Охотничья лихорадка

Каждый запах этого начинающегося, поставленного на вялую прокрутку дня откладывался напоминанием, призывая быть внимательной — почти чуткой. Кэйси давно привыкла больше наблюдать, чем реагировать на действительность. Газета, улетевшая из рук охранника под горячую чашку кофе, пахнет мокрой бумагой, расплываются на ней буквы. Может быть, даже обжигаются пальцы о края. Ему всего лишь не повезло обернуться на Кэйси. Остаточный дым сигарет за углом горчит. Громкие разговоры, из которых на самом деле не вычленить и слова, перекрывают его веселым безразличием. В Филадельфии за такое бы сделали как минимум выговор, большее — предполагать и то страшно, но миссис Смит без особого внимания быстро пересекает большой коридор и даже не обращает на новый взрыв смеха за спиной. Эви машет ей рукой из небольшой толпы, и Кэйси хочется обернуться, чтобы ошибиться в очевидности происходящего. Девочки неподалеку от Эвелин чуть замирают, безразличные, остывшие, наверное — они бы пахли вереском, если бы Патриция собирала для них букет. Пистолет ощущается каждым выступом на бедре, прямо под одеждой, когда она осторожно переступает с ноги на ногу. Думать о том, что они понимают её цели, слишком очевидно, этот страх внутри — засохшая корка раны, которую хочется вместе с зудом отодрать. Умом Кэйси понимает, что никто из них ещё не научился сканировать взглядом через многочисленные слои одежды, но паническая глупость оказывается быстрее. Момент раздумья превращается в вечность, а сделанный шаг — опасное решительное мгновение. Она представляет себе, как выглядит она сама — привычно напуганное, растерянное существо, далекое от их живых меняющихся лиц. Это похоже скорее на то, как если инопланетянину один из космонавтов протянул теплую человеческую руку и дал право ступить на механический и чужой для него борт. Скорее нелепо, чем торжественно. Странно. Вся инициатива исходила от одной Эвелин, а остальные просто не успели или не нашли нужным запротестовать. Они приняли её с почтенным молчанием, и призрачные, вымученные улыбки заскользили по их губам. Кто-то вообще не отреагировал, как если бы ничего и не изменилось. Слова безобразно зажужжали, даже и не обращенные к ней. Эвелин мягко тронула её за локоть. Её улыбка приободряла. — Ты согласна, Кэйси? Из этого водоворота неумолкающей тишины впервые показывается что-то настоящее — её голос звучит немного глухо, и Кэйси надо прочувствовать его, податься, и слухом, и телом, чтобы расслышать вполне. Было бы крайне неприлично переспрашивать теперь. Она оглядывается на остальных, встречается с упершимися, острыми в самой глубине черных зрачков взглядами, и к горлу прикатывает этот привычный ком безмолвия. Она всё время думает не о том, смотрит не туда. Как она может продолжать спокойно жить, пока жив он? Бьется всего лишь сердце, а кажется, что от его резонансных колебаний сейчас затрясется и пистолет. Кэйси прикладывает руки к тому месту и с сомнением улыбается. — Ты ведь не была там? Она не знает эту девушку — безобидные глаза, устремляющиеся на неё, отталкивают, а губы видятся выдающими слова против воли. Сейчас они всё поймут, обвинят её. Охране бег не помеха, скрутят за раз — и, наверное, всё... Те же равнодушные люди, вызывающие недоверие ещё за много миль вперед, несменная холодная лампа над столом, испытующие глаза, пистолеты, закрепленные на видном месте для устрашения. Сталь наручников ещё не испробована. Она сходит с ума, сходит, слетает — сбегает в неизведанной пока до конца скорости. Это бред, приходится повторять себе Кэйси, сгонять назойливую возвращающуюся головную боль и пытаться смотреть на этот мир ещё немного. Всё обволакивает одно и то же — страх с ней стал единым целым, впитался до кончиков пальцев, он — её колыбель, её проклятие. Чье-то имя слышится там из раза в раз, зовет её, возвращает. Ей надо каждый раз мысленно сворачивать себе шею, чтобы вернуться в обратный отсчет. Эти невинные дети на самом деле всего лишь зовут её прогуляться в местный парк аттракционов. Нет, она там не была — раздумья пролетают быстрее, чем так и невысказанный ответ. Кэйси так упорно отдаляла себя от людей все эти годы, закрывалась с каждым новым шрамом на теле, что теперь была удивлена возвращению в прежний круг. Они вели себя так, словно всё было нормально. И она была нормальной. Обычной. Достойной даже того, чтобы обмениваться вместе с ними глупыми, никчемными шутками, говорить обо всём на свете и творить ужасные забавные вещи. Она представила себе, как они всей девичьей гурьбой залетели бы в тесную кабинку колеса обозрения, на которой ей всегда в детстве становилось нехорошо. Раскачивать её под отрывочные визги, тянуться к самому небу. Это вызывало усмешку. Это было так не похоже на всё. Что-то вроде даже польщения закопошилось в ней. — Нет, — ответила она с видимым удовольствием. — Я бы пошла с вами. Завтра? Некоторые из них закивали, и улыбки стали самую малость искреннее. Кэйси почувствовала облегчение — эфемерное «завтра» ещё могло существовать. Оно могло быть абсолютно нормальным и спокойным в перспективе, как если бы сегодня она не планировала убийство собственного учителя, или это было бы таким сущим пустяком. Выражение их лиц прямо говорило о том, хоть они и не подозревали. Всё было в порядке. Ей захотелось улыбнуться им ещё шире. Эвелин и ещё какие-то девочки поочередно кивнули. Ни на что не похожая радость вскипела в ней — радость, которая присуща только в сильнейшие моменты помутнения ума. Все они были сейчас такие прекрасные, давшие ей самое главное обещание — и сами не знающие об этом в легком смехе, в заинтересованных взглядах. Они могли смеяться, значит, и она когда-нибудь тоже сможет. На какие-то секунды она совершенно позабыла обо всем, видела в них лишь доступную ей жизнь, откупоренную, жадную, наконец — пойманную. Как охотник, сачком поддевший редкую бабочку, она искренне любовалась ими. Кэйси поняла, что всё изменилось, стоило лицам необыкновенно замереть — их яркие крылья, коченеющие в морилке. Что-то происходило — страшное, немыслимое, но с виду оно было самым повседневным. Жертвы, сами идущие на убой. Конечно, это был Деннис, это никогда не мог быть кто-то ещё, кроме него. Но на этот раз она ничего не почувствовала, кроме холода. Папа чистит ружье и улыбается, и эта сцена не кажется безумной — она изъеденная и привычная. Ветер играет с их кудрями, подпрыгивает на плечах и смешно вгрызается в щеки. Тело животного содрогается, плюхаясь в грязь с нарушившимся ходом природы. Кэйси останавливается, запоздало понимая, что сейчас произошло. Папа учит быть её внимательной. Щелчок по носу. Мертвые, теряющиеся в луже глаза. Выдохнувший будто бы навсегда лес. Ветер, которого больше не существует. Он дает ей испробовать курок. Не желая того, она встретилась взглядом с Крис. Та единственная оглянулась на неё, пока он проходил мимо них. Они задержались друг на друге больше положенного, никакой искренней заинтересованности — чистый расчет. Столкнувшиеся в чаще леса чужие звери, не собирающиеся нападать, но почуявшие запах крови из спрятанных, мучающих их ран. Кэйси знала, что Крис балуется самоповреждением, путает железо с кровью. Она стыдится этого в кофтах с длинными рукавами, но какими-то вечерами с наслаждением возвращается к древнему ритуалу, который делает её смелой и бросающей вызов, изгоняет все мысли и оставляет полой — боль без заклинаний жжется горизонтальными порезами. Она — дикая и свободная, но только до тех пор, пока это не въестся в её кожу очевидным напоминанием для всех. Всё превращается в убогое, если из нутра вываливается наружу и уже не прячется обратно никакими обрядами. Но что Крис могла знать о Кэйси? Эта случайная мысль не дает покоя. Вдруг безобидная, просчитанная с первого взгляда девчонка перестает быть только несчастной и глупой, выставляющей себя напоказ. Кэйси надеется, что ей показалось, и каждая её надежда заранее бесполезна. Она думает завязать с ней разговор — и обрывает себя. Эвелин отвлекает её. Она второй раз спрашивает Кэйси, слушает ли та инди-рок. Идеальный вопрос, чтобы быть самым неподходящим теперь. Кэйси говорит Эвелин, что она не очень-то в этом разбирается и просто слушает то, что ей нравится, а Эвелин уже щебечет о том, что в Филадельфии она была на концерте и видела кое-кого — Кэйси не удосуживается запоминать имена, которые всё равно звучат американизированными и распространенными, — и что там была такая атмосфера, прямо как с другом под гитару поболтать. Была ли она в Филадельфии? Смех Эвелин слышится Кэйси восторженным, когда она отвечает ей, что она, вообще-то, там родилась. Эвелин с упоением рассказывает, как она бывала в их зоопарке, а он у них такой обустроенный и комфортный, не то что в каких-нибудь несчастных и далеких городах Америки — и железный туннель с тиграми, вызывающий восторг! — Ощущение присутствия, — она улыбается и выискивает вдали своими холодными голубыми глазами воспоминания. Они становятся ярче, когда она задумается — как и теперь. — Ощущение страха и присутствия, — кивает она самой себе. — Они смотрели прямо на нас, — Эвелин прикусывает губу, — и когда они останавливались, казалось, что ни труба, ни мелкая сетка не выдержит, и они грациозно раздерут нам лица. Вряд ли что-то вообще могло впечатлить так же сильно, как наблюдение за животным в его естественной среде обитания — и понимание, что в любой момент, если будешь недостаточно осторожным, тебя не спасет ни собственный инстинкт самосохранения, ни сетка. Открытый запутанный лес и его терпкий воздух — там не найдешь проворного работника зоопарка в форменной одежде, что оттаскивает визжащего ребенка, умудрившегося просунуть пухлые пальцы между прутьев клетки. Там нет спасения. Оружие в руках против зверя? Когда-то Кэйси это восхищало — теперь она представляла себе это с отвращением. Но сейчас... Она дернулась. Школа не наполнялась смолистым запахом деревьев, стены были по-прежнему глухи и слепы — здесь не стоило каждый раз оглядываться через плечо, поправляя ворот расстегнутой куртки. И всё же это так напоминало охоту. На жалкое мгновение сомнение кольнуло её. Но Деннис был хуже зверя — Кевин страшнее всех их вместе взятых, совмещенных в одно. Кевин Венделл Крамб. Она повторила это в своей голове как заклятье. Его имя ещё напоминало о человеческом внутри него и, раздвоено, как и всё в нем — о диком и необузданном, погребенным под чернью зрачков. Ход времени вокруг перестал ощущаться. Напряжение в теле было таким явственным. Она могла сделать шаг — и икры ковались запрятанной в них силой, предплечья свободно свисали вниз, хруст дернувшихся пальцев терялся в выдохе, обледенелым, ждущим, когда воздух рассеется под давлением. Всё это был только лес, слова их — нашептываемый, замолкающий постепенно ветер. Впереди — заплутавшая среди низких кустарников тропа, которую ей ещё предстояло выбрать. Она не притронулась к пистолету ещё раз, приободряя себя, запястьем лишь случайно задела рукоятку и тут же отстранила похолодевшие руки. Это не было уверенностью, когда она увидела его снова, и его спина нырнула в тьму кабинета. Щелканье включателя. Добела выжигающий свет, топчущийся по хмаре, нырнувших из утренних темных окон — Кэйси пришлось зажмуриться, чтобы привыкнуть. Это было инстинктом. Она знала, что если приходится ждать в засаде на крупную дичь, и кровь у тебя прыгает в висках от предвкушения, смешанного с трепетом — часы пролетают незаметно. Всё становится неважным. Можно и не заметить, как получишь обморожение. Папа всегда брал её руки в свои, задавал один и тот же вопрос, не замерзла ли она, грел их ладони и улыбался. Дядя Джон ободряюще взъерошивал ей волосы. Теперь не было никого. Шорохи одноклассников, шепот, приглушенный смех, лазанье в телефоне под партой и поднимающийся взгляд от своих рук к учителю. Их немного одеревеневшие глаза, сдерживаемая зевота и стук колпака ручки, притоптывание ботинка по полу. Как это далеко — как слышать смех купающихся у озера, которое звенит всплеском на другом берегу. Он был правилен. Деннис держался так, как если бы не был сейчас жертвой — или даже охотником. Сколько сил ему это стоило? Она думает о вопросе непозволительно долго. Класс опустевает. Тишина начинает гнить. Затхлая недосказанность между ними — ею можно поперхнуться. — Я хотела бы разобраться в предыдущей теме. Он поймет, что она выучила эти слова, распланировала, как сказать их — отрешенно, чужим для неё голосом. Обыденно. Если это и есть самая настоящая охота, в ней ещё должны оставаться отголоски человеческого — распределенный Кэйси сценарий сюда подойдет. — В предыдущей теме? — глухо повторил он, и замок на двери щелкнул вместе с осознанием голоса не-Мэри. Он проникал в неё глубже, скрывающий дрожь, сдержанный и, парадоксально, теперь — почти успокаивающий. Он не был раздражен. Они посмотрели друг на друга. Кэйси могла видеть, слышать каждое его движение, гулом повторяющееся в ней. Она дернулась, путая железный лязг в своей голове с реальностью, но та становилась необыкновенно кротка в нерешительности, звенья настоящего были блеклыми и обманчивыми — блеск в стеклах его очков затух стремительно, и она вновь увидела его глаза. Туманные, с налетом потерянности. Это не тот взгляд, который привлекает в толпе или посылает электрический разряд по всему телу — скорее всего, эти глаза даже никогда не привлекут вас, если не взглянуть на них в упор. Было ли оно похоже на ловушку? Ни один из них не знал, кто уже попался. Она не представляла, сколько всего в ней вызовет Деннис, когда она увидит его вновь, наедине, она рисовала себе банально темные краски страха, желание спастись и сковывающее удушье, знакомое ей ещё с подвала — но ничего не воскресло вновь. Кэйси спокойно подчеркнула между ними расстояние, пожалела о вновь цельных очках, закрепленных на его носу, и в ней больше не угадывалось дрожи. Это спокойствие вызывало физическое несоответствие, она должна была бояться и колоться о собственный рой мурашек, рука её, тянущаяся к пистолету, пусть дрожит и не выхватывает с первого раза — но Кэйси точно знала, что она скорее проткнет себе кожу ладоней до крови впившимися ногтями, чем не даст рукам подчиниться затвердевшей воле. Нельзя было допускать, чтобы он приблизился к ней. Кружить с пистолетом вокруг и рассказывать о своем плане возмездия, как это делают святым агнцем прикинувшиеся в прошлом жертвы, тоже не было позволено. У неё был только один шанс — сделать это быстро. Промедление будет стоить ей проигрыша: преимущество в силе, скорости и ловкости здесь принадлежало не ей. Говоря откровенно, прошлые разы ей просто везло. Там, у лестницы, всё могло закончиться уже тогда, если бы не Мэри. Вопрос стоял только один. В сердце или в голову? — Что конкретно ты не поняла? Он всё ещё не сделал и шага. Деннис держал игру. Кэйси надо было достать пистолет и прицелиться. Время утекало — стонало у неё под ухом, билось в несчастной конвульсии, только и ждало, когда артерию ему передавят, погружая в бессознательный мрак. Ей стоило решиться. Страха не было — оставалась глупая замедленность, рожденная даже не из сочувствия, а из какой-то отвратительной непривычки. Сейчас она должна была представить в нем его, Зверя. Разъяренного, растерзавшего тела двух девушек — окровавленные челюсти с отчетливым запахом девичьей кожи, перекатывающимся на языке вместо слюны. Отвращение было тошнотворным и мимолетным, многое уже успело выветриться из того безумного дня и залечь на дно «ужасными, травмирующими воспоминаниями» — слова милого психолога из Филадельфии, а под ними — ничего. Одно только обозначение, срочный вызов сочувствия и снисходительности со стороны других. Она приоткрыла рот в задумчивости. Каждый мускул в Деннисе сквозил готовностью — а под ним затаенным страхом, но не перед тем, чего на самом деле стоило опасаться. Сейчас он боялся спугнуть неповоротливую лань, не зная, ещё ничего не зная. Надо было действовать резко. Её не бросило в пот, по пальцам не заструился холод — Кэйси поднялась с места и выдернула пистолет, наставив его против него. В собственной голове было оглушительно пусто. Наверное, именно поэтому она точно выбрала цель. В сердце. Выстрел сотряс тишину, подтолкнул её с краю, и она разразилась криком. Собственное сердце грохнуло тяжело — как ещё одна канонада. Она уронила вытянутую вперед руку, завороженно посмотрев на Денниса. На то, что с ним сделала она.

***

— Зря ты её пригласила. Крис смотрела на неё в упор с пугающим упрямством. Хотелось подбросить в воздух чашку с чаем, чтобы выбить Крис из этого загипнотизированного состояния. Только теперь вряд ли сработало бы. Эвелин скучающе подперла щеку рукой и на пятый раз стала мешать ложкой чай по часовой стрелке. Её искаженное лицо рушилось и собиралось заново, перебиваемое активной жестикуляцией Крис, собственный взгляд, с которым она встречалась в мутной глади, забавно убегал к другим краям. — Мы её совсем не знаем, понятно? — ладони Крис указывали по направлению к потолку, длинные и нервные пальцы меняли положение — кажется, они стремились к тому, чтобы покрутить пальцем у виска. — Предлагаешь игнорировать её? — она стукнула кончиком ложки о донышко, и напряжение на лице Крис зазвенело. — Я такого не говорила. Пальцы Эвелин закостенели. Крис уронила руки на стол, кутая запястья в большие и наэлектризованные рукава синтетической кофты. — Просто незачем вести себя так. Для начала надо вытащить из неё хотя бы больше двух слов в пределах школы. Ты так не считаешь? — Я общалась с ней, Крис, — Эвелин взбодрилась и приподняла голову, мягко потопив ложку в ещё дымящемся чае, — и она вполне приятная. Ей надо влиться в коллектив. — Не похоже, чтобы она и остальным показалась такой же. Только тебе, — она язвительно подчеркнула это без улыбки. Вздох, разделенный между ними, был подобен всем остальным звукам в столовой. Он быстро растворился в трещании подносов, столкновениях плечами и движениях ноющей и скользкой скамьи на полу. Эвелин оставалось радоваться тому, что Крис не начала этот разговор при всех. Шум вокруг них на мгновение показался невыносимым. Эвелин поморщилась. — Она снова осталась у него в кабинете, — Крис невинно приподняла брови и впервые за время их разговора уткнулась взглядом в ещё блестящий от недавних тряпок стол. — Ну, естественно, — эти намеки были противны: Эвелин почти забыла о чае. — Ей надо подтянуть математику. Она практически ничего не отвечала на прошлых уроках. Крис готовилась улыбнуться, но губы дрогнули и опустились. По ней было видно — она хотела сказать что-то ещё, раньше времени помрачнела и замолчала, с уголков стола отсутствующим взглядом сползая на свои ногти, переливавшиеся под душным и интенсивным светом. Этот разговор казался таким вымученным и бесполезным. — Тогда не удивляйся, если однажды случится что-нибудь странное, как раз связанное с ней. Ага? — Крис со всезнающим видом наконец отвлеклась от собственных ногтей. — Боже, прекрати этот цирк, пожалуйста. Мы уже не первый раз говорим о ней. Такое чувство, что ничего не меняется. Крис услужливо кивнула, натянув мерзкую улыбку. — Как скажете. Ни слова больше. Она удалилась под такой эффектный грохот резко отодвинувшегося стола, что первый глоток чая, сделанный Эвелин, горчил и обжигал язык ещё две долгие минуты. Она быстро растворилась среди других старшеклассников, и Эви, как ни старалась, больше не могла зацепиться за лиловое пятно её кофты. Шум сомкнулся и окончательно погрузил её в себя. Мысли невесело трещали где-то в стороне, а чай — чай, в конце концов, оказался очень гадкий на вкус. Ей пришлось бросить его, не допив и половины. Джейн услужливо заметила, что они с Крис опять повздорили. Эвелин похвалила её наблюдательность одним раздраженным фырканьем. Она попросила её больше не говорить об этом. День был странный, тягучий, усталый, но оборвался он как-то на полпути, когда Эвелин уже одна выходила из школы, без привычного сопровождения, и думала о том, что всё это неимоверно глупо. Она так и не встретила Кэйси, и это тоже огорчало легким уколом. Эви хотелось бы поговорить с ней подробнее, понять, избавиться от всех гадких туманных подозрений, не проговариваемых вслух, которыми уже успели обвесить её другие девочки — в том числе и Крис. Увидеть её снова было бы так здорово. В этот раз Эвелин точно не заводила бы с ней разговора о всяких пустяках. Например, она бы осторожно выведала что-нибудь про её дядю, так заботливо привозившего её в школу временами — говорили, что это именно был дядя, а не отец. Вроде бы это выяснилось в больнице, а в маленьком городе всё быстро расходилось. Ещё говорили про какой-то несчастный случай — всё благодаря маме одноклассника, работающей медсестрой и в свободное время от обязанностей чутко прислушивающейся к обсуждениям врачей, но Эвелин даже и думать не хотела о расходящихся слухах, тем более вникать в них: гораздо правильнее было бы всё узнать от Кэйси, спустить завесу этих мерзких загадок. Она пообещала себе точно поговорить с ней завтра, ещё до похода в парк, отвести куда-нибудь в сторону и тихо всё обсудить. Кэйси поняла бы. Вновь воодушевленная Эвелин не сомневалась. Приободрившись, она глядела по сторонам по своей старой привычке выхватывать глазами всё, даже тысячу раз виденное. Ещё выглядящая новенькой спортплощадка на свежем воздухе, лоснящиеся на уличном свету брусья и чьи-то беззаботные легкие тела, выпрыгивающие из ниоткуда мячи и притихшие деревья, о которые бьется смех. Крис тоже стоило образумить — они ведь друг другу не чужие, чтобы так себя вести. Она свернула по дороге. Повезло, что они с Кэйси жили в одной стороне. Может, стоит прийти к ней домой, ещё до завтрашнего дня? Правильный выход из ситуации наконец-то нашелся сам собой. Больше не раздумывая, она, достигнув приземистых и практически одинаковых домов, стоявших друг от друга на чинном расстоянии, уверенно зазвонила в дверь, не сомневаясь в правильности выбранного дома — память у Эвелин была хорошая. Крис иногда в шутку называла её чуть ли не фотографической. На пороге появился грузный и сосредоточенный дядя Кэйси, за плечо которого Эвелин с вежливым намеком заглянула. — А Кэйси дома? Перестав изучать их узкий коридор за его спиной, Эвелин, выдержав приличную паузу, взглянула на дядю. Тупая звериность застыла на нем — Эви была готова отшатнуться от увиденного, не сразу поняв, что её ошибочному впечатлению было отмерено всего несколько секунд. Вскоре лицо дяди снова преобразилось в радушное, дружелюбное и открытое, которым она всегда его и видела издалека. Эвелин с улыбкой на губах успокоилась. — Нет. А что? Ты её подружка, верно? — дядя отступил в сторону, улыбнувшись в ответ и кивая вглубь дома. — Проходи. Не дав ответить ей ни на один из вопросов, он всем своим видом давал понять, что неприлично оставаться на улице в ожидании. Эви застенчиво прошмыгнула вперед, надеясь не начать оглядываться сразу, но именно этим она и принялась заниматься, шаря жадным взглядом по стенам. Она в доме Кэйси. И это открывало уже первую загадку. — Она скоро придет? — Эвелин поежилась от залетевшего ветра, и дядя предусмотрительно закрыл дверь, ещё и пальто помог снять. Она была готова слиться со стеной, до того он был приветлив и гостеприимен — даже странно было с таким сталкиваться. Она скорее ожидала увидеть какой-нибудь грязный дом с одичалым алкоголиком и такими же выпученными пытливыми глазами, как у Кэйси самой, а Джон Кук, вежливо представившийся ей в ответ на «Эвелин Купер», был полной противоположностью всех диких фантазий, и это так радовало. Она мигом почувствовала себя более расслабленно. — Да, — немедля ответил Джон. — Можешь пройти в её комнату, — на её неуверенное вопрошающее движение он нахмурился и воинственно кивнул. — Проходи-проходи, у нас это с ней давно оговорено, — и смягчил всё широкой располагающей улыбкой. Эвелин опустила напряженные плечи. — Она может задержаться, потому что любит порой прогуляться. — О, я её понимаю, — начала болтать Эвелин, чтобы не попасть в неловкое молчание, — тоже часто так делаю. Главное не забыть про домашнее задание и заметить, когда на улице уже начинает темнеть, и... Эвелин мигом увидела себя со стороны маленьким ребенком, которого даже не спрашивали, а он зацепился за одно слово и стал тараторить о своей жизни, причем всякую глупость — ещё бы немного, и она бы ударилась в описание игрушек. Очевидная краснота не прилипла к её щекам, но внутри стало так изматывающе жарко. Хотелось высунуться в окно. Она была как нелепая четвероклассница. В другой же момент она корила себя за то, что опять так много думала о всяких глупостях и не заметила повторившегося вопроса прямо над её ухом. Эвелин вздрогнула. — Тебе чего-нибудь принести? Конечно, он имел в виду что-нибудь из напитков или еды. Он был безукоризненно гостеприимен. Ей стало стыдно. — Нет, ничего, спасибо. — Но если что — зови. Как у Кэйси, которой многие считали как минимум странной (Эвелин была наполовину согласна), мог быть такой дядя, ведущий себя в традициях лучшей американской мамочки, принимающей у себя всех бойскаутов с коробками печеньев и устраивающей дочери и им подружкам самые «сладкие шестнадцать», оставалось загадкой. Самым непонятным явлением, с которым Эвелин столкнулась в первую очередь в этом доме. Надо заметить, дом ведь выглядел ещё и уютно. Не особо украшенным, но уютным. Она вздрогнула, осознав, что не ответила. Эвелин сделала это уже в дверь, легко хлопнувшую позади неё. — Спасибо, мистер Кук! Эвелин сразу сделала себе нелестный выговор насчет словарного запаса — она уже второй раз повторила «спасибо» за эти жалкие минуты. — Можно просто Джон, — донеслось ей звонко, кажется, из гостиной, из которой так же легко зашипел телевизор на пониженных тонах. Видимо, чтобы не смутить гостью. Ну точно лучшая американская мамочка. Эвелин нервно усмехнулась. Всё было странным и забавным. Стоит рассказать об этом Крис в следующий раз, до самой мельчайшей подробности и искринки в глазах дяди Джона. Оглядывая пустые, ничем не примечательные стены, Эвелин села на кровать. Комната не была обжита. Оно и неудивительно, они ведь недавно сюда переехали. Думая о том, кто же из Филадельфии мчится сюда и за каким чертом, она не заметила, как разлеглась, и встретилась с таким же скучающим потолком. Был соблазн полезть в тумбочку и узнать что-нибудь из неё, но Эвелин не могла себе позволить такую наглость — насчет этого точно договоренности не было. Она подтянулась ближе к подушкам, забывая про время, и попыталась представить себя Кэйси. Вот такими же бессонными, тянущимися ночами она, например, смотрит в потолок. О чем она думает? Эвелин укорила себя за наивность, но продолжила. Нет, вроде бы не о первой любви. И не об учебе. О том, каково быть на новом месте? Почему к ней так относятся? Не то, совсем не то, Эвелин это подкожно чувствовала. Поддавшись состоянию, она глубже уткнулась в матрас, отпружинивший её обратно с легкостью, и моргнула, изучая простой белый цвет над ней. Почти больничный в данном освещении. Она вдохнула. Здесь даже запаха особого не было. Пустота пробилась во всю комнату и на первый взгляд ничего не выдавала о Кэйси Кук. Она текла повсюду. Странная, неопознанная, отталкивающая пустота. Забралась во все углы. Эвелин подскочила на кровати, пробуждаясь от неопределенной полудремы. Ещё немного вязкой прострации — и можно свихнуться, надумав себе всякое. Она почти рассмеялась, решив, что такой ситуации у неё ещё точно не было. Эви свесила ноги с кровати. Сейчас должна была залететь слегка удивленная, но радостная Кэйси, и этого не произошло. Спальня до сих пор хранила мертвенный блеск. В ней было не очень комфортно — не так, как должно быть в спальне у всякой семнадцатилетней девушки, обвешанной безделушками, тетрадями, несобранной сумкой назавтра и палеткой теней, завалявшейся на столике. Жирные следы от помады на старом трельяже, купленном ещё в детстве, так и непримененная аккуратненькая укулеле. Всё здесь было не то. Как будто никто и не жил. Эви, ещё раз задумчиво поглядев на дверь, коснулась тумбочки. Телевизор всё отдаленно шумел, слышались затихшие шаги Джона, что с удовольствием устроился на диване. Она отдернула руку. Или это всё же неправильно? В одну секунду ей стало всё равно, и руки сами по себе нырнули в полки. Эвелин оставит всё на своих местах, Кэйси даже не заметит. Тем более, убеждала себя Эви, это будет полезно — не надо будет лезть с расспросами к ней самой. Она вроде бы не очень-то их любит. А говорили, что в тот же день, когда её увезли в больницу, у неё была попытка самоубийства, а ещё она сбежала с носилок, стояла тогда посреди дороги как сумасшедшая — укололась осколком в ногу, потекла кровь... Эвелин махнула головой. Некоторые об этом шептались. Она не знала, верить или нет. Но теперь — так ясно представляла. Листок с расписанием автобусов. Эвелин вгляделась в него как в абсолютно бесполезную, разочаровывающую каждой очевидной буквой вещь — вероятно, они собирались с дядей съездить куда-то за город. Это ничего для неё не значило, и она отложила расписание обратно, с подозрением принюхавшись к своим пальцам — вроде бы те не пахли духами Крис. В самой комнате становилось так душно. Эвелин ожидающе впилась взглядом в дверь. Странно, что на ней не было замка. Шаги дяди повторились и снова затихли. Идиллия. Она снова легла на кровать, вся обратилась в Кэйси Кук, с её черным взглядом под белым потолком. И что она могла думать? В голову не приходило абсолютно ничего. Смехотворная, дикая пустота. Эвелин тихо хихикнула — вот же бред. Кровать под ней повторила за очертаниями поведших от смеха лопаток.