Селянин

      Теперь до Лариски дошло, кто по служебному телефону называет её без положенных должности реверансов и отчества.       — Кирилл, — протянула банкирша, и уже по вложенному в имя презрению можно было понять, какого она невысокого мнения о звонящем. В тоне была и другая информация, полезная и обидная: Лариска в курсе его предательства и осуждает. Наверно, она даже не без злорадности втирала Егору: «Я же тебе говорила! Твой Кирилл гад, я это сразу разглядела! Ты его защищал, ты меня не слушал!» А потом, возможно, утешила его в своих многокилограммовых объятиях.       Кирилл подавил возникшие за секунду образы занимающихся сексом Егора и Ларисы, заткнул желание нагрубить и бросить трубку. Лариса сейчас выступала единственным доступным связующим звеном между ним и любимым человеком, а у него самого руки ходили ходуном. Он волновался, как человек, впервые прыгающий с парашютом, боялся узнать ответы. Зуб на зуб не попадал. Стена, к которой Кирилл прислонился, холодила спину через рубаху. Нет, не обязательно, что Лариске пожаловался Егор. Скорее всего, она сама догадалась, не увидев его в числе провожающих, но Егору в любом случае в эти последние две недели было плохо.       — Ла… Ларис… — выдавил Калякин. Речевой аппарат будто заклинило. Ухо, к которому прижимал смартфон, вспотело.       — Отыскался? — зло перебила его банкирша. Чего она так взъелась? Она ведь радоваться должна, что соперник свалил за горизонт! Егору действительно было так хреново?       Кирилл сел на кафельный пол. Провёл по лицу ладонью. Паузы между фразами слишком затягивались, хватило бы денег на звонок.       — Ларис, — снова выдавил Кирилл, — как Егор? — Сердце застучало о грудную клетку, в ушах возник ватный шум.       — Да уж не твоими молитвами, — огрызнулась Лариса. Сука драная, по-человечески ответить не может?! Но агрессия сейчас была не рациональна, да на неё не имелось и сил. Только на жалкие вопросы.       — Ты с ним общаешься… сейчас?       — Кирилл, забудь про него. Не рви ему душу. Не нужен ты ему. А он тебе тем более. Наигрался и хватит.       Калякин стиснул губы. Досчитал до десяти, примеривая счёт к ударам сердца.       — Андрей живёт у тебя?       Лариса помолчала и затем вздохнула. В трубке послышался её шумный выдох, сопровождающийся протяжным «ох». Так вздыхают, когда вынужденно приходится менять о собеседнике заранее составленное негативное мнение. Наверно, она предвидела поток нецензурной лексики со скрежетом зубов на свои фразы, но не дождалась их, взамен брани получила заботливо-неэгоистичный вопрос. Кирилл вовсе не хотел показывать себя перед ней смиренным мальчиком, но раз такова была цена за сведения, он готов был её заплатить.       — Да, — снизошла Лариска. Одно единственное слово, но уже крошечная брешь в её мстительном отфутболивании. Кирилл тут же задал следующий вопрос, руки уже не так крупно дрожали.       — Галине операцию сделали?       — Да.       — Успешно?       Послышалось сопение, и брешь закрылась.       — Кирилл, послушай… — Лариса вновь стала деловой и неприступной.       — Мне надо знать! — закричал Кирилл. Под лестницу всунулась чья-то лопоухая стриженная голова, и он, бешено вращая глазами, вскинул руку с отогнутым средним пальцем. Голова стремительно скрылась.       — Кирилл, у Рахмановых всё хорошо, — холодно сказала банкирша, — А без тебя будет ещё лучше.       — Ларис! Мне надо знать! Когда они прилетают?       Ответа не было. Характерных потрескиваний проводной линии тоже. Кирилл рванул трубку от уха и уставился на дисплей: на нём были иконки рабочего стола — разговор окончен! Сука Лариса! Кинула!       Калякин набрал номер ещё три раза. В первый там взяли и сразу повесили трубку, во второй и третий раз на экране появилось сообщение, что абонент занят. Вероятно, Лариска просто сняла трубку с аппарата и кинула рядом, чтобы он не донимал её звонками.       Дать бы ей по ебалу за это!       Кирилл положил вытянутые руки на колени, прислонился затылком к холодной крашенной синей краской стене. Закуток под лестницей показался склепом. Пахло здесь гадко, и свет сюда почти не проникал, отопительных батарей не было, а пыль на полу за давностью влажной уборки сбивалась в комья, лежала на советском коричневом кафеле мохнатой коркой. Теперь и его джинсы будут не чище. Похую. У Егора всё хорошо, но любит ли Егор до сих пор его? Блядская ревнивая банкирша, херова защитница чужой чести, о чём её, конечно, не просили, так ничего и не сказала!       Винить Егора не в чем, даже если он перетерпел и заглушил любовь, и нельзя рассераться «А чьими стараниями у него всё хорошо? Кто организовал ему заграницу?» Аргументировать «Мне было также херово, как и тебе, может быть, даже хуёвее» — не по-мужски, как блеяние маменькиного сынка. Лариску Кирилл тоже понимал, хотя это понимание ему было противоестественно и до блевоты противно, но, что ни говори, сам заслужил презрения. Однако, соглашаться, что Егору лучше без него — нет, увольте! Лариска не знала их жизни, а Кирилл отлично помнил, каким селянин был с ним счастливым, с какой нежностью смотрел ему в глаза и сжимал ладонь, как страстно брал его в постели, и они лежали потом разморённые и просто смотрели друг на друга, улыбаясь. В нём и только в нём Егор нашел человека, с которым, интуитивно чувствуя поддержку, делился сокровенными переживаниями. Неправда, что им лучше порознь. Порознь — совсем пиздец.       По лестнице ходили чаще и чаще, поодиночке, а теперь целыми группами. Кирилл встал, не видя смысла сидеть дольше, и так не явился на пару по мировой экономике. Похлопал по заднице, стряхивая пыль, по икрам. Разгибаясь во весь рост, стукнулся головой об уклон бетонного лестничного пролёта. На черепе взорвалась маленькая атомная бомба, и боль ударной волной разошлась во все стороны.       — Блять, — прошипел Кирилл и, нагнув голову, вышел из закутка. Настроения не было. После разговора с Лариской не полегчало, а стало хуже. Тоска по Егору разрослась и пустила корни в каждую нервную клетку, хоть ложись и помирай или бери билет на самолёт и лети к нему.       По лестнице зацокали каблуки, через несколько секунд через перила верхнего пролёта показались три пары ног в женских сапогах и колготках с лайкровым блеском. Кирилл поспешно ретировался в холл, к своей аудитории. До отвращения никого не хотелось видеть.       На следующем перерыве Калякин вернул Машке мобильный, а после четвёртой пары, смертельно уставший от мыслей и нудных лекций, в которых ни черта не понимал, забрал её, чтобы ехать домой. Машка была красоточкой, дикий холод на улице её не пугал: она носила мини-юбки и тощую курточку, шапки в гардеробе не признавала. Кириллу было на неё наплевать, а себя он утеплил даже перчатками и шарфом, чтобы не заболеть к прилёту Егора.       — Потопали! — отходя от зеркала в раздевалке, махнула рукой Машка и первая пристроилась в поток прущих на выход студентов. Кирилл влился следом, кивнув на прощанье ребятам из группы. Бойкот постепенно изжил себя, но отношения почти не потеплели: Кирилл сам не желал ни с кем общаться, подобная Пашкиной дружба вызывала приступы тошноты.       Толкаясь в толпе, он прошёл через холл и турникет. Входные двери хлопали туда-сюда, звук неприятно резал слух. С уличной стороны веяло промозглой сыростью. Вне здания ощущения близкой зимы усилились. Небо лежало на городе свинцово-синими высасывающими радость облаками. Гнилая трава, серые лужи, ржавые трубы, мокрые собаки и коты.       — Время самоубийц, — сказала нарисовавшаяся рядом Машка. Кирилл с удивлением посмотрел на неё — уж не просветлела ли она умом, но Азарова засмеялась и надула розовый пузырь жвачки. — Так мы едем или как? Хули тут торчать?       Нет, с ней всё было в порядке.       — А хули ты ещё не в машине? — сдвинул брови Калякин. — Дуй давай. — Он накинул рюкзак на плечо и спустился с порожек, пошёл вдоль здания, стараясь не зацепить никого из людей. Беспонтовая, а ещё больше понтующаяся молодёжь его раздражала до зубовного скрежета. Стояли, ржали, курили, матерились, слушали идиотскую музыку из портативных колонок, а если шли, то уставившись в телефон или считая ворон на крышах. Тупые эгоистичные ублюдки.       «Ой ли?» — фыркнул внутренний голос. Кирилл тут же попросил его не тявкать. Да, он сам был таким. Наверно, в какой-то степени и продолжает таким быть, пусть и собирался не лезть в чужие дела, как Егор, но с волками жить — по-волчьи выть. Просто он измотан. Просто выжат до единой капли счастья. Просто с каждым днём страх вгрызается всё глубже и глубже, червём точит душу: вдруг Егор не простит? А если простит, вдруг их не оставят в покое? Не оставят, как пить дать, не оставят.       Впадая в депресняк, Кирилл свернул за кирпичный угол институтского корпуса к стоянке и резко остановился. Скакавшая сзади Машка сослепу затормозила в его рюкзак.       — Ёбаный… Ты, блять, придурок! Я чуть губу…!       — Заткнись, нахуй, — шикнул Кирилл. — Родичи мои.       — А! — понимающе притихла Машка и встала рядом. Их обходили студенты, некоторые ругались, что растопырились на проходе. Беспрерывное мелькание людей сейчас было на руку, в нём можно было спрятаться.       Мать с отцом стояли у «Пассата» в пол-оборота к ним. Отец в тёплой куртке с цигейковым воротником положил локти на крышу машины и что-то говорил матери, которая зябко переступала с ноги на ногу и грела руки в карманах голубого, сшитого точно по фигуре пальто. Видимо, давно поджидали, раз замёрзли. Жаль, в сосульки не превратились.       — Запомни, ты залетела, — бросил, чуть повернув голову, Кирилл и уверенным шагом направился к родителям. Машка догнала его и взяла под руку. Идти стало неудобно, тесно, Кирилл не любил этих телячьих нежностей, девчачьих привычек, однако признал, что у Машки соображалка работает, парочки именно так и передвигаются.       Мать вертела покрасневшим от холода флюгером и увидела их за несколько секунд до того, как они подошли, или, возможно, обернулась на шелест шагов.       — Что вы тут делаете? — шмыгнув носом, спросил Кирилл. Остановился напротив повернувшегося лицом отца. Машка очутилась перед матерью, с ухмылочкой на неё посмотрела и надула большой пузырь. Жвачка с треском лопнула. Елена Петровна дёрнулась, будто её с ног до головы забрызгало розовыми ошмётками. Причём ошмётками с кислотой. Едва не начала отряхиваться. Кирилл засмеялся. Отец тоже видел эту нелепую пантомиму, облажавшуюся жену, хохочущего над ней сына.       — Кирилл, — посуровев, оборвал он, — веди себя нормально.       — А что я? — взметнулся младший. Бросил в него ответный непримиримый взгляд. — Так что надо от меня?       — Если Маша беременна, — вступила в разговор мать, осматривая поочерёдно её и сына, — нам…       — Ага, беременна, — поддакнула Машка. Перебитая на полуслове мать остолбенела, скривила идеально накрашенные губы и обратилась к сыну, демонстративно не принимая вероятную сноху в расчёт:       — Нам надо обсудить это.       — Зачем? — вопросил Кирилл. — Всё и так заебательски. — Вся его безответственность, попустительство были нарочито показными, он их отыгрывал с элементами прошлой беспечности. Только тяжкие вздохи и охи, намекающие, как обрыдли слежки и нравоучения, были по большей мере настоящими.       — Как зачем, Кирилл? — выпучила глаза мать. — Такие дела просто так не решаются!       На её крики заозиралась проходящая мимо группа девочек-первокурсниц. Какой-то пацан поднял телефон и, вероятно, включил камеру. Пританцовывающая от холода Машка его сначала отогнала отборным матом, потом достала из рюкзака тонкие дамские сигареты и, залихватски щёлкнув зажигалкой, закурила. Опомнилась, выплюнула жвачку под колёса стоявшей рядом с «Пассатом» заниженной «Приоре».       Мать от возмущения потеряла дар речи, так и застыла с открытым ртом. Отец реагировал с ледяным спокойствием. Ему происходящее тоже не нравилось, но в руках себя держать он умел.       Кирилл, проследив за действиями Машки, мысленно её похвалил, потом повернулся к остолбеневшим родителям.       — Да не ваше это дело, не ваше, — сказал он с отцовским спокойствием, но безапелляционно. — Наш ребёнок, мы и решим.       — Но время идёт! — встрепенулась от паралича мать, косясь на дымящую в сторонке девушку.       — Для чего? Для аборта? Говорю же — мы ещё не решили! И прекратите за мной шпионить!       — А её родители? — спросил отец.       — Машкины? Мы им не говорили ещё. Да им пофигу будет: от депутатского сына залетела же, а не от Васьки на «шестёрке».       Было интересно наблюдать, как вытягиваются родительские лица, жаль засмеяться было нельзя. Хотя, конечно, маменьке и папеньке этот вариант пришёл в голову одним из первых, но они всё равно пошли красными пятнами. Матери не помог даже слой пудры и тонального крема, она выглядела как пятнистая жаба. Жабой и была.       — Кирилл, — начала мать, и под гусеницами её танка затрещали ломающиеся деревья, — мы знаем, что ты действуешь нам назло, но необдуманными решениями ты можешь погубить себе жизнь. Ты ещё молодой для детей. Да и какой ребёнок у вас может родиться — посмотри, она курит! Больной, с пороками развития! Ты хочешь всю жизнь…?       Кирилл взревел, как разбуженный за два часа до весны медведь. Глаза налились кровью, пальцы сжались в кулаки.       — Теперь тебе Машка не нравится? — Он сделал шаг вперёд, наскочил на мать. Перестал контролировать свою злость, только где-то в подкорке зудело, что нельзя признаваться в истинных чувствах и намерениях. — Может, будешь мне сама подбирать, кого трахать? Кто достоин моего хуя, королева английская?       — Успокойся, Кирилл, — отодвигая за куртку, вступился отец. — Перестань орать и успокойся. Люди косятся.       — Да я спокоен, — махнув плечами, отпихнул его руки Кирилл, сбавил накал. — Заебали лезть в мою жизнь. За дурака меня считаете? Думаете, я не способен сам понять, что мне хорошо, а что плохо?       — Ты уже один раз оступился, — напомнил отец.       — А теперь расплачиваюсь. Много нормальных девок хотят с пидором мутить? Паша с Никитосом ведь всем распиздели, что я пидор. Был пидором.       — Скоро забудут, — сказал отец, мать кивнула. Своей тирадой Кирилл хотел перевести стрелки на них, сделать виноватыми в своих проблемах, но не тут-то было. Прожжённые политиканы смотрели сочувственно, но всё сожаление относилось к его несмышлёной дурости: «А ведь мы говорили! А ведь мы предупреждали!»       — Забудут, куда денутся? — согласился Кирилл, обернулся к задубевшей, мелко подпрыгивающей на месте Машке и снова к родителям. — Вы это… денег мне дадите? Я Машке подарок обещал… айфон последний.       — А не много ли ей? — выскочила мать.       — Жмотничаете?       — Нам твои увлечения дорого обходятся, — попрекнул отец.       — Вы про лечение? Уже оплатили?       Кириллу не ответили.       — Хорошо, вечером переведу тебе деньги, — внезапно засуетившись, вытаскивая и складывая обратно содержимое карманов, предпочёл откупиться отец.       Кириллу этого было достаточно, проблема с оплатой за спектакль решилась, хмурый день стал немного ярче. Он довольно гыгыкнул.       — Ого, нормально. Спасибище. — И, придвинувшись поближе, снова оглянувшись на греющую дыханием руки Машку, сказал: — Ладно, вы не думайте, мне этот ребенок тоже без надобности. Может, он и не от меня вообще… Но если вы опять будете лезть в мою жизнь, шпионить… подкарауливать… вот тогда и узнаете, как я могу назло. Машка ведь не парень, на котором я официально не могу жениться.       Кирилл в упор смотрел на мать, умоляя, чтобы она вняла угрозе. Гляделки длились мучительно долго, за это время можно было слетать на Марс, заложить там сад, собрать урожай и вернуться обратно. Наконец мать норовисто отвела глаза, зыркнула на мужа, тот дал молчаливое согласие. Конечно, это в первые секунды они растерялись, а потом бы покумекали на пару и тоже нашли бы действенный способ, как не дать жениться, избавиться и от безродной шалавы, и от её ублюдка. Но сейчас они спасовали. Возможно, поверили в его исповедь и проблески здравого смысла. В любом случае, взамен на обещание не рубить сгоряча они пообещали оставить его в покое и ретировались в переулок, где припарковали машину.       Кирилл забрал Машку и поехал домой — проголодался и замёрз.       96       Родители отстали. По крайней мере, не высовывались и не донимали, поторапливая с решением судьбы несуществующего ребёнка. Кирилл сам отзванивался раз в день, вешал лапшу на уши и быстро сворачивал разговор. Учился, спал, ел, выгуливал Машку в людные места и считал часы.       Каждая прожитая минута давалась тяжело. В пятницу выпал снег, хотя было только второе ноября. Он лежал только на газонах — маленькими белыми барханами на чёрной уродливой траве — и к утру растаял, погрузив город в унылую сырость и грязь.       Кирилл не спал. Проснулся в половине четвертого, сходил в туалет и затем прошёл на кухню. Взял из холодильника литровую коробку апельсинового сока — темноту на несколько мгновений прорезал желтый клин света и исчез с тихим хлопком дверцы — и встал у окна. Смотрел в чёрную, расцвеченную оранжевыми и синеватыми фонарными огнями ночь. Машины по дороге не ездили, люди не ходили, лишь электрические точки расплывались в глазах многоконечными вифлеемскими звёздами, да белые пучки мёрзлой воды расползались на хлопья и исчезали.       Глубокая ночь — короткий период городской тишины. Солнце встаёт поздно, дни короткие и холодает. Скоро в витринах появится новогодняя мишура.       Кирилл смотрел на качающиеся во тьме ветви деревьев, на исчезающий белый ковёр и давил в себе депрессию. Уже почти зима, природа гола и уныла, а они расстались с Егором, когда ещё всё зеленело, день был большим и от жары рубашка моментально прилипала к телу. Два месяца — будто долгая-долгая жизнь. Беспросветная и бездарная. Искусственная, картонная жизнь. Не жизнь вовсе.       Почему она стала такой?       Из-за любви?       Была беззаботной и яркой, теперь превратилась в пытку. Непонимание со стороны… абсолютно всех преследовало на каждом шагу. Из эмоций наиболее частые — глухая, давящая печаль и спонтанная агрессия.       Так может эта любовь во вред? Жил бы да жил припеваючи, не задумываясь над несправедливостью мира. Пил, гулял, кутил в толпе приятелей и поклонниц.       Ноги прижимались к тёплой батарее, по обнажённому, кроме трусов, телу разливалась согревающая благодать. А что сейчас у Рахмановых? Печку надо корячиться, топить, иначе чуть остынет — холод. Сортир на улице, жопу с яйцами, пока погадишь, отморозишь. Грязь по колено — только в резиновых сапогах и выйдешь, а машина по пороги утонет. Красивая природа сдулась, по дворам лисы рыщут, возможно, и волки. От тоски, серости и двух каналов по телевизору повесишься. А в благоустроенной квартире всё шикарно — горячая вода, ванна и туалет, интернет, цифровое телевидение, саундбар, центральное отопление, мягкая широкая кровать и пахать, как вол, не надо.       Эти мысли приходили в голову не в первый раз. Кирилл думал их, осмыслял, находил рациональными и не лишенными здравого смысла, потом внезапно спохватывался, словно ловил себя с поличным на краже булки из магазина, и понимал, насколько труслив. Боится труда и проблем, уходит от них, как страус. Только суёт голову не в песок, а в унитаз своей квартиры.       Любовь — это счастье. Чудо, которое надо заслужить, заработать. Она сняла с его глаз розовые очки и показала, как в реальности выглядит мир. Сто платных каналов, бесконечные сайты сети, горячая вода и ванна с пенной шапкой не сравнятся с одним рукопожатием Егора. А если он улыбнётся, прижмёт к своему тонкому, но сильному телу, поцелует — за это легко горы свернуть и звёзды взорвать.       Кирилл верил, что сможет перебороть трусость, ведь и так сделал громадный рывок вперёд, прыгнул выше своей головы. Это безделье и коммунальный комфорт его снова размягчили, опять покрыли коркой лени. К тому же, необязательно жить всегда в деревне. Как только мама Галя поправится, будет себя обслуживать, они поговорят о переезде в город или в большое село близко к городу, где есть природный газ, водопровод и туалет в доме.       Или как-нибудь по-другому. Лишь бы всё было хорошо, а там разберутся. Под «хорошо» Кирилл определил для себя три вещи. Прежде всего, это здоровье мамы Гали. Если лечение не принесёт желанного результата, Егор впадёт в хандру, его будет трудно расшевелить, любовь перестанет его интересовать. При удачном же исходе операции, Егор, наоборот, будет пребывать в радостном расположении духа, у него появится больше времени на личную жизнь, но сначала возникнет потребность поделиться своим счастьем, он охотнее выслушает и простит. Именно прощение и было вторым пунктом «хорошо». Насчёт первого Кирилл не сомневался: операция дала положительный результат, иначе не потребовался бы реабилитационно-восстановительный период, и Рахмановы бы уже вернулись.       Страх вызывало третье условие. Оно было самым трудновыполнимым — чтобы от его личной жизни отстали. Кирилл не был уверен, что родители успокоятся и не найдут нового способа вбить клин между ним и Егором. Он совершеннолетний, вправе сам решать свою судьбу, но когда это останавливало церберов?       За окном не светлело, но пешеходов и машин прибавлялось. Они шли, ехали по мокрой, отражающей свет фонарей и фар земле. Наверняка, мрачные и хмурые, ведь никто не будет улыбаться, отправляясь на работу промозглым субботним утром, когда большинство людей спят в тёплых кроватях. Машка тоже спала в гостиной на разложенном диване, занятий в институте у неё сегодня не было. У Кирилла тоже значился выходной, но спать не давало гнездившееся в груди и мозгу чувство — предвкушение? Мандраж? Сомнение в своевременности поступка? Боязнь всё испортить своим капризом? Каждое по отдельности и все вместе. Внешне всё было нормально, руки не тряслись, поднося ко рту коробку с соком, глаза чётко смотрели сквозь стекло и отмечали, что его пора бы уже помыть. Внутри же было зыбко.       Глаза привыкли к плотному сумраку. Кирилл отошёл от окна к кухонному столу. Потряс коробку — на дне почти не плескалось — и выкинул её в ведро под раковиной. Часы на микроволновке зелёными электронными цифрами показывали семь-десять утра. Ступни, несмотря на центральное отопление и горячие радиаторы, замёрзли.       Калякин зашёл в туалет, вылил там выпитый сок и стал собираться в дорогу.       Он взял такси — так казалось надёжнее на случай маячков в «Пассате». Машину заказал не к подъезду, а за три квартала от дома, в глухом дворе. Надел абсолютно нейтральный чёрный пуховик, в каких ходит полгорода, козырёк бейсболки опустил на глаза, сверху накинул капюшон. Хотел ещё тёмные очки, но решил, что и так перегибает палку с перестраховкой. Однако лучше перебдеть, чем недобдеть: он очень боялся разоблачения, чувствовал себя то ли вором, то ли шпионом, что одинаково бесило, потому что ничего плохого он не планировал.       Названия населённого пункта Кирилл не помнил, только бывшего колхоза — «Путь Ленина». После поисков по карте оказалось, что это поселок Воздвиженский и до него сто двадцать шесть километров. Таксист запросил три штуки за туда и обратно. Кирилл заподозрил развод «на лоха», но деньгами его неплохо снабжали, а тратить родительские бабки впустую превратилось в дополнительное удовольствие.       — Погнали, — согласился Кирилл и пристегнулся ремнём безопасности. Водитель, конечно, ожидавший долгий и нудный торг за каждый полтиник, расслабился и тронул с места. Разговорами не докучал, включил нейтральную музыку, что-то из эстрады восьмидесятых или девяностых, и сосредоточенно уставился на дорогу. Вёл плавно, не дёргая, как сумасшедший, на светофорах и поворотах, чем грешат многие таксисты, да и машина у него была сравнительно приличная — свежий «Фокус».       Когда проезжали пригород, Кирилла разморило, он заклевал носом. В дрёме пугался, вскидывал голову, разлеплял глаза, но видел перед собой только однообразный унылый пейзаж с чёрными вспаханными под зиму полями, мокрым бурым бурьяном на обочинах или голыми, словно обглоданные кости, посадками. Трасса, знакомая до каждой выбоины по многочисленным поездкам этим летом, пролегала в обход деревень. Кирилл снова погружался в дрёму.       — Приехали, — ворвалось в его сон.       — Что? — Кирилл открыл глаза и увидел сбоку посреди бурьяна ржавую конструкцию с названием колхоза. — А, хорошо. — Горло было сухим. Пришлось откашляться, а заодно сесть прямо, так как во время сна сполз по сиденью вниз. Въехав в населённый пункт, такси сбавило скорость, медленно катилось по узкой асфальтовой дороге. Кирилл проморгался и теперь узнавал местность, особенно группу трёхэтажек за частными домами. Дальше располагалось кладбище, огораживающий его розовый бетонный заборчик в серой унылости выглядел зловеще, в обнажившихся ветвях высоких тополей, словно дохлые мухи в паутине, висели грачиные или вороньи гнёзда.       Наконец они выехали на маленькую площадь, по периметру которой находились продуктовый магазин, контора сельхозпредприятия, в которое Кирилла приглашали на работу будущей весной, и ещё несколько одноэтажных зданий с государственными флагами и нечитаемыми издалека вывесками.       — А школа где? — покрутил головой Кирилл.       — Я не знаю, — пожал плечами таксист, — навигатор не показывает.       На улице не было ни души. Пришлось зайти в магазин и спросить дорогу у кутающейся в телогрейку достаточно молодой продавщицы. Она, с любопытством разглядывая незнакомого, помятого со сна парня, любезно объяснила, в какую сторону двигаться и в какие проулки свернуть, на какие достопримечательности ориентироваться.       Кирилл, стараясь воспроизвести в точности, пересказал это водителю.       Школа располагалась на дальнем краю посёлка, практически на опушке леса или большой рощи, омерзительно чёрной и скользкой в начале ноября. Дорога до неё петляла, вилась то по грязным, что колёса утопали в вязкой жиже, улочкам, то вдоль мутного пруда, то мимо часовни-новодела. Была она двухэтажной, из белых, а вернее, уже серых панелей — такая, какую Кирилл видел на фотографиях в альбоме. Рядом стояло ещё одно двухэтажное здание с качелями, горками и сказочными скульптурами — детский сад или… тот самый приют. Оба здания были обнесены сетчатым забором. Вокруг лепились частные домики.       И в такую даль каждый день ходил Егор, а сейчас ходит Андрей. Таксист подогнал машину прямо к сваренной из металлических прутьев калитке.       — Долго? — осведомился он.       — Не знаю, — честно признался Кирилл, — как получится. Ждите, я же плачу за это.       Калякин вышел из салона. Холод и свежий ветер сразу забрались под воротник, под подошвами заскрипел гравий. Вычищенный от жухлой листвы и мусора школьный двор был безлюдным, в соседнем дворе хриплым басом лаяла собака. Подняв капюшон, Кирилл зашагал по узкой асфальтированной дорожке к украшенному подобием колонн входу в здание. Сердце билось тревожно и радостно. Если его и разоблачат родители, уже ничего не поделаешь и вообще — пошли они на хуй.       Кирилл взошёл на четыре порожка, остановился перед дверями — их было четыре и они, несмотря на облезлый вид школы, были по-современному сделаны из белого пластика. Вверху висел деревянный стенд с синими трафаретными буквами «Добро пожаловать!»       Кирилл собрался с духом и потянул за ручку ближайшей двери — она не подалась. Вот тебе и «добро пожаловать»! Вторая дверь тоже оказалась закрытой. Кирилл занервничал, опасаясь, что школа по субботам не работает или её во избежание террористических атак на время уроков запирают изнутри и никого не пускают. Собрался пойти, заглянуть в окна, хоть они на первом этаже располагались высоко, горит ли в каком-нибудь классе свет — утро ведь пасмурное. Или элементарно постучать в дверь. Однако тут его взгляд упал под ноги, где от порожков по узкой бетонной площадке шла грязно-мокрая дорожка следов… к последней двери, сука, шла!       Матерясь на эту странную логику, не позволившую сделать входной ближайшую дверь, Кирилл прошёл по дорожке, потянул за ручку и выдохнул. За ней был небольшой тамбур с лампочкой и всего одна дверь в холл. Кирилл вытер ноги о заботливо разложенную на полу почти сухую тряпку из мешковины и преодолел это препятствие.       Холл был пустым, широким и светлым, с большими окнами по обе стороны от двери. Перед входом в нише стояли горшки с цветами и пальмами. Справа от этого садика к стене крепилось с десятка два полок, заставленных золотистыми спортивными кубками. Дальше размещались стенды с дипломами и грамотами, фотографиями, рисунками, какими-то листами с отпечатанным текстом, с крупной надписью: «При пожаре звоните 01 или 101». Рядом находилась красная коробочка пожарной сигнализации. Пол устилал нейтральный линолеум, двери кабинетов…       — Молодой человек! — окликнула и отвлекла от размышления, куда теперь идти, вышедшая из одной из дверей женщина пенсионного или предпенсионного возраста. По виду она напоминала вахтёршу, уборщицу, а никак не учителя: в бесформенной кофте и юбке сине-чёрных тонов, в подобии сапог, только из мягкой войлочной ткани на жесткой подошве, натянутых на шерстяные колготки, встрепанные волосы хоть и были окрашены в каштаново-рыжий цвет, но уже давно, на висках пробивалась седина, из макияжа — настороженный взгляд и недружелюбно скривлённые губы. Вслед за ней вышла ещё одна тётка, похожая на первую, как клон, — как на лицо, так и одеждой. Обе, подходя ближе, уставились на Кирилла.       — Здрасте, — сказал он, неловко потирая скулу. Встретить подобную охрану не готовился, но оно и к лучшему.       — Вы с какой целью? — У тёток брови были сдвинуты к переносице.       — Мне нужен Рахманов Андрей. Из седьмого класса.       Брови тёток заползли на нос. Руки упёрлись в бока.       — Зачем? — осведомились вахтёрши в один голос. Кого они видели перед собой — рецидивиста, похитителя детей, растлителя несовершеннолетних, наркодиллера? Смешно, да не очень: Кирилл вдруг понял, что ему могут не позволить поговорить с пацаном. Мальчишка сейчас оторван от семьи, и педагоги в полном праве защитить его от любых контактов с сомнительными личностями. Выпячивать своё вседозволенное «я» себе дороже.       — Я друг его брата, — смиренно сказал Кирилл и тут же прикусил язык, поздно спохватившись, что это обстоятельство, если здешние работники в курсе ориентации Егора, может только усугубить положение. — Мне только узнать, как проходит лечение их мамы, — добавил он, надеясь, что хорошая репутация бывшего ученика и людская жалость к сирым и убогим сильнее предрассудков. — Вы же знаете, что Галина Рахманова сейчас на лечении в Израиле? Это мой отец денег достал.       Тётки выслушали его и переглянулись, после их каменные лица немного смягчились.       — Сейчас урок идёт, — сказала вторая. — У седьмого класса математика. Контрольную пишут — четверть заканчивается, каникулы завтра.       — А звонок через сколько? — спросил Кирилл, гася внутреннее негодование, что приходится скакать на задних лапках перед какими-то там уборщицами. Он всё ещё топтался у двери.       — Двенадцать минут ещё.       — Хорошо, я подожду. Здесь можно постоять, а то на улице холодно?       Ему разрешили пройти и сесть на стул, несколько штук которых стояли под окном рядом с полками для сменной обуви. Уборщицы спросили его имя и фамилию, записали в пухлый журнал, лежавший на парте по другую сторону двери и уселись в старые потрёпанные кресла возле этого стола. Завели разговор про какого-то мужика, который вчера напился и порубил соседских кур, а сами не спускали глаз с посетителя. Кирилл делал вид, что не замечает. Садиться не стал — встал лицом к окну, облокотился о широкий деревянный подоконник, разглядывал сначала старую двойную раму, замазанную белой краской, потом кустистый папоротник в синем пластмассовом горшке, около которого пристроился, потом повернулся передом к коридору и пытался расслеповать, что изображено на фотографиях на противоположной стене, но те были размером десять на пятнадцать, а люди на них — меньше тараканов.       Наконец, первая из вахтёрш подняла зад из кресла и поплыла в конец холла, там нажала на прикреплённую к стене кнопку. Резкий оглушающий дребезжащий звук откуда ни возьмись наполнил помещение. В школе Кирилла звонок звучал точно также раздражающе, в детстве он даже затыкал уши.       Через мгновенье уши забили совсем другие крикливые звуки, в холл стали выбегать ученики и ученицы в неодинаковых, но схожих по стилю одеждах. Кирилл вспомнил, как собирал Андрея в школу. Он отошёл от окна и выглядывал младшего Рахманова среди этих галдящих, бегающих и полностью неадекватных детей. Некоторые малолетки с любопытством разглядывали его и даже здоровались. Сам Кирилл поздоровался с несколькими учительницами, прошедшими мимо с прижимаемыми к груди стопками тетрадей и учебников. И всё-таки детей и педагогов, по сравнению с городскими школами, тут было мало.       Скоро Кирилл увидел его. Андрей стоял у поворота, возможно, на лестницу, в сопровождении дававшей звонки вахтёрши и смотрел на него, как смотрит бездомный щенок на приласкавшего его человека. Потом он сорвался с места и побежал через весь этот длинный холл, в самом конце раскинул руки и обхватил ими Кирилла над поясницей.       — Кирилл! — Андрей вопрошающе заглянул ему в глаза и уткнулся носом в пуховик, будто детдомовец к чудом выжившему на войне брату, на которого уже пришла похоронка. Кирилл крепко прижал мальчишку к себе, поднял вверх и на радостях едва не закружил.       — Андрюха! Привет! Как я… — Комок запер горло, наворачивались жгучие слёзы. — Скучал, — закончил он, ставя пацана на ноги и расцепляя объятия. На протестующий взгляд Андрея, не желавшего отцепляться, кивнул за его спину, мол, за нами наблюдают. Андрей понял и снова заулыбался.       — Я знал, что ты придёшь! Кира, я знал — ты с нами! Я не верил, что ты нас бросил! Я говорил это Егору!       От последних слов у Калякина засосало под ложечкой, настроение немного скатилось, возникли опережающие друг друга вопросы, но их парочку держали под наблюдением: вахтёрши и ещё несколько учительниц подобрались ближе, разговаривали между собой, но прислушивались к ним. А-аа, да что ж такое!       Андрей перехватил его взгляды и вздохи, утихомирился. На секунду задумался и предложил:       — На улицу выйдем?       — А разрешат?       — Я же не в тюрьме! — удивился Андрей. — Большая переменка, а потом труды. С трудовиком я договорюсь, он привык, что к нему все опаздывают. Сейчас только оденусь. — И он убежал в направлении, откуда пришёл. Через пару минут вынырнул из-за угла уже в объёмной куртке и вязаной шапке. Причём куртка явно была с Егорова плеча — великовата.       Андрея на ходу затормозила строгая учительница в красном мохеровом костюме, что-то спросила. Пацан ответил и тут же побежал дальше.       — Пойдём, — крикнул Кириллу и выскочил в дверь. Калякин оглянулся на группу взрослых и пошёл за ним. Местный трибунал пристально наблюдал за ним, составляя мнение, и оно наверняка было нелестным.       Андрей ждал на нижнем порожке и ещё раз крепко обнял спустившегося к нему Кирилла, а потом потянул за собой.       — Давай походим? За школой сад есть.       Распаренное в тёплом помещение тело на воздухе быстро стало замерзать, поэтому Кирилл даже обрадовался прогулке. Махнул рукой таксисту и зашагал за пацаном в обход здания.       — Как контрольная, написал?       — Откуда ты знаешь?.. — изумился Андрей и загрустил: — Ну да, написал… Вообще-то мы её переписывали… на «двойки» написали и переписывали.       — И ты на «двойку»?       — Ну да… Только Егору не говори: я же её исправлю сегодня.       — Как я могу ему сказать?       Они уже обогнули угол здания, прошли вдоль торца, и Андрей остановился, серьёзно, насколько может быть серьёзен подросток, взявшийся решать проблемы глупых взрослых, посмотрел на Кирилла.       — Ладно, рассказывай, что у вас произошло.       Калякин переступил с ноги на ногу, облизал губы, вытер лицо рукой. Так много и долго о ситуации думал, что теперь не знал, с чего начать.       — Я не бросал Егора, — ещё раз облизав губы и поскребя ногтем бетонную панель здания, выдавил он, — я люблю его, но… Но мои предки… понимаешь? Эти уёбаны заставили меня позвонить и… сказать, что я бросаю его.       — А ты не мог не слушаться их? — сочувственно глядя, спросил Андрей.       — Не мог, извини. — Кирилл вытер нос, на котором от холода повисла жидкая капля, растёр её по ладони. — Они поймали меня в капкан. Они угрожали, что не перечислят последние деньги за лечение, и тогда на Егоре повиснет нехилый долг с перспективой попадания за решетку. — Кирилл впервые встретился взглядом с Андреем, сообразив, что тот один из немногих, кто по-настоящему способен оценить тяжесть ультиматума. И парень понял — вся тяжесть последствий отразилась в его огромных глазах.       — Твои предки — сволочи, — констатировал он.       — Ещё какие. Андрюх, я просто не хотел проблем Егору… и всем вам. Если бы меня просто пугали, я бы послал всех на хуй и ни за что бы не пропал на два месяца, но меня прижали к ногтю, за мной тотально следили, мой телефон проверяли, у института караулили, моих друзей подкупали… Я не мог появиться раньше, я и сейчас-то рискую, целую схему провернул, чтобы смыться из города… Просто я услышал, что Егор и мама Галя скоро возвращаются… Это правда?       — Да. — Андрей светло, словно забыв о всех заботах, улыбнулся. — Четырнадцатого прилетают в Москву.       — Четырнадцатого? Через одиннадцать дней?! О! — Кирилл забыл, как дышать, забыл о холоде, о постоянно свисающих с носа соплях, обо всём. Радость заполнила его и хлестала через край.       — Да, мы с Лариской поедем встречать. Она уже отгулы взяла на два дня.       Упоминание банкирши привело Кирилла в чувство.       — Она не говорила, что я звонил ей в начале недели?       — Нет, — покачал головой Рахманов. — Ты звонил?       — Да, звонил. Вот она стерва! Она и со мной разговаривать не стала, а я всего лишь спрашивал, как у вас дела… Блять, ладно… нахуй мои проблемы — расскажи, как мама. Результат есть? Она ходит?       — Ну ты смешной, Кирилл! — Андрей действительно рассмеялся. — Как она так быстро пойдёт: у неё же мышцы полностью ослабли! Сейчас она проходит реабилитацию, разрабатывает их и потом ещё долго надо всякие упражнения делать… но это Егор знает, мне он особо не докладывает. А так к мамке чувствительность вернулась, вплоть до кончиков пальцев! Двигает руками, ногами, садиться научилась. Врачи из клиники говорят, что, если постоянно заниматься, проходить курсы процедур, то сможет самостоятельно передвигаться. Конечно, инвалидность вряд ли снимут, но лежачей уже не будет.       — Я рад, — искренне сказал Кирилл, правда огорчённый, что процесс возвращения в мир ходячих людей займёт так много времени. Жаль, что чудес, как по мановению волшебной палочки или цветика-семицветика, не происходит.       В школе прозвенел звонок на урок, этот ужасный звук хорошо было слышно даже за тридевять земель.       — Это благодаря тебе, Кир.       — Да ну, — поморщился Калякин. Чувствовал неловкость, когда его хвалили Рахмановы. Рука тянулась снова потрогать грязную панель.— Хватит выдумывать.       — Это Егор так говорит. И мамка тоже.       — Егор говорит? — ухватился Кирилл. — Он обо мне говорит?       — Редко, — со вздохом признался Андрей. — Почти нет.       Воодушевлённый вопрос облачком пара повис у рта и не был задан. Захотелось сесть на землю, прямо на жёлтую траву, прислониться спиной к панельной стене и побиться о неё же затылком. Но Кирилл остался стоять, пряча глаза за разглядыванием школьного двора и сада, до которого они так и не дошли.       — Егор считает меня предателем? — медленно, делая паузы после каждого слова спросил он. — Что он вам рассказал?       — Сначала ничего не говорил. — Андрей сорвал сухую жёсткую былинку, стал разламывать её. — Хмурился, мало разговаривал. Через два дня только сказал, что ты больше не приедешь, и больше ничего не говорил.       — Совсем?       — Да. Егор сильно занят был, — оправдал брата Андрей, — мотался туда-сюда: документы, визы, транспорт… Поросят продавал, корову…       — Корову продал? — вскинул голову Кирилл.       — Продал, — вздохнул пацан, сорвал ещё травинку. — Я его уговаривал не продавать: я же у Ларисы остался жить, хожу Найду кормить, мог бы и за коровой смотреть… и за курами тоже. Поросят бы, наверно, не осилил, а корову жалко… Но Егор… Ему тоже корову было жалко, но он меня ещё пожалел, чтобы я не надрывался, а учился, а я математику вон завалил, «трояк» в четверти, наверно, будет.       Кирилл слушал и диву давался. И удивлялся на себя, долбоёба. В этой маленькой обездоленной семье все друг друга защищают, жертвуют собой и чем-то дорогим, а он почти позабыл об этом, почти продался за тёплую сральню с вай-фаем. За себя стало стыдно, а к Рахмановым возникло безмерное уважение.       — Только перед самым отъездом Егор выговорился, — серьёзно, но с детской непосредственностью продолжил Андрей. — Темно уже было, мы сидели во дворе… ну, там, где столик… Мясо на мангале жарили, потом просто на небо смотрели и, в общем, он сказал, что ты его бросил. Ещё сказал, что думает, что ты не по своей воле, типа, тебя заставили… ну, родители твои… ведь они же сразу Егора невзлюбили и разлучить вас пытались…       — Егор так подумал? — В сердце Кирилла пышным цветом вспыхнула надежда. Он даже дёрнулся. Зашевелился, засуетился.       — Ага, так подумал, — не замечая его метаний или не понимая их, подтвердил Андрей. Сорвал, наверно, стотысячную былинку. — И мамка так думает. Я тоже так думаю: я знал, что ты вернёшься к нам, ты ведь мне сам говорил, что любишь Егорку. — Мальчишка доверчиво, обезоруживающее улыбнулся.       — А он любит меня?       — Не… не знаю, — поведя плечом в огромной куртке, протянул Андрей, — он не говорил об этом. Но кого ему ещё любить-то?       — Как ты думаешь, он меня простит?       — Куда он денется с подводной лодки? — хмыкнул пацан и смешно наморщил нос. — Говорю же, он не верил, что ты его по своей воле бросил, а когда ты ему расскажешь, как тебя заставили…       — Как, блять, я расскажу?.. Кстати, как ты с ним связываешься? Номер его дашь?       — Он сам мне звонит по интернету раз в три дня.       — По интернету? У вас теперь ловит интернет?       — У Лариски ловит. У неё от спутниковой тарелки. На компьютере видеозвонки по «скайпу»: ты же Егору крутой телефон подарил… Вот он и звонит по вечерам, когда освобождается. В четверг звонил, завтра будет звонить, потом в среду. Разговариваю с ним и с мамкой. Я тебе дам его номер, только ты вряд ли дозвонишься: в больнице аппаратура везде, и нельзя, чтобы помехи шли, Егор телефон выключает на всякий случай. Лучше к нам приезжай, когда он будет звонить.       У Кирилла задрожали руки, заколотились в карманах. Глаза забегали, пока мозг искал варианты: очень-очень захотелось увидеть Егора, рассказать, что тот прав на сто процентов, что его заставили, что он действовал из благородных побуждений, а вовсе не разлюбил. Хотелось прямо сегодня, прямо сейчас.       — Приедешь завтра? — спросил Рахманов. — Или ты останешься? Переночуешь у нас? Тётя Лариса, наверно, разрешит… Или можно у нас печку натопить, а я бы с тобой дома переночевал…       Его взгляд был таким просительным, что Кирилл готов был сорваться. Любовь, нетерпение, радость, надежда, привычка действовать без тормозов слились в гремучую смесь, как взболтанное шампанское, которое вот-вот выдавит пробку. Кирилл чувствовал, как эта смесь эмоций, слившаяся в дикое желание поговорить с Егором, давит на него, заставляя сказать «да». «Да» — такое короткое слово, его так легко произнести, всего лишь два звука, давай же скажи их — «да». «Да» и все твои желания исполнятся. «Да»! «Да» — скажи это.       Кирилл тряхнул головой и сказал «нет».       — Не могу, Андрюх, извини. Если предки узнают, что я говорил с тобой, а тем более приезжал сюда… Хотя… Ты не знаешь, последние деньги перечислены? За реабилитационный период этот, десять дней ведь всего осталось… Егор не говорил, все ли счета оплачены? — Калякин ухватился за эту мысль, как за открывающий двери в сказку золотой ключик, но Андрей пожал плечами:       — Не знаю. Егор меня финансовыми вопросами не загружает, принимает меня за маленького…       — Понятно, — расстроился Кирилл. — Тогда нет, извини. Я сам рискую. Рискую Егором. Сейчас не засекут, наверно, а если на ночь остаться… Я вообще на такси приехал, таксист ждёт у ворот. — Он неопределённо махнул рукой туда, где, по его мнению, располагались ворота. В воздухе закружились мелкие, величиной с перышко колибри, снежинки. Таяли, не долетая до влажной земли.       — Тогда не надо, — понял Андрей. Он тоже расстроился, смотрел под ноги. Ладони, грея, засунул в безразмерные рукава наподобие муфты. — Всё равно Егор с мамкой скоро вернутся, подождём. Важно ведь, что ты снова в нашей команде.       — Ты спроси у Егора про деньги, а я тебе позвоню… С другого телефона только позвоню, не со своего номера — конспирация. Если перечислили… тогда всё отлично. Ага?       — Я знаю. Завтра спрошу. А ты с любого звони, только не теряйся. — Андрюшка пребывал в удивительно деловом настроении. Успокаивающе добавил: — Одиннадцать дней быстро пролетят.       — Да побыстрей бы, — вздохнул Кирилл и вынул из внутреннего кармана пуховика шариковую ручку и сложенный в четверо тетрадный лист в клетку. — Диктуй свой номер. Вот так вот, Андрюх, приходится, по старинке. Мобильник дома лежит, а то вдруг меня отслеживают по нему.       — Ну ты хренов конспиратор, Кира! — рассмеялся пацан. Ему определённо нравились шпионские игры, которые Кирилла порядком подзаебали. Он продиктовал номер, Калякин записал, сунул бумажку в карман, застегнул молнию. Снег пошёл немного гуще, но земли всё равно не касался.       — Рахманов! — злой мужской голос прокатился по двору. Парни разом обернулись и увидели идущего к ним молодого человека, практически раздетого, ибо брюки и свитер на повалившем в этот момент снегу не могли считаться за одежду.       — Ой, — пискнул ученик.       — Рахманов, ты почему не в классе? Я тебя искать должен? Пол-урока прошло! К директору тебя? Ещё и в сменной обуви по грязи!       — Никита Владимирович, — взмолился Андрей, — ну сейчас… Сейчас я иду уже! Срочное дело!       Кирилл заслонил его, с любопытством рассматривая учителя — в его понимании трудовики были старыми и закладывающими за воротник, а этот, видимо, недавно из универа выпустился и был привлекательным. В груди откуда-то всколыхнулась ревность: Егор скорее всего был знаком с этим красавчиком, контактировал и, возможно, даже питал вполне объяснимую симпатию. Кирилл уже невзлюбил трудовика.       — У нас действительно важное дело, — сообщил он, — а урок в последний день четверти ничего не изменит. Через пять минут придёт. Дайте нам договорить.       — Если через пять минут не придёшь, Рахманов, отправишься к директору, а в четверти будет «неуд». — Учитель развернулся и ушёл. Ревность Кирилла сразу пошла на убыль, такого бесхребетного Егор не полюбил бы: он даже не убедился, что всё нормально и законно, а то вдруг сомнительный тип толкает школьнику дурь? Егор вот не побоялся в ментовку заявить. А потом влюбился в лоханувшегося наркоторговца.       Да-а, были времена. Но сколько не вспоминай… Кирилл обернулся к Андрею.       — Мне тоже пора ехать: два часа до дома пиликать. Не рассказывай никому, что я приезжал, даже Лариске, а то у неё ума хватит меня предкам сдать.       — А Егору?       Калякин подумал. Вообще-то ему хотелось всё самому объяснить, а не через третьи руки.       — Как хочешь. Но если тебя не будут подслушивать.       — Замётано! А ты звони и приезжай!       — Хорошо.       — Тогда я побежал, — сказал воодушевлённый семиклассник, однако, прежде чем уйти, крепко обнял, прижался щекой к припорошенному снегом пуховику. Потом припустил.       — Пока, — с грустью выдохнул Кирилл, когда Андрей заворачивал за угол школы, но тот вдруг вынырнул, на лице сияла широченная улыбка.       — Забыл сказать: мы, наверное, потом все в Грецию уедем — мамка в клинике себе оттуда друга нашла… мужчину, в общем. Поедешь с нами? Вы с Егором сможете там пожениться?       Калякин не знал, никогда отношением Греции к однополым бракам не интересовался, и, хотя идея была очень заманчивая, воспринял её как детскую наивность. Поймал себя на том, что улыбается — с грустью, светлой печалью от того, что долгожданная встреча закончилась, он получил множество ответов и множество новых вопросов и желаний, и домой возвращаться совсем не хотелось. А Андрей помахал ему покрасневшей от холода рукой, стёр с носа снежинку и снова исчез за углом.       Постояв ещё немного, Кирилл пошёл к такси. За ним по белому воздушному покрывалу тянулись чёрные следы.       97       Впервые с первого сентября Кирилл спал безмятежно. После разговора с Андреем на душе стало спокойно, как после исповеди и отпущения грехов. Конечно, настоящее вымаливание прощения было ещё впереди, но Кирилл верил, что оно будет ниспослано. Если Егор простит, он даже поставил себе зарубку сходить в церковь, зажечь свечку, купить и носить крест.       Позвонить и спросить о результатах Кирилл порывался сразу в воскресенье ночью. Катался по кровати, терзал в руках Машкин телефон, прибавлял и убавлял звук телевизора, смотрел на часы. Неизвестность убивала, но он сдержался: посчитал, что поздний звонок привлечёт ненужное и даже лишнее внимание банкирши. Решил дождаться утра, а утром понедельника вычислял, во сколько закончатся уроки, потом вспомнил про каникулы. К своим парам Калякин так бережно не относился. На втором перерыве взял у Машки смартфон и отправился под лестницу. Там было так же затхло и пыльно, как в прошлый раз, на полу и стенах остались более чистые метки от его задницы, спины и ног. Сейчас он садиться в пыль не собирался, ну по крайней мере до получения плохих известий. Встал, где наклон лестничного пролёта позволял не нагибать голову, достал из заднего кармана джинсов листок с номером, принялся, сверяясь по цифре, набирать. Бросил и набрал рабочий номер банка.       — Алло? — ответили на том конце линии. Голос был Ларискин. Кирилл этим удовлетворился и нажал на красный кружок с телефонной трубкой в нём. Теперь, когда Лариска точно была на работе, можно было звонить Андрюхе. Снова проверяя по цифрам, Кирилл набрал написанный на листке номер целиком, прислонил девайс к уху. Оно мгновенно вспотело и стало липнуть к сенсорной пластине. Гудки пошли не сразу, но Андрей ответил тотчас.       — Алло? — осторожно, полушёпотом, будто находился в тёмном лесу в окружении монстров, спросил он.       — Привет, это Кир.       — А! Кир! Привет! Я ждал тебя! — Голос Рахманова-младшего набрал силу и зазвенел колокольчиком. — Я спрашивал у Егора про оплату лечения! Егор сказал, что должны на этой неделе, но, когда точно, он не знает! Я попросил его узнать, да он и сам собирался узнавать! Узнает и в среду, когда будет звонить, скажет! Егор, конечно, спрашивал, зачем мне это надо, но я не сказал про тебя — пусть ему сюрприз будет! А когда перечислят, ты приедешь и сам ему всё расскажешь!       Кирилл не мог вставить в поток восклицаний ни слова. По лестнице над ним топотали шаги, кто-то разговаривал, а он слушал звонкий голос в динамике смартфона и улыбался: если на его стороне такой преданный и смекалистый союзник, значит, всё наладится.       — То есть ты ничего Егору про меня не говорил? — поинтересовался Кирилл, едва образовалась пауза.       — Ничего, — отрапортовал Андрей и, деловито сопя, добавил: — Правда, мне хотелось рассказать… но Лариска постоянно крутилась рядом.       — Она тоже с Егором разговаривает?       — Всегда.       — О чём?       — О мамкином лечении. Или о погоде. Или об израильской жизни. О всякой ерунде.       Кирилл расслабился, не пуская ревность в сердце. Почесал колючий подбородок.       — Тебе хорошо у неё?       — Ну как… — замялся Андрей. — Нормально. Лучше, чем в приюте. Она почти всегда на работе, я — в школе. Вечером она в компьютере сидит, я — в телефоне, который ты подарил. Пока тепло было, я на велосипеде катался. — В трубке послышался довольный смешок. — А вчера снеговика слепил! Маленького, правда — с вершок… но он уже растаял. А у вас вчера шёл снег?       — Нет, — автоматически, сообразив, о чём речь, ответил Кирилл: его мысли были далеко — в будущем, с Егором.       — А у нас…       Зазвенел звонок. Разнёсся по этажам и коридорам, проник под лестницу. Беготня вокруг ускорилась. Каблуки строчили шаги, как швейная машинка шов. Кирилл перестал слышать голос Андрея, заткнул указательным пальцем другое ухо, только это всё равно улавливал обрывки про побелевший огород и глупую Найду, которая боится снега. Потом пацан умолк и спросил:       — Что это? Звонок? Ты на учёбе?       — Да. Исправляю «двойки» ради Егора, совсем как ты. Пора бежать.       — До четверга!       — Отлично! Пока!       — Пока!       Кирилл убрал мобильный, потёр ухо. Постоял в прострации, бесцельно пялясь в видимый из его прибежища светлый треугольник окна. За пыльным стеклом шёл унылый ноябрьский дождь, здания, люди, птицы — всё было мокрым и неприятно холодным. И только надежда, что разлука, терзания и страдания скоро закончатся, грела душу. Только вера, что мучения прошли не напрасно, давали энергии двигаться вперёд, сворачивать горы — для Егора, быть таким же сильным и морально устойчивым, как он, чтобы селянин им гордился.       Лестничные пролёты опустели. Кирилл аккуратно, стараясь не зашибить макушку, выбрался из тёмного угла, расправил плечи. Выдохнул, будто освобождаясь от отравляющих ядовитых паров в организме. Меньше, чем через десять дней, Егор будет дома. Отсчёт пошёл.       98       Дождаться нужной даты оказалось не так просто, как Кирилл себе это представлял. Часы ползли так медленно, что можно было стать седым между движениями минутной стрелки, да и секундная вела себя, как опившаяся тормозной жидкости черепаха. Кирилл изнемогал. Учёба давалась со скрипом, игру с Машкой он почти забросил, новые фото в сети не добавлял. То витал в облаках, то плавал в раскалённой лаве в аду. Начиная с позитивно-радужных о жарких ночах, поцелуях и обнимашках, скатывался в картины отчаяния и беспросветной мглы. Верил, что всё будет хорошо, но боялся, что всё будет плохо. Чем больше думал, тем чаще и чаще возникали именно депрессивные мысли, от них было тошно, поэтому Кирилл решил вообще не думать. Только пустота в голове, такая привычная раньше, до середины лета, теперь не получалась.       Отвлекая бдительность родителей, Кирилл скормил им рассуждение, что не хочет детей и даже позвонил матери с просьбой подыскать врача, но не спешить списывать Машку со счетов, потому что планирует после аборта продолжать с ней встречаться и «да-да, обещаю быть осторожным, чтобы она снова не залетела».       В четверг Кирилл снова позвонил Андрею, сидя под той же лестницей в институте. Разговор вышел короткий, по той причине, что Калякин не мог ничего говорить: горло сжало тисками, голова закружилась, в ушах появился похожий на жундение комара шум, перед глазами поплыло, и воздух в лёгкие перестал набираться. Показалось, что давление подскочило. Кирилл наощупь засунул смартфон в карман, сел на пол, обхватил руками голову, упёрся лбом в колени и заплакал — деньги перечислены в среду, счета за лечение и реабилитацию полностью оплачены, Егор больше никому ни копейки и ни шекеля не должен.       Те шутки, что закончились первого сентября, иссякли. Клетка открыта. Пойманные в силки птицы свободны лететь и распоряжаться своими жизнями.       Он выдержал. Держался и выдержал. Пожертвовал душевным равновесием своим и любимого человека и выдержал. Не подвёл. Значит, чего-то он в этой жизни стоит. Значит, не совсем он дерьмовый быдлан.       — Плохо? Эй, студент, тебе плохо?       Кирилл оторвал голову от коленей, посмотрел на заслонявшую дневной свет тёмную ширококостную фигуру с шваброй и синим пластмассовым ведром в руках — одна из уборщиц, которых мало кто знал по именам. Пришла, когда не звали. Не дала выплеснуться эмоциям, дура.       — Нормально, — буркнул Кирилл и, размазав рукавом свитера слёзы и сопли по лицу, встал. Руки и ноги оставались ватными, но возвращались в тонус. Нос опух — это отчётливо ощущалось и без зеркала, а ещё веки и губы. Ну да кого ебёт?       — Ты тут не нюхал? — уборщица отодвинула его и завертела головой в поисках наркоманских принадлежностей. Кирилл открыл рот, хотел указать ей на многовековую пыль, но промолчал — не лезть в чужие дела, как не лезет в них Егор, — и ретировался. Пошёл грызть неподдающийся гранит науки, за который скоро придётся отчитываться перед Егором.       Весь день Кирилла разбирало желание рвануть в деревню сразу, наперекор родителям, вопреки их таким смешным теперь запретам — пусть знают, что его чувствам плевать на созданные ими препятствия, и бесятся. Он крутил в руках брелок от машины и внутренне метался перед выбором — ехать сейчас же или нет. Но сидел на месте, тупо глядел в телевизор, ничего там не видя. От поездки останавливали, как ни странно, именно чинённые матерью с отцом преграды. Наверняка ведь после перечисления денег, зная, что главный враг семьи со дня на день вернётся, усилили надзор. Засеки они сейчас, что сынок обманул их и сорвался к любовнику-пидору, придумают новый способ, как посадить его на цепь, недели на поиск решений им хватит.       Кирилл терпеливо дождался субботы и тогда уж нагло, практически не скрываясь, на своей машине, рванул в Островок. Выехал в шесть часов вечера, хотя из-за ноябрьских сумерек, которые опускаются почти в три часа дня, уже наступила полноценная ночь. Подмораживало, дорогу покрыла тонкая плёнка льда, шипы грохотали по асфальту, создавая в салоне шум. Освещения вдоль трассы не было, но фары светили нормально, попутки и встречные попадались редко. Музыка играла на тихой ноте, сердце стучало громче. Кирилл волновался, вытирал не в меру потеющие ладони о джинсы.       В деревню или точнее село он въехал около восьми часов. Дорожный указатель приветливо блеснул ему светоотражающим покрытием, дальше, к сожалению, ничего приветливого не было. Машина заколыхалась на щебёночных кочках, слой грязи на проезжей части, благодаря низкой температуре, замёрз и превратился в дополнительные неровности. Фары выхватывали чёрные зловещие кусты, тянущие голые ветки с одинокими сухими листиками к незваному путнику. Деревья облезлыми великанами высились над домами, бурую траву покрывал иней, возле заброшенных строений стоял непролазные бурьян-сухостой. Свет в окнах горел, и только это делало населённый пункт живым, убирая из рядов призраков. Бабки попрятались по хатам, жались к печам да смотрели задуривающие их высохшие мозги телеканалы. Даже собаки не лаяли — забились от холода по конурам.       Кирилл не узнавал деревни — она выглядела… ужасно, нежизнеспособно? Кирилл силился подобрать слово. Как укор политикам, вещающим о величии страны? В любом случае, приедь он сюда впервые в промозглом гнилом ноябре, а не в цветущем и пахнущим сеном июле, сбежал бы в тот же день, как из чистилища, и навсегда бы зарёкся показывать нос в глушь.       В коттедже банкирши синеватым светом горели четыре окна на обоих этажах. Перед воротами стоял забрызганный грязью до стёкол оранжевый «Мокко». Кирилл не остановился — проехал мимо тёмного дома Пашкиной бабки, понурых в это время года зарослей вишнёвых деревьев к дому Рахмановых. Тот тоже был погружен во тьму, на калитке висел замок. Тёмные окна, мокрая крыша.       Подавив ностальгическое желание притормозить, подойти, Калякин развернул машину и направил обратно к коттеджу, ведь, как бы ни было жалко дом… жалко, как живое существо, скоро этот дом, где он обрёл семью, где впервые признался в любви и занимался сексом с самым нужным человеком, вновь наполнится голосами, более счастливыми, чем раньше — потому что мечты его хозяев сбылись.       Бросив автомобиль на обочине, Калякин взял с заднего сиденья объёмный пакет и вышел на стылый воздух. Как оказалось, грязь, некогда бывшая дорожной пылью, не до конца промёрзла, и подошвы погрузились в вязкую субстанцию. Фары не светили, и улицу теперь обозначали только редкие тусклые прямоугольники окон.       Кирилл обогнул машину, вытер ботинки о покрытую инеем траву и пошёл к коттеджу. Калитка легко открылась — доверчивые сельские жители никогда не запирали дверей. Возможно, и дверь в дом оставалась открытой, но он не стал проверять и постучал — громко, несколько раз до боли в костяшках.       На веранде вспыхнул свет. Через незанавешенные широкие окна мелькнула грузная фигура Лариски в красных велосипедках и длинной цветастой футболке.       — Кто?..       — Кирилл Калякин.       Дверь сразу открылась, и хоть Кирилл смотрел на освещенные окна, выбившийся яркий сноп резанул по глазам, на секунду ослепил, а потом дверной проход перегородила Лариска.       — Почему-то я не удивлена, — недружелюбно выдала она и мазнула головой, приглашая, войти. Кирилл вошёл. Знакомым путём, на ходу расстёгивая пуховик, проследовал в прихожую. Не успел почувствовать одуряющее тепло жарко натопленного помещения, как на него с приветственным кличем бросился Андрей.       — Ура! Ура! Я знал, что ты приедешь! Я Егору сказал! Егор скоро будет звонить!       — Постой. — Кирилл медленно отодвинул пацана от себя. Желудок прилип к горлу. — Ты… рассказал Егору?       — Ну извини, — состроил Андрей безвинные щенячьи глазки и сразу рассмеялся, вообще не считая случившееся проблемой. — Егор вчера ещё звонил, и я не удержался.       — И… что? — Комок в горле не желал проглатываться. Мозг судорожно анализировал возможные последствия. Руки повисли с полуспущенными рукавами, одна всё ещё сжимала тонкие ручки пакета.       Зашедшая за Кириллом и замершая между ним и дверью Лариска, толкнула его в бок, ломая весь драматизм ситуации:       — Обувь снимай и проходи на кухню: чайник почти закипел.       Калякин неловко покачнулся, собрался заскрежетать зубами, но внезапно напряжение отпустило: Андрюха веселится, а значит, всё в норме. Он поднял пакет на уровень груди и вручил пацану:       — На, это тебе.       Пока младший Рахманов, шелестя, распаковывал подарок, Кирилл разулся, снял куртку и шапку и, поскольку у него никто не взял вещи, сам повесил их в шкаф, а ботинки ногой отодвинул к стене, к ряду их другой обуви, в основном женских сапог.       — Куртка! Клёвая! — восторженно вскрикнул справившийся с упаковкой Андрей, поднял новый предмет гардероба над головой и затем принялся примерять его. Он радовался. Кирилл смотрел на него и тоже радовался. Пуховик был красного цвета, с множеством замков и карманов, удобным, регулируемым капюшоном. Кирилл вчера потратил полдня, чтобы выбрать модную и практичную модель.       — Носи на здоровье. Она ветронепроницаемая, влагоотталкивающая, термоустойчивая и ещё какая-то. Хорошая, кстати, куртка. Я б сам такую носил.       — Зачем? — со скепсисом спросила Лариса. Она наблюдала за ними, скрестив руки.       — Ну… у Андрюхи куртка… велика немного, — попытался сгладить мотивы своего подарка Калякин. Андрей, крутясь перед висящим на стене зеркалом, рассмеялся.       — На мне была Егоркина куртка! У меня другая есть, в самый раз которая! Я просто Егорову ношу, потому что она мне нравится!       — И потому что он скучает, — с видом умудрённой опытом матроны, добавила Лариска. Демонстративно развернувшись, ушла на кухню. Сипло засвистел чайник.       — Всё равно спасибо, Кир! — Андрей ещё раз обнял его, прижался щекой к груди, словно мурлыкающий котёнок, потёрся о джемпер. Кирилл погладил его по спине, по шершавой ткани куртки, которая сидела, будто шили на заказ.       — Андрюх… так что Егор сказал?       — Про тебя? — Андрей отстранился и опять завертелся у зеркала. Обновка ему нравилась. — Ничего не сказал. Он же неразговорчивый, сам знаешь. Послушал и промолчал. Про мои каникулы заговорил.       — А настроение у него какое было? Как он отреагировал? Улыбался или хмурился?       — Да не знаю… Нормально вроде. Ты ведь его любишь?       — Люблю.       — У тебя никого, кроме него, нет?       — Абсолютно. — Расспросы Кириллу показались подозрительными, он собрался спросить, к чему они, но из кухни высунулась Ларискина голова.       — Долго стоять будете? Чай готов — идите.       — Я не пойду, тёть Ларис, — воспротивился пацан. — Я лучше пойду Егора ждать.       — Ну иди, — по-матерински добро разрешила банкирша. Этот тон был так непохож на неё, что Кирилла едва не стошнило. Тем не менее он направился за ней на кухню.       Пространство всё так же делилось барной стойкой на две зоны. На овальном, тёмного дерева столе на блюдцах стояли три чашки из сервиза. В них дымился чай, из чая высовывались ложечки. Рядом стояла пиала с тёмно-красным вареньем, плетёная ваза с насыпанными горкой конфетами и печеньями, тарелка с колбасой и сыром и ещё одна с нарезанной булкой. Кириллу есть не хотелось, как и общаться с Лариской, и вообще, эта кухня вызывала у него отвратительные воспоминания. Однако он сел на стул, где сидел в тот злополучный день с попыткой обвинить в изнасиловании, окинул взглядом холодильник с магнитами, картины с парусниками, безделушки на полках, черноту за окном.       Лариска убрала на барную стойку ненужную третью чашку и тоже села.       — Значит, ты не наигрался? — провокационно дёрнув крашенной бровью, спросила она. Взяла печенье, с хрустом отломила.       — А ты, значит, взяла Андрюху к себе — не стала гневить судьбу? — Кирилл тоже дотянулся до вазочки и потом повторил трюк с печеньем. Лариска хмыкнула:       — Один-один, Кирилл. Но я надеялась, ты больше не появишься на нашем горизонте.       — А я смотрю, у тебя жарко. Печку топишь дровишками, которые уставшего Егора заготавливать заставляла? — Он повёл головой и печи не увидел. Но она должна же быть: трубы парового отопления по периметру идут.       Банкирша засчитала ему и этот гол. Макнула обломок печенья в чай. От него поплыли крошки, жидкость помутнела. Лариса подняла глаза:       — У меня котёл, Кирилл. Его можно топить газом, дровами и углём. Газа нет, поэтому топлю дровами и углём. Егор не брал бы деньги просто так.       — А ты нашла бы способ уговорить его. Я вот нашёл. От меня он деньги принял. Может, он чувствовал твою неискренность? — Воображение Калякина пробудило постельные сцены, в которых его стройный сельский красавчик ебёт эту старую, много возомнившую о себе, разжиревшую дуру. Нет, не ебёт — ебут по собственному желанию, а Егор отбывал повинность, как холоп не отказывает барыне, чтобы не впасть в немилость.       — От тебя он натерпелся горя!       — Я защищал его!       Пикировка могла бы продолжаться долго, Кирилл впал в раж, Лариска тоже, обоих подстёгивала ревность, но в кухню влетел Андрей. Глаза у него были расширенными, взгляд — взбудораженным.       — Кира! Кир! Я же тебя зову! Егор на связи! Бегом!       Кирилл мгновенно переключился и на автомате вскочил с места, побежал. На ходу вспомнил, что бежит общаться с Егором — испугался, затрясся, чуть не остановился. В голове взболталась каша, ладони вспотели, но ноги бежали, а глаза видели, куда бежать — за Андреем через прихожую на лестницу, по порожкам вверх, поворот, и ещё раз по порожкам, в узенький ярко освещённый холл, дальше в дверь направо… Топот ног звоном отдавался в ушах.       — Подожди! — взявшись за ручку межкомнатной двери, Андрей затормозил и повернулся, выставив руку.       — Что? — спросил, останавливаясь, Кирилл. Он запыхался. Сердце то ли от волнения, то ли от бега стучало в висках. Он не понимал, что случилось, почему его то гонят быстрее, то не пускают. Он хотел увидеть Егора и боялся, что не готов, что всё, что готовил сказать ему, забыл. Ему нужно было время собраться с мыслями, и каждая лишняя минута казалась адом. Он вытянул голову через Андреево плечо, но в узкую щель ничего не увидел, только кусочек тёмной комнаты с серым свечением скорее всего от монитора.       — Я тебя позову, — прошептал Рахманов. — Егор не знает, что ты приехал. Жди. И тсс! — Андрей приложил указательный палец к губам и проскользнул в дверь, не закрыл её до конца. Успокоившееся сердце Кирилла застучало о рёбра вновь. Он запустил руки в волосы, взлохматил, только заметив, что Лариска не поднялась наверх. Ну и хорошо. Он не хотел сейчас думать о её боли, не хотел чувствовать вину за своё счастье.       Порывистым движением Кирилл приник к дверному косяку, желая подслушать, но в этот момент дверь распахнулась. Всё так же прикладывающий палец к губам Андрей поманил его и, оторвав палец ото рта, указал им на место у стены комнаты. Кирилл послушно вошёл и встал туда. Взгляд мгновенно прилип к монитору, в поле зрения камеры которого он не попадал. На тридцатидюймовом экране в окне «скайпа» был… Егор… Родной, милый, самый необыкновенный Егор. С колдовскими глазами, чётко очерченной линией губ, длинными непослушными волосами, падавшими на лоб и плечи.       Ноги Кирилла стали ватными. Он едва не осел по стенке, но не отрывал глаз. Изображение дёргалось, временами плыло и восстанавливалось — вероятно Егор шевелил рукой, в которой держал смартфон.       — Андрей, где ты? — нетерпеливо позвал он. Голос был чуть изменён микрофоном или динамиками.       — Уже иду. — Он подошёл к угловому компьютерному столу. Внизу экрана появилась его маленькая фигурка по пояс. — Я здесь. А ещё здесь… смотри кто! — Андрей цирковым жестом направил обе руки на Кирилла. Казалось, его улыбка расплылась шире лица.       — Кто? — с подозрением удивился Егор.       Кирилл медленно приблизился, встал рядом с пацаном в поле захвата камеры. Его изображение тоже появилось на экране, правда, часть головы не вместилась.       — Кирилл! — радостно сообщил брату Андрей, да Егор это уже сам видел. Лицо, занимавшее почти всё пространство, стало непроницаемым.       — Привет, — сказал Калякин и услышал, что голос дребезжит, как у старухи бабы Липы, и воздуха не хватает, и всё тело словно потеряло кости и вот-вот упадёт мешком без каркаса. Он смотрел на Егора.       Смотрел на Егора.       Смотрел на Егора, лицо которого занимало почти всё пространство окна, вспоминал любимые, подзабытые черты. Не замечал больше ничего. Ничего не мог больше произнести после этого грёбаного, такого дурацкого и нелепого «привет». В голове был туман — счастливый, радостный, тревожный туман. Как не грохнуться в обморок? Впору ухватиться бы за край стола, чтобы не упасть.       — Ну я пойду? — раздался над ухом голос Андрея, тоном, что он сделал для двух дураков всё от него зависящее, а дальше умывает руки. — Поговорите, пообщайтесь без меня… Садись, Кира.       Кирилл почувствовал, что ему выше коленей ткнулось что-то узкое, машинально опустил на это что-то попу и понял, что ему подсунули кресло на колёсиках — широкое, мягкое. Он пододвинул его ближе. На экране замелькали его неловкие перемещения, фрагменты частей тела. Андрей одним касанием отрегулировал наклон веб-камеры и сбежал. Дверь за спиной тихо хлопнула.