Я научу тебя, как забраться в сны Джонатана. <…> Захватить все пять его чувств. Осязание: касаться кончиками пальцев его рук, груди, щек. Обоняние: воспоминание о лете и о теплом солнце на обнаженной коже. Звук: твой смех, легкий и звонкий, как колокольчик. Зрение: томящий взгляд, который столько обещает. И, наконец, вкус… ©. Дракула
***
У Йоко тонкие руки и яркие синие вены под бледной кожей. Светлые волосы неаккуратными прядями липнут к лицу, прикрывая чёрную повязку на глазу. В свете луны сирена кажется совсем призрачной, чудищем, сошедшим со страниц старых мифов. Тронь — исчезнет/укусит/ужалит. Итачи и рад бы поддаться искушению, да только монстр уже с ним, кусает и царапает, греет озябшие руки, твердит что-то о вечности. Боги не говорят со мной, глупая русалка, только ты их слышишь. Итачи нравятся истории Йоко о дальних странах, морских гигантах с сотнями острых зубов — ему не нравится их смысл. В каждой легенде кто-то непременно умирал и не всегда смерть несла за собой смысл. Она просто… случалась. Спасение не приходило. Люди расставались, теряли желание обрести счастье. Всё это казалось настолько реальным, что… Учиха легко верил мифам, между строк которых столько горькой правды. — Хо-о-рошо, — тянет она, потягиваясь, будто не на водной глади лежит, а на мягком матрасе. Гибкий плавник острым гребнем торчит, дрожит, поднимает стайки брызг. Итачи вытирает прозрачные капли с лица и любуется русалкой, ловит каждое неловкое движение и чувствует теплоту там, где когда-то билось его сердце. Новый насос в грудине — старые чувства. Забавно даже. Только смеяться почему-то не хочется. Шрам на теле, тот самый/первый/от катона, почти не видно, но Учиха знает, как тот ощущается. Он столько раз гладил, трогал истерзанную огнём кожу, пытаясь загладить вину. Перед кем только неясно. Совесть, упрямая и едкая, продолжает шептать о чём-то, накручивать, подкидывать кадры из прошлого.Ты помнишь ту девушку, Итачи? Помнишь ведь. Ей не было и пятнадцати. А ты убил её. Перерезал глотку. Она снится тебе, Итачи? По ночам. Когда тебя никто не видит. Когда ты один.
— Вода чудесная. — Ледяная, — парирует Итачи, пальцами ведя по ровной глади. — Если ты думаешь, что я присоединюсь к тебе, то неправильно думаешь. Он снова оглядывается по сторонам, выискивая в чаще лесного озера старых добрых АНБУ. Скрыться от них было не так уж и легко. Выученные тени не собирались так просто сдаваться, то и дело влезая туда, куда их не просят. Смотри и не трогай — разве не девиз правильного шиноби? Учиха открывал глаза — шестое чувство никогда не подводило его — ночью, видя на оконной раме тёмный силуэт. Это раздражало. Он понимал волнение Хокаге по поводу его персоны, но шпионаж доходил до абсурда. Не трогай. Касаться вещей было запрещено*: Итачи мог поклясться, что его сумку перерыли не единожды. — Больно надо, — фыркает она, от чего пузырьки кислорода вырываются из-под воды. — Мне и одной неплохо, трусишка. Итачи улыбается, заранее зная, что поведется на провокацию: — Поиграть вздумалось? — А если и так? — она весело подмигивает, отплывая подальше. Чешуя привычно сверкает и переливается. — Рискнешь? Она дразнится, тянет за собой, поддаваясь инстинктам. Будто он может развернуться и уйти, потакая собственной гордыне и горькому одиночеству. Сирена сама его к себе привязала (чувствами-путами, не одиночеством), пусть теперь не жалуется на вечного спутника. Куда она — туда и он. Только пока все наоборот: куда он — туда она. Минус две минуты из десяти. Потом их станут искать: Итачи давно не практиковался в иллюзиях, теперь они имели срок. — Ты меня убедила. Она даже не старалась. Йоко вскидывает брови кверху, растягивая губы в улыбке, и важно кивает. Ей просто не хотелось быть одной/без него. В этом нет и намёка на преступление — лишь жалкое желание обладать своим человеком всецело, занимать его мысли круглые сутки. Ты станешь моим другом? Вопрос, заданный, казалось столько веков назад, не актуален. Ты будешь моим смыслом? Кажется, ответ не так уж и важен — всё и без него очевидно. Он встаёт на ноги, касаясь голыми ступнями деревянного мостика, и хватается за края кофты, потянув ту вверх. Оголенный торс смотрится весьма соблазнительно. Чёрная водолазка валится рядом с разноцветным юкато сирены, туда же летят штаны. Итачи на секунду медлит с тем, чтобы стянуть с себя боксерки, пальцы тормозят на резинке. — Я могу отвернуться, — нараспев тянет русалка и только ближе подплывает. — Хотя, что я там не видела. И другие. Что?.. Они видели. И касались. И плавились под умелыми касаниями. Йоко дёргает от одной только мысли о прочих женщинах рядом с её рыбкой. Это жутко неприятно осознавать: твой порядковый номер в чьей-то жизни. Какой по счёту поцелуй был её? Сотый?.. Или, быть может, тысячный? Ревность — отвратительное чувство. — Что с твоим лицом? — Я злюсь, — честно отзывается блондинка, ведя ладонью по воде, будто ласкает уснувшую на коленях кошку, — и мне не нравится причина. — И что же это? — Соперничество. Итачи нравятся её слова. Небезразличие приятно гладит по затылку, шепчет ласково, толкает в новый омут. Будто он из старого успел выбраться, не наглотавшись мутной воды. Широкая улыбка расцветает на губах. Русалку это злит и смущает одновременно. — Ты знаешь обо мне всё, — он пожимает плечами, — неужто тебе в голову пришло сомневаться? «Во мне». «В чувствах». «В нас». Они говорят о разных вещах. Итачи не так уж важно тело, сколько душа. Йоко нужно обладать всем и сразу. Другие должны (обязаны!) исчезнуть. — Какие сомнения? Ты мой, таков уговор. Учиха вздыхает, отбрасывая бельё в сторону, и делает шаг вперёд, погружаясь в воду с головой. Тёмные длинные волосы, завязанные в низкий хвост, липнут к спине, змеей расползаясь по белой коже. На грудине белесый шрам, длинный и неровный, будто тут без магии обошлось — лишь скальпелем да нитками.Четыре минуты.
Итачи скользит взглядом по водной глади, выискивая своё чудище, и не успевает даже усмехнуться, когда его хватают за ногу. Йоко не тащит мужчину на дно, напротив, она бледной тенью выскальзывает из чёрной воды, улыбаясь. Холодная гладкая чешуя касается кожи живота, пока плавник, такой острый и колючий, проходит в опасной близости от голени. Одно неловкое движение и сухожилиям, впрочем не только им, не сдобровать Паранойя отзывается на кончиках пальцев. Печати машинально складываются в… опасности нет. Учиха вздрагивает, держась на плаву. — Холодно? — Так согрей, — предлагает он и усмехается, пока сирена обвивает его шею руками и вместо поцелуя глубоко выдыхает. Шею опаляет горячее дыхание. Оголенная грудь (серьёзно? купальник? нет, даже под страхом смерти) касается кожи. Жар скапливается внизу живота, приятно тяготит. Холод должен отрезвлять, не так ли? Так почему, чёрт побери, это не работает. — Так лучше? — фыркает она, озорно щурясь. — Нет, лучше так. Он целует её влажно, сразу проникая языком внутрь рта и не давая возможности отстраниться и на долю секунды. Итачи почти виснет на Йоко, когда с трудом вплетает свою ладонь в жёсткие от воды волосы девушки, когда прижимает ту ближе к себе.Три минуты.
— Нам нужно выходить, — говорит Учиха, не прекращая целовать Йоко. Лёгкие прикосновения печатью ложатся на губы девушки, снова и снова, разделяя слова секундными паузами. — Не хочу. Итачи сглатывает, когда она меняет амплуа и превращается не в жертву, а в хищника. Тычет носом в основание шеи, будто вспоминает запах его тела, царапает острыми ноготками спину, бока. Язык скользит по подбородку, собирая частые капли влаги. — Я хочу тебя… Пометить? Присвоить? Заклеймить? — Что? — Укусить.Одна минута.
— Чтобы другие, — слова злые, пропитанные ядом, — видели чей ты. Итачи давит в себе смешок: — Мне стоит носить менее открытую одежду. — И закрыть рот. — Что немаловажно. Наверное, от неё стоило ожидать чего-то подобного: и толщи воды над головой, и острых зубов на шее. Русалки по природе своей чёртовы хищники и вкус крови для них… привычен. Приятен? Итачи не брался отбрасывать этот довод в сторону: спустя годы знакомства он по-прежнему слишком мало знал о своей русалке. Пришлось задержать дыхание и моргнуть пару раз, выискивая искажённый лунный диск, своеобразный ориентир. Задерживать дыхания Учиха мог на долгие минуты, не проблема. Только вот осознание того, что слежку за ним, вероятнее всего, уже возобновили неприятно щекочет паранойю. Йоко — сирена. Йоко — ценное мясо на Чёрном рынке. А предатели водятся везде, он сам когда-то… Когда-то. Она проводит носом по основанию шею, видимо, не желая задеть артерии или к чертям перегрызть вены. Беспокоится о нём чуть больше положенного. Смерти своему человеку русалка желала в последнюю очередь. Губы касаются озябшей кожи. Лёгкий поцелуй вызывает волну мурашек… Итачи в предвкушении. Он опускает ладони на плечи девушки, полностью отдаваясь в чужие руки. Это её стихия, и тут он не властен. Воздух из груди выбивает, когда чудище кусает его в первый раз. След от зубов отпечатывается над грудью, рядом со шрамом. Зубы цепляют тонкую кожу снова и снова. Воздух из лёгких выбивает; стайка пузырьков стремится на поверхность. Учиху заводит подобное? Кто бы мог подумать. Наверное, он слишком увлекается наблюдением за девушкой и собственными ощущениями, раз не замечает, как с середины озёра они плавно перемещаются к песчаному берегу. Шаг назад. Ещё один. Прохладный влажный язык скользит по его щеке, слизывает каплю у виска, и Учиха судорожно выдыхает, чувствуя приток свежего воздуха. Теперь не мужчина виснет на сирене, а наоборот. Та цепляется своими тонкими пальцами за его предплечья, рассматривая россыпь укусов на грудной клетке. — Довольна проделанной работой? — судорожно спрашивает шиноби и облизывает пересохшие губы. Тень за четвёртым деревом слева неестественно изгибается. «Нашли», — с тоской проносится в мыслях. Йоко чувствует запах крови и улыбается: — Безусловно. Ты просто… не видишь себя со стороны. Итачи хмыкает, чувствуя пульсирующую боль: — Думаю, будет справедливым, если и я поставлю на тебе свою подпись. — Укусишь меня? — Нет, я гуманист. Мои способы… несколько отличаются от твоих. — О, и как же? Вместо хвоста Итачи видит ноги сирены. — Ты выйдешь за меня замуж. И это был не вопрос.