Взгляд со стороны

Злость отступала медленно, ее приходилось гнать от себя, как приставучего уличного кота, вознамерившегося во что бы то ни стало пометить твои сапоги, и получалось это из рук вон плохо, потому что Каринский, вопреки местным суевериям, котов не гонял. Так вот и это никчемное и даже опасное чувство никак не желало его оставить. Злость, глухая и тоскливая, пухла в нем, подобно раковой опухоли. А ведь давно пора было научиться давить в себе сильные эмоции. Поди не дома, в тихом и уютном Королеве живешь, Родион Антоныч… А ведь он почти забыл, какой он, дом-то этот далекий… Сколько лет прошло… Кэртиана давно стала его домом, Оллария, шумная и средневеково-бестолковая, заменила тихий, поросший кленами и рябиной Королев. Родион столько лет прятался за личину Рокэ Алвы — высокомерного кэналлийского властителя и талигского герцога, что сам не смог бы сказать, сколько в нем осталось от Каринского, прогуливающегося по тихим осенним улочкам родного города. Алва жил в нем, врос в душу и сознание, ломал их на свой кэналлийский, дикий манер. Впрочем, кое-что все же осталось, иначе не было бы этой сводящей с ума злости на тех, кто бросил в котел разгорающейся войны наивного и чистого душой мальчишку. Генка сейчас очень сильно напомнил Родиону себя самого в период его собственного внедрения. Разница была лишь в ролях. Каринский изображал младшего сына второго человека в Талиге, и, конечно, прикидываться избалованным, золотым мальчиком было непросто, но все же куда легче, чем врасти в шкуру опального герцога, замученного строгой церковной моралью и закормленного идеями о Чести и родовом долге. Рогов держался и, признаться, действительно очень походил на младшего Окделла, отца которого Родион самолично убил во время дуэли, но… Как долго парень сможет играть в эту галиматью и не сорвется, отлично понимая, кто в этой истории чего стоит? Как скоро Генка вызовет на дуэль не положенного Окделлу «навозника», а лицемерную змею Килиана или Ги Ариго? Сможет ли удержаться и не плюнуть в лицо старого больного лицемера Штанцлера, мечтавшего пригреть и облагодетельствовать бедного мальчика? Проклятье… Готовили они его… Уроды! Он сидел в кресле герцога Алвы и запивал отвратительные мысли терпким вином из герцогских подвалов. Пил «кровь», даже не чувствуя вкуса… Нужно было успокоиться и выпустить на волю пофигиста и насмешника, ветреного Алву, но… Слуги давно прибрались в кабинете, новоиспеченный оруженосец спал в отведенных ему покоях, и на Олларию вот уж несколько часов как спустилась ароматная весенняя ночь, но злость до сих пор не покидала Родиона. И стоило ему вспомнить перекошенное от боли, больное лицо Генки, как она вспыхивала с новой силой. Это было так цинично и жестоко — прислать и внедрить мальчишку. Рогов молод, полон жизни и желаний; такому бы остаться на Земле, работать во блага ее процветания, создавать что-то полезное, черпать жизнь полными горстями, ан нет, макнуться в средневековую грязь ему захотелось, романтик хренов! Да знаешь ли ты, что попасть на место молодого Окделла, осиротевшего и опального герцога, наследника огромной провинции, подмять под себя которую не мечтал только ленивый — это фактически смертный приговор, Рогов? Как может пришлый мальчик с запретом на серьезное вмешательство в ход местной истории выжить в этом мире? Тебе объяснили это? Рассказали, что значит убить? Пронзить кого-то не игрушечной, заточенной шпагой, глядеть, как медленно мутнеют и потухают глаза того, кого ты только что играючи лишил жизни? Или быть заколотым самому? Рокэ Алва это знал не понаслышке, что значит быть приговоренным в этом обществе, которое понятия не имеет, что ты такое. Положение о невмешательстве, пф… Для Родиона это уже давно стало пустым звуком, он, в отличие от едва оперившегося Генки, только что попавшего на планету, в силу занимаемого положения, имел карт-бланш, и никто не посмел бы его упрекнуть в том, что Каринский, тем или иным способом, влияет на туземцев и творит их историю. Так уж вышло, Алва фигура влиятельная и весомая в политике Талига, и Родиону пришлось побороться за право на то, чтобы не сидеть, сложа руки, ожидая, что местные его линчуют, как потомка предателя или родича Леворукого, как случилось на Винной. Тогда выжить молодому разведчику удалось лишь благодаря подоспевшему ему на выручку Андрею Соколу, который, получив сигнал бедствия, наплевав на инструкции, шагнул в дом, где совершалось убийство, прямо из другой эпохи, искромсав напавших на Родиона адептов правосудия огромным обоюдоострым мечом. Каринский тряхнул головой, вместе со злостью гоня от себя черные воспоминания. Он тогда был молод и имел глупость влюбиться. И никакие директивы ему были не указ. Эмильена казалась ему ангелом… А ведь он был старше Рогова, лет на пять, хотя и выглядел тогда на двадцать. Но любовь такая дрянь, что ей плевать на возраст, от нее есть только одно противоядие — горький опыт, которого, конечно, у Генки еще не было. Да и успеет ли появиться? Над надорцами словно висело какое-то проклятие, причем не первый Круг. Сначала Алан, спустя почти четыреста лет Эгмонт со своим глупейшим восстанием… Ричарду погеройствовать не довелось: его выкрали и обезглавили якобы местные разбойники, стоило парнишке в сопровождении дяди отъехать двадцать хорн от родного замка. Вспоминать об Окделлах Каринский не любил. Что, в принципе, понятно, так как герцог Эгмонт пал от его руки, после того, как, поддавшись на уговоры соратников, позволил втянуть себя и свои земли в мятеж и заговор против короны. Родион поморщился: та дуэль была одним из самых неприятных воспоминаний. Это походило на избиение младенца. Пусть линия, пусть Окделл имел все шансы, но они оба знали, что Эгмонт все равно не жилец, и погибнуть от удара шпаги благородному герцогу куда достойнее, чем болтаться на виселице, что мятежника, несомненно, ожидало. Скверно все это… И было у Родиона чувство, что все вокруг медленно, но верно катится ко всем чертям. Этот мир сползает в преисподнюю, и кто-то планомерно его подталкивает, подтачивает, разлагает. Каринский, пришлый чужак, имеющий возможность взглянуть на происходящее со стороны, но не имеющий реальных сил, для того, чтобы что-то изменить, мучился от гнетущего его ожидания беды и бессилия. Уже не первый месяц. Воздух почти год был пропитан ощущением приближающейся катастрофы, предотвратить которую было не по силам даже пришлым землянам, которых на этой планете было всего сто сорок человек. Что-то определенно надвигалось; Каринский ловил предчувствие где-то внутри себя, то и дело отбрасывал прочь стискивающую сердце беспричинную тоску и накатывающую внезапную злобу, глухую и страшную. Но он землянин, он другой, несмотря на то, что пропитался насквозь этой странной и чужой ему жизнью. Он не позволит надвигающейся скверне зачернить свое сердце. Даже теперь… особенно теперь, когда он должен биться не только за себя, но и за глупого мальчишку, которого на него повесили работающие на Земле коллеги, что б их твари разобрали. А то своих проблем было мало… Сегодня Рогову повезло: он попал в дом того, кто знал истинное положение дел, но, не вмешайся в распределение Дорак и попади «Окделл» к «друзьям» покойного Эгмонта, за его жизнь нельзя было бы дать и ломаного суана. Взять хотя бы тот же крысиный укус. Родиону достаточно было лишь одного взгляда на нехорошую, воспалившуюся рану, чтобы задуматься о том, случайно ли в комнате Генки появилась та крыса. — Ладно, — выдохнул герцог Алва, залпом допивая горчившее вино. А после, давая все еще давившей его злости выход, он с силой швырнул хрустальный кубок в камин. — Поживем — увидим, кто в итоге окажется на коне, — прошептал он по-русски, глядя на давно погасший камин, и зло, по-алвовски, усмехнувшись, добавил: — Дырку от бублика вы получите, господа, а не Рогова.