Под одеялом

— И тогда, — сказал Юра, — я навернулся с дивана. — О господи! — ужаснулся Отабек. — Ушибся? Юра почесал бок, как будто он ещё мог болеть спустя два месяца и ответил: — Не. На одеяло приземлился. Хорошо хоть кошка там не лежала, а то она иногда любит, на тапках. Ну че ты ржешь? Ржет он. Сам, между прочим, виноват. Отабек поцеловал его, куда дотянулся лежа, в висок и скулу, потерся о волосы щекой, пробормотал: извини, я не нарочно. Умел бы ты, подумал Юра, нарочно, вот это была бы сказка. И я чтобы тоже умел. Отабек Юре снился. Совсем как вживую. Он просыпался и долго лежал в прострации, не открывая глаз. Вдруг не приснилось, вдруг вправду. Потом отпускало, сон и явь разграничивались ясней, расцепляли края, как застежка-липучка, и становились совсем друг на друга не похожи. А жаль. Чувство было отличное, будто Отабек совсем рядом, дышит над головой, затылок колючий, шея теплая, руки. Он снился так часто, что Юра научился предугадывать эти сны. Они не были осознанными, и Юра этого не хотел бы. Что за радость была бы тогда? Так он верил, что Отабек на самом деле рядом, чувствовал его, обнимал, а если знать, что сон, то что ни делай, не будет этого светлого ощущения, всё потеряет смысл. Иногда эти сонные радости кончались нелепо. Иногда Юра просыпался в диких позах, чуть ли не с ногами за головой, то придавливал кошку и просыпался от её воплей, то вот падал с постели, но это случалось редко. Юра считал, что ответственность за всё это Отабек должен взять на себя, до него такой ерунды не творилось. — Моя вина, — признал Отабек. — Как мне её загладить? — Спи со мной всегда. При тебе ничего такого не бывает. И верно. Когда Отабек спал рядом, его никогда не бывало во сне, как будто он мог быть только или тут, или там, но не в двух местах одновременно. Юра всерьез из этого заключал, что во снах у него действительно самый настоящий Отабек, не плод спящего сознания, и не видел в этом ничего удивительного. Если он у Юры в голове при бодрствовании беспрерывно толчется, то уж в сновидениях тем более. Юра искал в повседневности уголки, где Отабека ещё не было, и не находил. Каток — Отабек, еда — Отабек, ванная — тоже, постель — тем более, прогулки — вот здесь мы гуляли вместе, а сюда ещё не ходили, знакомые места — а мы стояли вон там, незнакомые — а Отабеку понравилось бы. Разве что разговоры с дедушкой были отдельно, но и дедушка тоже нет-нет да спросит про Отабека. Везде! — А я? — спросил Юра. — Я никогда тебе не снюсь? — Я редко вижу сны, но думаю о тебе, когда засыпаю. И просыпаясь тоже сразу о тебе думаю. Глаза не успеваю открыть. Юра довольно сощурился: то-то же. И всё равно не то. Он повернулся, придвинулся ближе, взялся зубами за подбородок, чуть сжал. Отабек поморщился. Юра почувствовал, как дернулось лицо. — Хочу, — проговорил он, касаясь губами шершавого и теперь влажного от слюны подбородка, — чтобы ты тоже с дивана падал. — Я иногда падаю на катке. — И думаешь обо мне? — Да. Думаю, что ты не упал бы. Не то, подумал Юра, вообще не то. Вытащил из-под одеяла руку и тихонько постучал Отабеку костяшкой по лбу. — Хочу быть у тебя вот здесь. Отабек посмотрел внимательно, сжал губы, как от недовольства, и у Юры всё поджалось внутри. Не то ляпнул, многого захотел. Так не бывает, чтобы просто захотел и сразу попал безвылазно в чужие мысли. Это заслужить надо. Отабек много сделал, чтобы заслужить, а Юра, видимо, ещё нет. Или недостаточно. Отабек, наконец, разжал губы, взял Юру за руку, расправил пальцы и прижал к своему виску. — Ты здесь, — сказал он, перехватил Юрину руку удобнее, опустил ниже, притиснул в районе сердца, — и здесь. — Сместил к центру и выше, между ключиц, приложил снова. — Везде. Знаешь почему? — Потому что я смешной и с дивана падаю. Отабек поджал губы резко и прикусил нижнюю, Юра понял, чтобы не засмеяться. — Да. Конечно, поэтому.