Семь

1962 год. Мастерская       — Здравствуй, дорогуша? — он входит в свою мастерскую. Господь свидетель, он уже несколько месяцев не бывал в этой тихой, удаленной от мира обители. — Надеюсь, ты не скучала?       Айви Белфри затравленно следит за каждым его шагом. Ухмылка кривит его губы. Недавняя гордячка, вечно обвешанная побрякушками и не гнушающаяся, втайне от матери, проворачивать сомнительные операции с деньгами клиентов. Сейчас в чертах лица Айви нету ни следа надменности. Только слепой ужас. Она сжимается в комок на лежанке и пытается одной рукой прикрыть лицо. Вторую он на всякий случай привязал к торчащему из стены металлическому крюку.       Он разматывает веревку и внимательно осматривает тонкое девичье запястье. Совсем не хочется, чтобы у нее началось омертвение тканей. Без одной руки она явно не впишется в композицию.       Он следил за ней достаточно долго. Наблюдал, как надменно и презрительно Айви ведёт себя с окружающими. Слушал, как отзываются о ней все работники ломбарда, где Айви была управляющей. Хоть ломбард и принадлежал семейству Белфри вот уже третье поколение, это не мешало служащим, да и простым горожанам, обсуждать алчность и корыстолюбие Айви.       Закладывать драгоценные вещи в ломбарде Белфри было крайне невыгодно — по размеру процентов, взимаемых за каждый день просрочки, ломбард мог смело конкурировать со столичными банками. И всем в Сторибруке было отлично известно, кто именно стоял за этим. Мать Айви, Виктория Белфри, пусть и производила впечатление довольно жесткой женщины, никогда бы сама не стала устанавливать настолько огромные проценты. Именно Айви, для которой, похоже, не существовало каких-либо моральных принципов, когда дело касалось денег, не стеснялась отнимать последнее у тех, кто обратился в ломбард Белфри за помощью.       Этому следовало положить конец! Обманывать нуждающихся было слишком низко, по его мнению. Заманить Айви в мастерскую не составило труда. Пританцовывая, она выходила из ломбарда, а он, почти не прячась, стоял за углом, ожидая, пока она провернет ключ в замке и увидит, кто именно пришел. Только на секунду в ее глазах вспыхнуло недоумение, а потом, когда он поднес платок, пропитанный хлороформом к носу, — проступило понимание. Она дергалась, пыталась извернуться, каблуки ее зимних сапог оставляли борозды на снегу.        Это было ему ни к чему. Дождавшись, пока Айви потеряет сознание, он погрузил ее в багажник и по мере своих сил постарался замести следы. Почему все они сопротивлялись своей судьбе, — думал он, усаживаясь на водительское место и заводя автомобиль. Только одна Изабель не дергалась, не кричала, а пыталась убедить его в том, что он не такой…       Очнулась Айви в мастерской, когда всё уже было готово для композиции. Для неё он выбрал жёлтый цвет и уже начал замешивать краски, когда Белфри стала угрожать всевозможными расправами, если он немедленно её не отпустит. Удивительно, но и в этой ситуации она всё время говорила о деньгах — обещала ему заплатить, лишь бы он освободил её, а, убедившись, что её уговоры не действуют, принялась кричать, что всё равно уничтожит его.       Он лишь усмехнулся, в который раз поражаясь слабости и алчности такой с виду красивой и нежной девушки. Сердце её было пронизано только жаждой денег, дурманом, который лишал Айви человечности и совести.       Он не хотел делать ей больно, но своими криками она вынудила его. После того, как он ударил ее в солнечное сплетение, она жадно хватала воздух, пытаясь восстановить сбитое дыхание и тихо поскуливала, стараясь не показывать свои слезы. Да вот только он уже прекрасно знал, как укрощать норовистых натурщиц. Через три дня Айви была уже тише воды, ниже травы. Она не открывала лишний раз рта и послушно вытягивалась на лежанке, принимая нужную позу. Иногда ему даже хотелось потрепать ее по голове и дать печенье за хорошее поведение.       Когда он проводил пальцами по её щеке, выказывая одобрение, Айви всегда тихо всхлипывала. Ему нравилось слушать эти звуки смирения. Он был уверен, что в такие мгновения она, наконец, осознавала, как неправильно жила, сколько боли доставила людям ослепившей её жадностью. Она должна была научиться покорности.       После окончания ежедневных набросков, он оставлял краску подсыхать. Чистил кисти, вытирал руки тряпкой, впитавшей запахи его мастерской, неспешно приближался к лежанке и тихим голосом пытался объяснить Айви, за что именно она понесла своё наказание.       В первый день, когда он, оставив кисти, склонился над ней, медленно прикасаясь к её телу, Айви пыталась сопротивляться. Снова зазвучали пустые обещания. Он лишь рассмеялся. Ведь они оба знали, что она в его власти и уже не выйдет живой из этой мастерской.       Она напоминала ему Милу. Только этим и можно было объяснить то, что каждое ее слово оправдания зажигало в душе ярость, которую потушить можно было лишь одним способом. Перевернув ее на живот, он неторопливо задрал балахон, проводя указательным пальцем по пояснице и наслаждаясь тем, как девушка дрожала от страха.       Конечно же, она читала Сторибрукские газеты и знала, что он не брезгует насилием, если это помогает держать натурщиц в узде. Айви пыталась отползти, но он не дал этого сделать, связав запястья и примотав чулок к изголовью лежанки. Ну кто знал, что чулок первой жертвы окажется такой универсальной вещью?       Он несильно сжал её грудь, вызвав этим новый всхлип. Он не спеша прикасался к её телу, а Айви, вначале сдерживающая вскрик, вскоре уже в голос умоляла его остановиться.       Он знал, что это лживые просьбы. Она и сама была насквозь фальшива. И заслуживала она точно такой же участи, как и предыдущие натурщицы, побывавшие здесь до неё.       Однако он не был с ней груб, даже старался двигаться неторопливо. Всё же она не была такой, как Мила, и потому он отмерил ей чуть больше времени, чтобы понять свои ошибки и успеть одуматься.       С каждым днем блеск в больших тёмных глазах Айви потухал. Она сломалась, не пыталась больше предлагать деньги или угрожать связями с верхушкой города. К концу недели она была практически живой покойницей, которая дышала только на уровне рефлексов. Она даже перестала отвечать на его вопросы. Только иногда шептала, чтобы он заканчивал скорее, ибо каждый день, проведенный в мастерской, становился для нее пыткой и не только физической.       Он не мог проводить весь день за мольбертом, как бы ему ни хотелось. Там, во внешнем мире, у него была другая работа, которая тоже требовала немалых душевных сил. Именно поэтому, он мог не приходить в мастерскую целый день, оставляя Айви валяться на лежанке и медленно сходить с ума от одиночества и осознания скорой смерти.       Картина была завершена, и он приблизился к Айви в последний раз. В безумном взгляде, который она бросила на него, он увидел облегчение. Он решил, что она, наконец, поняла, как заблуждалась, живя лишь с мыслями о богатстве, и сейчас с благодарностью приветствовала свою смерть и возможность искупления.       Айви не шевелилась, когда он затягивал чулок на её шее. Через несколько секунд всё было кончено. Ещё одна натурщица навеки осталась запечатлена на его полотне, ещё одна порочная натура осознала свои ошибки.       По сути, он совершал благое дело, наставляя девушек на путь истинный, заставляя увидеть истину, и отправлял в Ад, где им должно воздаться за все прегрешения, что они совершили за свои короткие жизни.       Бесстрастно он смотрел, как лицо Айви начинало синеть, а непослушными пальцами она инстинктивно пыталась сорвать удавку с горла. Она вяло сучила ногами, глаза чуть не выскочили из орбит, когда он чуть напряг руки, прекращая ее мучения. Это было чудесное ощущение — чувствовать себя всемогущим. Знать, что именно от него зависели жизни и смерти натурщиц. Айви перестала бороться, и руки безвольно упали вдоль её тела. Он убрал растрепавшиеся волосы с её лица и аккуратно уложил её голову на подушку.       Он погрузил её тело в багажник, как и несколько дней назад, когда привёз её в мастерскую. Поздним вечером, да ещё и в метель, на улице не было случайных прохожих, потому он беспрепятственно остановил машину неподалёку от ломбарда и неторопливо перенёс труп поближе ко входу в здание.       Он знал, что утром Айви найдут, и снова Сторибрук захлестнёт волна неконтролируемого страха. Глядя на бездыханное тело, лежащее у его ног, он верил, что совершал верный поступок, так необходимый погрязшим в пучине своих пороков людям. Ведь кто-то же должен указать им на их грехи.       Отогнав машину в безопасное место, он повыше поднял воротник пальто и практически через весь город пошёл к дому. Заметив, как в темноте приветливо светится окно в кухне, на сердце его потеплело. Если и была в мире женщина чистая и непорочная, то, несомненно, она сейчас сидела за столом и прислушивалась к едва слышным шагам.       Единственное, что он не заметил, — как тёмная тень мелькнула у соседнего дома.