Под одеялом

— И что, — спросил Отабек, — вот так вот весь день? — Да! Отабек вздохнул и перелег на бок, пальцем отогнул край одеяла от Юриного лица. Юра, не пряча улыбку, обхватил этот палец губами, как соломинку. Отабек улыбнулся тоже, взял его за губу, придвинулся ближе, поцеловал, придержав за щеку, мягко и долго. — Это, — пояснил Юра, отдышавшись, — лежательный день. — Лежательный день? — Ну да. День тюленя. День нихуянеделанья. День «че-то я заебался так жить». — Как-то не похоже на праздник. — А это не праздник — это лечение! Юра заявил, вернувшись из ванной утром, что сегодня особый день, будет классно, если Отабек согласится провести его с ним. Отабек попросил пояснить, и Юра обстоятельно рассказал, что это их с дедой особенная метода. — Ну, не такая, может, особенная, это я, наверно, загнул. Зато действенная! Отабек спросил, в чем всё-таки она состоит. Да вот, в общем, ни в чем. День абсолютного безделья. — У меня в семь лет была школа, каток, рисование и отец ещё лелеял надежду вырастить меня шахматистом. Как я тогда заебывался, Отабек, ты б только знал. Ещё хуже, чем сейчас. Сейчас хоть один каток, знаешь, что поработал на льду и свободен, пиздуй домой, дыши полной грудью, а тогда ну хоть ложись и пусть тренер на коньках переедет. — Тебя так сильно нагружали, маленького? — Ну да! Это деда меня ещё от музыкалки отмазал! От баяна, потому что пианино ставить было некуда. И вот раз в две недели он устраивал мне такой день, когда можно было тупо лежать. Даже не можно, а нужно. Вот просто валяйся и всё, хочешь спи, хочешь книжку читай, хочешь телек смотри. И сам оставался с Юрой, если выпадало на выходные. Они тогда общались весь день, болтали без умолку, обнимались, играли в карты или настолку с кубиком. И в города. И в назови имя мальчика, имя девочки, растение и животное на такую-то букву. Деда проговаривал про себя алфавит, а Юра говорил «стоп». — Может, оно не очень для воспитания, я не знаю, но потом реально было легче, такой прилив сил. А знаешь, в чем фишка? Юра приподнялся на локте, Отабек убрал ему волосы с лица, заправил за ухо. — В чем? — Лежать устаешь к вечеру. Вот прям хочется вскочить и делать чего-то. Бежать, кататься, на голове стоять. Рисовать хотя бы! Рисунки тогда получались самые классные, училка хвалила. — Юра подпер щеку и признался: — У меня, говорили, есть способности, надо развивать, но ещё и рисование я бы не потянул. — Теперь совсем не рисуешь? — спросил Отабек. — Рисую. Котов. Ты видел! Школьные тетрадки, которые у Юры так и не добрались руки выкинуть, были все изрисованы на полях. Математичку прямо бесило, она понимала это как наплевательское отношение к учебе и неуважение к ней конкретно, и швыряла тетрадки Юре через три парты. Юра думал, ну охереть, где-то ты круче яйца вареного и тебе прочат звездную карьеру, а где-то тебе же из-за синих чернильных котов тетрадки швыряют чуть не в рожу, как карточку в поликлинике. А задачки-то решены правильно! Снижала оценки, но Юра не спорил, ему и трояков хватало за глаза. После этого хотелось устроить лежательный день прям в классе. Когда стал постарше, и деды рядом уже не было, Юра устраивал себе эти дни сам. Звонил с утра тренеру с чем-нибудь вроде: дядь Яш, я тут что-то сожрал накануне, понимаете? Яков отвечал: Юра, хватит мне врать! Юра делано оскорблялся. — А сегодня, тем более, и звонить не надо. Будешь со мной лежать или нет? Отабек откинулся на спину и косился с хитрой ухмылкой. Че лыбишься, хотел спросить Юра, подвинулся, заполз на него, стиснул бока коленями и понял — че. Уперся ладонями Отабеку в грудь, скользнул по ключицам, обнял за шею, прижался к открытым губам и прошептал в них же: лежать и ничего не делать вообще, понимаешь? Но понял, когда его опрокинули на спину и прижали к матрасу, что это будет какой-нибудь другой день, пока ещё без названия. Их отдельно с Отабеком традиционный.