Пока мы вместе, развлекаемся, у меня нет никакого права целовать других ©. Вмешательство (The Intervention) — Я же ненормальная. Почему я все равно нравлюсь тебе? — Полагаю, потому что ты такая же ненормальная, как я. ©. Как я встретил вашу маму. Робин Щербатски. Барни Стинсон
***
Йоко по-прежнему пятнадцать. Нет, не так. Ей пятнадцать лишь на вид — не более. Время идёт, измеряясь в годах/сутках/минутах, — и только. В ней больше ничего не меняется. Разве что, волосы становятся светлее и длиннее, глаза серьёзнее, а острые клыки со временем приходится подпиливать, впрочем, как и когти. Чешуя режет чужую плоть не хуже острого ножа, а вот голос стал тише, вкрадчивее… Русалки растут с опытом, каждым прожитым сражением и пройденной территорией. Йоко — не исключение. В январе сирене исполнится двадцать семь — слишком мало, чтобы говорить хоть о каком-либо житейском опыте, слишком много, чтобы отбросить прожитые года в сторону. Йоко спускается на землю каждый год: меняет хвост на ноги, надевает одежду на нагое тело и шагает в город. Она знает куда и за/чем* идёт, где менять золото и жемчуга и что людям доверять нельзя. Ни в коем случае. Кто знает, с путником ты говоришь или с беглым шиноби, чей заработок зависит от количества отрубленных голов. Каждый год Йоко выходит на сушу, но его там не находит. То ли она плохо ищет, то ли он прячется хорошо. Черт знает. — Просто иногда не дано…***
— Знаешь, что самое забавное в вас, красивые создания, — спрашивает ведьма, выцеживая из ядовитых морских змей яд. Те, пьяные от дурмана, даже не сопротивляются, покорно принимая погибель, как должное. — Я вся во внимании. Блондинка ловко огибает один каменный стол за другим, касается кончиком ногтя очередной пёстрой склянки и принюхивается, чуя сотни смертей сразу. Дом у ведьмы — оплот страха. Стены, пол, дыра в потолке — все провоняло отравой да настойками. Оно и ясно, нашли тут приют больше живых существ, чем кто-либо мог себе представить. Сделки — это святое. Договор, подписанный кровью, не разрушить кому-то извне. Тритон, небось, всю чешую с себя повыдергивал от досады. — Для маленькой несмышленой русалки ты слишком часто остришь, — Урсула хмурится напоказ, бросая взгляд на колыбельку с Умой, родной дочерью, и усмехается. Ярко-зелёная жидкость внутри стеклянного сосуда не всплывает на поверхность, притянутая магией. — Покачай малышку, та скоро опять вопить начнёт. Голова раскалывается от её крика жутко… — Она многое от тебя переняла, — фыркает Йоко, но послушно приближается к колыбели, ценя такое доверие. — До сих не понимаю, как у тебя получилось произвести на свет живое существо. Ты же одной ногой на том свете. Морская ведьма кривится, машинально укладывая ладонь на огромный незаживающий шрам на грудине, и тут же широко улыбается: — Не трудно обмануть Смерть единожды, трудно водить её за нос много веков подряд. Что мне удалось, кстати. Так вот, знаешь, что самое забавное в вас? — Как в виде? — сирена качает кроватку, где мирно посапывает маленькая чернокожая девочка с осьминожьими щупальцами, ровно шесть, как и у её матери. — О, да, — Урсула отбрасывает змеиную тушку в сторону, от чего та лопается и превращается в требуху, — то, что вы всегда идете ко мне. Всегда. За помощью или просто так. Что вас манит во мне, хвостатая? — Кто знает, — Йоко пожимает плечами. — Кто знает, — повторяет Урсула. — А мне ведь не нужна ни Атлантида, ни чёртов трезубец — зачем? — Чтобы править всем. — Но я и так, — она скалится, - правлю всем. Йоко безразлично кивает: — Ну, и отлично. Рада за тебя, правда. Ну, так что? — Что? — ведьма замирает, оборачиваясь через плечо. — О чём это ты? — Ты обещала меня научить колдовству. — Не помню этого. — А магическая клятва, а? Неужто пустое, — блондинка чуть щурится, рассматривая богиню. Морскую богиню. Она всегда казалась Йоко красивой: худая, с седыми волосами до плеч и пухлыми выкрашенными в алый губами. Любуйся — не хочу. В легендах ведьму описывали по-другому: толстая женщина с бледной серо-лавандовой кожей и короткими седыми волосами, чья нижняя часть тела переходит из человеческой в осьминожью. Сказки врут, всегда врали. То ли пугали людей злом, чтобы те на скользкую дорожку не свернули, то ли просто злодеев на дух не переваривали. — Мне пора открывать таверну, — фыркает женщина, понимая свой проигрыш. Да, она поклялась на собственной крови — научит, поможет, в свет выведет! Девчонка ей жизнь спасла, увела охотников в другую в сторону, пока Урсула едва щупальца волочила с дочерью на руках, а потом вернулась. За наградой. Узнала ведь Урсулу, мелкая дрянь! — Мне присмотреть за Умой? — Будто тебе ответ нужен. Мой дом не хуже меня знаешь, проворная пигалица. Вцепилась в меня, как пиявка… не оторвать — не отцепить. Йоко смотрит на ворчащую ведьму и широко улыбается. Как Урсула минутой ранее.***
Она встречает его вечером рядом с лавкой, где прилипчивый продавец продаёт маски в виде цветастых животных. Йоко сдаётся и покупает ту, что с лисицей: на белом фоне оранжевыми красками нарисована мордочка, забавные ушки и полосы рядом с прорезями для глаз. Интересный способ скрыть лицо: опалённая огнём глина, выкрашенная в белый цвет, прячет тебя от всего мира. Только от себя не спрятаться, не убежать. Йоко пытается вспомнить куда хотела пойти до того, как её нагло остановили. Пытается и не может. Такое иногда бывает: у тебя есть цель, ты идёшь к ней, а потом тебя отвлекают, знаете, какая-нибудь мелкая, незначительная вещь заставляет свернуть не туда. И всё. Цели нет. Она потерялась на фоне мелких проблем. Йоко тоже потерялась, она стоит у палатки с масками, у неё в руках куча вещей, пакетов с разнообразными сладостями, детскими игрушками, а на поясе весит крохотный пакет с золотой рыбкой, честно выигранной на аттракционе. — И зачем тебе это? — спрашивает хрипловатый мужской голос из-за спины, заставляя сирену взглянуть на незнакомца из-за плеча. — Хочу, — русалке приходится выпрямиться, чуть нахмуриться, не зная, как надеть на шею маску, и встряхнуть увесистыми пакетами, — мне нравятся красивые и бесполезные вещи. Привет, рыбка, как твоё ничего? — Привет. Итачи вымахал и приоделся. Изменился так, что если бы не запах, с которым человек рождается, то сирена и не приметила бы мужчину, фыркнула в ответ на грубый вопрос и сбежала. Бывало и такое. Теперь на Учихе раздражающим пятном висел чёрно-красный плащ Акацуки, и лоб пресекал протектор Конохи с перечеркнутым символом деревни. — А ты и впрямь не меняешься со временем. Он не улыбается. Совсем. Губы тонкие, сжатые в одну полосы, глаза пустые и блёклые. Урсула говорила, будто так и выглядит люди, у которых больше ничего не осталось. «Ни души, ни гроша», — любила повторять ведьма. — О. Йоко кивает самой себе, чуть клоня голову влево. Такое ничем не вылечить… или?.. — Что? — А из тебя жизнь вытекла, да? По капле, — Йоко подаётся вперёд, приподнимается на мысках и смотрит в краснеющие шаринганом чужие глаза. Учиха выдыхает, ловя на себе испуганные взгляды прохожих: — Не здесь. У тебя ещё есть время? — Есть, — Йоко вытягивает руку вперёд, цепляя маску на лицо брюнету. — Его у меня больше, чем нужно. — Как насчёт зайти ко мне в гости? — голос мужчины звучит слегка приглушенно из-за преграды. Следом блондинка протягивает Учихе тяжёлые пакеты и улыбается: — Ладно. — Ты хочешь, чтобы я?.. — У меня руки устали. И ноги… бесполезные мясные палки, как вы с ними живёте? До сих пор привыкнуть не могу.***
Все эти люди, которых вы воспринимаете как анекдотических персонажей. Вам смешно? Ну так смейтесь. Все эти люди, которых вы воспринимаете как выдуманных героев — они настоящие ©. Виктор Манчини
***
Когда кто-то говорит, что у него нет дома, возможно, он врёт. Или нет. Всё, что вы можете, так это поверить на слово. Возможно, у вашего собеседника нет дома, потому что он путешествует, странствует по странам, не зная, чем убить скуку. Или его никто не ждёт… Совсем. У Итачи нет дома, потому что тот самолично избавился от него. Убил отца и мать, братьев и сестёр. Всех. Каждый, кто носил фамилию «Учиха» не пережил Судную ночь, омыв стены некогда родного квартала собственной кровью. Та миссия в народе именовалась «резней», и сам шиноби не поспорил бы с этим. — Тут не пахнет тобой, — говорит сирена, пересекая порог гостиничного номера. — Совсем. Будто мы пришли куда-то, где ты ни разу не был. Странно быть гостем в гостях у такого же гостя*. Учиха игнорирует сказанную ею правду: — Возможно, ты хочешь чаю? — Я пришла сюда не для этого, рыбка, — Йоко шагает вслед за мужчиной, бросая слова в его всегда прямую спину. Пальцы кололо от желания прикоснуться к чужой тёплой коже, осторожно пройтись ладонью по тёмным волосам и вдохнуть запах родного человека. Они не виделись слишком долго, чтобы тратить время на чертовы слова, но отчего-то по-другому не получается. Между ними — стена. — Для чего же? — Соскучилась, — она пожимает плечами, — с кем не бывает. Итачи не меняется в лице. Он ставит чайник на плиту, достаёт чашки из шкафа и по-немного привыкает к западному стилю во всём: высокому столу и стульям, обедать, не используя палочки, и пить чай из заварных пакетиков. Смирение больше не пугает… не сейчас. — Я совсем плох, Ворона, — Итачи ставит перед русалкой чашку и садится напротив, — мне недолго осталось. Она кивает: — Знаю, вижу. — Боюсь, что я не протяну больше месяца, — у него дрожат руки, а под глазами серые круги от недосыпа; месяц — долгий срок для Итачи, у него нет его в запасе, — есть ли шанс продлить мой срок? — На сколько лет? — Пока Саске меня не найдёт. Сирена опасливо кривит губы, щурит глаза и борется с внутренней жгучей ревностью. Саске. О, она ненавидела Саске! Ненавидела чёртову Коноху и всех её дрянных жителей, не видящих дальше собственного носа. Вот что чувствовала Ариэль, когда любимый ею принц целовал другую, — отчаяние и ненависть. А ещё, желание крушить. — Есть, — блондинка улыбается, — но что ты дашь мне взамен? — А что бы ты хотела? — Кого, Итачи. Я бы хотела тебя.