Vita nova /новая жизнь/

Такси остановилось возле одноэтажного, ничем не примечательного здания с тусклой вывеской на фасаде, сделанной на фарси. Джон вышел из машины, недоумевая, куда его привез Этьен, расписывая по дороге, что это место ему очень понравится. Расплатившись с таксистом, художник невозмутимо пригласил его внутрь. Как только Ватсон зашел, ему показалось, что он каким-то образом перенесся из Лондона в другую часть света. Это был ресторан, но такой необычный, настолько выделяющийся из всего, что ему до сих пор приходилось видеть, что доктор просто замер, рассматривая обстановку. Небольшие помещения, отгороженные друг от друга мягкой золотистой тканью, перетекали одно в другое, убаюкивая неяркими красками и царившим полумраком. В каждом таком уединенном кабинете стоял небольшой, странной формы, стол, а вокруг - лежало бесчисленное множество подушек, навевающих мысли о гареме султана, восточных пряностях и изысканных сладостях. Потянув Джона за собой, Этьен прошел к дальнему помосту, показал пример,сняв обувь. Расположившись на коврах, сложив ноги по-турецки, молодой человек наблюдал, как Ватсон расшнуровывает кроссовки и пытается устроиться напротив, ощущая неловкость от происходящего. Наконец-то он принял удобное для себя положение, облокотившись на подушки. - Где мы? – спросил Джон, - Что это за место? - Мы в одном из самых бедных кварталов, где проживает небольшая община из Средней Азии. Я случайно наткнулся на этот ресторанчик, во время своих прогулок по Лондону, и с тех пор стараюсь почаще сюда заглядывать, когда бываю в городе. Это место напоминает мне о Таджикистане, где мой отец служил послом, а я бывал у него на каникулах. Остальную часть года мне приходилось проводить в стенах частной школы. - Ясно, - ошарашенно произнес Джон. К ним подошел официант, готовясь принять заказ. Этьен заговорил с ним на языке, в котором Джон с трудом распознал русский. - Почему русский? – удивился Ватсон, когда официант отошел выполнять заказ. - Таджикистан и еще несколько восточных республик когда-то входили в состав Советского Союза, поэтому их жители просто обязаны были учить государственный язык. Конечно, весь персонал говорит по-английски, но я люблю попрактиковаться, чтобы не забыть язык, который учил еще подростком. Я немного изучал дари, но словарный запас у меня совсем небольшой. Кстати, помост, на котором мы сидим, называется дастархан. Восточные люди не сидят за обычными столами как мы, европейцы. С каждой минутой Этьен удивлял Джона все больше и больше. В этом молодом человеке было столько всего неразгаданного, столько таинственного, что доктору казалось, в его жизни за несколько последних дней случилось больше событий, чем за весь прошедший год. Им принесли большое блюдо, на котором горкой был уложен рис с кусочками мяса, моркови и лук. Аромат был совершенно потрясающий. Услышав, как в животе заиграла урчащая музыка, Джон подумал, что это место ему определенно нравится намного больше, чем королевский театр со всей его роскошью. К рису подали помидоры и огурцы, нарезанные пополам, запеченный на углях болгарский перец, веточки зелени и плоские лепешки хлеба, который пекут только на Востоке. Поискав глазами вилку или ложку, Ватсон в недоумении поднял глаза на Этьена. - А почему не подали приборы? - Мы будем есть руками, как настоящие азиаты, - улыбаясь, ответил визави, кивнув на стоящую рядом миску с водой, в которой плавали кусочки лимона. Он погрузил в нее руки, вытер о принесенное полотенце, и показал, как надо есть. Аккуратно и очень ловко подхватывая горсточкой рис, Этьен отправлял его в рот, заедая то овощами, то кусочком лепешки. «Была не была». - Подумал Ватсон, закатывая рукава рубашки. Он повторял движения Этьена, поглощая еду, не замечая, с каким интересом тот наблюдает за ним. Не считая этих неудобств, еда Джону очень понравилась. Плов в меру приправленный специями, с нежным мясом, был неправдоподобно вкусным. Несколько минут они ели молча, просто насыщая желудки, но уже скоро у Джона появился вопрос: - И часто тебе приходилось есть руками? - Нет, - засмеялся художник, - иногда отца приглашали в гости важные люди той страны и, желая показать свои традиции, они устраивали роскошные пиршества в национальном стиле. Отец брал меня, тогда еще 16-летнего подростка с собой вместо матери, потому что женщины, по местным обычаям, не могли сесть за один стол с мужчинами. Я же, по местным меркам, считался вполне взрослым. - А, кхм, - замялся Джон, - экзотические танцовщицы тоже были? - не смог он удержаться от любопытства. - Конечно были, это ведь входит в программу праздника, – улыбнулся Этьен. – Когда ты служил в Афганистане, у тебя была возможность познакомиться с местной кухней? - Да мы как-то больше воевали с местным населением, чем ходили к ним в гости. Враг есть враг. Мы истребили столько маковых полей, что вряд ли после этого нам поступило бы приглашение на чашечку чая, - невесело усмехнулся Ватсон. Официант принес на подносе керамический чайник и широкие пиалы. В вазочке лежали розовые и белые кусочки каких-то сладостей, обсыпанные сахарной пудрой. Убрав остатки плова и овощей, мужчина тут же вернулся с двумя кальянами. - А зачем два? – удивился Ватсон. - Я не курю. - Попробуй, это ведь не сигареты, здесь очень ароматный табак, который проходит фильтрацию водой, - уговаривал Этьен, разливая зеленый чай. Протягивая двумя руками чашку, мужчина, нарочно или нет, на несколько секунд дольше, чем требовалось,задержал на ней свои пальцы, когда Ватсон принимал ее. - Бери рахат-лукум, - пододвигая к нему вазочку со сладостями, немного хриплым от волнения голосом, произнес Этьен. Возможно, Джону просто почудилось, но его собеседник как–то суетливо стал настраивать кальян, не поднимая глаз, пока в пиале у доктора совсем не осталось чая. Протягивая мундштук, Этьен не уговаривал, а как бы приглашал разделить вместе с ним общую атмосферу от сегодняшнего вечера. Ватсон сдался, посчитав, что вреда этим себе не нанесет, а обижать объект отказом - не входило в его планы. Через несколько минут курения у него немного зашумело в голове, что было сродни симптомам от выпитого виски. Странно, но, находясь рядом со своей, так называемой, «работой», что вальяжно раскинулась напротив него на подушках, Джон не ощущал ни скованности, ни неловкости. У него было ощущение, что они знакомы уже тысячу лет и чувствовал себя так, как было еще до ранения. Он просто лечил людей, просто выполнял приказы, в его жизни все было четким и ясным. У него была цель дослужиться до следующего чина, вернуться живым и здоровым, завести семью и достойно состариться. Что может быть проще? Ход его мыслей прервал вопрос: - Джон, а почему ты сегодня вышел из ложи еще до начала антракта? У тебя было такое лицо, будто ты увидел перед собой что-то, чего не видели все остальные. - Какое лицо? – удивился доктор. Приняв сидячее положение, Этьен потянулся к куртке и вытащил из кармана небольшой блокнот. Пролистнув несколько страниц, он показал его Джону. Рассмотрев рисунок, тот понял, что видит карандашный набросок своего лица с выражением крайнего изумления. - У меня привычка повсюду носить с собой карандаш и блокнот, - оправдывался Этьен. Джон несколько долгих минут смотрел на рисунок, а потом, закрыв блокнот, вернул его хозяину, объясняя: - Меня взволновала музыка. Она напомнила мне о друге, которого я потерял год назад. - Прости, - прошептал Этьен, его глаза смотрели с сочувствием и состраданием. – Я не знал, иначе не стал бы поднимать эту тему. Прости. - Ничего, - помотав головой, успокоил его Джон. - Все нормально. Я сам не ожидал от себя такой реакции. Просто мой друг, Шерлок Холмс, был настолько неординарным, настолько непохожим на других, что я до сих пор не могу поверить в его смерть. - Видимо, он много для тебя значил? - участливо продолжал спрашивать Этьен. Было странным, что такой красивый молодой человек интересуется прошлым Джона Ватсона и даже сочувствует ему. Неловкое молчание после этих слов постепенно затягивалось, когда Этьен на что-то решился: - А меня как-то выкрали, - произнес он, желая видимо сменить тему беседы. - Ради выкупа? – поинтересовался Джон. - Можно сказать и так, а точнее, ради воздействия на отца. Он мешал контрабанде наркотиков в Британию. Его решили сделать послушным и сговорчивым, угрожая моей жизни. Мне тогда было 16, и я наивно думал, что те люди, которые приглашают нас в гости и называют своими друзьями, на самом деле желают нам добра. Все оказалось совсем не так. Джон слушал очень внимательно, понимая, что пришло время для откровенного разговора. То ли кальян был тому виною, то ли откровенность Ватсона о потере близкого человека, но беседа стала приобретать более доверительный характер. - Садовник, что служил в посольстве, помог похитителям, выведя меня из дома, пообещав отвести в мастерскую к местному художнику, чтобы тот научил меня собственноручно изготавливать краски. Против такого соблазна я не мог устоять. Тот же старик держал меня в заложниках в своем сарае на окраине города, пока мои родители сходили с ума. Этьен глубоко затянулся, показывая, что воспоминания, пусть и многолетней давности, все равно приносят ему боль. Он смотрел в пол, не поднимая глаз, плечи поникли, от чего Джону стало его жалко. - В доме, стоявшем на отшибе, где никто не слышал криков о помощи, меня продержали неделю. Сносно кормили, пока я не решился на побег, расшатав одну из досок в стене. Дождавшись ночи, я выбрался из сарая и бросился бежать. Такая тишина в безлунную ночь. Я ничего не слышал, кроме стука своего испуганного сердца, пока на меня тихо, как тень, не обрушилось что-то большое и мохнатое, - судорожно вздохнув, как бы возвращаясь в прошлое, и заново переживая все события, продолжал Этьен, - Это был пес хозяина, кавказская овчарка. Огромный, лохматый, вонючий, он вцепился мне в руку и потащил назад, к дому. Я кричал, сопротивлялся как мог, но он не выпускал мою руку, рыча и злясь на строптивое существо. В какой-то момент его клыки даже прошлись по моему лицу, пока не подоспел старик-садовник, и не оттащил своего цербера. Закатав левый рукав рубашки, Этьен продемонстрировал страшные шрамы, что украшали кожу от запястья и до локтя. По характеру повреждений Ватсон понял, чтобы были задеты сухожилия, а шрам на левой щеке теперь приобрел для него символическое значение, как напоминание о пережитых кошмарах. - Меня с трудом водворили назад в сарай, но дальнейшее я помню очень плохо. У меня поднялась температура и началось заражение. Не знаю, сколько бы еще времени я продержался, если бы на следующую ночь нас не атаковали. Я был почти в беспамятстве, но сумел запомнить, что люди, которые меня освобождали, говорили по-английски и были одеты в военную форму наших войск. Потом уже отец рассказал мне, что из Англии прислали подразделение военно-морского флота, которое занималось моим спасением. После этих слов у Джона в голове все стало на свои места. Теперь он мог рассмотреть всю картину целиком. Почему был так уверен Майкрофт в их взаимной симпатии, почему «объект» должен быть расположен к бывшему военному, который ассоциировался у него с образом спасителя. Он поднял руку в неосознанном движении, легко касаясь пальцами шрама на левой щеке Этьена, когда тот поднял на него дымчато-серые глаза, в которых было так много эмоций, что рвались наружу, но оставляли замкнутыми уста.