейчас приеду. И это, мам… Ты с Машкой познакомиться хотела… Короче, она сейчас со мной приедет, она тоже голодная. — Кирилл издал смешок, будто предназначал его не матери, а сидящей рядом девушке. Всё это было игрой на публику: Машка его не слушала, показывала утиные губы зеркалу.       Маман не сразу нашлась с ответом. Видимо, не была готова к скорой встрече с пассией сына, а может, советовалась с отцом. Для них это был первый опыт, одноразовых девок к себе домой они таскать запрещали, да Кирилл и не стремился знакомить всех подряд тёлок с предками.       — Приезжайте, — после долгой паузы сказала мать. Иного выбора в борьбе за гетеросексуальность сына у неё не было. Железная баба, готова попрать свои принципы на пути к цели.       — Рулим уже, — сообщил Кирилл и отложил телефон. Машка закрыла козырёк, и салон погрузился во тьму. Потом вспыхнули разноцветные огоньки приборной панели, подсветка магнитолы и прочих кнопок, с тихим жужжанием заработали дворники. Немного нервничая из-за премьеры очередного спектакля, Кирилл тронул «Пассат» с места и, лавируя между припаркованных на ночь машин, выехал из двора. Машка включила радио. Она уже неплохо хозяйничала в его машине.       Во двор родительского дома они въехали спустя двадцать минут. Дождь лил теми же тонкими острыми струйками, не думая прекращаться. Горели два уличных фонаря. Стоянка ожидаемо оказалась забита, и Кирилл без зазрения совести загнал машину на газон — не английский, конечно, а обычный участок с травой, бурой, мокрой и склизкой.       — За мной! — скомандовал он и, перепрыгивая лужи, побежал к подъезду, открыл дверь магнитным ключом и впустил Машку. За шиворот натекло. Волосы полностью намокнуть не успели, только сверху, но те, что намокли, прилипли к голове, шее. Все Машкины усилия по выправлению боевой раскраски, которыми она занималась в машине, свелись на нет. Матерные комментарии по этому поводу слышали, наверно, все нижние этажи.       Поднявшись на четвертый этаж, они переглянулись, кивнули друг другу. Внутренне собравшись, представив образ Егора, Кирилл вдавил кнопку звонка. По ту сторону раздалось мелодичное «динь-донг».       Дверь открыл отец. В наутюженных брюках и голубой рубашке — или только с работы вернулся, или приоделся к встрече гостей. Вернее, гостьи. Какой бы одноразовой и шалавистой они не считали данную пассию, проигнорировать приличия они с матерью не могли, а вот подчеркнуть своё высокое положение и ткнуть пальцем в социальные и — условно — интеллектуальные различия — вполне. Кирилл скорее удивился бы, если бы не ткнули. Отец лишь коснулся его взглядом, тут же переключившись на разглядывание Машки. Сначала на его лице мелькнула брезгливость, потом немного похоти — всё-таки отец не дожил ещё до возраста старого импотента, а Машка выглядела призывно, — и снова появилась брезгливость, быстро замаскировавшаяся под учтивость. Азарову встреча без распростёртых объятий только раззадорила, глаза загорелись маниакальным огнём. Она добила депутата ответным оценивающим взглядом, неприкрыто намекающим, что, будь на то его воля, запросто сменит постель одного Калякина на постель другого.       — Привет! Я Машка. Пройти-то можно? — без придворных расшаркиваний поинтересовалась она. Её задачей было вести себя нагло, развязно и вульгарно.       Отец посторонился. Ни один мускул на лице не дрогнул, но за прошедшие две минуты у него уже сложилось резко негативное впечатление о гетеросексуальной паре сына.       Машка с Кириллом, взявшись за руки, шмыгнули внутрь. Тепло квартиры сразу разморило озябшие тела. Из кухни тянулись манящие ароматы жареного мяса, чего-то ещё вкусного. Мать — тоже при параде, впрочем, в её гардеробе не имелось ни одной растянутой, чисто домашней тряпки, — встречала их у двери в гостиную. Сейчас она напоминала монастырскую матрону, ужасающуюся дикости и невоспитанности только что прибывшей послушницы. И не испытывающую к ней ни капли приязни. Губы как обычно плотно сомкнуты, руки сложены на животе.       — Привет! — кинула Машка и ей.       — Здравствуй, — сдержанно кивнула в ответ мать. Отец тем временем закрыл дверь и прошел к ней.       — Это мать, это отец, — снимая куртку, представил Кирилл. — Будь, как дома. Сейчас нам что-нибудь пожрать организуют. Чем пахнет, ма?       Машка тоже сняла куртку и вслед за Кириллом по-хозяйски кинула на шкафчик под большим зеркалом, запихала сапоги в угол. Без приглашения ломанулась на кухню. Там был накрыт стол — не празднично, но и не каждодневный семейный перекус. Посреди тарелок и салатниц стояла бутылка красного вина и бокалы.       — Вы всегда столько по ночам хомячите? — Машка сразу схватила кругляш сырокопчёной колбасы и запихнула в рот, потом отправила туда оливку, вторую зажала зубами и так передала Кириллу. Получилось нечто похожее на поцелуй, удачная имитация для отвода глаз. Для верности иллюзии Кирилл ещё обнял Машку за талию. За предками следил искоса, не палясь. Мать с отцом застыли хмурыми изваяниями на пороге в кухню, где месяц назад распинались о крутости гетеросексуальной любви, и почему-то не радовались. Суки.       — Садись давай. — Кирилл подтолкнул Машку к стулу, обернулся к матери. — А вы с нами, что ли, хавать собрались?       — Мы хотим познакомиться с твоей девушкой, Кирилл.       — А, валяйте…       Кирилл сел подальше от родителей. Машка, как свинтус, рассыпая салат и картошку, наполнила тарелку себе, потом ему.       — Обычно я столько на ночь не жру, — извинилась она. — В клубе только пива со снеками… Но сегодня погода дерьмовая, промокли, в клуб в таком виде не сунешься, вот Кирюха и предложил к вам заскочить. Ну, а раз у вас тут пир горой, то на день о фигуре можно и забыть, авось не разжирею. А вы почему не на диете?       Всегда гордившаяся своей отличной физической формой мать пошла красными пятнами, заёрзала на стуле и отложила вилку на почти пустую тарелку. Зубцы звякнули о фарфор. Отец разливал вино и не вмешивался.       — Лучше расскажи о себе, — перевела тему мать. Наверно, она морально подготовилась и положила своё терпение под саркофаг, чтобы оно не лопнуло. Голос звучал холодно и ровно. — Где ты учишься? Кто твои родители?       — Учусь, где и Кирюха, — поедая деликатесы и запивая вином, ответила Машка и устремила на него весёлый взгляд. — А родители… Мать в бухгалтерии на приборном заводе, отец дорожник, асфальт кладёт, но больше бухает. Две сестры младших… Бабка в деревне есть, пироги любит печь. А мне с Кирюхой лучше, у него квартира большая и никто в душу не лезет. Хочешь — спи, хочешь — сри. Простите, что за столом, но это так.       Тост так никто и не произнёс. Родители почти не ели, наматывали болтовню потенциальной невестки на ус. Отец мрачно цедил вино. Мать комкала салфетку. Им приходилось тяжело, попались в ловушку собственной бессердечности, цели добились, а она оказалась не такой идеальной, как представляли. Формулировать свои желания надо точнее, козлы.       Кирилл ел и пил, подливал себе и Машке. Аппетита, особенно в этой компании, не было, однако, сиди он тоже кислым, спектакль враз раскусят. К тому же, кролик, картошка пюре, мясные салаты, красная рыба были вкусными, себе он такого не готовил, питался лапшой быстрого приготовления, макаронами по-флотски, пельменями, плавающими в соусе из кетчупа и майонеза, иногда варил кулеш по рецепту Егора.       Машка тоже уминала за обе щёки, два раза раскатисто рыгнула. Вино хлестала как компот. Бутылка опустела, едва начавшись.       — А водочки или коньячка нет? — икнув, спросила она у старших Калякиных.       — Есть, — ответил за них Кирилл. Он слегка опьянел. — Бар под завязку забит. Пойди, в гостиной посмотри, выбери, что понравится.       — Не, не хочу идти, — скапризничала Машка и посмотрела на депутата: — Вы принесите. Коньяк. И пепельницу ещё, и сигареты мои из куртки. Я здесь покурю, ничего? — Платье задралось, из-под подола на всеобщее обозрение торчали белые трусики.       — У нас не курят, — не выдержала мать. Отец встал, но дальше не двигался, ждал чем закончится разговор. Его терпение, верно, тоже было надёжно замуровано в бетон. Спокойствие давалось высокой ценой: за весь ужин он не проронил ни слова, но эмоции были написаны красными пятнами на лице и шее, того и гляди случится инсульт. Вот так вот сына родного и единственного с любимым человеком разлучать!       — Да что вы, как гарпии? — отмахнулся Кирилл. — Пусть курит! На балконе холодища!       — Девушкам вообще курить не рекомендуется.       — Да ладно! — подняла на смех Машка. — Вы прям как наша кураторша! Та тоже ходит, квохчет! А я хочу и курю — моё дело! Высоконравственные нашлись!       Кириллу показалось… нет, не показалось — мать действительно находилась в полушаге от того, чтобы выгнать соплячку под дождь и запретить ему отныне и впредь приводить шалапендр в её дом, но искра ярости зажглась и погасла. Видимо, в расчётливом мозгу прошло сравнение с альтернативой — деревенским геем, и победила хоть и возмутительная, но девка. Ради натуральности сына, великая комбинаторша Елена Петровна согласилась стойко сносить и нахальство, и чавканье, и кокетливые взгляды на мужа, и хрен знает, что ещё. Наверно, она думает, что, когда он снова войдёт во вкус сисек и вагин, данная конкретная пигалица не задержится, сменившись чередой новых и новых баб. Пусть заблуждается. Любовь — это не место, в которое тыкаешь член.       — Не слушай их, Маш. Пойдём в мою комнату, там покуришь. — Кирилл встал, потянул её за руку.       — А коньяк? — испугалась Азарова.       — С собой возьмём, проблем-то?       — Классно! — Машка вскочила и, быстро сориентировавшись, подхватила со стола тарелку с колбасной нарезкой и их бокалы. Они не подходили для коньяка, но её, похоже, это не волновало. Кирилл выскользнул первым, Машка, качнувшись, задела бедром стоявшего истуканом отца. Мать не шелохнулась, провожая их из кухни задумчиво-непримиримым взглядом.       Кирилл втолкнул Машку в спальню, включил свет.       — Здесь пульт, здесь музыка — разберёшься, — бросил он и вышел за коньяком. На кухне было тихо, значит, предки пока не приступили к обсуждению, прислушивались или обменивались мнениями телепатически. Потом проанализируют, сделают выводы — относительно того верить в представление или нет, а не того, что отношения с парнем лучше влияли на их ребенка, чем связь с девушкой. После Машки скромного и воспитанного Егора на руках бы носить должны, но такому не бывать.       Кирилл подошёл к стенке, открыл дверцу бара. Две полки были заставлены бутылками с вином, водкой, виски, текилой и прочим алкоголем. Не весь он был дорогой, частично подаренный в качестве благодарности или взятки. Запас тут никогда не переводился. Иногда Кирилл бессовестно крал отсюда пару бутылок и распивал с приятелями.       Он взял ближайший к нему коньяк в фигурной бутылке. Армянский. Сойдёт для Машки, а у него перед глазами и так плыло, и реакции стали слегка заторможенными. От вина — дожил. Но то было с непривычки: после того, как попался в ловушку Пашки, пил только безалкогольное пиво, на людях выдавая его за крепкое.       — Скоро ты там? — крикнула на всю квартиру Машка.       — Иду!       Кирилл закрыл бар и вернулся в спальню. По дороге слышал, как на кухне из крана полилась вода — мать принялась мыть посуду.       Телевизор был включен. Машка раскинулась на кровати в трусах и лифчике. Покрывало и одеяло под ней скомкались, как будто по ним прыгали оголтелые дети.       — Нальёшь? — Машка шевельнула кистью руки и нехотя подняла голову, подставила под неё руку. Глаза осоловело блестели.       — Эй, ты что, совсем пьяная? — Кирилл прикрыл дверь, но не повернул фиксатор замка. Зажёг ночник над кроватью и выключил верхний свет. Комната погрузилась в приятный полумрак, разбавленный мерцанием попсовых видеоклипов. В стёкла успокаивающе барабанил дождь.       — На потрахаться меня хватит. — Машка приподняла ногу, потянула носочек, как балерина, опустила и гибко перевернулась на живот. Движения были дразнящими, попа округлой, с ровной кожей, любой мужик, будь он даже святоша из отшельничьего скита, прыгнул бы на неё и отжарил во всех позах. У Кирилла тоже шевельнулся, но не встал. Он налил коньяка в высокий бокал и передал Машке. Плеснул себе для видимости и сел на кровать.       — Барсик, я не против, но… здесь? — спросил Калякин нарочито недоумённо. Громкость голоса не понижал: если их подслушивают, они должны разбирать хотя бы через слово. Машка засмеялась и произнесла свою реплику капризно и нараспев:       — А тебе не по хую? Я хочу. Когда я пьяная, я секса, пиздец, хочу.       — Я знаю, — промурлыкал Кирилл, — я это уже понял, и мне это нравится… Мне нравится, когда ты хочешь секса… И я его хочу… — Кирилл старался говорить томно, как перед поцелуем и ласками, от этого зависела его жизнь.       — Тогда давай, докажи, что ты мужик! — Машка опять засмеялась, будто во всю шли предварительные игры, заглотила коньяк, икнула, ойкнула и вскочила на четвереньки и зарычала, как загулявшая кошка. Брошенный на кровать бокал скатился на пол, не разбился. Кирилл пихнул его ногой подальше от кровати и стал быстро раздеваться. Машка встала на колени, сняла лифчик, раскрутила на пальце и запульнула — тот пролетел по косой траектории и упал на письменный стол. Потом она плюхнулась на задницу, стянула трусы и, хохоча, зашвырнула их к двери. Кирилл свою одежду сгрузил горкой у кровати. Трусы тоже снял и кинул их рядом, на видное место. Из кармана джинсов достал упаковку презервативов, вынул один, разорвал фольгу. Сам презерватив сунул под подушку, а из коробочки и блестящего разорванного конвертика сложил на тумбочке небрежную композицию «Надевание в спешке». Машка подпрыгивала на кровати, добиваясь характерного прелюдии скрипа, постанывала, хихикала, взвизгивала, выкрикивала пошлости. На удивление, имитация выглядела правдоподобно и невольно вспоминалась Лариска с инсценировкой изнасилования. Наверно, во всех бабах живёт актриса.       Одобрительно усмехаясь, Кирилл лёг. Устроился посередине кровати, под голову удобнее подмял обе подушки. Машка тут же взгромоздилась сверху, переливчато засмеялась, поёрзала на самом паху.       — Аккуратней: яйцо отдавила! — шикнул Кирилл, кладя ладони ей на талию. Гладенькое девичье тело было тёплым и тонким, невесомым. Груди с большими твёрдыми торчащими сосками висели прямо над губами — потянись, схвати и пососи. Промежность оставляла на лобке влажные следы обильной женской смазки. Если бы член стоял, Машка без усилий бы на него насадилась. Она и хотела этого — дыхание стало глубоким, губы приоткрылись, бедра плавно раскачивались, словно бы толстая игрушка уже скользила в ней. А Кирилл не хотел. То есть секса он хотел, но только при условии, что на месте Машки находится Егор.       Кровать поскрипывала. Со стороны прихожей было тихо. Кирилл мандражировал. Конечно, он мог бросить эту сложную затею с проучиванием родителей, усыплением их бдительности и просто переждать оставшийся месяц, но он боялся, что, не видя исправления его ориентации, они поставят новые препоны на пути к Егору. К тому же, порой на него начали накатывать приступы паники — что с каждым днем меньше шансов на прощение, что Егор зачерствел, забыл, выкинул из сердца. Поэтому необходимо было убедить церберов, что им нечего опасаться, тогда в самый ответственный момент они опоздают и не помешают. Пусть на это уйдёт больше времени, чем хотелось бы, но игра стоила свеч.       — Маш, тсс! — приложил палец к губам Кирилл, и девушка умолкла, прекратила тереться о член. Они заговорщически улыбнулись друг другу, и Кирилл, чуть поднял голову, закричал: — Мы сегодня, наверно, у вас ночевать останемся! — Крикнул громко, но недостаточно, чтобы его могли расслышать. Расчёт был на то, что мать с отцом вместе или кто-то один подслушивают, например, сидя в гостиной с выключенным телевизором. Они услышат что-то явно обращённое к ним и получат повод войти в комнату за уточнением. А вломиться в комнату и собственными глазами убедиться, что они правильно истолковали доносящиеся оттуда звуки, им несомненно было невтерпеж.       — А если они не придут? — прошептала, низко наклонившись, Машка. Её волосы защекотали Кириллу лицо и ключицы.       — Тогда повторим попытку. Давай, не отвлекайся теперь. — Калякин согнул ноги и снова положил ладони на бёдра Машки. Она сразу начала раскачиваться, имитируя половой акт, упиралась руками в его плечи. Сиськи тряслись, отвлекали. От трения член начал наливаться. Да где же эти инспекторы?!       Хоть и, кусая губы, ждал, от резкого короткого стука в дверь Кирилл вздрогнул. Ручка повернулась, и в образовавшуюся щель пролезла материна голова.       — Что ты сказал, Кирилл?       — Блять! — тут же взвизгнула Машка и кубарем скатилась за Кирилла, потянула на себя одеяло вместе с покрывалом, которое не очень-то вытаскивалось, придавленное лежащим на нём телом.       — Мам, ну блять! — в унисон заорал Кирилл, метнувшийся и схвативший покрывало с другой стороны. Он не разгибал ног, чтобы не спалить своё вялое хозяйство. Наконец, прикрыл его.       Мать опустила глаза и мгновенно скрылась за дверью. Всё что ей надо было видеть, она видела, больше в спальне делать было нечего.       — А стучаться не учили? — крикнул вдогонку Кирилл, хотя мать стучала, просто как-то надо было обозначить своё недовольство.       — Пиздец, — забираясь обратно, прокомментировала Машка. Она налила себе ещё коньяка, залпом выпила и легла рядом с Кириллом. Они смотрели телевизор, смеялись, а, когда свет во всей квартире потух, разыграли ещё одну сцену с громкими стонами, смехом, Машкиными криками «О, Боже! Как хорошо!» и бурным оргазмом. Этому сексу, должно быть, аплодировали даже соседи. Родители вынесли его с железобетонным спокойствием. Утром Кирилл подкинул в мусорное ведро презерватив — они с Машкой наплевали в него вместо спермы.       94       Звонок в дверь застал Кирилла на унитазе. Часы в смартфоне, который он держал в руках, показывали двадцать минут одиннадцатого ночи.       — Маш, открой!       Азарова что-то пробурчала, но по паркету раздалось шлёпанье её босых ног. Мелодия тем временем повторилась. Потом щёлкнули замки, и входная дверь металлически лязгнула, открываясь.       — Здрасте, — буркнула Машка.       — Где Кирилл? — спросила без приветствия мать. Кирилл напрягся. Не от страха или тревоги, а от волнения: он ждал контрольного визита уже почти две недели. Родители не поверили в его окончательную обратную переориентацию, тотальная слежка продолжилась, приходилось действовать очень аккуратно, продумывать каждое телодвижение. В соцсети сыпались тонны фотографий счастливой парочки — в постели, за завтраком, за ужином, в институте, в парке, в машине, во дворе, в клубе. Машка переехала в квартиру, постила цитатки про любовь и ссылки на свадебные салоны. Но пыль в глаза оставалась пылью, пока господа Калякины не теряли бдительности. Пока официально не признали голубизну излеченной.       — Кирилл в туалете, — зевнула Машка. — Вы входить будете? Мы вообще-то спать собирались. Предупреждать о приходе надо.       Вместо ответа послышался стук каблуков материных сапог по паркету прихожей.       Кирилл отложил смартфон на бачок унитаза, вытерся, надел трусы и вышел из туалета, гадая, почему самые важные моменты его жизни в последние полгода связаны с дерьмом.       Мать стояла перед зеркалом, на ней было бежевое полупальто с меховым воротником и зимние сапоги. Шапку она не носила и зимой, когда ездила на машине, а для двадцать седьмого октября погода была относительно тёплой. Свет от лампы падал ей на вечно надменное лицо, создавая безобразные тени. Машка в алом пеньюаре, под которым не было нижнего белья, недовольно повела плечом, мол, твоя мамаша, ты и разбирайся, и ушла в спальню, закрыла дверь.       — Вот он я, чего ты опять хочешь? — Кирилл тоже не счёл необходимым рассыпаться в любезностях, вывалил заранее заготовленный текст. — Чего ты, правда, сюда ходишь? Проверяешь? Так иди, свечку держи! Или, хочешь, на видео буду снимать и в сеть выкладывать, чтобы все поняли, что я не пидорас? Я — с Машкой! Отстань от меня! Денег лучше переведи, а то закончились: бабы — дорогое удовольствие.       Мать не дрогнула, она была сделана из титанового сплава. Смерила Кирилла превосходящим взглядом.       — Так с тем парнем покончено?       — Как видишь! Машка может подтвердить!       Ответ мать не устроил.       — Кирилл! — требовательно процедила она.       — Да! — зло выкрикнул он. — Покончено! Я — с Машкой! — И добавил тихо и сокрушённо, потирая пальцами лоб. — Машка вообще, походу, залетела. Не знаем ещё, что делать…       У матери глаза на лоб полезли, рука машинально прислонилась к левой половине груди.       — Беременна?!       — Ну да. Задержка, две полоски, всё такое…       — Но Кирилл… — Елена Петровна впала в шок и ступор, голос стал грудным, низким.       — Ладно, ма, иди. Мы сами разберёмся. — Калякин изобразил крайнюю озабоченность человека, который и не хочет вешать на себя обузу в столько раннем возрасте, но вполне склонен дать малышу родиться.       — Но Кирилл!..       — Иди, мам, иди. — Кирилл открыл дверь. — И теперь звони, когда захочешь меня проверить: у меня тут почти семья.       На идеальном лбу Елены Петровны пролегли глубокие морщины. Она подвинулась к выходу, на пороге обернулась.       — Не принимай скоропалительных решений. Посоветуйся с нами, прежде чем что-то предпринять.       — Разберёмся, ма. Иди. — Кирилл буквально вытолкнул её за дверь, закрыл на все замки, потом пошёл в ванную и долго мыл руки, смотрел на себя в зеркало. Он отказался от Егора. Отказался, что обещал себе никогда не делать. Но так было необходимо. Уж это маленькое предательство Рахманов ему простит. Если простит предательство большое.       95       Следующей ночью Кирилл спал плохо, обдумывал все «за» и «против». Его снова накрыл приступ паники, который решил исход его мучений. Ему казалось, что если потянет ещё немного, то лишится навсегда Егора. Этот страх притуплял осторожность, которой руководствовался целых два месяца. В конце концов, срок лечения подходит к завершению, остаётся две-три недели, деньги, по идее, будут переведены со дня на день. Надо пользоваться тем, что у предков в ближайшее время голова будет болеть о залёте гулящей девки от их распрекрасного сыночка.       К утру Кирилл решился. И крепко уснул до звонка будильника. Машка тоже проснулась, они оделись, позавтракали и поехали в институт к первой паре. Учёба — единственное, что не вписывалось в развесёлый распорядок. Для правдоподобности Калякин прогуливал пары, но выбирал только бесполезные и не влияющие на общий ход обучения. Учёба, пусть ненавистная, была весомым козырем в оправданиях перед Егором.       Рассвет только-только зачинался, на бурой траве белела изморось. Шли последние унылые дни октября, настроение катилось к нулю.       Отсидев первую пару, Кирилл нашёл Машку в аудитории на втором этаже. В свои планы её не посвящал и не собирался.       — Дай мобилу позвонить, — попросил он.       — А своя что?       — Зарядить забыл, — соврал Кирилл. Машкины одногруппники принимали их за влюблённую пару. Ничего, скоро они вдоволь натешутся, обсуждая брошенку.       Машка закрыла вкладки и протянула смартфон. Кирилл схватил его, как уникальный могущественный артефакт. Сейчас в этом дешёвом девайсе действительно сосредоточилось его будущее. Ладони вспотели.       — На следующей перемене верну, — сообщил Кирилл и быстро вышел из кабинета, забился под лестницу, где никто не мог помешать. Для того, что он собирался сделать, ему требовалось уединение, посторонние слушатели могли помешать, сбить с настроя. Да и не хотел Кирилл ни с кем делиться сокровенным. Темное узкое помещение подходило ему.       Зайдя в браузер, Калякин ввел название банка и город. Поисковик выдал ему двести тысяч результатов с точными адресами, реквизитами и контактами. Телефоном заведующей.       Палец дрожал, промахивался по цифрам кода и номера. Наконец раздались гудки.       — Банк, — ответил на том конце провода - действительно провода, ведь Кирилл звонил на стационарный телефон - собранный женский голос.       — Привет, Ларис. Это Кирилл. Калякин, — добавил он, не дожидаясь, когда после немой, непонимающей паузы последует такой вопрос. Сердце против воли застучало, выпрыгивая из груди, бросило в жар, рот пересох.