Под одеялом

Спина у Юры вспотела. Он стащил одеяло до середины груди, подышал с облегчением. Это как выйти из горячего душа в холодный коридор: приятно, и пар валит с тела, как от сухого льда. Отабек заворчал и натянул одеяло обратно. — Холодно же, Юра. Простынешь. Отабек кутался в одеяло, даже когда сидел. По утрам он ходил в нем в кухню, завернувшись, как самое серьезное и самое казахское привидение на свете. Юра бежал за ним, перематывал одеяло на манер тоги и заявлял, что Отабек — казахский грек. Отабек натягивал одеяло обратно на плечи. Он мерз и совершенно этого не стеснялся, а прилетел всё равно в феврале, не дождался весны, которую синоптики обещали ранней. Под одеялом средь бела дня они, естественно, грелись. Лежа вдвоем, да ещё с кошкой в ногах, вполне можно было смириться с кое-как работавшим отоплением. — Как ты это терпишь? — спросил Отабек. Он дремал, но теперь проснулся, взбил подушку и поднял на неё плечи. Юра придвинулся ещё ближе, сунул руку ему под футболку, скользнул к пояснице и выше. Надо же, совсем не потный, действительно привык, чтобы было тепло. Самое время, подумал Юра, шутить про морозостойких русских, которые греются, распивая водку, а потому вообще не просыхают, а сам ответил на вопрос: — Привык. Одеваюсь теплее. А если вдруг холодно станет, так ногами помашу и всего делов. Ну или… Юра спохватился, замолчал и полез носом Отабеку под мышку. Отабек хохотнул и отпихнул его. — Или что? — Да бред. — Юра-а? Смотрел Отабек серьезно, но серьезность эта была ненастоящая, Юра знал. Научился различать и скрытую улыбку, и затаенную печаль в уголках глаз, в самих глазах, в изломе бровей. Вот понял же и додавливает с таким лицом, точно обезболивающий укол ему сделали, и оно застыло. — Самоудовлетворяюсь, — буркнул Юра. Подумал, что можно было выразиться художественней, но не придумал — как. — Сразу теплее. Правда, засыпаю обычно потом, уже не хочется из-под одеяла вылезать. Отабек кивнул. Придвинулся ближе. Юра поднял глаза, Отабек смотрел в упор, потом прижался ещё теснее, сполз по подушке к Юриному лицу и ткнулся кончиком носа в нос. Юра вытаращился. — О чем ты думаешь тогда? Юра сглотнул. Бля-а. Он это серьезно, что ли? Вот прямо так вслух? И даже не в темноте. В темноте ещё как-то можно, когда глаз не видно. Тогда слова другие, не такие стыдные. К щекам прилило. Отабек положил теплую руку ему на щеку, провел большим пальцем по губам. — Расскажешь или нет? Иди в жопу иди с такими вопросами! Но вслух Юра этого не сказал. Шумно сглотнул. — О тебе, конечно. О ком мне думать ещё? Отабек качнулся, на секунду прижался носом сильнее. Смотрел. Глаза раскрылись широко, не скажешь сразу, что он вообще так может, с таким-то разрезом. — А именно? — Ну, как мы… Это… Блядь, ну ты серьезно, а? — Не хочешь? — Отабек отстранился, и Юра понял, что у него даже кончик носа вспотел, его тут же захолодило. — Извини. Юра дернулся вперед, обхватил его за шею рукой и снова прижался носом, поднял глаза. Стыдно пиздец, а внизу живота горячо и приятно. Он подтянул колено, убедился, что Отабеку приятно тоже. Хотелось закрыть глаза. Вся затея потеряла бы тогда смысл, так что Юра таращился, как кошка на банку паштета, и старался пореже моргать. Отабек смотрел так спокойно, но почти перестал дышать, а в коленку Юре упиралось всё крепче и крепче. Он подтянул ногу ещё выше, вдохнул и заговорил с выдоха. О том, как Отабек отдал ему однажды свой шарф на прогулке, и шее было тепло. О кофе в постель. О бутербродах, которые Отабек нарезал заранее, когда они поехали за город, а Юра не позаботился ни о чем и обрадовался тогда этим бутербродам, как золоту Гран-При. О том, как Отабек просыпался от странных своих кошмаров, и тогда его можно было взять и прижать к себе, как маленького, и гладить по спине и затылку, пока не заснет опять. О тех моментах, когда Отабек, откатав, выбрасывал сжатый кулак: да, сделал, победил! — Юра, — сказал Отабек, — я спрашивал не об этом. — А о чем? Ты спросил, на что именно я дрочу. Ну, как бы… на это. Или что я должен себе представлять, какой у тебя рот горячий или как ты рычишь, когда вот-вот кончишь? Ты б сказал, я бы соврал тогда. Отабек смотрел, в уголках рта залегла улыбка. Юра чувствовал, что весь красный, как вареный рак, но из-за ощущений внизу стало уже немножечко всё равно. — Но думаю я об этом: как ты обо мне заботишься или как я о тебе могу позаботиться. Ебаный я извращенец. Ты, наверное, дрочишь на правильное. На то, как я раком стою. Отабек высвободил ладони, провел по Юриным плечам, шее, взял его за ушами, запутавшись в волосах. Выдохнул рвано и рвано, толкаясь языком и губами, поцеловал. — Ты удивительный. Удивительный. Ну охренеть, подумал Юра, приоткрывая рот, я даже дрочу удивительно, всё не как у людей! Но Отабеку, похоже, нравится.