***
— И все же, карамельное — самое лучшее, — заключила Лори, облизывая пальцы после мороженого. — Я бы поспорил, — сказал Хальвор, выкидывая упаковку от черничного мороженого в урну. Они шли по тротуару под сумеречной вуалью. Небо окрасилось в насыщенно-розовый цвет, а кое-где одиноко висели темно-синие облака, похожие на лоскутки ткани с неровными краями. Было тепло и свежо, а до дома Лори оставалось всего ничего. Возвращаться не хотелось. — Спасибо, что вытаскиваешь меня из дома, — она сладко зевнула, утомленная долгой прогулкой. — Спасибо тебе, что составляешь мне компанию, — с очаровательной улыбкой ответил Хальвор, останавливаясь возле её дома, из окон которого на почерневший в свете сумерек газон проливалось расплавленное золото. Лори тоже остановилась и улыбнулась одними уголками губ. Ветер плеснул волосы ей в лицо. Хальвор смотрел на нее сверху вниз. Его белая челка свисала ему на лоб, голубые глаза сверкали в темноте. Он улыбнулся, поднимая уголки губ. — Мне правда приятно проводить с тобой время, — тихо признался он. Лори замерла, чувствуя, как мурашки пробежались по позвоночнику. От парня пахло хвоей и ветром, а его руки были мягкие, но холодные. Она вздрогнула, когда длинные пальцы коснулись ее кисти сначала неуверенно, а затем смелее, обхватывая её узкую ладонь. Он медленно сокращал расстояние между ними. Сердце колотилось, но Лори не могла понять от чего. В голове творился беспорядок. Холодный кончик носа коснулся её щеки. Лори прислушалась к себе, опустив глаза. Черные ресницы трепетали, отбрасывая тень на лицо. Она не двигалась. Вторая рука Хальвора, не менее холодная, легла ей на шею. Рот его был приоткрыт, горячее мятное дыхание бегало по её лицу. Один долгий взгляд на неё, и он резко приблизился, касаясь её губ. Хальвор мягко сминал её губы, прося о взаимности. Лори не знала, что делать. Его губы были мягкие, и целовался он хорошо. Когда-то она мечтала о том, чтобы он целовал её вот так. Но сейчас её не покидало ощущение неправильности происходящего. Все тело сжималось, застывало, превращаясь в холодный и неподвижный камень. Оно отчаянно отказывалось поддаваться на ласки, пусть даже столь нежные и чуткие. Лори уперлась ладонью в его грудь и мягко отстранилась. Губы жгло, словно бы их натерли перцем, щеки стыдливо горели. — Прости... — тихо прошептал Хальвор. Лори могла услышать разочарование в его голосе и оттого почувствовала себя еще более виноватой. — Нет, — залепетала она, кладя руки ему на плечи и заглядывая в лицо. — Нет, не извиняйся, прошу. Это ты меня прости. Ты очень хороший парень. Правда хороший. И, произойди все это раньше, я бы бросилась к тебе на шею не задумываясь, — она сама удивлялась тому, что говорит ему такое, но она считала, что ему нужно было это услышать. — Но сейчас не лучшее время, — Лори сжала его плечи в приободряющем жесте. — Я не отошла от прошлого своего... опыта. — Не объясняй, — Хальвор поднял ладони, виновато улыбаясь. — Я понимаю. Честно. Я поторопился. — Ты замечательный, Хальвор, — выдохнула она. — С таким пониманием ко мне еще никто не относился. Но я... Я не готова, — она мотнула взлохмаченной головой. — Лори, — он поднял лицо девушки за подбородок, ловя её взгляд, гипнотизируя, очищая голову от мыслей. — Я буду ждать сколько потребуется. От этих слов мурашки пробежали по коже. Она ничего на это не ответила. Лишь кивнула и обняла в знак благодарности. — Созвонимся? — неуверенно спросил он, отстранившись. — Конечно, — она кивнула, отходя к двери дома. — Напиши мне, как дойдешь до дома, хорошо? — Разумеется, — он учтиво склонил голову. — До скорого, — сказала Лори, внутренне сгорая от неловкости и желая скрыться за дверью от этих пронизывающих неоново-голубых глаз. — До свидания, — он махнул ладонью, прощаясь. Лори захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Она тяжело дышала, словно бы пробежала марафон, а сердце ее безудержно колотилось. И она смело бы списала всё на неловкость или глубинную симпатию к Хальвору, вот только её не покидало ощущение, что сердце её колотится как у зажатого в углу кролика, на которого наставили дуло ружья. Словно бы она только что сумела вырваться из грубых и неотесанных лапищ смерти.***
Нищее существование доводило Криса до ручки. Отец снова взял под контроль все его расходы, и Шистад чувствовал, будто на него снова напялили ошейник и привязали на короткий поводок. Все вернулось на круги своя. Когда Дженкинс сообщил ему о громкой вечеринке в клубе, Крис обнаружил, что в кошельке у него не осталось ни единой монетки. Он громко выругался и отбросил пустой бумажник в сторону. Пройдясь по комнате, он крутанул телефон в руках. Открыв диалог с Дженкинсон, он быстро напечатал вопрос о том, нет ли у него денег взаймы, однако отправлять не спешил. Даже если он и займет, едва ли сумеет вернуть, а Дженкинс выклюет ему весь мозг. Если только... Идея была плохая, но отношения с отцом были хуже некуда, и потому Крис решил, что терять ему нечего. Он сунул телефон в карман и двинулся прямиком к кабинету отца. Внутри никого не было. Массивный дубовый стол содержался в центре комнаты почти в стерильной чистоте, книги и папки с документами ровно расставлены в стеллажах по алфавиту. Ханс очень трепетно относился к порядку на своем рабочем месте, а в детстве ругал Криса, когда он порывался сюда зайти. Потому таинственная вечно закрытая и пристольно охраняемая дверь стала для Криса все равно что проход в Нарнию. Однако когда его сочли достаточно взрослым, чтобы позволить войти, большего разочарования Крис ни разу не ощущал. Просто темная комната с огромным столом, кучей скучных полок и одним черным кожаным диваном. С тех пор, Крис в отцовский кабинет без острой надобности не заходил. Крис осмотрелся и подошёл к столу. Беспокойство больно кольнуло его в грудь. Крис замешкался, на секунду застыв у рабочего стола. Строгие отцовские глаза всплыли в памяти. Крис зажмурился и, не глядя, схватился за маленькую круглую ручку выдвижного ящика. Как говорил когда-то кто-то умный: «Делаешь — не сомневайся, сомневаешься — не делай». Он дернул ящик. Заглянув внутрь, он удивился, потому что это было единственное место, где порядка не было. Даже свернутые и перехваченные тонкой резинкой купюры лежали черти как. Шистад вынул несколько бумажек и снова собирался положить деньги обратно, но взгляд его привлекли конверты разной степени давности, где в поле адресата он увидел свое имя. Толстая стопка, перевязанная бечевкой, лежала на самом дне, заваленная хламом, будто бы их специально старались спрятать. Крис достал конверты. Каждый был распечатан. Шистад развязал бечевку и взял один из конвертов в руки. Бумага была гладкой, а марки на ней красивые и яркие. Он бросил взгляд на имя адресанта. Вмиг он почувствовал себя так, словно его ударили кувалдой по ребрам. Он едва устоял на ногах. Красивыми, ровными буквами на конверте было написано: «Элин Леруа». Крис зажмурил глаза, тряхнул головой и посмотрел на имя снова. — Не может быть... — прошептал он одними губами, спешно доставая письмо из конверта. «Мой мальчик, Вероятно, это письмо снова не попадет к тебе в руки. И я, честно, не знаю, зачем продолжаю писать их тебе. Быть может, во мне еще осталась надежда, что оно дойдет до тебя. А может быть, мне просто становится легче от осознания того, что я продолжаю делать что-то, чтобы хоть как-то связаться с тобой. Может, благодаря им, я не чувствую себя такой никчемной. Как бы я мечтала увидеть тебя. Хотя бы издалека, хотя бы одним глазком. Ты стал молодым мужчиной, скоро закончишь школу и поступишь в университет. Я столько всего пропускаю в твоей жизни. Прости меня за это». Здесь ручка слегка размазалась. Крис догадался, что на это место упала её слеза. «Я так виновата перед тобой. И я понятия не имею, как это исправить. Я столько раз пыталась уговорить твоего папу подпустить меня к тебе, но он слишком обижен и зол. Я знаю, что пишу эти слова из раза в раз, в каждом письме. Но и в этот раз я не буду изменять традициям. Я верю, что мы скоро встретимся. Эти прятки не могут длиться вечно. Что бы кто ни говорил, как бы ты сам ко мне ни относился, но я люблю тебя всем сердцем и всегда любила. Когда-нибудь ты узнаешь это, Твоя мама». Крис сглотнул большой колючий комок, держа письмо в дрожащих руках. Глаза его маслялись слезами, и он едва мог разглядеть строчки. Она писала это ему. Она помнила его. Она говорила, что любит его. Мама, боже, это же его мама. Он попытался воспроизвести черты её лица, всё, что он помнил, но в голове появлялись только отдельные, смутные образы и никакой целой картины. Он не помнил её лица. Но почему? Почему письма до него не доходили? Крису потребовалась всего секунда, чтобы все понять. Руки сжались в кулаки, а ногти впились в кожу до красных полумесяцев на ней. Его захлестнула такая ярость, что он удивился, как не захлебнулся в ней. Ручка повернулась, и дверь открылась. На пороге, одетый в домашний халат и с очками на носу, появился Ханс. Он заметил Криса и удивленно выгнул брови. — Ты чего-то хотел? — спросил он строго, но тут же осекся, увидев, что Крис держал в своих руках. Мокрыми, блестящими глазами Крис посмотрел на отца. В душе его ширилось и росло отвращение к этому человеку, который по какой-то неведомой причине называл себя его отцом. — Здравствуй, папа, — Крис свернул мамино письмо вдвое. Голос его угрожающе дрожал. — Как дела? Как продвигается работа? — он подошел к стеллажам и коснулся пальцем какого-то тома. — Где ты это взял? — злость Ханса тоже разрасталась в геометрической прогрессии. По комнате словно бы расползлись темные, липкие щупальца, выворачивая наизнанку всю грязь. — Не там, где это должно быть, — холодно ответил Крис, пальцем сбрасывая книгу на пол. Грохот раздался такой, словно упала не книга, а целый булыжник. — Вся эта писанина должна быть в топке, — вкрадчиво проговорил Ханс, смотря на конверты в руках Криса с такой ненавистью, что младший Шистад удивлялся тому, как они еще не обратились в пепел. — Да неужели? — Крис прищурился, резким движением сметая с полки все книги. Ханс смотрел на это неподвижно. Лишь только нижнее веко гневливо дернулось. — Мы можем поговорить об этом спокойно? — наконец сказал Ханс. — Надо же, ты все-таки решил об этом поговорить, — Крис рассмеялся. — Ну давай поговорим, — невесомым движением он смахнул с полки дорогущую вазу, которую отцу подарил какой-то важный хрен из Лондона. Отчего-то она разбилась звонче, чем Крис ожидал. — Как долго ты скрывал это от меня? Ханс сжал челюсти и молчал. Холодный взгляд действовал Крису на нервы. Ханс словно обвинял его в чем-то, в чем Крис, на этот раз он знал точно, не мог быть виноват. — Мы же собирались разговаривать, почему же ты молчишь?! — Крис одним резким движением смел все книги со следующей полки. — Она искала способ связаться со мной все эти годы, так ведь? — Шистад тяжело дышал. — Она не бросала меня. Ты не давал ей... — Не бросала? — Ханс зло прищурился. — Твоя мать была шлюхой, которая спуталась с каким-то нищим художником, пока я впахивал как конь, чтобы прокормить тебя и её. Ей не хватало «ощущений». Ей было скучно быть женой, скучно быть матерью. И она сбежала с ним. Наплевала в душу и тебе, и мне. А ты готов простить все, увидев пару слезливых слов на клочке бумаги. — Она не сбежала! — закричал Крис, чувствуя как кровью бьет в виски. — Она ушла от тебя. От тебя! Не от меня. Но ты настолько оскорбился, что сделал все, чтобы потешить своё эго и не дать собственному сыну видеть мать. Ты хотел унизить ее, и тебе было плевать, каким способом ты это сделаешь. — Я делал все для твоего же блага! — Ханс сделал шаг и ткнул в Криса напряженным пальцем. — Для моего блага? — прорычал Крис. — О каком благе ты говоришь? Да ты хоть знаешь, что я чувствовал? Всю свою сознательную жизнь я задавался вопросом, который разрушал меня изнутри: «Неужели я настолько ужасен, что родная мать бросила меня?». Черт возьми, да я считал себя ничтожеством! — его голос отозвался звоном в ушах и глухим эхом, отскочившим от опустевших стен. — Но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что ничтожество и монстр здесь не я, — губы его скривились в некрасивой усмешке. — Это ты. — Замолчи! — Ханс оборвал сына на полуслове. Щеки его покраснели, а глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. — Закрой свой рот, щенок! Крис напоролся на эти слова как на нож. Он поднял глаза, надеясь, что это было сказано не ему, но бешенство во взгляде Ханса говорило о другом. В груди заболело ещё сильнее, но Крис не подал виду. — Правда глаза колет? — младший Шистад нахально улыбнулся, раскинув руки. По щекам тянулись мокрые полоски. Интересно, как давно Крис обливается слезами на виду у этого человека? Шистад вытер лицо рукавом толстовки и резко кинулся прочь из кабинета. — Куда ты собрался?! — рявкнул Ханс ему вслед. Крис не ответил, пробираясь к выходу. В коридоре стояла Жизель, зажав рот ладонью и беззвучно плача крупными крокодильими слезами. Он бросил на нее безразличный взгляд, напоролся на подставку для зонтов и опрокинул её. Злые слезы застилали ему глаза, в глотку словно налили раскаленное железо, и теперь оно застыло там, мешая ему дышать. Он спешно обулся и схватился за ручку двери. — Немедленно остановись! — властный голос отца врезался в его спину как заряд молнии. Крис на секунду словно врос в землю. Внутри все засуетилось, и он уже собирался обернуться, но вместо этого стиснул зубы и дернул ручку. Он сбежал с крыльца и кинулся вперед, не замечая дороги. Отец что-то кричал ему в след, но Крис не слушал. Он бежал, пока ноги не свело судорогой, легкие не налились свинцом. Оказавшись в каком-то парке возле озера, Крис достал из кармана ключи от дома и машины, деньги и телефон. Посмотрев на них в последний раз, он замахнулся и кинул их в самый центр озера, чувствуя, как рухнуло все, что связывало его с этим городом и некогда близкими людьми.