Под одеялом

В темноте было ещё хуже, чем при свете, Отабек проверял. Как он только ни пробовал, а чувство, что дышат в спину, в самый затылок, и между лопаток вот-вот ткнется пистолетное дуло, не проходило. В темноте ощущение менялось только на ожидание выстрела из снайперской винтовки, потому что глаза у Пёти горели, как два прицела. Он никогда не подсаживался ближе, но садился так, чтобы Отабек видел его, а если меняли позу — а Отабек в попытках спрятаться менял с такой частотой, что Юра начинал психовать и пинаться — пересаживался, и Отабек его видел опять. При свете хотя бы не горели эти глаза, хотя кот всё равно был тут, в одной с ними комнате. — Ну хочешь, — сказал как-то Юра с неуверенностью, — в ванной его закроем? Отабек ответил веским: не надо. Не настолько же он жалок, чтобы решать проблемы такими способами. А проблема была. Пётя был на самом деле отличный кот! Как положено котам, он часов двадцать в сутки спал и, вероятно, проживал в своих снах какую-то альтернативную жизнь, где был вечно бодрым и энергичным, скажем, менеджером по продажам. В оставшиеся четыре часа он ел, сидел на подоконнике, загребал наполнитель в лотке и мурчал Юре в лицо, когда тот вечерами ложился на спину, а Пётя забирался ему на грудь и накрывал некрупного Юру почти что полностью, кроме головы и ног. И Отабека он, в общем-то, принял неплохо. Не пакостил, если не считать, что спал на его черных вещах, но тут, как говорится, ничего личного, не выяснял отношений, позволял себя гладить и даже изредка, если Юра задерживался вечерами в балетной студии, укладывался на грудь и ему. Правда, тут же вскакивал и несся к двери, стоило чирикнуть дверному звонку. И они спокойно жили вдвоем, когда Юра уезжал на соревнования или к дедушке на несколько дней. Скучали, конечно, оба, но это их даже объединяло. Юра как-то спросил, когда свалился с простудой и температурил несколько дней: если я умру, ты Пётю себе оставишь или к дедушке отвезешь? Отабек сказал ему спать, бога ради, и не бредить, а после переварил и подумал, что Юре, наверное, важно это знать, потому со всей серьезностью сообщил, что оставил бы Пётю себе. И не просто оставил, а непременно озаботился его потомством, чтобы долгие-долгие годы иметь память о лучшем человеке в своей жизни, хотя без Юры он вообще-то не намеревается жить. Это очень трогательно, сказал Юра, — жар у него уже спал, но прихватило горло, и он хрипел, как прожженный зек, — только кот кастрированный. И Отабек готов был любить вместе с Юрой не то что кота, а даже выводок отпрысков, если бы Юра таковых успел наделать. И даже честно любил этого мохнатого интроверта! И всё было бы так восхитительно, как только может быть с живыми людьми, если бы Пётя не проявлял неотступный интерес к людям именно тогда, когда им сильнее всего хотелось уединиться. И не уединиться в смысле совсем, за закрытой дверью, а вдвоем. — Господи, — сказал Юра, когда сам понял, в чем собственно проблема, потому что сформулировать её внятно Отабек так и не смог, — все коты пялятся. — Не так. Не так, словно намерены вцепиться тебе в голое горло, если следующее движение будет неверным. — А как? Ну зырит и зырит, может, любуется. Нет. Отабек видел, что нет. И что это не то, о чем сходу нагугливается, дескать, им интересно движение, особенно, если под одеялом, пробуждает охотничий инстинкт даже в самых плюшевых диванных подушках. Это был осознанный взгляд наблюдателя и контролера. Но, и Отабек давно это выяснил, только если между ними случалось то самое, насчет чего Ангелы Юрия спорили в своем закрытом чате чуть не до драк и для чего надо было заглядывать предварительно на отдельную полку шкафчика в ванной. Все прочие шуршания и причмокивания под одеялом, случавшиеся куда чаще, Пётю не интересовали совершенно, он даже попу из кресла не поднимал. И была в этом ещё какая-то закономерность, которую Отабек никак не мог уловить. — Не отвлекайся, — шепнул Юра, обхватил Отабека за шею крепче и прижался губами под ухом, прикусил и сам двинулся навстречу. Отабек подался к нему, сжал бедра ладонями, и чувство опасности усилилось. Оно не подогревало и не раззадоривало, а стекало холодным потом по спине, в которую Юра вцепился пальцами, и всё тяжелее дышал, целуя и кусая так, что Отабек на секунду отвлекся мыслью, что завтра придется надевать что-нибудь с высоким горлом. Он двинулся ещё, распахнул глаза и наткнулся на взгляд. Застыл. — Блядь, — выдохнул Юра, стиснул ему плечи, больно вдавив пальцы. Отабек поморщился. — Опять? — Прости, но он правда смотрит. Юра погладил его по щеке сначала пальцами, потом всей ладонью, не выпускал из себя, и они так и остались в напряжении, а Юра ещё и с закинутыми высоко ногами, и сказал со смешком: — Ты ему просто нравишься. Ты всем нравишься, ты охуенный. — Если бы ты, — возразил Отабек, — так на меня смотрел, ничего у нас не вышло бы. Юра закатил глаза, извернулся, чтобы увидеть животное, потянулся и угодил рукой прямо в богатый хвост. — Пётя, пиздуй отсюда давай. Пётя переступил лапами, но никуда, конечно же, не ушел. — Он смотрит так, будто мне пора с вещами на выход. — О да! Ещё скажи, что он ночью превратится в здоровенного мужика и убьет тебя. Он не ревнует, Отабек. Господи боже, это же кот! Кастрированный. Даже не кошка. Ну ему интересно просто. Реально, давай в кухне его закроем, если ты прям не можешь. Не хватало до импотенции тебя довести. Действительно, подумал Отабек, не хватало, чтобы это случилось из-за кота, но Юра определенно прав, это не ревность. — Он следит. Юра выдохнул: о господи блядь, надавил Отабеку на плечи и сполз, прикусив губу, сперва выше, на подушку, подтянув к себе ноги, а потом на бок. Отабек так и остался стоять на коленях. Пётя смотрел — Отабек прикрылся уголком одеяла. Юра оперся на руки, носом коснулся кошачьего носа и сказал, Отабек не удивился бы, если бы он замяукал: — Зачем ты его пугаешь, а? Пушистый ты говнюк. Он мне плохо не делает, понял? Он мне делает хорошо. Попа торчала вверх, Отабек непроизвольно её погладил, Юра вильнул бедрами. Пётя ответил «мяу» и завалился набок, свернулся и прикрыл глаза. Юра оглянулся через плечо и спросил с тяжким вздохом: — Будем заканчивать или всё уже? Заканчивать страшно хотелось, одеяло не соскользнуло, даже когда Отабек перестал его придерживать, но кот был всё ещё здесь. Он умело прикидывался, что спит, но Отабек знал — стоит им только начать. Хотя… Он отодвинул одеяло и снял презерватив, Юра разочарованно пожал плечами, а потом недоуменно уставился, когда Отабек взял его за руку и потянул на себя. — О-о-о, — сказал Юра, нашаривая на полу тюбик, — можно было сразу сказать, я ж не понимаю твои намеки. Отабек опирался на локти и следил за котом, пока совсем не расслабился и не стало, в общем-то, всё равно. Юра мерно толкался и гладил его по спине, то почти щекотно, то с силой, наклонился, лег и выцеловывал кожу по кромке волос, шумно дыша над ухом. Ни во время, ни даже после, когда Юра первым пошел в душ, Пётя так и не открыл глаз. — Ты правда, — кое-как выговорил Отабек, лежа лицом в подушку, — пушистый говнюк. Пётя фыркнул во сне.