Под одеялом

Юра завопил, пихнулся и попытался отползти, но Отабек уже обхватил его так, что руки почти больно прижало к бокам, и отползти не дал. — Убивают! Отабек сатанински захохотал и укусил его за плечо. Юра завопил ещё громче. Отабек сказал прерывисто сквозь смех: — Перебудишь соседей. — Садист! — крикнул Юра, но уже тише. — Убийца! Варвар! Отабек прижал свои ледяные ступни к нагретым Юриным ещё плотнее и укусил его ещё раз. Не всерьез, а так — Юра задрыгался и против воли захохотал. Это неправильно. Это он всегда греется об Отабека, потому что Отабек казах, а во всех казахах стоит солнечная батарея и копит тепло с самого рождения, и тепла этого хватает потом на всю жизнь, даже если уехать и жить в снежной Канаде, а потом в холодной питерской квартире. Отопление, вообще-то, включили, и с неделю было даже вполне тепло, а потом опять что-то лопнуло, но уже не на улице, а в подвале — и привет, два дня холодрыга. — Какого хрена ты не в носках? — Я был в носках. И в тапках. Не помогает. А так прямо очень помогает — сунуть две ледышки Юре к голеням. Судя по стонам и пыхтению — помогает, да. Ну ладно. Юра высвободил руки, сполз ниже, подсунул свои ступни под его, плотно прижал. Отабек заворчал. — Ты самый лучший, Юр. — Я самый теплый. — Да-а, самый теплый. Юр, можно? Чего можно? А, это — да пожалуйста. Юра расцепил руки, и Отабек повернулся сначала на спину, а потом на другой бок, к нему спиной. Юра переполз выше, стриженый затылок оказался теперь вровень с губами, Юра поцеловал его, прислонился щекой — колючий, но не царапается, в самый раз, как раз немножко отросло после стрижки. — А задница-то чего холодная? Такая холодная, что у Юры аж яйца поджались. Ладно, Отабек же терпит, когда Юра делает так, и у него хотя бы задница не костлявая. Хорошая какая задница, а. — Не знаю, — сказал Отабек. — Наверное, потому что всё холодное. Юр. Нам рано вставать. Юра сказал: угу, но помял ещё немного, прежде чем убрать руку и положить Отабеку на бок, ладонью взяв за живот. Ну а че, он же греет. Надо кровь разогнать, иначе не согреешься никогда. Через живот у человека происходит основной теплообмен. Потому что человек – прямоходящее животное, и вообще рекордсмен в природе по дальнему бегу по жаре. Эволюция! Это Юре ещё мелкому на катке рассказали: хочешь согреться — грей живот. Поэтому на сборах, когда в корпусах еле-еле топили, в огромных комнатах с огромными окнами с во-от такими щелями, Юра вместо того, чтобы лежать на подушке, прижимал её к животу — и было тепло. Отабек повозил ухом по подушке, Юра вытянул руку, и Отабек лег ему на предплечье. Другую руку так и держал у его живота. Ноги Отабек подогнул, пятки его теперь упирались Юре над коленями, но то ли у Юры самого ноги уже замерзли, то ли у Отабека согрелись. Он вообще быстро согревается, солнечная батарея же! — Это ты мне так мстишь? — спросил Юра, потыкавшись носом ему в мочку. — М? За что? — Я ж к тебе вечно холодный лезу. Отабек завозился, Юра шепнул: лежи-лежи. — Мне нравится. Ты замерзший очень забавно жмешься. Ага, с воплями и матами: Отабек, спаси-помоги! Отабек тогда брал его руки или ноги и клал на живот себе. Себе. На самое теплое место. Если класть холодное на живот — быстро охладишься, Юра так делал в жару, просто раскрывался именно там, становилось легче. А если и без того холодно, ещё и холодное приложить… — Спасибо, — сказал Юра, мазнув губами под ухом. — Тебе спасибо. — Мы переедем куда-нибудь, где тепло? Когда-нибудь потом, после всего. — Куда, например? Юра вжался грудью ему в спину ещё сильнее, животом к пояснице, согревшимся вставшим членом к заднице. — В Казахстан? — Серьезно? — Не знаю. Ну я для примера. Не обязательно же прям навсегда, можем везде пожить, поглядеть, где нравится. Отабек помолчал, потом сказал: — Мне везде нравится с тобой. Можно даже туда, где холодно. В Канаде у нас не было проблем с отоплением. Юра переполз рукой ниже, под резинку белья, погладил. Да, согрелся совсем. Отабек выдохнул, когда Юра вдруг обхватил его обеими руками и прижал крепко-крепко, зарывшись лицом в волосы. Вдохнул. Да куда угодно можно, подумал, чувствуя, как колотится у Отабека сердце, даже и куда холодно, и правда, какая разница? Ты же всё равно меня греешь. И даже я тебя — иногда.