***
В первых числах октября Никифоров планировал подбить Якова на второй туристический поход для клуба, где-нибудь поближе к Кубку Ростелекома. Правда-правда, еще давно собирался. А затем, копаясь в мобильном и пытаясь одновременно с тем сложиться пополам на полу, резко выдохнул: — Он перешел во взрослую лигу! Юра недоуменно на него глянул и тут же раздраженно фыркнул, продолжая разминаться. — Ну надо же, а внешне все такой же мелкий. — Не тебе об этом говорить, — отмахнулся Витя и наконец уделил внимание собственной растяжке, откладывая телефон. — Интересно, мне нужно огорчиться или обрадоваться? Юра вопросительно промычал. Не то, чтобы его интересовали всяческие заморочки питерца, но в утреннюю смену мало кто из детей занимался и собеседника выбирать не приходилось. Между тем у них с Никифоровым зрела небольшая москва-питерская война, сводившаяся пока к легкому поддразниванию над основными стереотипами. У Виктора имелся численный перевес в лице земляка Гоши, Юрка обходился наглостью, по-детски смешливой. — Я надеялся встретиться с ним в следующем году на Гран-При и, если повезет, на чемпионате мира. Ну конечно, Никифоров, со свойственной ему самоуверенностью рассуждал о соревнованиях международного уровня так, словно у него сорвалось свидание с девочкой из соседнего класса. Можно подумать, его бы допустили до них. Разбежался. — Но с другой стороны, ведь взрослый ЧМ будет в Сочи! Как бы мне уговорить Якова взять нас туда? Или, возможно, он снова будет распределен на каком-то из этапов к нам. Юра здорово сомневался, что тренер сочтет возможность поглазеть на японского фигуриста — достойной причиной для столь дальней поездки. Нет, Фельцман по-своему добр и заботлив к ученикам, изредка угощал народ с катка домашними фруктами и полностью разделял любовь ребят к катанию. Но вот к иностранному мальчишке — навряд ли поймет. Советская закалка, патриотизм и все такое. — Для этого тебе нужно быть самым везучим человеком на планете, — абсолютно честно отозвался Плисецкий. — Конечно! А я разве не такой? — засиял белозубой улыбкой Витя, которая смотрелась забавно на расцарапанном лице. Все же иногда Юре хотелось его пнуть. Особенно когда Никифоров оказывался прав. На московских соревнованиях на них с Витей напялили одинаковые синенькие костюмчики в облипку, от которых все тело безумно чесалось. Они и еще небольшая группа ребят из других школ вызвались собирать цветы и игрушки с катка после каждого спортсмена и сдавать их сотрудникам, чтобы те уже отнесли выступавшим. Задача не сложная, зато во время выступлений их усадили на первые ряды, и от близости ко льду происходящее казалось сном. Почти все из них еще являлись детьми, ни разу не выступавшими в чем-то более значимом, чем внутриклубные конкурсы. Даже Витя с Гошей, самые старшие, с парой областных в кармане, имели право кататься в юниорах только со следующего года. Однако холодок от катка окатывал коленки, а шорох льда под коньками спортсменов слышался совершенно отчетливо. Не было нужды поднимать головы на экран — выступление и так виделось в мельчайших деталях, вплоть до капель пота на лбу фигуриста и легкой дрожи в ногах перед четверными. Сейчас Юра уже с легкостью отличал флип от лутца, еще по движениям в заходе на прыжок. Подмечал знакомые ссадины на ладонях, какие появляются только от удара о лед. И это создавало ощущение причастности ко всему происходящему. Несмотря на то, что он не выходил под музыку со своей программой, его уже нельзя назвать сторонним зрителем. От такого что-то в груди отзывалось приятной дрожью. Угадывать, когда настанет время осточертевшего за последнее дни японца даже не пришлось — достаточно было взглянуть на лицо Никифорова, которое работало точнее таймера. Вот мучительное ожидание прогорело, взорвалось в его глазах и он затих, скромно сидя на самом краешке кресла. Женский голос огласил имя и страну, привычно переврав ударения, а табло над ареной кратко показало турнирную таблицу и переключилось. Юноша у бортика настороженно размялся, выслушивая последние наставления пожилого японца и стройной девушки рядом, и устремился на лед. Нервно облизнул губы, одернул синий пиджак и застыл, тревожно вслушиваясь. Дождался звучания протяжных трелей и ослепительной вспышкой пронесся вдоль борта, набирая скорость, чтобы затем взлететь раз — и тут же другой. С изумлением Юра узнал тройной лутц и тройной же риттбергер. В первые секунды программы?! За его спиной возбужденно загудели, приветствуя решительный каскад. Спортсмен сосредоточенно смотрел перед собой, не отвлекаясь на зрителей и даже не думая сбавлять темпа, хотя казалось бы мелодия шла неторопливо — и прыгнул очередной тройной, на сей раз тулуп. Описал широкую дугу и прыгнул вновь, сальхов в связке с акселем, наверное. Точнее Плисецкий сказать не мог, так как юноша не удержал равновесия, коснувшись льда на миг рукой и сбив настрой перед заключительной частью комбинации. Едва уловимо выдохнул, прикрыв на миг глаза, расслабляясь, и унес себя в изящное вращение. Продолжил набор сложными элементами, катаясь внешне расслабленно, но… Юра заторможено оглянулся на сокомандника. Что-то было не так, в прокате словно недоставало какой-то части. Необходимой связующей для всех этих компонентов, по отдельности, может быть и красивых. Виктор смотрел во все глаза в полнейшем ошеломлении. Пытаться сейчас у него выяснить, что происходит — бесполезно. Их подзывают и они вместе с другими детьми уже толпятся у выходов на каток, дожидаясь последних секунд. Фигурист взял себя в руки, показав невероятную по сложности программу. На данном этапе — прямо-таки поразительную техничность, о которой у него даже не подозревали. И без чужих подсказок, Плисецкий понимал — баллы будут высокими. Запредельно. На катке смолкает музыка, чтобы зал мог разразился овациями. Японец обмирает на секунду, колени его подводят и он падает как подкошенный, обливаясь потом. Нахмуривает брови и поднимается, собравшись с силами, улыбается зрителям и поднимает пару цветов из наиболее близких. Юрка быстро осмотрелся и набил руки букетами и прочими плюшевыми сувенирами, попытался перекинуть все разом через довольно высокий бортик. И тут же испуганно ахнул, приподнятый чужими сильными руками на полметра в воздух. Пораженно оглянулся на фигуриста, успокаивающе ему улыбнувшегося, и послушно сбросил ворох вещей за ограждение, после чего его чрезвычайно аккуратно опустили. Японец осторожно вышел со льда, притормозив на минуту чтобы надеть защиту, судорожно вцепившись белыми пальцами в пластик борта, и ушел к ликующему тренеру. Мальчишка только сейчас начинает злиться, пытаясь понять: какого сейчас вытворил этот…? Но внезапно пришедшая мысль выбила все негодование из головы. Он оглянулся на Никифорова, сейчас усердно прятавшего разобиженный взгляд, и расплылся в ехидной улыбке.***
Кацуки в тот день забрал золото, улучшил собственный рекорд, впервые набрав за технику фантастические для него баллы. Но на церемонии награждения стоял хмурым, хотя и отчаянно пытался это скрыть. Никифоров промучился противоречивыми думами весь вечер и часть ночи, а затем остался в Москве, уговорив юриного дедушку приютить его еще на несколько часов. Заранее сбежал к стадиону и взволнованно караулил у черного входа, а затем окликнул подошедшее японское трио, изо всех сил стараясь ничего не перепутать и произнести максимально четко непривычные японские фразы. В конце концов сдался и, пунцовея лицом, протянул недоумевающему фигуристу сложенный пополам тетрадный лист. Витя мельком подумал, что происходящее напоминает дурацкое аниме, ему еще только юбочки не хватает и чтобы ветер растрепал волосы — иначе бы полное попадание в образ. И, убедившись, что Кацуки разобрал его торопливую фразу, для верности продублированную на английском и японском, сбежал в прохладный лабиринт метро, шалея от собственной дерзости. «Мне бы очень хотелось увидеть, как вы катаете то, что вам действительно нравится, Кацуки-сан!» Показательные Витя посмотрит уже дома, едва успев на поезд в Питер. Включит запись трансляции, искусав все губы от нетерпения, и восторженно заорет. Японский фигурист выбирает задорную песню на родном языке, скорее всего что-то из бессмысленной попсы. Меняет безликий костюм на абсолютно хулиганские джинсы и легкую футболку, в которой наверняка чертовски холодно на катке. А во время проката в уголках его губ нет-нет да и мелькнет шальная улыбка. Тот неуверенный огонек, просвечивающий через толщу неуклюжего детского катания, подмеченный Витей в чужих движениях, чуть не потухший в конкурсных программах, вдруг засиял ровным огнем. Японец скользит так невесомо и свободно, как еще никогда прежде. Именно такое зрелище мечтал увидеть в столице Виктор, ради этого погнался в другой город. Плисецкий шугается его лица на катке все утро, в сердцах назвав «въебавшимся фанатом». Витя пропускает мимо ушей оскорбление, хотя и любопытничает, откуда тот узнал подобные выражения. Юрка в ответ смотрит на него как на дебила. Ах да, как же: Москва, дитя улиц. А через неделю Никифоров видит в интернет-издании заметку о том, что молодой медалист, сменивший музыку для показательной за день до выступления и полностью переписавший программу, покидает финал Гран-При с шестым местом и расстается со своим тренером.